— Нам здесь весело. Ступай-ка на место в свою Семью, девица.
Слово «Семья» вылетело из его уст плевком, нечистой субстанцией.
Гнев Кейт наполовину вырвался из наложенных на нее цепей: выскользнув из-под руки говорившего, она оборотилась к нему лицом, и ярость ее (неужели я ошибаюсь… или я уже утратила власть над собой?) заставила этого веснушчатого, бледнокожего типа отшатнуться назад.
— Не вынуждайте меня, — сказала Кейт негромко, так, чтобы слышали ее только трое Гиру.
Она различала в своем голосе мрачные тона своего второго «я», рвавшегося на свободу. Кожа ее вспыхнула жаром. Мышцы обретали текучесть; казалось, они вот-вот скользнут вдоль костей, наливавшихся дикой силой и бурей агрессии. Она стояла насмерть, не позволяя мышцам напрячься, зубам блеснуть, рычанию вырваться. Она заставила свой гнев шептать, зная, что не смеет позволить ему даже вскрикнуть.
Она смотрела на Гиру, отвечавших ей яростными взглядами, ощущая, как где-то в глубине груди ее зреет бешенство, как ослабевают последние цепи. Нечто страшное заметили и трое мужчин. И дружно отступили.
В гневе Кейт обратила свой взор на кузину. Запахнув на ней, бесстыдно сидевшей, верхнюю блузу, схватила ее за руку и вмиг подняла на ноги.
— Но я не хочу… — начала было Типпа и тут же притихла, заметив направленное на нее лезвие гнева сквозь винный туман.
Она округлила глаза и сжала губы. Не сопротивляясь, не протестуя, последовала за Кейт по галерее, ведущей к дому и далее — туда, где ждали экипажи.
Кейт оглянулась — Гиру не преследовали их. Она не хотела неприятностей… ей не нужны были мертвецы, вопросы, на которые трудно ответить… Только не теперь, когда она наконец-то встала на ноги и сделалась полезным членом Семьи. Трое противников с искаженными яростью лицами жались друг к другу.
Двигаясь к выходу, она еще пыталась прислушаться к их словам и, должно быть, поэтому врезалась в невысокого молодого человека, стоявшего возле арки. Кейт основательно ударила его, однако пошатнулась сама: новый враг показался ей твердым как дерево и столь же глубоко уходящим в землю корнями. Она восстановила равновесие. А вот Типпе не повезло: споткнувшись, невеста упала. На помощь ей устремились одновременно Кейт и незнакомец. Кейт схватила Типпу за руку, но мужчина, взяв девушку за талию обеими руками, поставил ее на ноги.
— Умоляю о прощении, — сказал он громко, чтобы слышали все свидетели инцидента. — Я не посмотрел, куда иду.
Кейт уже хотела улыбнуться ему, понимая, что он пытался спасти репутацию кузины, когда ощутила нечто, ставшее заметным лишь благодаря отсутствию.
Боль в голове и глазных яблоках исчезла. Пропали и мурашки, только что бегавшие по коже. Более того, испарилось и навязчивое ощущение затаившегося зла, которое не расставалось с девушкой весь вечер, испарилось, как висевшая над головой грозовая туча. Она почувствовала себя лучше. Спокойнее. Утихла и буря эмоций, вызванная угрозой, окружавшей ее отовсюду. Протяжно вздохнув, Кейт улыбнулась мужчине; ей хватило ума даже поблагодарить его за помощь, оказанную кузине.
— Не стоит благодарности, — ответил тот приятным голосом. Самая обыкновенная улыбка, добрые глаза, ничем не примечательное лицо. Отвернувшись, Кейт уже едва могла припомнить его.
Она увлекала за собой Типпу, но лишь только сделала три или четыре шага от места, где они столкнулись, как вновь ощутила на своих плечах тяжесть сегодняшнего мучительного кошмара. Боль вновь стиснула голову, она зябко поежилась и невольно охнула от боли. Мгновенная перемена сразила ее, словно ударом под дых в уличной драке; на миг она даже перестала соображать.
А когда сумела вдохнуть снова, то первой ее мыслью было, что услужливый незнакомец как раз и является источником злобной ауры, пропитавшей собою всю ночь. Вторая — и более логичная — мысль подсказала, что он вовсе не восприимчив к облаку зла или каким-то образом защищен от него. Она остановилась, медленно оглянулась и посмотрела на незнакомца. Тот ответил ей взглядом, и она удивилась тому, что прежде сочла его безликим. Под никуда не исчезнувшим безобидным обличьем она теперь видела мужчину, столь же сложно устроенного и обворожительного, как та механическая игрушка, которую художник Доктиираков извлек ради праздника Именования. Выражение ее лица оказалось для него неприятным, потому что улыбка незначительного человека сменилась страхом и пониманием в его глазах, пониманием, которое смутило уже Кейт. Он знал. Что именно, ей было неизвестно, но ей придется узнать это. И если ее секреты вырвутся на свободу — ее убьют.
