Падая, он увидел, что это стрела, и тут же почуял неладное. Стрелы попадали в него и раньше, и он знал, как они жалят. Удар этой стрелы сопровождался еще чем-то — что-то будто вгрызалось ему в плоть. Жестокая боль пронзила его тело, и он лишился чувств.
* * *
Бевлин проснулся в дурном настроении — он ужасно провел ночь, улегшись спать на кухне среди своих книг. Где были его мозги? Незачем было уступать свою постель молодому, пышущему здоровьем рыцарю. Бевлин всю ночь промаялся на жестком кухонном столе. Можно было, конечно, лечь в свободной спальне, но там как раз над кроватью протекала крыша, а Бевлин достиг того возраста, когда сухость предпочитаешь всем прочим удобствам.
Он немного воспрянул духом, увидев, что гость уже готовит завтрак.
— Что же ты не разбудил меня раньше? — ворчливо сказал старик.
— Видно, ты крепко спал, Бевлин.
Бевлину не понравилось, что этот молодой красавец застал его спящим в столь недостойной позе, но он готов был простить, ибо то, что рыцарь готовил, пахло восхитительно.
— Напрасно ты это делаешь. Я сам бы мог приготовить завтрак.
— Знаю, — сказал Таул. — Этого-то я и боялся.
Бевлин решил пропустить это замечание мимо ушей — молодой человек имел вескую причину опасаться его стряпни.
— А что ты готовишь?
— Окорок, начиненный грибами, и эль с пряностями.
— Должно быть вкусно, но не мог бы ты подбавить жирку? Окорок суховат, на мой взгляд. — Мудрец любил жирную пищу; она легче проскакивала в его ссохшуюся от старости глотку.
— Скажи-ка, где такой человек, как ты, мог обучиться поварскому искусству? Насколько я слышал, в Вальдисе этому не учат.
Таул с грустью улыбнулся:
— Моя мать умерла в родах, когда я был еще мальчишкой, оставив на меня двух младших сестренок и новорожденного. — Рыцарь умолк, глядя в огонь с непроницаемым как маска лицом. Когда он заговорил снова, в его голосе появилась напускная веселость. — Вот так я и выучился стряпать. Это сделало меня популярным среди моих собратьев-рыцарей, и я заработал не один медяк, поджаривая им по утрам свиную печенку.
Бевлин был не из тех, для кого такт превыше всего, — любопытство всегда пересиливало.
— А что стало с твоими родными теперь? — спросил он. — За сестрами, наверное, присматривает отец?
— Не твое дело, что с ними стало, мудрейший.
Бевлин, пораженный злобой в голосе рыцаря, поднял руку, желая извиниться, но Таул, опять отвернувшись к огню, прервал его:
— Прости мне мою вспышку, Бевлин. Я...
— Ни слова больше, друг мой. У всех нас есть такое, о чем лучше не спрашивать.
Одну длину свечи спустя, когда они уже поели и сидели в теплой кухне, попивая подогретый эль, Бевлин раскрыл толстый запыленный том.
— Это, Таул, самое драгоценное мое сокровище — Книга Марода. Не какой-нибудь позднейший список — нет, эту книгу написал собственной рукой верный слуга великого человека Гальдер. Перед смертью своего хозяина Гальдер сделал четыре достоверные копии с труда, которому Марод посвятил всю жизнь. Эта книга — одна из тех четырех. — Старые пальцы Бевлин прошлись по переплету из бараньей кожи. — Если присмотреться, то сразу видно руку Гальдера. Марод так обеднел к концу жизни, что его слуга не мог купить новый пергамент и принужден был выскабливать старые. Гальдер смывал старые чернила коровьей мочой, растворенной в дождевой воде, а потом сушил листы на солнце. Если смотреть внимательно, можно еще различить остатки прежнего текста.
Таул вгляделся в страницу, раскрытую Бевлином: под текстом и вправду виднелись бледные призраки прежних слов.
— К несчастью, тот раствор, которым Гальдер обмывал листы, истончал их и делал хрупкими. Боюсь, что вскоре книга станет неудобочитаемой и будет храниться у меня лишь в качестве реликвии. И это очень печально, ибо в Книге Марода содержится немало полезного для тех, кто живет в наши дни. — Мудрец закрыл книгу.
— Но ведь в мире существуют тысячи экземпляров Книги Марода. Она есть у каждого священника и каждого ученого Обитаемых Земель.
