Когда он потянулся, чтобы зажечь газ у нее над головой, она тронула его за голень:
— Не надо.
— Вы больны?
— Нет.
— Чем-то напуганы?
Вайолет не ответила. Он сел рядом с ней и взял ее за руку.
— Слушай, деточка, — начал он отеческим тоном, но тут же ощутил сильное волнение, как будто от ее руки по нему прошел электрический разряд. — Тебя не хотят обидеть, тебе не будут досаждать…
— Я не подопытный экземпляр, — медленно проговорила она.
— Конечно нет.
Сколько же ей лет, сколько ей приходится жить вот так — пятнадцать, шестнадцать? Придвинувшись к ней ближе, Джон заметил, что она тихо плачет: крупные слезы катились из ее огромных, бездонных глаз, дрожали на длинных ресницах и горячими каплями падали на щеки.
— Мне его так жаль. Он ненавидит себя за то, что так со мной поступает, но выхода нет. Это оттого, что мы в отчаянном положении. — Вайолет сказала это так просто, как если бы подразумевала: «оттого что мы англичане». Она не выпустила руку Джона, возможно даже не замечая этого.
— Позволь мне тебе помочь.
Эти слова вырвались у Джона нечаянно. Выбор лежал за пределами его воли: два года тщетной борьбы, которые разделяли тот вечер, когда он впервые увидел ее на яблоне, и вечер нынешний, казалось, превратились в пылинку, унесенную прочь. Он должен защитить ее — забрать отсюда туда, где она будет в безопасности, туда, где… Вайолет не сказала больше ни слова, и Джон тоже ничего не в силах был вымолвить: он знал, что его прочно возведенная и хорошо оборудованная на протяжении сорока лет жизнь не выдержала натиска внутренней неудовлетворенности; он чувствовал, как оседает и рассыпается фундамент, как по стенам идут гигантские трещины; он почти слышал шум, с которым рушилось все здание. Он осушил горячие соленые слезы на щеках Вайолет поцелуями.
Прогулка вокруг дома
— Может, прогуляемся вокруг дома, — предложил Джон Дринкуотер Вайолет, когда груду коробок и чемоданов у входа принялись разбирать слуги, а доктора Брамбла усадили в удобное кресло на просторной мраморной веранде.
Побеги глицинии взбирались по конусообразным колоннам, и, хотя лето только начиналось, ее изумрудно-прозрачные листья уже занавешивали вид с веранды, который Джон широким жестом представил гостям: обширную лужайку с молодыми посадками, летнюю беседку, поверхность озерца вдали, через который был перекинут выгнутый изящной аркой мост в классическом стиле.
Доктор Брамбл, отказавшись от предложения, извлек из кармана небольшой томик. Вайолет, еле слышно пробормотав «да» (с какой скромностью ей надлежит вести себя здесь, среди этого великолепия: ведь она ожидала увидеть бревенчатые хижины и краснокожих индейцев: до чего же несведущей она была!), оперлась на предложенную Джоном руку — сильную руку строителя, подумалось ей, — и они пересекли свежую лужайку по усыпанной гравием дорожке между каменными сфинксами, которые для охраны путников были помещены на равном расстоянии друг от друга. (Сфинксы были высечены итальянскими каменотесами — приятелями Джона: именно они как раз в это время вырезали гроздья винограда и причудливые физиономии на фасадах городских домов, принадлежавших его партнеру Маусу; работа выполнялась второпях, и материалом служил мягкий камень, который годы не пощадят, однако до этого было еще далеко.)
— Оставайтесь столько, сколько захотите, — сказал Дринкуотер. Впервые он произнес эти слова еще в ресторане «У Шерри», куда пригласил доктора Брамбла с дочерью после того, как лекция завершилась полной неопределенностью. К себе он позвал их смущенно, но довольно настойчиво. Он повторил эту фразу и в вестибюле захудалого, зловонного отеля, откуда пришел их забрать, и на вокзале Гранд-Сентрал под огромным мерцавшим зодиаком, который (доктор Брамбл не преминул отметить) двигался по полночно-голубоватому небу потолка в неверном направлении. И еще раз — в поезде, когда полусонная Вайолет клевала носом под бутоном розы из шелка, стоявшей в вазе на вагонном столике, а он кивал ей в такт. Но как надолго захочется ей остаться?