— Кто ты? — спросила она.
Глаза его метнулись от одного угла двора к противоположному.
— Маленький человек. Обычный гость.
— Скажи мне. Я узнаю так или иначе.
Кейт не хотела, чтобы в словах ее прозвучала угроза, но, едва они сошли с языка, как осознала, что грозит.
— Возможно, узнаешь.
Она снова приблизилась к нему и как бы прошла при этом сквозь стену. Там, снаружи, ее обезумевшие нервы ждали ужасной атаки. Но внутри зло исчезло — как если бы его не существовало вообще.
— Как вам это удается? — спросила она негромко, ощущая, что тайна этого человека — какая бы она ни была — не относится к числу тех, о которых надлежит оповещать весь мир.
Ответом стала та же робкая улыбка, глаза незнакомца метнулись налево, направо и снова налево, проверяя, не слушает ли кто-нибудь, не наблюдает ли. Однако он ничего не сказал.
Нужно было выяснить наверняка, и она уточнила:
— Я о той стене, что окружает тебя. Защищает от окружающего зла. Как у тебя это получается?
Лицо его обмякло от страха. Большего ужаса не могло быть даже на лице человека, к горлу которого безумец приставил нож.
— Не здесь, — взмолился он. — Всеми богами прошу, не здесь.
— Тогда назови свое имя. И скажи, где можно тебя найти. — Она прищурилась. — Только не лги. Я чую ложь.
Тот кивнул.
— У меня есть лавка в западном квартале. «Раритеты Хасмаля». Возле стены, на улице Каменотеса.
— Ты Хасмаль?
— Третий. Я работаю у отца.
Дети лавочников редко получали приглашения в Дома Пяти Семейств. А если такое и случалось, они бывали там не гостями, а работниками. Тем не менее Хасмаль, сын Хасмаля, потягивавший вино и облаченный в изысканные одежды, подобающие Дню Именования, безусловно, казался здесь гостем.
Покрепче стиснув руку Типпы, Кейт сказала:
— Завтра я зайду, чтобы поговорить с тобой.
Затем повернулась, воспрянув духом, вышла из спасательного круга и потащила за собой Типпу прочь со двора.
Параглез Дома Доктиираков, Бранард Доктиирак, поигрывал кинжалом, воткнутым в угол стола. Касаясь указательным пальцем изумруда, которым заканчивалась рукоятка, он медленно покачивал оружие взад и вперед, оставляя на дереве неглубокий след. Напротив стоял возле кресел, поскольку Бранард не пригласил его сесть, вестник Сабиров.
Он глядел на раскачивавшийся кинжал, как птенец на приближающуюся к гнезду змею. Параглез и сам не отрывал пристального взгляда от крошечных щепочек, отделявшихся от столешницы. Он ждал, когда гонец шевельнется, вздохнет или еще как-нибудь выдаст свое нетерпение, однако тот был вышколен отменно и потому молчал. Наконец Доктиирак, не отводя глаз от кинжала, промолвил:
— Что ты должен сообщить?
— Моя Семья высылает затребованные вами войска, — ответил гонец. — Они выступят завтра на заре; и если у вас есть свежие вести, голубь еще успеет их принести. Им нужна от вас самая последняя информация — все, что способно повлиять на необходимую численность войск, маршрут и количество припасов.
Параглез не скрывал разочарования.
— Все, что может повлиять на численность войск, а? Ну и что будет? Мой дом и так до краев полон Галвеев, прибывших на свадьбу своей треклятой девицы с моим сыном. Как хозяин этого фарса я должен пребывать с ними и выполнять роль любящего отца и ревностного союзника. И вместо этого я торчу здесь, когда нельзя даже и помыслить, что хотя бы один из них не замечает этого. Более того, если тебя увидели здесь и узнали, весь наш труд пойдет прахом. Они отменят свадьбу, возвратятся назад в Калимекку и займут оборону. И если они сделают это, ни твои, ни мои люди, ни все остальные жители страны вкупе не выгонят их из собственного дома, и мы потеряем прекрасную возможность захватить его, возможность, которую вместе со старейшинами вашего рода я планировал три года. Твое появление здесь и требование, чтобы я повстречался с тобой, может стать тем легким ветерком, который повалит на нас всю башню.
