По крайней мере так мне кажется, потому что выявляет аспект повторяемости Закона, то есть то, чего недостает аналогии с рекой, хотя в последнем случае этот аспект тоже присутствует, потому что русло возникает лишь по прошествии сотен лет, в течение которых вода пробивает себе путь в камне. Вообще же оба образа ошибочны или, если угодно, обманчивы: Закон не повторяет себя, он лишь способствует тому, чтобы нечто происходило снова и снова, возвращаясь к аналогии с колесом, отмечу, что повернуть само колесо нельзя – оно способно лишь пойти по кругу, – но, сдвинув ось, можно направлять эти вращения на другие дороги. Теоретически, конечно, на практике же тот, у кого достанет глупости вмешаться, окажется под колесами. Или, с тем же результатом, под водой. Достаточно или что-то еще? Устраивает?
– Вполне адекватно.
– Вполне адекватно, – повторил Геннадий. – Что ж, большое спасибо.
– Адекватно не означает хорошо. Ты наш человек, оказавшийся в нужном месте в критический, поворотный момент истории. Ты…
…потолок вдруг обвалился, и в провал рухнул весь город, а за ним и целый мир, но и этого оказалось мало, чтобы заполнить ставший необъятным подземный тоннель. В какой-то момент Геннадий увидел, как всё – города и дороги, деревни и крепости, леса и поля – летит в образовавшуюся горловину ненасытной утробы, словно молоко в оловянную воронку, и всасывается в черную глину. Воздух наполнился густым запахом чеснока. А вокруг Геннадия встали Сыны Неба, с равнодушием зрителей наблюдая за происходящим, как будто они пришли на балет или лекцию. Он видел корабли, огромные флоты, с которых на сушу изливались толпы стальных людей, эти люди заполняли берега и холмы, равнины и горы, и наконец вся земля оказалась покрыта железом…
– Как будто мир надел доспехи, – пробормотал Геннадий. – Интересно.
…а под всеми городами, поселками и деревнями появились тоннели и галереи, переходы и подкопы, кишмя кишащие стальными людьми, которые копали и рыли, без устали махали лопатами и кирками, колотили железными членами и головами по наковальням, пока то, что было наверху, не рушилось и не проваливалось под землю, а на том месте, где стояли дома и дворцы, лачуги и замки, не образовывалась стальная кожа. Подземные обитатели сдирали с умерших стальную кожу, орудуя огромными ножами, они добирались до теплой, мягкой плоти, а железный хлам летел в стороны, и вскоре уже горы металлического мусора подпирали своды тоннелей. Повсюду стучали молотки и кувалды, отбивающие свежее человеческое мясо, превращающие его в тонкие пластины, чтобы легче было готовить. Потом это мясо летело в рот Сынов Неба, а содранное железо отправлялось в плавильные печи и затем снова становилось заготовками, из которых делались стальные пластины, а из пластин мечи и алебарды, топоры и булавы, цепи и кольчуги; и на каждой стадии все это проходило проверку, по всему били молотом, били и били, пока металл не истончался и не давал трещину, словно добиваясь некоего чуда, некоего удивительного превращения наподобие того, как куколка в какой-то момент лопается, и из нее появляется бабочка.
– Интересная гипотеза, – пробурчал Геннадий.
Потом картина сменилась, и все города слились в один город, все страны в одну страну, вся сталь в один эталон стали, все люди в одного человека: и этот человек стоял рядом с наковальней, мерно поднимая и опуская молот, и с наковальни медленно стекал вязкий поток металла, сонная река, похожая на изрыгнутую вулканом лаву.
– Алексий?
Человек покачал головой.
– Близко, но не в точку, – ответил он. – Боюсь, Алексий умер. Мы больше не могли делать для него исключение. Умер и Анакс, друг Бардаса Лордана. Умерли все, все пошли в лом. А лом пошел на переплавку. Из печи вышла заготовка. А из заготовки – я. Ты видишь меня как Алексия, потому что тебе, человеку, потребно видеть знакомое, приятное, дружеское лицо.
– А-а, – протянул Геннадий.
– Но, конечно, это не так, — продолжал человек, – потому что я не он, и я не друг тебе. Совсем нет. Видишь ли, Закон – это Империя: плавильня и наковальня; река, в которой ты тонешь, или колея, колесо, которое переезжает тебя. Поток лавы тоже хороший образ, но лично мне больше нравится сравнение Закона с Пробирной палатой, потому что на каждый день развития приходится добрый ярд брака, хлама, не прошедшего проверки. Если бы все было не так, то как переходить к следующей стадии?