— Вы очень добры, — ответила Вайолет.
«Ты будешь жить во многих домах, — предсказала ей когда-то миссис Андерхилл. — Будешь скитаться и жить во многих домах». При этих словах Вайолет заплакала — и плакала позже, когда вспоминала их в поездах, на пароходах и в залах ожидания, не имея представления, сколько домов входит в понятие «много» и как долго придется ей жить в каждом. Наверняка на это уйдет целая вечность: ведь с той поры, как они покинули дом викария в Чешире шесть месяцев назад, они жили только в отелях и меблированных комнатах, и конца этому не предвиделось. Но сколько еще это будет длиться?
Словно на строевом учении, Джон и Вайолет прошествовали по аккуратно выложенной камнем дорожке, повернули направо и тем же церемонным шагом двинулись по другой. Дринкуотер слегка кашлянул, предупреждая тем самым, что намерен нарушить затянувшееся молчание.
— Меня очень интересуют эти ваши, так сказать, наблюдения. Я вовсе не собираюсь, — в знак полной доверительности он поднял открытую ладонь, — совать нос куда не просят или расстраивать вас, если разговор на эту тему вам неприятен. Поверьте, я просто-напросто очень заинтересован.
Вайолет ничего не ответила. Сказать она могла только одно: в любом случае, с этим все кончено. Сердце ее вдруг неимоверно расширилось, и его заполнила пустота. Джон, казалось, это почувствовал и легонько сжал ее руку.
— Другие миры, — будто во сне, проговорил он. — Миры внутри миров.
Джон увлек девушку к одной из скамеечек возле дугообразной, подстриженной живой изгороди. Сложно составленный, цвета буйволовой кожи, фасад дома свободно открывался глазам в ярком послеполуденном солнце: он казался Вайолет и суровым, и улыбающимся, как лицо Эразма на фронтисписе книги, в которую она заглянула через отцовское плечо.
— Видите ли, — начала Вайолет, — всякие идеи о мирах внутри миров и все такое прочее — это папины идеи. Сама я ничего не знаю.
— Но вы были там.
— Папа говорит, что да. — Она скрестила ноги и сплетенными пальцами прикрыла на миткалевом платье старое, не отстирывающееся коричневое пятно. — Знаете, я ничего подобного и не ожидала. Я только… только рассказала ему обо всем, что со мной случилось: надеялась поднять ему настроение. Хотела внушить ему, что все обойдется, что все неприятности — всего лишь часть Повести.
— Повести?
Вайолет насторожилась.
— Я хотела сказать, что ничего подобного не ожидала. Покинуть дом. Покинуть… — «Их», чуть было не сорвалось у нее с языка, но с того вечера в Теософском обществе — последняя капля! — она приняла решение никогда больше о них не заговаривать. Довольно с нее и того, что она их потеряла.
— Мисс Брамбл, — произнес Дринкуотер, — прошу вас! Я, конечно же, не стану вам навязываться, не стану доискиваться до… до сути вашей повести. — Это была неправда. Джон готов был нырнуть в нее с головой. Он должен узнать все: узнать сердце Вайолет. — Вам не будут здесь досаждать. Вы сможете отдохнуть. — Он показал на ливанские кедры, которые посадил на ухоженной лужайке. Шум ветра в их кронах походил на детское бормотание, отдаленно предвещавшее могучий басовый гул, который в будущем станет их истинным голосом. — Бояться тут нечего. Ради этого я и затеял стройку.
Хотя Вайолет приходилось держаться чинно и скованно, ее вдруг охватило ощущение некоей безмятежности. Если она допустила чудовищный промах, рассказав о них отцу; если этот рассказ — вместо того чтобы успокоить — только воспламенил его мозг и заставил пуститься вдвоем с дочерью в скитания по свету, подобно парочке странствующих проповедников или — еще точнее — цыгану с пляшущим медведем на поводке; побудил зарабатывать на хлеб, развлекая безумцев и одержимых в мрачных лекционных аудиториях и залах для собраний (а потом — боже милостивый! — подсчитывать выручку!); что ж, тогда лучшего выхода, чем покой и возможность забыть о прошлом, просто не придумать. Ничего лучшего нельзя было и ожидать. Вот только…
Вайолет встревоженно поднялась с места, с разладом в душе, и направилась по радиальной тропинке к напоминавшей театральные кулисы галерее арок, которая выступала из-за угла дома.