Посол Сабиров широко развел руки.
— Мои люди требуют последней гарантии. Мой параглез просит напомнить вам, что мы рискуем большим, нежели вы, параглез Доктиирак. В случае неудачи Галвеи отомстят нам похлеще, чем вам. Вы не делите с ними Калимекку, а наши с ними дома окружают одни и те же стены.
— Действительно. Но, когда все закончится, город будет поделен уже между нами, и я прошу тебя напомнить Грасмиру, что наше будущее согласие во многом зависит от того, не придется ли мне потерять лучших бойцов и сыновей из-за его нетерпеливости или необоснованной тревоги. — Он чувствовал, как в нем закипает гнев, и покрепче надавил на нож, все глубже погружавшийся в дерево, — другого проявления эмоций Доктиирак себе не позволил. — Ничто не переменилось. Ничто. А теперь уходи, пока не выдал нас.
Посол отвесил изящный поклон.
— Приятного праздника, параглез.
Доктиирак уставился на закрывшуюся дверь, раздумывая о нотке иронии, которую уловил в последних словах гонца.
Глава 2
Стены из грубого камня, покрытого слизью, поблескивали в свете факелов. Холод, вонь, тьма да крысиный топоток нервировали Маркуи, еще когда все камеры были полны и запертые в них мужчины точили лясы и ссорились, проклиная свою судьбу и гадая о будущем. Сейчас темница была пуста, если не считать единственного узника, вернее узницы, а если быть точным — ребенка, который редко говорил и часто плакал. Уж лучше бы слушать крыс, чем ее рыдания!
Девчонка как раз плакала.
— Твоя Семья тебя выкупит, — сказал Маркуи.
Утешать врагов он не был обязан, однако трудно усмотреть некое неприятие в подобной крохе и не менее трудно понять, какие причины заставляют его работодателей обращаться с ней подобным образом и содержать более месяца в самой нижней темнице Дома Сабиров.
Девочка зашмыгала носом и стала делать глубокие и медленные вдохи, явно пытаясь овладеть собой. Потом она чуть выступила из тени, в которой укрывалась, и поглядела на него.
— Я думала… я думала, что они тоже… — вымолвила она и вновь зарыдала.
Маркуи вздохнул. Бедняжка. Такая юная и хорошенькая, такая беспомощная. К тому же она определенно не понимала положения дел: Семьи не причиняли боль маленьким девочкам.
Он не испытывал угрызений совести, карауля находившихся за решеткой воинов и дипломатов. И не ворочался по ночам, убив кого-то из них за попытку побега, — воины и дипломаты сами выбрали, где им быть, сами выбрали, что им делать, зная при этом об опасностях, сопутствующих такой работе. Эту же девчушку похитили сонной прямо из постели и втащили в эту камеру в месяце Бретвана, во время празднества Полного Круга. И с тех пор она томится здесь, пока наниматели Маркуи и ее Семья торгуются по поводу выкупа.
Если б такая дочка была у меня, не раз думал тюремщик, я бы выплатил любую сумму за ее безопасность и возвращение. Однако он уже давно понял, что пути богатых и знатных людей расходятся с его стезей. Как он слышал, Семья девочки требовала не только ее благополучного возвращения, но и чрезмерного штрафа, который должен был компенсировать ущерб, нанесенный родичам в результате ее похищения. Кроме того, он думал, что Семье этого ребенка вообще неведомо, что такое страдание — хотя и не посмел бы произнести это вслух, — коль они способны требовать компенсации, когда их дочь заперта в подземелье.
Девочка поднялась и подошла к двери. Даже неумытая и непричесанная, в драной одежде, наброшенной на тонкие плечики, она была невыразимо прекрасна. В шелковой пижамке, бывшей на ней в миг похищения, она казалась такой хрупкой, что Маркуи лишь удивлялся, как сумело это создание вытерпеть месяц в холодном, сыром и грязном подземелье.
— Ты можешь выпустить меня? — спросила она.
В тоненьком и нерешительном детском голоске слышалась надежда. Такой голос сокрушил бы даже каменное сердце, какого не было у Маркуи. Впрочем, печально поглядев на нее, он ответил:
— Отпустить тебя я не могу, хотя, посмей я только, на все не ушло бы даже мгновения.
Она вцепилась в решетку и с отчаянием впилась в него глазами.
— Ну почему? Ты же знаешь, что твои хозяева захватили меня не по праву и что поведение их просто позорно.