Бевлин печально покачал головой:
— Эти копии зачастую разительно отличаются от оригинала. Нет такого писца, который не менял бы Марода на свой лад, приспосабливая его идеи к своим верованиям или верованиям своего патрона, пропуская куски, почитаемые им безнравственными или незначительными, и переиначивая стихи, непонятные, фривольные или просто скучные, на его взгляд. — Бевлин тяжело вздохнул, и стало видно, как утомили его прожитые годы. — Каждый переписчик хоть немного, да исказил суть слов и пророчеств Марода. В итоге его труд за истекшие века стал неузнаваем. Священники и ученые, о которых ты говоришь, могут иметь у себя книгу под этим названием, но это не значит, что ее написал Марод. Насколько мне известно, остальные три копии, сделанные Гальдером, пропали или были уничтожены — так что, возможно, истинным словом Марода владею я один. — Мудрец допил свой эль и поставил пустой кубок на стол. — И это очень меня печалит.
Бевлин задумчиво взирал на своего собеседника. Таул молод — слишком, возможно, молод для того, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Мудрец снова испустил тяжкий вздох. Он знал, сколь невероятно трудна эта задача. У златовласого Рыцаря, сильного и уверенного в себе, впереди целая жизнь — и вся эта жизнь может уйти на бесплодные поиски. Бевлин потушил пальцами свечи. Но что же делать? У него, старика, выбора нет — никто не спросил его, хочет ли он взять на себя ответственность за все предстоящее. Все, что он в силах сделать, — это дать выбор молодому.
Сжав руки, чтобы унять в них дрожь, Бевлин пристально посмотрел в голубые глаза рыцаря.
— Ты, должно быть, спрашиваешь себя, какое отношение имеет все это к твоему приезду сюда?
* * *
— Чего тебе, малый? Тут не место таким, как ты. — Голос часового гулко отражался от каменных стен замка.
— Мне нужно пройти в покои вельмож, — сказал Джек.
— В покои вельмож? Что ты там забыл, хотел бы я знать! Убирайся прочь, малявка!
Джек опаздывал. Он сам не знал, почему встреча с королевским советником отняла у него столько сил: Баралис точно выжал из него все соки. Утренняя выпечка задержалась и могла теперь называться скорее полуденной выпечкой. Фраллит от этого взбеленился, а пуще всего его злило то, что Джека нельзя избить немедля, — не отправлять же мальчишку к королевскому советнику в синяках.
Джек почти пожалел Фраллита, оказавшегося бессильным перед лицом истинной власти. Пусть пекарь на кухне важная персона — перед Баралисом он ничто. Однако Джек не сомневался, что мастер еще выдумает ему достойную кару за то, что он проспал и не замесил хлебы вовремя. Помимо телесных наказаний, у мастера имелось в запасе множество унижающих ухищрений. Уже дважды за этот день Джек мысленно предпочел испытанный вкус хорошей порки ужасам неизвестного.
Глядя на часового, Джек понял, что языком тут ничего не добьешься. Страж ни в жизнь не поверит, что королевский советник пригласил к себе какого-то ученика пекаря. Внимание Джека привлек выцветший гобелен на стене. Джек подскочил к нему и дернул за угол. Гобелен рухнул, подняв тучу пыли. Часовой в изумлении выпучил глаза, и Джек в тот же миг, проскочив мимо него, пустился бежать по коридору. Пыль забивала легкие, часовой мчался по пятам, каменные плиты мелькали под ногами.
Ловя ртом воздух, Джек сообразил, что поступил не слишком умно: он не имел понятия, в какой стороне помещаются покои Баралиса. Однако это все-таки здорово — выйти в единоборстве против часового и победить. Вскоре преследователь Джека замедлил бег и разразился градом ругательств. Джек торжествующе улыбнулся — если человек опускается до непристойной брани, значит, ему недостает дыхания для бега.
Найти дорогу оказалось не так трудно, как представлялось Джеку. Казалось, будто весь замок подчиняется великому человеку, ведя Джека самыми темными и укромными переходами к его двери.
Джек замешкался на пороге, решая, что лучше — робкий стук или уверенный. И только решил, что робость, пожалуй, будет больше к месту, как дверь распахнулась.
— Опаздываешь, — сказал лорд Баралис, одетый в черное, высокий и внушающий трепет.
— Виноват, ваша милость, — ответил Джек, стараясь преодолеть дрожь в голосе.
— Как, ты даже и не оправдываешься?
— Нет, ваша милость. Вина целиком на мне.