— В каком-то смысле я построил это для вас, — донеслись до нее слова Джона Дринкуотера. — Это правда, я не шучу.
Пройдя через галерею арок, поддерживаемых простыми колоннами, Вайолет обогнула дом, и внезапно перед ней, словно выпав из непритязательного конверта, раскрылся вид, напоминавший разукрашенное цветочными узорами любовное послание ко Дню святого Валентина. Все вокруг выглядело совершенно американским: сверкало побелкой, пестрело клумбами, поражало тончайшей кружевной резьбой по дереву. Казалось, будто строгий Эразм под рукой владельца вдруг затрясся от хохота. Вайолет тоже засмеялась — в первый раз с той минуты, как навсегда прикрыла за собой калитку своего сада в Англии.
Джон чуть ли не опрометью бросился к ней, радуясь ее удивлению. Он сдвинул соломенную шляпу на затылок и оживленно принялся рассказывать о доме и о себе самом; различные эмоции быстро сменяли друг друга на его широком лице.
— Не обычный дом, нет, — заулыбался он, — здесь нет ничего обычного. Вот здесь, например, сначала предполагался огород. Всякий посадил бы на огороде овощи, но я заполнил его цветами. Повар не станет садовничать, а садовник — великий мастер по разведению цветов — говорит, что не умеет ухаживать за помидорами… — Концом бамбуковой трости Джон указал на небольшую, аккуратную насосную станцию. — Точно такая была в саду у моих родителей, преполезная штука. — Дальше он перевел конец трости на ажурные, килевидные арки веранды, оплетаемые виноградными лозами. — А здесь растет штокроза, — добавил Джон, подводя Вайолет полюбоваться кустарником, над которым трудились шмели. — Некоторые считают шток-розу сорняком. Я — нет.
— Эй, там, поберегитесь! — раздался где-то у них над головами резкий, с ирландским акцентом, голос. Горничная на верхнем этаже, распахнув окно, вытрясала пыльную швабру.
— Девушка что надо, — заметил Дринкуотер, указывая наверх большим пальцем. — Просто замечательная… — Он снова задумчиво посмотрел на Вайолет с высоты своего роста, а она вскинула подбородок; летевшие сверху пылинки блестели на солнце золотым дождем Данаи. — Мне кажется, — вдумчиво проговорил Джон, раскачивая за спиной бамбуковую трость, будто маятник, — мне кажется, что вы смотрите на меня как на старика.
— Хотите сказать, что, по-вашему, так оно и есть?
— Нет, не так. Я вовсе не старик .
— Но, по-вашему, вы считаете, будто…
— Я хотел сказать: полагаю, что…
— Вы хотели сказать «уверен, что…», — перебила Вайолет и, притопнув ногой, спугнула с гвоздики бабочку. — Американцы всегда говорят: «уверен, что…», не правда ли? — Дурачась, она заговорила баском, подлаживаясь под неотесанного деревенского парня: — Уверен, что пора выгонять коров на пастбище. Уверен, что правила налогообложения не переменят ни с того ни с сего. Ну, да вы сами знаете… — Вайолет наклонилась, чтобы понюхать цветы, и Джон наклонился вместе с ней. Солнце жгло ее обнаженные руки и, словно бы ради пущего терзания для обоих, наполняло сад немолчным жужжанием и гудением насекомых.
— Ну, что ж, — начал Джон, и Вайолет почувствовала в его голосе внезапную отвагу. — Тогда я действительно уверен. Уверен, что люблю вас, Вайолет. Уверен, что всегда хочу видеть вас здесь. Уверен, что…
Вайолет побежала от него по вымощенной плитками садовой дорожке, не сомневаясь, что еще минута — и он бы ее обнял. Она обогнула другой угол дома. Джон ее не догонял. Догони же меня, догони! — звенело у нее в голове.
Но что произошло? Очутившись вдруг в темной лощине, Вайолет замедлила шаги. Она вступила в тень, отбрасываемую домом. Лужайка спускалась к бесшумному потоку, по ту сторону которого воздвигся поросший соснами холм, будто колчан, полный остроконечных стрел. Вайолет остановилась среди тисовой рощи, не понимая, куда идти дальше. Дом позади нее выглядел таким же серым, как кора тиса, и таким же угрюмым. Объемистые каменные колонны, угнетавшие своей мощью, поддерживали кремневые пояски, укромное расположение которых мало чем оправдывалось. Что же ей теперь делать?