– Не уверен, что я тебя понимаю, – признался Геннадий.
– Ничего удивительного, — ответил собеседник, продолжая бить молотом по металлу. – Дело в том, что ты не видишь начала, того, с чего все началось. Понимаешь, каждый акт разрушения начинается с первой трещины, небольшой слабины. С того момента, когда и где металл напрягается и уступает, не выдерживает. Это происходит там, где, может быть, из-за одного лишнего удара молота он становится слишком тонким. И вот, когда появляется трещина, начинает ломаться и рушиться все. Потолок подкопа проседает, и в провале исчезает весь город. Такой слабиной, такой уязвимой точкой был Бардас Лордан, из-за которого рухнули стены Ап-Эскатоя. Были и другие, давным-давно или совсем недавно. Так случилось, когда Сыновья Неба совершали первый прорыв несколько веков назад. Так случилось, когда Империя прибрала к рукам флот Острова. Так случилось, когда Алексий необдуманно согласился наложить проклятие на Бардаса; тогда разошелся целый шов. Это как с бревном, которое надо расколоть. Первый клин делает трещину, второй идет дальше, третий еще дальше и глубже. Такой прогрессивный элемент Закона. — Он рассмеялся. – Вряд ли это толкование тебя утешит, но ведь я не собираюсь тебя подбадривать. Ты и сам стал клином, дающим такую трещину, когда согласился отвезти гуся из Перимадеи на Остров. Ты положил начало катастрофе, от которой мир, возможно, никогда не оправится. Но не взваливай на себя бремя вины, ты же ничего не знал. Наверное, просто хотел кому-то помочь.
– Да, хотел, – ответил Геннадий. – По крайней мере. Человек кивнул:
– Вот именно. Странно, что беды и несчастья, которые постигнут весь Запад, начались с мелочи, зашитой в животе гуся. Что ж, тебе есть о чем подумать. Спасибо, что выслушал меня.
Глаза Геннадия снова раскрылись, тарелка соскользнула с колен, и кусок хлеба закатился под стул.
Проклятие, подумал он. Но убедил ли меня этот незнакомец? Теория, конечно, интересная, но мне бы хотелось получить более убедительные свидетельства и доказательства.
Кто-то колотил в дверь. Геннадий поднялся, смахнул крошки и пошел, чтобы открыть. На крыльце стояли два солдата и какой-то человек, похожий на писаря.
– Доктор Геннадий?
– Да, это я.
– Субпрефект передает вам наилучшие пожелания. Возможно, вас заинтересует его предложение. Из Шастела прибыл корабль. Он сбился с курса и в силу необходимости зашел сюда. Субпрефект попросил капитана подождать до утра, чтобы завтра отправить с ними несколько писем, и договорился о том, что они захватят и вас.
– Весьма признателен за проявленную заботу, – сказал Геннадий. – Было бы очень кстати. Как называется этот корабль?
– «Бедность и Терпение». Капитана зовут Гидо Элан. Судно стоит на якоре в Друце. Вас согласились перевезти бесплатно, в качестве жеста доброй воли.
– В качестве жеста доброй воли, – повторил Геннадий. – Сегодня все необыкновенно любезны.
Глава 16
Перед тем как разбить лагерь, полковник Испел, командовавший экспедиционными силами провинции в Перимадее, выслал разведчиков. Возвратившись, они доложили, что никаких признаков противника не обнаружено. Полковник приказал устроиться на ночь там, где недавно располагался Темрай, после чего расстелил карты на полу палатки.
Враг покинул свои позиции и двинулся в глубь суши. А потому острая необходимость в наступлении отпала. Тем не менее ситуация оставалась сложной: в распоряжении Испела имелось чуть больше 50 тысяч солдат, около 20 тысяч тяжелых пехотинцев, 4 тысячи кавалеристов, 16 тысяч легких пехотинцев и примерно 10 тысяч лучников, бомбардиров, разведчиков и нестроевых. Оставив 2 тысячи наименее боеспособных солдат для охраны кораблей, которые без надзора могли запросто покинуть бухту – в конце концов, экипажи состояли из островитян, то есть людей, не заслуживающих доверия, – он с основными силами отправился по следам Темрая. Помимо непосредственно войска, в состав экспедиции входил внушительный обоз с запасом продовольствия и всего необходимого, чтобы не только успешно пересечь равнину, но и вернуться на имперскую территорию. Вступая на незнакомые земли, Испел был уверен в одном: прокормиться здесь можно только за счет собственных припасов.