— Смотрите-ка, какой необыкновенный мальчик! Большинство людей нашло бы себе сотню оправданий. На первый раз я тебя прощаю, Джек, но больше не опаздывай.
— Да, ваша милость.
— Тебе, я вижу, приглянулась моя дверь.
Джек усиленно закивал — пусть великий человек думает, что он задержался на пороге из-за двери.
Баралис провел скрюченными пальцами по резному дереву.
— Ты не зря обратил на нее внимание — она обладает кое-какими незаурядными свойствами.
Джек ждал дальнейших объяснений, но Баралис только улыбнулся слегка, не разжимая губ.
Джек прошел за ним через парадную горницу в большую светлую комнату, загроможденную от пола до потолка разными диковинными вещами.
— Работать будешь здесь, — сказал Баралис, указывая ему на деревянную скамью. — Перья, чернила и бумагу найдешь на письменном столе. Предлагаю тебе сегодня поучиться, как пользоваться всем этим. — Джек хотел что-то сказать, но Баралис оборвал его. — У меня нет времени на пустую болтовню, мальчик. Берись за дело. — И Баралис, оставив Джека, принялся разбирать бумаги в дальнем конце комнаты.
Джек не имел ни малейшего понятия, что надо делать. Он ни разу не видел, как люди пишут. На кухне никто не умел ни читать, ни писать — способы выпечки хлеба, варки пива и приготовления пудингов держали в голове. Единственным грамотным человеком, известным Джеку, был ключник — тот вел счет всех кухонных расходов, но Джек никогда не видел его с пером в руках.
Повертев перо туда-сюда, Джек прижал его к листу бумаги. Ничего не вышло — наверное, он что-то делает не так. Джек оглядел стол. Ага, чернила. Джек налил немного на бумагу, где сразу разошлось большое пятно. Потом стал царапать по кляксе пером. Чувствуя, что опять делает что-то не то, Джек взял чистый лист и снова налил туда чернил. На этот раз он умудрился вывести какие-то линии и закорючки.
— Дурак. — Джек поднял глаза — над ним стоял Баралис. — Не надо лить чернила на страницу — обмакни в чернильницу перо. — И Баралис показал Джеку, как это делается. — Вот так. Теперь ты знаешь. — И Джек снова остался один.
Несколько часов спустя он немного освоился с новым делом. Он научился макать перо так, чтобы набирать побольше чернил, и рисовать на бумаге разные знаки. Для начала он изобразил то, что хорошо знал: разные виды хлеба — круглый, плоский и длинный. Рисовал он также всякие пекарские причиндалы, ножи и оружие.
Потрудившись на славу, Джек отвлекся. Он никогда еще не бывал в столь роскошных палатах. Книги и ларцы, стоящие вдоль стен, искушали его; бутылки, наполненные темными жидкостями, манили. Устоять он не мог. Прокравшись к полке, он вынул пробку из особенно соблазнительного сосуда. Оттуда вышел сладкий манящий запах. Оставалось только попробовать содержимое на вкус. Джек поднес флакон к губам.
— На твоем месте я бы этого не делал, Джек, — раздался насмешливый голос Баралиса. — Это яд — для крыс.
Джек побагровел от стыда. Он не слышал, как подошел Баралис, — по воздуху тот движется, что ли? Быстро вернув на место пробку, Джек сделал вид, что ничего такого не делал, и чуть не изнемог от облегчения, когда в комнату вошел кто-то еще. Этого нескладного великана Джек узнал сразу.
— Чего тебе, Кроп? — спросил Баралис.
— Король.
— Что король?
— В него попала стрела на охоте.
— Да что ты! — На краткий миг лицо Баралиса озарилось злорадством, которое тут же сменилось выражением глубокой озабоченности. — Дурную весть ты мне принес. — Он пронзительно глянул на Джека. — Отправляйся обратно на кухню, мальчик.
Джек вылетел из комнаты и помчался на кухню, не переставая думать о короле. Быть может, он, Джек, будет первым, кто принесет эту весть вниз; он окажется в центре внимания, а Фраллит, того и гляди, даже попотчует его элем. Но мечта об эле лишена была привычной сладости, и Джек не сразу понял, что причиной тому страх. Выражение, мелькнувшее на лице у Баралиса, было слишком значительным, чтобы забыть о нем. Джек прибавил шагу. Про Баралиса он на кухне ничего не скажет. — Джек был смышленый мальчуган и знал, что о таких вещах лучше помалкивать.