Эти слова Маркуи сказал ей несколько дней назад и теперь сожалел о них. Нечего сомневаться, мысль абсолютно правильная, но если она проговорится кому-нибудь из Сабиров о его поступке, голова его будет красоваться на шесте возле западных ворот Дома этой Семьи.
Она пригнулась и молвила шепотом:
— Если ты поможешь мне, то получишь от Галвеев все что пожелаешь.
Он пододвинулся к ней, не переходя, впрочем, запретную зону, обозначенную врезанной в каменный пол чертой, и ответил негромко, моля о том, чтобы его никто не услышал:
— Я знаю об этом, но тем не менее не могу отпустить тебя. Не из страха за собственную жизнь — я боюсь за родителей. И отец, и мать работают на кухнях Сабиров. Если я отпущу тебя, то — останусь ли здесь, убегу ли вместе с тобой — моих родителей казнят в тот же самый миг, когда станет известно о моем предательстве.
Умолкнув на миг, он уточнил:
— Нет, не так. Сперва Сабиры будут пытать их, а потом убьют.
Девочка поникла и съежилась прямо у него на глазах.
— Так вот как, значит. Ты был моей последней надеждой. А говоришь точь-в-точь как все пятеро стражников, что караулили меня: «Я бы мог, но тогда они убьют мою семью… или мою жену… или сестру».
Она вдруг показалась ему разгневанной.
— По-моему, Сабиры сами научили вас, что надо говорить, если пленники станут просить о помощи, только я посоветовала бы им побольше разнообразия.
Он удивился. Неужели девочка решила, что он обманывает ее? Покачав головой, Маркуи едва не переступил черту, чтобы подойти к ней поближе и объяснить, но вовремя вспомнил и не сделал этого.
— Девочка… — сказал он. Она оборвала его.
— Даня. Меня зовут Даня. И я хочу, чтобы ты запомнил мое имя, потому что не хочешь помочь мне. Запомни его, и, когда они сделают со мной то, что собираются сделать, мое имя и лицо будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.
Отступив от прутьев решетки, она упала ничком в солому.
Тюремщик вздрогнул.
— Даня, ты думаешь, что мы все рассказываем тебе одну и ту же историю… но это не так. Как, по-твоему, Семьи добиваются верности от своей охраны, а? Тебе не приводилось думать об этом. Они выбирают лишь тех из нас, у кого есть что терять… точнее, кого терять. И с того самого дня, когда мы надеваем вот эти мундиры, они стараются, чтобы нам было ясно: мы взяты на службу из-за наших любимых, и они станут нашей платой за ошибку.
Даня перекатилась на спину и села. Яростно поглядев на него, она смахнула с лица пряди волос.
— Быть может, так принято у Сабиров…
Маркуи не дал ей закончить.
— Если только ты не посидела уже в тюрьмах Галвеев и, переговорив с их стражей, можешь утверждать обратное, представь себе, что того, кто охранял тебя дома, подбирали подобным образом. Предположи, что, когда тебя украли, женщину, которую он любил, убили прямо у него на глазах, а когда она умерла, убили и его самого. Верность, девочка, можно купить и продать, даже просто отдать… но страх может сделать цену верности настолько большой, что денег не хватит даже у самого богатого покупателя.
Девочка в ужасе посмотрела на него.
— Моя Семья никогда не причинит вреда Квинталу. Он охранял меня со дня рождения. А его жена и дочь… дочь была моей подругой до прошлого года, а его жена работает у нашего сенешаля. Они входят в Семью.
Даня наклонилась вперед и спрятала лицо в коленях. Охватив тонкими руками ноги, она вновь зарыдала.
— Их никто не тронет, — настаивала она вновь и вновь.
— Пожалуйста, не надо, — прошептал Маркуи. — Не делай этого. Не спорю — ты, конечно, права. И твой охранник, и его семья будут целы и невредимы. Кстати, Даня, здесь ты находишься в безопасности. Твоя Семья не допустит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Они заплатят, чтобы забрать тебя отсюда… и в любой день, хоть завтра, за тобой могут спуститься сюда и вывести на свободу.
Девочка не подняла головы. Страж едва расслышал глухой ответ. Ему показалось, что это были слова «День Терамис».
И какое же отношение к чему-либо имеет тот факт, что сегодня День Именования? Он спросил у нее об этом.
— Потому что, — сказала она, подняв голову, — дипломат Сабиров, спустившийся ко мне сразу после того… как я попала сюда, сказал мне, что День Терамис является последним сроком, когда моя Семья еще может договориться о моем освобождении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Слово «Семья» вылетело из его уст плевком, нечистой субстанцией.