Вайолет заметила Дринкуотера, чей белый костюм, подобно бледному пятну, медленно перемещался в каменной галерее; его башмаки гулко ступали по плитам. Под порывом налетевшего ветерка к нему склонились ветви тисов, но она даже не посмотрела в ту сторону, и Джон, растерянный, не вымолвил ни слова, однако подошел поближе.
— Вы не должны говорить так, — начала Вайолет, стоя спиной к Джону и обращаясь к темному Холму. — Вы совсем, совсем меня не знаете…
— Это неважно, — перебил ее Джон.
— О… — только и смогла произнести она. — О…
Вайолет задрожала, словно от холода, но эта дрожь была вызвана теплом, которое он вложил в свои слова. Джон подошел сзади, обнял Вайолет, и она прислонилась к нему, ощущая могучую защиту. Они медленно пошли вдоль хлопотливого ручья туда, где он, шумно пенясь, исчезал в отверстии пещеры у подножия холма. Здесь чувствовались влажная сырость пещеры и дыхание камня. Джон обнял ее еще крепче, пытаясь защитить от сырости, которая, как он думал, заставляла ее вздрагивать. И в его крепких объятиях Вайолет, без слез, поведала ему о своих тайнах.
— Выходит, вы его любите? — спросил Дринкуотер, когда она закончила. — Любите того, кто так поступил с вами? — Теперь уже его глаза блестели от слез.
— Нет, и никогда не любила.
До сих пор все это ровным счетом ничего не значило. Теперь Вайолет гадала, какой ответ ранит его больше: если она скажет, что любила того, кто так поступил с ней, или же не любила. (В душе она была не совсем уверена, кто именно так поступил с ней, но Джон никогда, никогда не узнает об этом.) Грех угнетал ее. А Джон давал ей опору, нес прощение.
— Бедное дитя… — проговорил Джон. — Заблудшее. Но теперь с этим покончено. Послушайте меня. Если… — Джон взял Вайолет за плечи, слегка отстранив от себя, и заглянул ей в глаза: сросшиеся брови и длинные густые ресницы почти скрывали их. — Если бы вы приняли мое предложение… Ничто не заставит меня думать о вас плохо: я всегда буду недостоин вас. Если вы согласитесь, клянусь, что вашего ребенка я воспитаю наравне со своими. — Строгое, решительное выражение на его лице смягчилось, он заулыбался. — С нашими детьми, Вайолет. С целой кучей наших детей.
Теперь и на ее глаза навернулись слезы — слезы умиления добротой Джона. Раньше она не думала, что попала в большую беду, а теперь он предлагал ей спасение. Какое великодушие! Отец едва ли что-то заметил.
Заблудшая — да, она это знала. Но обретет ли она себя здесь? Вайолет вновь высвободилась из объятий Джона и пошла вокруг дома дальше под нависшими аркадами, мимо затейливо зубчатых стен. Белые ленты шляпы, которую она держала теперь в руке, волочились по влажной изумрудной траве. Затылком она ощущала, что Джон следует за ней на почтительном расстоянии.
— Занятно! — воскликнула она, обогнув угол дома. — Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто — и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, — казалось, будто темная веранда, бесшумный поток и дремлющие тисовые деревья были всего-навсего шуткой.
— Что это? — спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. — Вот это и есть много домов, правда?
— Да, много домов, — подтвердил он, улыбаясь. — И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах . «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
— Замечательная шутка! — воскликнула она. — И не одна! А внутри так же много домов?
— В каком-то смысле да…
— О, покажите мне! — Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Не надо.
— Вы больны?
— Нет.
— Чем-то напуганы?
Вайолет не ответила. Он сел рядом с ней и взял ее за руку.
— Слушай, деточка, — начал он отеческим тоном, но тут же ощутил сильное волнение, как будто от ее руки по нему прошел электрический разряд. — Тебя не хотят обидеть, тебе не будут досаждать…
— Я не подопытный экземпляр, — медленно проговорила она.
— Конечно нет.
Сколько же ей лет, сколько ей приходится жить вот так — пятнадцать, шестнадцать? Придвинувшись к ней ближе, Джон заметил, что она тихо плачет: крупные слезы катились из ее огромных, бездонных глаз, дрожали на длинных ресницах и горячими каплями падали на щеки.