* * *
— Грядут суровые времена, — со вздохом произнес Бевлин тонким старческим голосом. — Двенадцать зим тому назад я видел на небе страшное знамение. С неба упала звезда. Стремясь к земле, она разделилась надвое — и обе половины вспыхнули одинаково ярко, прежде чем пропасть за восточным горизонтом. — Мудрец подошел к очагу и помешал угли — его познабливало. — Нет нужды говорить тебе, сколь важный смысл заключало в себе такое знамение. В ту пору я не знал, что оно означает, и все последующие годы пытался отыскать ответ. Я прочел все книги великих пророков, все древние летописи. — Бевлин усмехнулся краем рта. — В подобных трудах содержится множество мрачных, хотя и малопонятных предсказаний: темные тучи клубятся в небесах, и земле возвещается проклятие — родители пугают этим детей, чтобы те их слушались. Я же не нашел для себя ничего: зачастую все это писалось в убеждении, что если достаточно долго предсказывать недоброе, то твои предсказания когда-нибудь да сбудутся. Недоброе в этой жизни, боюсь, столь же неизбежно, как осенний листопад. — Бевлин поставил на огонь горшок с элем, добавив туда немного меду. — Бывает, правда, и так, что злая судьба одного означает торжество другого. — Натерев в горшок корицы, он помешал напиток и плюнул туда удачи ради. Подержал эль на огне еще немного и разлил его в две чаши, протянув одну Таулу. — Марод — дело иное. Он говорит все как есть, не напуская туману, словно рыночный гадальщик. — Бевлин положил ладонь на пухлый том. — Марод по сути своей философ и историк, но милостью богов имел и пророческий дар. К несчастью, он при всей своей точности любил ссылаться на неких древних авторов, чьи труды до нас не дошли. Они либо затерялись во тьме веков, либо были сожжены чересчур рьяными священнослужителями, во всем видевшими ересь. Но мне все же удалось разыскать одну книгу, на которую ссылался Марод, и я заплатил дорогую цену за несколько истрепанных, без переплета страниц. В них-то я и нашел объяснение тому, что видел на небе двенадцать лет назад.
Там было сказано, что это знак рождения, двойного рождения. Той ночью были зачаты два младенца, два человека, которым суждено изменить мир, — не знаю только, к добру или и худу. Жизни их связаны невидимой нитью, и судьбы их противостоят друг другу.
У Марода же имеется пророчество, которое, по моему мнению, касается одного из этих двоих. Тебе оно, быть может, знакомо — ученые мужи издавна ломают голову над его смыслом, — но сейчас ты услышишь, как оно звучит в оригинале. Никто, кроме нас с тобой, возможно, не знает подлинного текста — и не узнает.
Когда благородные мужи позабудут о чести.
И некто три крови вкусит в один день.
Два могучих дома сольются вместе.
И далеко падет сего слияния тень.
Тот, кто родителей лишен.
Любовник сестры своей — только он
Остановит злую чуму.
Империя рухнет, рухнет и храм.
Но правда, безвестная многим умам
Дураку лишь ясна одному.
Бевлин, грея руки о чашу, посмотрел в глаза своему собеседнику. Таул встретил его взгляд, и в тишине, нарушаемой лишь треском огня, что-то невысказанное связало их.
— Мир постоянно меняется, — тихо сказал Бевлин, прервав молчание. — И причиной тому всегда людская алчность. Для архиепископа Рорнского деньги важнее, чем Бог, герцог Бренский рвется захватить побольше земель; город Марльс, без разбору торгуя с чужими краями, сам на себя навлек чуму. А король Лескет, правитель Четырех Королевств, в это самое время пытается избежать войны с Халькусом... но неясно, добьется ли он успеха.
Бевлин и Таул помолчали, оба погрузившись в свои мысли, и первым теперь заговорил молодой человек, как мудрец и ожидал:
— Зачем меня прислали к тебе?
Бевлин подозревал, что рыцарь уже знает ответ.
— Есть дело, которое ты, по моему убеждению, можешь выполнить.
— Тирен полагал, что ты дашь мне поручение. В чем же оно состоит? — Таул так рвался это узнать, что Бевлина охватила невольная печаль.
— Оно состоит в том, чтобы найти иголку в стоге сена.
— Что ты хочешь сказать? — Таул произносил подобающие случаю слова, но Бевлин понимал: рыцарь знает, что будущее предопределено и все, о чем они сейчас говорят, было предначертано заранее.
— Я хочу, чтобы ты нашел мальчика, которому теперь около двенадцати зим.