Гнев Кейт наполовину вырвался из наложенных на нее цепей: выскользнув из-под руки говорившего, она оборотилась к нему лицом, и ярость ее (неужели я ошибаюсь… или я уже утратила власть над собой?) заставила этого веснушчатого, бледнокожего типа отшатнуться назад.
— Не вынуждайте меня, — сказала Кейт негромко, так, чтобы слышали ее только трое Гиру.
Она различала в своем голосе мрачные тона своего второго «я», рвавшегося на свободу. Кожа ее вспыхнула жаром. Мышцы обретали текучесть; казалось, они вот-вот скользнут вдоль костей, наливавшихся дикой силой и бурей агрессии. Она стояла насмерть, не позволяя мышцам напрячься, зубам блеснуть, рычанию вырваться. Она заставила свой гнев шептать, зная, что не смеет позволить ему даже вскрикнуть.
Она смотрела на Гиру, отвечавших ей яростными взглядами, ощущая, как где-то в глубине груди ее зреет бешенство, как ослабевают последние цепи. Нечто страшное заметили и трое мужчин. И дружно отступили.
В гневе Кейт обратила свой взор на кузину. Запахнув на ней, бесстыдно сидевшей, верхнюю блузу, схватила ее за руку и вмиг подняла на ноги.
— Но я не хочу… — начала было Типпа и тут же притихла, заметив направленное на нее лезвие гнева сквозь винный туман.
Она округлила глаза и сжала губы. Не сопротивляясь, не протестуя, последовала за Кейт по галерее, ведущей к дому и далее — туда, где ждали экипажи.
Кейт оглянулась — Гиру не преследовали их. Она не хотела неприятностей… ей не нужны были мертвецы, вопросы, на которые трудно ответить… Только не теперь, когда она наконец-то встала на ноги и сделалась полезным членом Семьи. Трое противников с искаженными яростью лицами жались друг к другу.
Двигаясь к выходу, она еще пыталась прислушаться к их словам и, должно быть, поэтому врезалась в невысокого молодого человека, стоявшего возле арки. Кейт основательно ударила его, однако пошатнулась сама: новый враг показался ей твердым как дерево и столь же глубоко уходящим в землю корнями. Она восстановила равновесие. А вот Типпе не повезло: споткнувшись, невеста упала. На помощь ей устремились одновременно Кейт и незнакомец. Кейт схватила Типпу за руку, но мужчина, взяв девушку за талию обеими руками, поставил ее на ноги.
— Умоляю о прощении, — сказал он громко, чтобы слышали все свидетели инцидента. — Я не посмотрел, куда иду.
Кейт уже хотела улыбнуться ему, понимая, что он пытался спасти репутацию кузины, когда ощутила нечто, ставшее заметным лишь благодаря отсутствию.
Боль в голове и глазных яблоках исчезла. Пропали и мурашки, только что бегавшие по коже. Более того, испарилось и навязчивое ощущение затаившегося зла, которое не расставалось с девушкой весь вечер, испарилось, как висевшая над головой грозовая туча. Она почувствовала себя лучше. Спокойнее. Утихла и буря эмоций, вызванная угрозой, окружавшей ее отовсюду. Протяжно вздохнув, Кейт улыбнулась мужчине; ей хватило ума даже поблагодарить его за помощь, оказанную кузине.
— Не стоит благодарности, — ответил тот приятным голосом. Самая обыкновенная улыбка, добрые глаза, ничем не примечательное лицо. Отвернувшись, Кейт уже едва могла припомнить его.
Она увлекала за собой Типпу, но лишь только сделала три или четыре шага от места, где они столкнулись, как вновь ощутила на своих плечах тяжесть сегодняшнего мучительного кошмара. Боль вновь стиснула голову, она зябко поежилась и невольно охнула от боли. Мгновенная перемена сразила ее, словно ударом под дых в уличной драке; на миг она даже перестала соображать.
А когда сумела вдохнуть снова, то первой ее мыслью было, что услужливый незнакомец как раз и является источником злобной ауры, пропитавшей собою всю ночь. Вторая — и более логичная — мысль подсказала, что он вовсе не восприимчив к облаку зла или каким-то образом защищен от него. Она остановилась, медленно оглянулась и посмотрела на незнакомца. Тот ответил ей взглядом, и она удивилась тому, что прежде сочла его безликим. Под никуда не исчезнувшим безобидным обличьем она теперь видела мужчину, столь же сложно устроенного и обворожительного, как та механическая игрушка, которую художник Доктиираков извлек ради праздника Именования. Выражение ее лица оказалось для него неприятным, потому что улыбка незначительного человека сменилась страхом и пониманием в его глазах, пониманием, которое смутило уже Кейт. Он знал. Что именно, ей было неизвестно, но ей придется узнать это. И если ее секреты вырвутся на свободу — ее убьют.