— Мне его так жаль. Он ненавидит себя за то, что так со мной поступает, но выхода нет. Это оттого, что мы в отчаянном положении. — Вайолет сказала это так просто, как если бы подразумевала: «оттого что мы англичане». Она не выпустила руку Джона, возможно даже не замечая этого.
— Позволь мне тебе помочь.
Эти слова вырвались у Джона нечаянно. Выбор лежал за пределами его воли: два года тщетной борьбы, которые разделяли тот вечер, когда он впервые увидел ее на яблоне, и вечер нынешний, казалось, превратились в пылинку, унесенную прочь. Он должен защитить ее — забрать отсюда туда, где она будет в безопасности, туда, где… Вайолет не сказала больше ни слова, и Джон тоже ничего не в силах был вымолвить: он знал, что его прочно возведенная и хорошо оборудованная на протяжении сорока лет жизнь не выдержала натиска внутренней неудовлетворенности; он чувствовал, как оседает и рассыпается фундамент, как по стенам идут гигантские трещины; он почти слышал шум, с которым рушилось все здание. Он осушил горячие соленые слезы на щеках Вайолет поцелуями.
Прогулка вокруг дома
— Может, прогуляемся вокруг дома, — предложил Джон Дринкуотер Вайолет, когда груду коробок и чемоданов у входа принялись разбирать слуги, а доктора Брамбла усадили в удобное кресло на просторной мраморной веранде.
Побеги глицинии взбирались по конусообразным колоннам, и, хотя лето только начиналось, ее изумрудно-прозрачные листья уже занавешивали вид с веранды, который Джон широким жестом представил гостям: обширную лужайку с молодыми посадками, летнюю беседку, поверхность озерца вдали, через который был перекинут выгнутый изящной аркой мост в классическом стиле.
Доктор Брамбл, отказавшись от предложения, извлек из кармана небольшой томик. Вайолет, еле слышно пробормотав «да» (с какой скромностью ей надлежит вести себя здесь, среди этого великолепия: ведь она ожидала увидеть бревенчатые хижины и краснокожих индейцев: до чего же несведущей она была!), оперлась на предложенную Джоном руку — сильную руку строителя, подумалось ей, — и они пересекли свежую лужайку по усыпанной гравием дорожке между каменными сфинксами, которые для охраны путников были помещены на равном расстоянии друг от друга. (Сфинксы были высечены итальянскими каменотесами — приятелями Джона: именно они как раз в это время вырезали гроздья винограда и причудливые физиономии на фасадах городских домов, принадлежавших его партнеру Маусу; работа выполнялась второпях, и материалом служил мягкий камень, который годы не пощадят, однако до этого было еще далеко.)
— Оставайтесь столько, сколько захотите, — сказал Дринкуотер. Впервые он произнес эти слова еще в ресторане «У Шерри», куда пригласил доктора Брамбла с дочерью после того, как лекция завершилась полной неопределенностью. К себе он позвал их смущенно, но довольно настойчиво. Он повторил эту фразу и в вестибюле захудалого, зловонного отеля, откуда пришел их забрать, и на вокзале Гранд-Сентрал под огромным мерцавшим зодиаком, который (доктор Брамбл не преминул отметить) двигался по полночно-голубоватому небу потолка в неверном направлении. И еще раз — в поезде, когда полусонная Вайолет клевала носом под бутоном розы из шелка, стоявшей в вазе на вагонном столике, а он кивал ей в такт. Но как надолго захочется ей остаться?
— Вы очень добры, — ответила Вайолет.
«Ты будешь жить во многих домах, — предсказала ей когда-то миссис Андерхилл. — Будешь скитаться и жить во многих домах». При этих словах Вайолет заплакала — и плакала позже, когда вспоминала их в поездах, на пароходах и в залах ожидания, не имея представления, сколько домов входит в понятие «много» и как долго придется ей жить в каждом. Наверняка на это уйдет целая вечность: ведь с той поры, как они покинули дом викария в Чешире шесть месяцев назад, они жили только в отелях и меблированных комнатах, и конца этому не предвиделось. Но сколько еще это будет длиться?
Словно на строевом учении, Джон и Вайолет прошествовали по аккуратно выложенной камнем дорожке, повернули направо и тем же церемонным шагом двинулись по другой. Дринкуотер слегка кашлянул, предупреждая тем самым, что намерен нарушить затянувшееся молчание.