— Где же мне искать его?
— Боюсь, что на этот вопрос так просто не ответить.
— Одного из тех двоих? — спросил Таул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
* * *
Бевлин проснулся в дурном настроении — он ужасно провел ночь, улегшись спать на кухне среди своих книг. Где были его мозги? Незачем было уступать свою постель молодому, пышущему здоровьем рыцарю. Бевлин всю ночь промаялся на жестком кухонном столе. Можно было, конечно, лечь в свободной спальне, но там как раз над кроватью протекала крыша, а Бевлин достиг того возраста, когда сухость предпочитаешь всем прочим удобствам.
Он немного воспрянул духом, увидев, что гость уже готовит завтрак.
— Что же ты не разбудил меня раньше? — ворчливо сказал старик.
— Видно, ты крепко спал, Бевлин.
Бевлину не понравилось, что этот молодой красавец застал его спящим в столь недостойной позе, но он готов был простить, ибо то, что рыцарь готовил, пахло восхитительно.
— Напрасно ты это делаешь. Я сам бы мог приготовить завтрак.
— Знаю, — сказал Таул. — Этого-то я и боялся.
Бевлин решил пропустить это замечание мимо ушей — молодой человек имел вескую причину опасаться его стряпни.
— А что ты готовишь?
— Окорок, начиненный грибами, и эль с пряностями.
— Должно быть вкусно, но не мог бы ты подбавить жирку? Окорок суховат, на мой взгляд. — Мудрец любил жирную пищу; она легче проскакивала в его ссохшуюся от старости глотку.
— Скажи-ка, где такой человек, как ты, мог обучиться поварскому искусству? Насколько я слышал, в Вальдисе этому не учат.
Таул с грустью улыбнулся:
— Моя мать умерла в родах, когда я был еще мальчишкой, оставив на меня двух младших сестренок и новорожденного. — Рыцарь умолк, глядя в огонь с непроницаемым как маска лицом. Когда он заговорил снова, в его голосе появилась напускная веселость. — Вот так я и выучился стряпать. Это сделало меня популярным среди моих собратьев-рыцарей, и я заработал не один медяк, поджаривая им по утрам свиную печенку.
Бевлин был не из тех, для кого такт превыше всего, — любопытство всегда пересиливало.
— А что стало с твоими родными теперь? — спросил он. — За сестрами, наверное, присматривает отец?
— Не твое дело, что с ними стало, мудрейший.
Бевлин, пораженный злобой в голосе рыцаря, поднял руку, желая извиниться, но Таул, опять отвернувшись к огню, прервал его:
— Прости мне мою вспышку, Бевлин. Я...
— Ни слова больше, друг мой. У всех нас есть такое, о чем лучше не спрашивать.
Одну длину свечи спустя, когда они уже поели и сидели в теплой кухне, попивая подогретый эль, Бевлин раскрыл толстый запыленный том.
— Это, Таул, самое драгоценное мое сокровище — Книга Марода. Не какой-нибудь позднейший список — нет, эту книгу написал собственной рукой верный слуга великого человека Гальдер. Перед смертью своего хозяина Гальдер сделал четыре достоверные копии с труда, которому Марод посвятил всю жизнь. Эта книга — одна из тех четырех. — Старые пальцы Бевлин прошлись по переплету из бараньей кожи. — Если присмотреться, то сразу видно руку Гальдера. Марод так обеднел к концу жизни, что его слуга не мог купить новый пергамент и принужден был выскабливать старые. Гальдер смывал старые чернила коровьей мочой, растворенной в дождевой воде, а потом сушил листы на солнце. Если смотреть внимательно, можно еще различить остатки прежнего текста.
Таул вгляделся в страницу, раскрытую Бевлином: под текстом и вправду виднелись бледные призраки прежних слов.
— К несчастью, тот раствор, которым Гальдер обмывал листы, истончал их и делал хрупкими. Боюсь, что вскоре книга станет неудобочитаемой и будет храниться у меня лишь в качестве реликвии. И это очень печально, ибо в Книге Марода содержится немало полезного для тех, кто живет в наши дни. — Мудрец закрыл книгу.
— Но ведь в мире существуют тысячи экземпляров Книги Марода. Она есть у каждого священника и каждого ученого Обитаемых Земель.