— Кто ты? — спросила она.
Глаза его метнулись от одного угла двора к противоположному.
— Маленький человек. Обычный гость.
— Скажи мне. Я узнаю так или иначе.
Кейт не хотела, чтобы в словах ее прозвучала угроза, но, едва они сошли с языка, как осознала, что грозит.
— Возможно, узнаешь.
Она снова приблизилась к нему и как бы прошла при этом сквозь стену. Там, снаружи, ее обезумевшие нервы ждали ужасной атаки. Но внутри зло исчезло — как если бы его не существовало вообще.
— Как вам это удается? — спросила она негромко, ощущая, что тайна этого человека — какая бы она ни была — не относится к числу тех, о которых надлежит оповещать весь мир.
Ответом стала та же робкая улыбка, глаза незнакомца метнулись налево, направо и снова налево, проверяя, не слушает ли кто-нибудь, не наблюдает ли. Однако он ничего не сказал.
Нужно было выяснить наверняка, и она уточнила:
— Я о той стене, что окружает тебя. Защищает от окружающего зла. Как у тебя это получается?
Лицо его обмякло от страха. Большего ужаса не могло быть даже на лице человека, к горлу которого безумец приставил нож.
— Не здесь, — взмолился он. — Всеми богами прошу, не здесь.
— Тогда назови свое имя. И скажи, где можно тебя найти. — Она прищурилась. — Только не лги. Я чую ложь.
Тот кивнул.
— У меня есть лавка в западном квартале. «Раритеты Хасмаля». Возле стены, на улице Каменотеса.
— Ты Хасмаль?
— Третий. Я работаю у отца.
Дети лавочников редко получали приглашения в Дома Пяти Семейств. А если такое и случалось, они бывали там не гостями, а работниками. Тем не менее Хасмаль, сын Хасмаля, потягивавший вино и облаченный в изысканные одежды, подобающие Дню Именования, безусловно, казался здесь гостем.
Покрепче стиснув руку Типпы, Кейт сказала:
— Завтра я зайду, чтобы поговорить с тобой.
Затем повернулась, воспрянув духом, вышла из спасательного круга и потащила за собой Типпу прочь со двора.
Параглез Дома Доктиираков, Бранард Доктиирак, поигрывал кинжалом, воткнутым в угол стола. Касаясь указательным пальцем изумруда, которым заканчивалась рукоятка, он медленно покачивал оружие взад и вперед, оставляя на дереве неглубокий след. Напротив стоял возле кресел, поскольку Бранард не пригласил его сесть, вестник Сабиров.
Он глядел на раскачивавшийся кинжал, как птенец на приближающуюся к гнезду змею. Параглез и сам не отрывал пристального взгляда от крошечных щепочек, отделявшихся от столешницы. Он ждал, когда гонец шевельнется, вздохнет или еще как-нибудь выдаст свое нетерпение, однако тот был вышколен отменно и потому молчал. Наконец Доктиирак, не отводя глаз от кинжала, промолвил:
— Что ты должен сообщить?
— Моя Семья высылает затребованные вами войска, — ответил гонец. — Они выступят завтра на заре; и если у вас есть свежие вести, голубь еще успеет их принести. Им нужна от вас самая последняя информация — все, что способно повлиять на необходимую численность войск, маршрут и количество припасов.
Параглез не скрывал разочарования.
— Все, что может повлиять на численность войск, а? Ну и что будет? Мой дом и так до краев полон Галвеев, прибывших на свадьбу своей треклятой девицы с моим сыном. Как хозяин этого фарса я должен пребывать с ними и выполнять роль любящего отца и ревностного союзника. И вместо этого я торчу здесь, когда нельзя даже и помыслить, что хотя бы один из них не замечает этого. Более того, если тебя увидели здесь и узнали, весь наш труд пойдет прахом. Они отменят свадьбу, возвратятся назад в Калимекку и займут оборону. И если они сделают это, ни твои, ни мои люди, ни все остальные жители страны вкупе не выгонят их из собственного дома, и мы потеряем прекрасную возможность захватить его, возможность, которую вместе со старейшинами вашего рода я планировал три года. Твое появление здесь и требование, чтобы я повстречался с тобой, может стать тем легким ветерком, который повалит на нас всю башню.