— Меня очень интересуют эти ваши, так сказать, наблюдения. Я вовсе не собираюсь, — в знак полной доверительности он поднял открытую ладонь, — совать нос куда не просят или расстраивать вас, если разговор на эту тему вам неприятен. Поверьте, я просто-напросто очень заинтересован.
Вайолет ничего не ответила. Сказать она могла только одно: в любом случае, с этим все кончено. Сердце ее вдруг неимоверно расширилось, и его заполнила пустота. Джон, казалось, это почувствовал и легонько сжал ее руку.
— Другие миры, — будто во сне, проговорил он. — Миры внутри миров.
Джон увлек девушку к одной из скамеечек возле дугообразной, подстриженной живой изгороди. Сложно составленный, цвета буйволовой кожи, фасад дома свободно открывался глазам в ярком послеполуденном солнце: он казался Вайолет и суровым, и улыбающимся, как лицо Эразма на фронтисписе книги, в которую она заглянула через отцовское плечо.
— Видите ли, — начала Вайолет, — всякие идеи о мирах внутри миров и все такое прочее — это папины идеи. Сама я ничего не знаю.
— Но вы были там.
— Папа говорит, что да. — Она скрестила ноги и сплетенными пальцами прикрыла на миткалевом платье старое, не отстирывающееся коричневое пятно. — Знаете, я ничего подобного и не ожидала. Я только… только рассказала ему обо всем, что со мной случилось: надеялась поднять ему настроение. Хотела внушить ему, что все обойдется, что все неприятности — всего лишь часть Повести.
— Повести?
Вайолет насторожилась.
— Я хотела сказать, что ничего подобного не ожидала. Покинуть дом. Покинуть… — «Их», чуть было не сорвалось у нее с языка, но с того вечера в Теософском обществе — последняя капля! — она приняла решение никогда больше о них не заговаривать. Довольно с нее и того, что она их потеряла.
— Мисс Брамбл, — произнес Дринкуотер, — прошу вас! Я, конечно же, не стану вам навязываться, не стану доискиваться до… до сути вашей повести. — Это была неправда. Джон готов был нырнуть в нее с головой. Он должен узнать все: узнать сердце Вайолет. — Вам не будут здесь досаждать. Вы сможете отдохнуть. — Он показал на ливанские кедры, которые посадил на ухоженной лужайке. Шум ветра в их кронах походил на детское бормотание, отдаленно предвещавшее могучий басовый гул, который в будущем станет их истинным голосом. — Бояться тут нечего. Ради этого я и затеял стройку.
Хотя Вайолет приходилось держаться чинно и скованно, ее вдруг охватило ощущение некоей безмятежности. Если она допустила чудовищный промах, рассказав о них отцу; если этот рассказ — вместо того чтобы успокоить — только воспламенил его мозг и заставил пуститься вдвоем с дочерью в скитания по свету, подобно парочке странствующих проповедников или — еще точнее — цыгану с пляшущим медведем на поводке; побудил зарабатывать на хлеб, развлекая безумцев и одержимых в мрачных лекционных аудиториях и залах для собраний (а потом — боже милостивый! — подсчитывать выручку!); что ж, тогда лучшего выхода, чем покой и возможность забыть о прошлом, просто не придумать. Ничего лучшего нельзя было и ожидать. Вот только…
Вайолет встревоженно поднялась с места, с разладом в душе, и направилась по радиальной тропинке к напоминавшей театральные кулисы галерее арок, которая выступала из-за угла дома.
— В каком-то смысле я построил это для вас, — донеслись до нее слова Джона Дринкуотера. — Это правда, я не шучу.
Пройдя через галерею арок, поддерживаемых простыми колоннами, Вайолет обогнула дом, и внезапно перед ней, словно выпав из непритязательного конверта, раскрылся вид, напоминавший разукрашенное цветочными узорами любовное послание ко Дню святого Валентина. Все вокруг выглядело совершенно американским: сверкало побелкой, пестрело клумбами, поражало тончайшей кружевной резьбой по дереву. Казалось, будто строгий Эразм под рукой владельца вдруг затрясся от хохота. Вайолет тоже засмеялась — в первый раз с той минуты, как навсегда прикрыла за собой калитку своего сада в Англии.