Бевлин печально покачал головой:
— Эти копии зачастую разительно отличаются от оригинала. Нет такого писца, который не менял бы Марода на свой лад, приспосабливая его идеи к своим верованиям или верованиям своего патрона, пропуская куски, почитаемые им безнравственными или незначительными, и переиначивая стихи, непонятные, фривольные или просто скучные, на его взгляд. — Бевлин тяжело вздохнул, и стало видно, как утомили его прожитые годы. — Каждый переписчик хоть немного, да исказил суть слов и пророчеств Марода. В итоге его труд за истекшие века стал неузнаваем. Священники и ученые, о которых ты говоришь, могут иметь у себя книгу под этим названием, но это не значит, что ее написал Марод. Насколько мне известно, остальные три копии, сделанные Гальдером, пропали или были уничтожены — так что, возможно, истинным словом Марода владею я один. — Мудрец допил свой эль и поставил пустой кубок на стол. — И это очень меня печалит.
Бевлин задумчиво взирал на своего собеседника. Таул молод — слишком, возможно, молод для того, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Мудрец снова испустил тяжкий вздох. Он знал, сколь невероятно трудна эта задача. У златовласого Рыцаря, сильного и уверенного в себе, впереди целая жизнь — и вся эта жизнь может уйти на бесплодные поиски. Бевлин потушил пальцами свечи. Но что же делать? У него, старика, выбора нет — никто не спросил его, хочет ли он взять на себя ответственность за все предстоящее. Все, что он в силах сделать, — это дать выбор молодому.
Сжав руки, чтобы унять в них дрожь, Бевлин пристально посмотрел в голубые глаза рыцаря.
— Ты, должно быть, спрашиваешь себя, какое отношение имеет все это к твоему приезду сюда?
* * *
— Чего тебе, малый? Тут не место таким, как ты. — Голос часового гулко отражался от каменных стен замка.
— Мне нужно пройти в покои вельмож, — сказал Джек.
— В покои вельмож? Что ты там забыл, хотел бы я знать! Убирайся прочь, малявка!
Джек опаздывал. Он сам не знал, почему встреча с королевским советником отняла у него столько сил: Баралис точно выжал из него все соки. Утренняя выпечка задержалась и могла теперь называться скорее полуденной выпечкой. Фраллит от этого взбеленился, а пуще всего его злило то, что Джека нельзя избить немедля, — не отправлять же мальчишку к королевскому советнику в синяках.
Джек почти пожалел Фраллита, оказавшегося бессильным перед лицом истинной власти. Пусть пекарь на кухне важная персона — перед Баралисом он ничто. Однако Джек не сомневался, что мастер еще выдумает ему достойную кару за то, что он проспал и не замесил хлебы вовремя. Помимо телесных наказаний, у мастера имелось в запасе множество унижающих ухищрений. Уже дважды за этот день Джек мысленно предпочел испытанный вкус хорошей порки ужасам неизвестного.
Глядя на часового, Джек понял, что языком тут ничего не добьешься. Страж ни в жизнь не поверит, что королевский советник пригласил к себе какого-то ученика пекаря. Внимание Джека привлек выцветший гобелен на стене. Джек подскочил к нему и дернул за угол. Гобелен рухнул, подняв тучу пыли. Часовой в изумлении выпучил глаза, и Джек в тот же миг, проскочив мимо него, пустился бежать по коридору. Пыль забивала легкие, часовой мчался по пятам, каменные плиты мелькали под ногами.
Ловя ртом воздух, Джек сообразил, что поступил не слишком умно: он не имел понятия, в какой стороне помещаются покои Баралиса. Однако это все-таки здорово — выйти в единоборстве против часового и победить. Вскоре преследователь Джека замедлил бег и разразился градом ругательств. Джек торжествующе улыбнулся — если человек опускается до непристойной брани, значит, ему недостает дыхания для бега.
Найти дорогу оказалось не так трудно, как представлялось Джеку. Казалось, будто весь замок подчиняется великому человеку, ведя Джека самыми темными и укромными переходами к его двери.
Джек замешкался на пороге, решая, что лучше — робкий стук или уверенный. И только решил, что робость, пожалуй, будет больше к месту, как дверь распахнулась.
— Опаздываешь, — сказал лорд Баралис, одетый в черное, высокий и внушающий трепет.
— Виноват, ваша милость, — ответил Джек, стараясь преодолеть дрожь в голосе.
— Как, ты даже и не оправдываешься?
— Нет, ваша милость. Вина целиком на мне.
— Смотрите-ка, какой необыкновенный мальчик! Большинство людей нашло бы себе сотню оправданий. На первый раз я тебя прощаю, Джек, но больше не опаздывай.