Разумеется, наличие большого, неповоротливого обоза замедляло продвижение армии, но командующий стойко сопротивлялся соблазну выслать кавалерию уж слишком далеко вперед. Кочевники стреляли на ходу, и полковник понимал, что они только и ждут возможности напасть на колонну, оставшуюся без прикрытия легкой кавалерии. Такие наскоки вполне могли не только замедлить ее продвижение, но и вообще установить наступление разведывательных отрядов армии каштана Лордана.
Темрай окопался на вершине какого-то холма и ожидал конца. Если это соответствует действительности, то проиграть войну можно лишь одним-единственным образом: совершить какую-нибудь глупую ошибку, а совершить ее он мог в том случае, если бы ринулся сломя голову в глубь голой, неизведанной равнины.
Равнины не были похожи ни на что другое, где ему доводилось служить. Испел воевал и в болотах, и в пустынях, и в горах, в раю и в аду, под палящим солнцем и под бьющим в лицо снегом, но впервые оказался в таких до невозможности унылых краях. Равнину не зря называли равниной: после того как армия перевалила через невысокий горный хребет, отделявший Перимадею от остального мира, со всех сторон раскинулась безбрежная, плоская земля, покрытая грубой, голубовато-зеленой травой. Уныние и скука – не самые плохие в мире вещи; на открытом пространстве практически невозможно устроить засаду, а если не сходить с дороги, то и двигаться можно довольно споро. Сходить с дороги было опасно, то тут, то там появлялись кочки и повозки. Если не считать довольно значительных денежных расходов – 20 тысяч золотых в неделю, – требуемых на содержание армии в полевых условиях, Испел не сталкивался ни с какими проблемами, делающими необходимыми форсированные марши. В глубине души он боялся одного: как бы капитан Лордан не выполнил всю работу до его прибытия, оставив армию перед безрадостной перспективой долгого и скучного возвращения домой.
Тем не менее он упрямо придерживался стандартных оперативных процедур, требуемых в таких случаях, и каждое утро рассылал разведчиков во все направления, кроме одного, и каждый вечер они возвращались, докладывая, что ничего не обнаружили. Каждую ночь он выставлял вокруг лагеря часовых, так что в случае, если бы противник материализовался из ниоткуда, хватило бы времени приготовиться к отражению атаки.
Разведчиков Испел не посылал лишь назад, туда, откуда пришел. А потому известие, что враг все это время шел по пятам, преследуя его от самого побережья, нагоняя по ночам и отлеживаясь в укрытии днем, обернув оружие мешками, чтобы не отсвечивало на солнце, застигло полковника абсолютно врасплох и в самое неподходящее для любой находящейся на марше армии время, когда солдаты обедали.
Конечно, момент для нападения был выбран идеальный. Уже стемнело, люди сняли доспехи и стояли в очередях к полевым кухням: пикеты еще не выступили на дежурство, и к тому времени, когда противник смял часовых, поднимать тревогу было уже поздно.
Совершенно неожиданно внутри круга света возникли невесть откуда взявшиеся всадники, они проносились вдоль шеренг, нанося удары саблями по лицам, плечам и рукам, поддевая на пики тех, кто пытался убежать. Уже получившие пищу роняли чашки и тарелки и устремлялись к штабелям с оружием, но всадников становилось все больше: одни прорежали ту или иную очередь и подгоняли одну группу людей к другой, сбивая их в круг.
Полковник Испел выскочил из палатки с салфеткой, заткнутой за воротник, и бросился к ножнам, но прежде чем он успел что-то сделать, вдоль палаток уже скакали кони, а всадники рубили веревки и протыкали опадающий брезент длинными копьями с узкими наконечниками. Полковник огляделся – рядом, в нескольких десятках ярдов, находился другой лагерь, в котором квартировала легкая пехота, лучники и разведчики, люди, привыкшие сражаться без доспехов, которые имели больше шансов справиться с обрушившейся напастью. Он метнулся туда, но, к своему отчаянию, обнаружил, что там уже никого не было, кроме кочевников: разведчики, легкие пехотинцы и лучники использовали свою мобильность и быстроту реакции, чтобы поскорее покинуть опасную зону и убраться подальше от острых копий и сабель, и, похоже, вовсе не собирались возвращаться.