Джон чуть ли не опрометью бросился к ней, радуясь ее удивлению. Он сдвинул соломенную шляпу на затылок и оживленно принялся рассказывать о доме и о себе самом; различные эмоции быстро сменяли друг друга на его широком лице.
— Не обычный дом, нет, — заулыбался он, — здесь нет ничего обычного. Вот здесь, например, сначала предполагался огород. Всякий посадил бы на огороде овощи, но я заполнил его цветами. Повар не станет садовничать, а садовник — великий мастер по разведению цветов — говорит, что не умеет ухаживать за помидорами… — Концом бамбуковой трости Джон указал на небольшую, аккуратную насосную станцию. — Точно такая была в саду у моих родителей, преполезная штука. — Дальше он перевел конец трости на ажурные, килевидные арки веранды, оплетаемые виноградными лозами. — А здесь растет штокроза, — добавил Джон, подводя Вайолет полюбоваться кустарником, над которым трудились шмели. — Некоторые считают шток-розу сорняком. Я — нет.
— Эй, там, поберегитесь! — раздался где-то у них над головами резкий, с ирландским акцентом, голос. Горничная на верхнем этаже, распахнув окно, вытрясала пыльную швабру.
— Девушка что надо, — заметил Дринкуотер, указывая наверх большим пальцем. — Просто замечательная… — Он снова задумчиво посмотрел на Вайолет с высоты своего роста, а она вскинула подбородок; летевшие сверху пылинки блестели на солнце золотым дождем Данаи. — Мне кажется, — вдумчиво проговорил Джон, раскачивая за спиной бамбуковую трость, будто маятник, — мне кажется, что вы смотрите на меня как на старика.
— Хотите сказать, что, по-вашему, так оно и есть?
— Нет, не так. Я вовсе не старик .
— Но, по-вашему, вы считаете, будто…
— Я хотел сказать: полагаю, что…
— Вы хотели сказать «уверен, что…», — перебила Вайолет и, притопнув ногой, спугнула с гвоздики бабочку. — Американцы всегда говорят: «уверен, что…», не правда ли? — Дурачась, она заговорила баском, подлаживаясь под неотесанного деревенского парня: — Уверен, что пора выгонять коров на пастбище. Уверен, что правила налогообложения не переменят ни с того ни с сего. Ну, да вы сами знаете… — Вайолет наклонилась, чтобы понюхать цветы, и Джон наклонился вместе с ней. Солнце жгло ее обнаженные руки и, словно бы ради пущего терзания для обоих, наполняло сад немолчным жужжанием и гудением насекомых.
— Ну, что ж, — начал Джон, и Вайолет почувствовала в его голосе внезапную отвагу. — Тогда я действительно уверен. Уверен, что люблю вас, Вайолет. Уверен, что всегда хочу видеть вас здесь. Уверен, что…
Вайолет побежала от него по вымощенной плитками садовой дорожке, не сомневаясь, что еще минута — и он бы ее обнял. Она обогнула другой угол дома. Джон ее не догонял. Догони же меня, догони! — звенело у нее в голове.
Но что произошло? Очутившись вдруг в темной лощине, Вайолет замедлила шаги. Она вступила в тень, отбрасываемую домом. Лужайка спускалась к бесшумному потоку, по ту сторону которого воздвигся поросший соснами холм, будто колчан, полный остроконечных стрел. Вайолет остановилась среди тисовой рощи, не понимая, куда идти дальше. Дом позади нее выглядел таким же серым, как кора тиса, и таким же угрюмым. Объемистые каменные колонны, угнетавшие своей мощью, поддерживали кремневые пояски, укромное расположение которых мало чем оправдывалось. Что же ей теперь делать?
Вайолет заметила Дринкуотера, чей белый костюм, подобно бледному пятну, медленно перемещался в каменной галерее; его башмаки гулко ступали по плитам. Под порывом налетевшего ветерка к нему склонились ветви тисов, но она даже не посмотрела в ту сторону, и Джон, растерянный, не вымолвил ни слова, однако подошел поближе.
— Вы не должны говорить так, — начала Вайолет, стоя спиной к Джону и обращаясь к темному Холму. — Вы совсем, совсем меня не знаете…
— Это неважно, — перебил ее Джон.