Посол Сабиров широко развел руки.
— Мои люди требуют последней гарантии. Мой параглез просит напомнить вам, что мы рискуем большим, нежели вы, параглез Доктиирак. В случае неудачи Галвеи отомстят нам похлеще, чем вам. Вы не делите с ними Калимекку, а наши с ними дома окружают одни и те же стены.
— Действительно. Но, когда все закончится, город будет поделен уже между нами, и я прошу тебя напомнить Грасмиру, что наше будущее согласие во многом зависит от того, не придется ли мне потерять лучших бойцов и сыновей из-за его нетерпеливости или необоснованной тревоги. — Он чувствовал, как в нем закипает гнев, и покрепче надавил на нож, все глубже погружавшийся в дерево, — другого проявления эмоций Доктиирак себе не позволил. — Ничто не переменилось. Ничто. А теперь уходи, пока не выдал нас.
Посол отвесил изящный поклон.
— Приятного праздника, параглез.
Доктиирак уставился на закрывшуюся дверь, раздумывая о нотке иронии, которую уловил в последних словах гонца.
Глава 2
Стены из грубого камня, покрытого слизью, поблескивали в свете факелов. Холод, вонь, тьма да крысиный топоток нервировали Маркуи, еще когда все камеры были полны и запертые в них мужчины точили лясы и ссорились, проклиная свою судьбу и гадая о будущем. Сейчас темница была пуста, если не считать единственного узника, вернее узницы, а если быть точным — ребенка, который редко говорил и часто плакал. Уж лучше бы слушать крыс, чем ее рыдания!
Девчонка как раз плакала.
— Твоя Семья тебя выкупит, — сказал Маркуи.
Утешать врагов он не был обязан, однако трудно усмотреть некое неприятие в подобной крохе и не менее трудно понять, какие причины заставляют его работодателей обращаться с ней подобным образом и содержать более месяца в самой нижней темнице Дома Сабиров.
Девочка зашмыгала носом и стала делать глубокие и медленные вдохи, явно пытаясь овладеть собой. Потом она чуть выступила из тени, в которой укрывалась, и поглядела на него.
— Я думала… я думала, что они тоже… — вымолвила она и вновь зарыдала.
Маркуи вздохнул. Бедняжка. Такая юная и хорошенькая, такая беспомощная. К тому же она определенно не понимала положения дел: Семьи не причиняли боль маленьким девочкам.
Он не испытывал угрызений совести, карауля находившихся за решеткой воинов и дипломатов. И не ворочался по ночам, убив кого-то из них за попытку побега, — воины и дипломаты сами выбрали, где им быть, сами выбрали, что им делать, зная при этом об опасностях, сопутствующих такой работе. Эту же девчушку похитили сонной прямо из постели и втащили в эту камеру в месяце Бретвана, во время празднества Полного Круга. И с тех пор она томится здесь, пока наниматели Маркуи и ее Семья торгуются по поводу выкупа.
Если б такая дочка была у меня, не раз думал тюремщик, я бы выплатил любую сумму за ее безопасность и возвращение. Однако он уже давно понял, что пути богатых и знатных людей расходятся с его стезей. Как он слышал, Семья девочки требовала не только ее благополучного возвращения, но и чрезмерного штрафа, который должен был компенсировать ущерб, нанесенный родичам в результате ее похищения. Кроме того, он думал, что Семье этого ребенка вообще неведомо, что такое страдание — хотя и не посмел бы произнести это вслух, — коль они способны требовать компенсации, когда их дочь заперта в подземелье.
Девочка поднялась и подошла к двери. Даже неумытая и непричесанная, в драной одежде, наброшенной на тонкие плечики, она была невыразимо прекрасна. В шелковой пижамке, бывшей на ней в миг похищения, она казалась такой хрупкой, что Маркуи лишь удивлялся, как сумело это создание вытерпеть месяц в холодном, сыром и грязном подземелье.
— Ты можешь выпустить меня? — спросила она.
В тоненьком и нерешительном детском голоске слышалась надежда. Такой голос сокрушил бы даже каменное сердце, какого не было у Маркуи. Впрочем, печально поглядев на нее, он ответил:
— Отпустить тебя я не могу, хотя, посмей я только, на все не ушло бы даже мгновения.
Она вцепилась в решетку и с отчаянием впилась в него глазами.
— Ну почему? Ты же знаешь, что твои хозяева захватили меня не по праву и что поведение их просто позорно.