— Да, ваша милость.
— Тебе, я вижу, приглянулась моя дверь.
Джек усиленно закивал — пусть великий человек думает, что он задержался на пороге из-за двери.
Баралис провел скрюченными пальцами по резному дереву.
— Ты не зря обратил на нее внимание — она обладает кое-какими незаурядными свойствами.
Джек ждал дальнейших объяснений, но Баралис только улыбнулся слегка, не разжимая губ.
Джек прошел за ним через парадную горницу в большую светлую комнату, загроможденную от пола до потолка разными диковинными вещами.
— Работать будешь здесь, — сказал Баралис, указывая ему на деревянную скамью. — Перья, чернила и бумагу найдешь на письменном столе. Предлагаю тебе сегодня поучиться, как пользоваться всем этим. — Джек хотел что-то сказать, но Баралис оборвал его. — У меня нет времени на пустую болтовню, мальчик. Берись за дело. — И Баралис, оставив Джека, принялся разбирать бумаги в дальнем конце комнаты.
Джек не имел ни малейшего понятия, что надо делать. Он ни разу не видел, как люди пишут. На кухне никто не умел ни читать, ни писать — способы выпечки хлеба, варки пива и приготовления пудингов держали в голове. Единственным грамотным человеком, известным Джеку, был ключник — тот вел счет всех кухонных расходов, но Джек никогда не видел его с пером в руках.
Повертев перо туда-сюда, Джек прижал его к листу бумаги. Ничего не вышло — наверное, он что-то делает не так. Джек оглядел стол. Ага, чернила. Джек налил немного на бумагу, где сразу разошлось большое пятно. Потом стал царапать по кляксе пером. Чувствуя, что опять делает что-то не то, Джек взял чистый лист и снова налил туда чернил. На этот раз он умудрился вывести какие-то линии и закорючки.
— Дурак. — Джек поднял глаза — над ним стоял Баралис. — Не надо лить чернила на страницу — обмакни в чернильницу перо. — И Баралис показал Джеку, как это делается. — Вот так. Теперь ты знаешь. — И Джек снова остался один.
Несколько часов спустя он немного освоился с новым делом. Он научился макать перо так, чтобы набирать побольше чернил, и рисовать на бумаге разные знаки. Для начала он изобразил то, что хорошо знал: разные виды хлеба — круглый, плоский и длинный. Рисовал он также всякие пекарские причиндалы, ножи и оружие.
Потрудившись на славу, Джек отвлекся. Он никогда еще не бывал в столь роскошных палатах. Книги и ларцы, стоящие вдоль стен, искушали его; бутылки, наполненные темными жидкостями, манили. Устоять он не мог. Прокравшись к полке, он вынул пробку из особенно соблазнительного сосуда. Оттуда вышел сладкий манящий запах. Оставалось только попробовать содержимое на вкус. Джек поднес флакон к губам.
— На твоем месте я бы этого не делал, Джек, — раздался насмешливый голос Баралиса. — Это яд — для крыс.
Джек побагровел от стыда. Он не слышал, как подошел Баралис, — по воздуху тот движется, что ли? Быстро вернув на место пробку, Джек сделал вид, что ничего такого не делал, и чуть не изнемог от облегчения, когда в комнату вошел кто-то еще. Этого нескладного великана Джек узнал сразу.
— Чего тебе, Кроп? — спросил Баралис.
— Король.
— Что король?
— В него попала стрела на охоте.
— Да что ты! — На краткий миг лицо Баралиса озарилось злорадством, которое тут же сменилось выражением глубокой озабоченности. — Дурную весть ты мне принес. — Он пронзительно глянул на Джека. — Отправляйся обратно на кухню, мальчик.
Джек вылетел из комнаты и помчался на кухню, не переставая думать о короле. Быть может, он, Джек, будет первым, кто принесет эту весть вниз; он окажется в центре внимания, а Фраллит, того и гляди, даже попотчует его элем. Но мечта об эле лишена была привычной сладости, и Джек не сразу понял, что причиной тому страх. Выражение, мелькнувшее на лице у Баралиса, было слишком значительным, чтобы забыть о нем. Джек прибавил шагу. Про Баралиса он на кухне ничего не скажет. — Джек был смышленый мальчуган и знал, что о таких вещах лучше помалкивать.