— О… — только и смогла произнести она. — О…
Вайолет задрожала, словно от холода, но эта дрожь была вызвана теплом, которое он вложил в свои слова. Джон подошел сзади, обнял Вайолет, и она прислонилась к нему, ощущая могучую защиту. Они медленно пошли вдоль хлопотливого ручья туда, где он, шумно пенясь, исчезал в отверстии пещеры у подножия холма. Здесь чувствовались влажная сырость пещеры и дыхание камня. Джон обнял ее еще крепче, пытаясь защитить от сырости, которая, как он думал, заставляла ее вздрагивать. И в его крепких объятиях Вайолет, без слез, поведала ему о своих тайнах.
— Выходит, вы его любите? — спросил Дринкуотер, когда она закончила. — Любите того, кто так поступил с вами? — Теперь уже его глаза блестели от слез.
— Нет, и никогда не любила.
До сих пор все это ровным счетом ничего не значило. Теперь Вайолет гадала, какой ответ ранит его больше: если она скажет, что любила того, кто так поступил с ней, или же не любила. (В душе она была не совсем уверена, кто именно так поступил с ней, но Джон никогда, никогда не узнает об этом.) Грех угнетал ее. А Джон давал ей опору, нес прощение.
— Бедное дитя… — проговорил Джон. — Заблудшее. Но теперь с этим покончено. Послушайте меня. Если… — Джон взял Вайолет за плечи, слегка отстранив от себя, и заглянул ей в глаза: сросшиеся брови и длинные густые ресницы почти скрывали их. — Если бы вы приняли мое предложение… Ничто не заставит меня думать о вас плохо: я всегда буду недостоин вас. Если вы согласитесь, клянусь, что вашего ребенка я воспитаю наравне со своими. — Строгое, решительное выражение на его лице смягчилось, он заулыбался. — С нашими детьми, Вайолет. С целой кучей наших детей.
Теперь и на ее глаза навернулись слезы — слезы умиления добротой Джона. Раньше она не думала, что попала в большую беду, а теперь он предлагал ей спасение. Какое великодушие! Отец едва ли что-то заметил.
Заблудшая — да, она это знала. Но обретет ли она себя здесь? Вайолет вновь высвободилась из объятий Джона и пошла вокруг дома дальше под нависшими аркадами, мимо затейливо зубчатых стен. Белые ленты шляпы, которую она держала теперь в руке, волочились по влажной изумрудной траве. Затылком она ощущала, что Джон следует за ней на почтительном расстоянии.
— Занятно! — воскликнула она, обогнув угол дома. — Очень, очень занятно.
Мрачновато-серая каменная кладка сменилась веселой кирпичной, с завлекательными для глаза оттенками красного и коричневого. Повсюду виднелись декоративные эмалевые диски; двери и оконные рамы сверкали белой краской. Готическая тяжеловесность, удлиненная, вытянутая, заостренная, сходила на нет; ее сменял смелый изгиб высоких крыш, потешные дымоходы, массивные никчемные башни, растянутые кривые поверхности, выполненные из кирпича. Казалось, будто — и в этот миг на небе опять засияло солнце, залив светом кирпичную кладку и подмигнув Вайолет, — казалось, будто темная веранда, бесшумный поток и дремлющие тисовые деревья были всего-навсего шуткой.
— Что это? — спросила Вайолет, когда Джон подошел к ней с заложенными за спину руками. — Вот это и есть много домов, правда?
— Да, много домов, — подтвердил он, улыбаясь. — И каждый для вас.
Сквозь нелепые арки дворика Вайолет увидела плечо отца. Он все так же сидел, удобно устроившись в плетеном кресле, все так же смотрел сквозь заросли глицинии и, вероятно, созерцал дорожку со сфинксами, по обеим сторонам которой стояли ливанские кедры. Отсюда, издали, он походил на лысого монаха, задремавшего в монастырском саду. Вайолет рассмеялась. Ты будешь скитаться и жить во многих домах . «Во многих домах!» Она взяла Джона Дринкуотера за руку и чуть ее не поцеловала. Продолжая смеяться, она заглянула ему в лицо, которое выражало радостное удивление.
— Замечательная шутка! — воскликнула она. — И не одна! А внутри так же много домов?
— В каком-то смысле да…
— О, покажите мне! — Вайолет потащила Джона к белой двери в виде арки, медные петли которой формой напоминали изящные готические буквы «е ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13