Эти слова Маркуи сказал ей несколько дней назад и теперь сожалел о них. Нечего сомневаться, мысль абсолютно правильная, но если она проговорится кому-нибудь из Сабиров о его поступке, голова его будет красоваться на шесте возле западных ворот Дома этой Семьи.
Она пригнулась и молвила шепотом:
— Если ты поможешь мне, то получишь от Галвеев все что пожелаешь.
Он пододвинулся к ней, не переходя, впрочем, запретную зону, обозначенную врезанной в каменный пол чертой, и ответил негромко, моля о том, чтобы его никто не услышал:
— Я знаю об этом, но тем не менее не могу отпустить тебя. Не из страха за собственную жизнь — я боюсь за родителей. И отец, и мать работают на кухнях Сабиров. Если я отпущу тебя, то — останусь ли здесь, убегу ли вместе с тобой — моих родителей казнят в тот же самый миг, когда станет известно о моем предательстве.
Умолкнув на миг, он уточнил:
— Нет, не так. Сперва Сабиры будут пытать их, а потом убьют.
Девочка поникла и съежилась прямо у него на глазах.
— Так вот как, значит. Ты был моей последней надеждой. А говоришь точь-в-точь как все пятеро стражников, что караулили меня: «Я бы мог, но тогда они убьют мою семью… или мою жену… или сестру».
Она вдруг показалась ему разгневанной.
— По-моему, Сабиры сами научили вас, что надо говорить, если пленники станут просить о помощи, только я посоветовала бы им побольше разнообразия.
Он удивился. Неужели девочка решила, что он обманывает ее? Покачав головой, Маркуи едва не переступил черту, чтобы подойти к ней поближе и объяснить, но вовремя вспомнил и не сделал этого.
— Девочка… — сказал он. Она оборвала его.
— Даня. Меня зовут Даня. И я хочу, чтобы ты запомнил мое имя, потому что не хочешь помочь мне. Запомни его, и, когда они сделают со мной то, что собираются сделать, мое имя и лицо будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.
Отступив от прутьев решетки, она упала ничком в солому.
Тюремщик вздрогнул.
— Даня, ты думаешь, что мы все рассказываем тебе одну и ту же историю… но это не так. Как, по-твоему, Семьи добиваются верности от своей охраны, а? Тебе не приводилось думать об этом. Они выбирают лишь тех из нас, у кого есть что терять… точнее, кого терять. И с того самого дня, когда мы надеваем вот эти мундиры, они стараются, чтобы нам было ясно: мы взяты на службу из-за наших любимых, и они станут нашей платой за ошибку.
Даня перекатилась на спину и села. Яростно поглядев на него, она смахнула с лица пряди волос.
— Быть может, так принято у Сабиров…
Маркуи не дал ей закончить.
— Если только ты не посидела уже в тюрьмах Галвеев и, переговорив с их стражей, можешь утверждать обратное, представь себе, что того, кто охранял тебя дома, подбирали подобным образом. Предположи, что, когда тебя украли, женщину, которую он любил, убили прямо у него на глазах, а когда она умерла, убили и его самого. Верность, девочка, можно купить и продать, даже просто отдать… но страх может сделать цену верности настолько большой, что денег не хватит даже у самого богатого покупателя.
Девочка в ужасе посмотрела на него.
— Моя Семья никогда не причинит вреда Квинталу. Он охранял меня со дня рождения. А его жена и дочь… дочь была моей подругой до прошлого года, а его жена работает у нашего сенешаля. Они входят в Семью.
Даня наклонилась вперед и спрятала лицо в коленях. Охватив тонкими руками ноги, она вновь зарыдала.
— Их никто не тронет, — настаивала она вновь и вновь.
— Пожалуйста, не надо, — прошептал Маркуи. — Не делай этого. Не спорю — ты, конечно, права. И твой охранник, и его семья будут целы и невредимы. Кстати, Даня, здесь ты находишься в безопасности. Твоя Семья не допустит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Они заплатят, чтобы забрать тебя отсюда… и в любой день, хоть завтра, за тобой могут спуститься сюда и вывести на свободу.
Девочка не подняла головы. Страж едва расслышал глухой ответ. Ему показалось, что это были слова «День Терамис».
И какое же отношение к чему-либо имеет тот факт, что сегодня День Именования? Он спросил у нее об этом.
— Потому что, — сказала она, подняв голову, — дипломат Сабиров, спустившийся ко мне сразу после того… как я попала сюда, сказал мне, что День Терамис является последним сроком, когда моя Семья еще может договориться о моем освобождении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41