Три всадника одновременно увидели Испела и, вероятно, узнали, что свидетельствовало о хорошей работе их разведки. Двое мгновенно натянули поводья и развернулись буквально на пятачке, но третий все же опередил их, успев за доли секунды наложить стрелу и выстрелить. Ловкость, выдержка и меткость принесли ему главный приз нынешнего вечера. Тонкий, похожий на шило наконечник прошел между ребер, пронзил легкое и, наверное, вышел бы из спины, если бы не наткнулся на позвоночник. Заметив, что полковник упал, два других всадника умчались дальше – работы хватало на всех.
Испел умер словно во сне, медленно, по мере того как легкие наполнялись кровью. Лежать и умирать – он не мог даже пошевелиться, – что может быть досаднее для командира, не знающего, что происходит, какой урон нанесли его армии. Когда зрение оставило его, Испел попытался сориентироваться в происходящем по звукам, по крикам, гиканью и воплям, но команды офицеров и стоны умирающих сливались в один монотонный гул. Когда же ему показалось, что в общем шуме прорезается наконец один внятный голос, какой-то кочевник соскочил с коня и отрубил ему голову. Кочевнику понадобилось пять ударов, чтобы рассечь кость, и полковник почувствовал их.
Голос, который дошел до сознания умирающего, принадлежал не офицеру его армии, а командиру кочевников, дальнему родственнику вождя по имени Силдокай, отзывавшему своих воинов. Впрочем, на него никто не обращал внимания: нападавшие легко пресекали все попытки солдат занять оборонительную позицию. Как рассказывали потом участники рейда, все было почти как в Перимадее: немногие успевшие добраться до оружия были убиты в самом начале, а потом дело пошло легче, превратившись в обычную работу, вроде вырубки кустарника, работу, требовавшую сил, напряжения мышц руки, плеча и спины, но совсем не опасную. Кочевники привыкли трудиться и неплохо расчистили оказавшийся в их распоряжении участок; они быстро отыскали наиболее эффективный ритм, отказались от рубящих ударов – зачем махать налево и направо, если можно нанести один удар в голову или шею.
В конце концов избиение все же прекратилось, но и то из-за глупого недоразумения. Отогнанные кочевниками кони некоторое время держались в стороне от лагеря, но трава на равнине оказалась слишком жесткой и грубой, почти несъедобной, и животные проголодались. Привыкнув двигаться вместе, они устремились к палаткам, где налетели на лишившуюся всадника лошадь, которая испуганно заржала. Двое кочевников услышали ржание, топот сотен копыт и решили, что это вражеское подкрепление. Они подняли тревогу, и уже через пару минут все закончилось, так что оставшиеся в живых солдаты даже не поняли, куда подевался противник.
Это было одно из самых тяжелых поражений, выпадавших когда-либо на долю имперской армии: около 4 тысяч погибло на месте (из них почти половина офицеры и сержанты), более 20 тысяч получили ранения. Многие в голову или руку, что вело к большой кровопотере. Прошло немало времени, прежде чем удалось найти нового командующего, потому что старшие офицеры, обедавшие в палатках, полегли почти все. Лошади разбежались, в том числе и тягловые, так что обоз пришлось оставить.
Встав перед выбором – тащить продукты или нести раненых друзей, – солдаты отказались от провизии. Они решили, что поскольку до кораблей уже недалеко, то можно немного поголодать. Никто из оставшихся в живых офицеров не сумел, либо не решился убедить их в обратном, так что когда кочевники повторили набег на следующий вечер, то почти не встретили сопротивления. Правда, на этот раз кочевники изменили тактику, отказавшись от пик и сабель в пользу луков. Не сближаясь с противником, они вели огонь со средней дистанции, что было не столь эффективно, зато давало преимущество в соотношении потерь. Остатки имперской кавалерии попытались отогнать нападавших, но ничего хорошего из этого не получилось, так как на почти четыре тысячи человек приходилось лишь несколько сотен лошадей, а лошадь – хорошая мишень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61