* * *
— Грядут суровые времена, — со вздохом произнес Бевлин тонким старческим голосом. — Двенадцать зим тому назад я видел на небе страшное знамение. С неба упала звезда. Стремясь к земле, она разделилась надвое — и обе половины вспыхнули одинаково ярко, прежде чем пропасть за восточным горизонтом. — Мудрец подошел к очагу и помешал угли — его познабливало. — Нет нужды говорить тебе, сколь важный смысл заключало в себе такое знамение. В ту пору я не знал, что оно означает, и все последующие годы пытался отыскать ответ. Я прочел все книги великих пророков, все древние летописи. — Бевлин усмехнулся краем рта. — В подобных трудах содержится множество мрачных, хотя и малопонятных предсказаний: темные тучи клубятся в небесах, и земле возвещается проклятие — родители пугают этим детей, чтобы те их слушались. Я же не нашел для себя ничего: зачастую все это писалось в убеждении, что если достаточно долго предсказывать недоброе, то твои предсказания когда-нибудь да сбудутся. Недоброе в этой жизни, боюсь, столь же неизбежно, как осенний листопад. — Бевлин поставил на огонь горшок с элем, добавив туда немного меду. — Бывает, правда, и так, что злая судьба одного означает торжество другого. — Натерев в горшок корицы, он помешал напиток и плюнул туда удачи ради. Подержал эль на огне еще немного и разлил его в две чаши, протянув одну Таулу. — Марод — дело иное. Он говорит все как есть, не напуская туману, словно рыночный гадальщик. — Бевлин положил ладонь на пухлый том. — Марод по сути своей философ и историк, но милостью богов имел и пророческий дар. К несчастью, он при всей своей точности любил ссылаться на неких древних авторов, чьи труды до нас не дошли. Они либо затерялись во тьме веков, либо были сожжены чересчур рьяными священнослужителями, во всем видевшими ересь. Но мне все же удалось разыскать одну книгу, на которую ссылался Марод, и я заплатил дорогую цену за несколько истрепанных, без переплета страниц. В них-то я и нашел объяснение тому, что видел на небе двенадцать лет назад.
Там было сказано, что это знак рождения, двойного рождения. Той ночью были зачаты два младенца, два человека, которым суждено изменить мир, — не знаю только, к добру или и худу. Жизни их связаны невидимой нитью, и судьбы их противостоят друг другу.
У Марода же имеется пророчество, которое, по моему мнению, касается одного из этих двоих. Тебе оно, быть может, знакомо — ученые мужи издавна ломают голову над его смыслом, — но сейчас ты услышишь, как оно звучит в оригинале. Никто, кроме нас с тобой, возможно, не знает подлинного текста — и не узнает.
Когда благородные мужи позабудут о чести.
И некто три крови вкусит в один день.
Два могучих дома сольются вместе.
И далеко падет сего слияния тень.
Тот, кто родителей лишен.
Любовник сестры своей — только он
Остановит злую чуму.
Империя рухнет, рухнет и храм.
Но правда, безвестная многим умам
Дураку лишь ясна одному.
Бевлин, грея руки о чашу, посмотрел в глаза своему собеседнику. Таул встретил его взгляд, и в тишине, нарушаемой лишь треском огня, что-то невысказанное связало их.
— Мир постоянно меняется, — тихо сказал Бевлин, прервав молчание. — И причиной тому всегда людская алчность. Для архиепископа Рорнского деньги важнее, чем Бог, герцог Бренский рвется захватить побольше земель; город Марльс, без разбору торгуя с чужими краями, сам на себя навлек чуму. А король Лескет, правитель Четырех Королевств, в это самое время пытается избежать войны с Халькусом... но неясно, добьется ли он успеха.
Бевлин и Таул помолчали, оба погрузившись в свои мысли, и первым теперь заговорил молодой человек, как мудрец и ожидал:
— Зачем меня прислали к тебе?
Бевлин подозревал, что рыцарь уже знает ответ.
— Есть дело, которое ты, по моему убеждению, можешь выполнить.
— Тирен полагал, что ты дашь мне поручение. В чем же оно состоит? — Таул так рвался это узнать, что Бевлина охватила невольная печаль.
— Оно состоит в том, чтобы найти иголку в стоге сена.
— Что ты хочешь сказать? — Таул произносил подобающие случаю слова, но Бевлин понимал: рыцарь знает, что будущее предопределено и все, о чем они сейчас говорят, было предначертано заранее.
— Я хочу, чтобы ты нашел мальчика, которому теперь около двенадцати зим.
— Где же мне искать его?
— Боюсь, что на этот вопрос так просто не ответить.
— Одного из тех двоих? — спросил Таул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9