Но если эта женщина пела гимн Любви, то каким же диссонансом звучал ее пронзительный голос! Впрочем, в сладостной иронии Совершенства случается и не такое. Ожидаешь одного, а получаешь всегда неизмеримо больше.
Впереди начало вырисовываться нечто темное. Еще несколько шагов — и все сгрудились перед входной дверью: Лотэйр и котенок, Ральф и эти двое, и сама Сибил. Не из благодарности за спасение, а просто ради очередного властного проявления Любви, Сибил вновь преклонилась в душе перед ее таинством. Она потянула за колокольчик, Ральф принялся стучать в дверь, Стивен, если это был он, — заколотил в нее палкой. Лотэйр привалился к дверному косяку. Старуха повернула голову мгновение они с Сибил смотрели друг на друга, и глаза узнавали знаки давних посвящений.
— Совершенно дьявольская погода! — объявил Ральф.
Из глубины дома послышались шаги. Дверь им открыл сам Аарон, и вместе со снежным вихрем люди и звери кое-как протиснулись внутрь. Сибил помогла брату войти и тут же обернулась, чтобы помочь Ральфу управиться с дверью. Наконец ее заперли. Привалившись спиной к содрогающемуся дереву, Сибил осторожно освободила котенка. Лотэйр повалился в кресло, Стивен сполз на пол по противоположной стене, а Джоанна, мокрая насквозь, не замечая сугробов на своих плечах, неотрывно смотрела в лицо Аарону.
— Я пришла! — крикнула она. — Я пришла. Тебе не удастся спрятать его, Аарон. Я пришла увидеть его пробуждение.
Глава 10
НЭНСИ
Было около шести вечера. Как только примчалась Нэнси, м-ра Кенинсби тут же отправили в постель. Обнимая племянницу, Сибил поняла, что девушкой овладело какое-то слепое отчаяние. Когда объятия кончились, она присмотрелась повнимательнее. Краски сошли с лица Нэнси, глаза были очень усталыми; сияние, которое лилось из них все последние недели, погасло, а движения стали тяжелыми и тревожными.
— А где Генри? — между прочим спросила Сибил.
— О, сидит где-нибудь взаперти, — сказала Нэнси и тут же замкнулась.
Ральфа представили хозяевам и сразу увели отпаивать грогом и отогревать в ванной. Оказалось, он просто хотел обменяться родственными поздравлениями с семьей и вернуться обратно. Однако машину пришлось бросить где-то неподалеку. Ральф сам слегка стыдился своего порыва и засмущался еще больше, когда признался Сибил, что своим появлением намеревался порадовать отца.
— Это же замечательно, Ральф, — тепло сказала она.
— Сам не понимаю, чего меня потянуло? — он пожал плечами. — Просто когда вы уезжали, он выглядел таким постаревшим, как человек, который собирается… а, ладно. Ты же знаешь, тетя, ему нравится, когда люди думают о нем. Я хочу сказать, двум старым Грималкинсам все равно, буду я с ними в Рождество или нет. Там вокруг всегда полно народу. А отец словно так и остался при своих сорока, ведь правда?
— А ты на сколько рассчитываешь? — серьезно спросила Сибил.
— Ну, не знаю; скажем, до крепких шестидесяти, принялся размышлять Ральф. — Но я на самом деле исключение, тетя Сибил. Я хочу сказать…
Здесь его позвали, и он успел только коротко поведать, как буря заставила его бросить машину, как он заблудился, а потом встретил двоих путников, с которыми и отправился дальше — отчасти потому, что они вроде бы знали, куда и зачем идут, отчасти для того, чтобы поддержать Джоанну.
— И должен сказать, — торопливо добавил он, обращаясь к Сибил, — от заклинаний, которые она распевала всю дорогу, у меня такой мороз по коже, что куда там этой чертовой метели!
Сибил тоже пригласили принять ванну, хотя она и уверяла, что в этом нет необходимости. Однако уже перед тем, как опуститься в горячую воду, Сибил вдруг отметила одну несообразность. Почему-то не крепкие мужчины, а именно они с Джоанной вышли из этой передряги с минимальными потерями.
Тем временем Джоанна сидела в кресле в гостиной, продолжая кутаться в свой старый красный плащ, а снег таял у нее на плечах и ручейками стекал на пол. Как бы Аарон не показывал свое недовольство, изменить он ничего не мог. В самом деле, не выставишь же Джоанну и Стивена за дверь, а сами они нипочем не уйдут, и поддержки ждать не от кого.
«Хотела бы я знать, — размышляла Сибил, — почему они так друг друга не любят. Семейные разногласия или что-то другое?».
Нет, лечь в постель она решительно отказывается, а вот горячего питья — да, с удовольствием; и принять ванну — с удовольствием, и переодеться тоже не прочь. Чай, ванна и переодевание сами по себе были вещами весьма приятными; в этой части бытия одно удовольствие влекло за собой удовольствие как бы противоположного свойства. Общество — и на смену ему одиночество, прогулка — и последующее мягкое кресло, одно платье — и другое, чувства — и разум, метель — и горячий грог, работа — и отдых — восхитительный порядок прекрасно продуманной и сотворенной вселенной. Все это очень напоминало прелестные фигурки в непрестанном танце; возможно, они как раз и являлись символом устройства мироздания; возможно, именно это и означали невнятные слова Аарона о том, что они берут силу от земли. Да, ничего прекраснее этих фигурок она не видела — и этот изменчивый свет, льющийся от каждой из них, и золотой ореол, висящий в воздухе… Как он вспыхнул и заколыхался, когда предсказывалась судьба Нэнси! Перед мысленным взором Сибил вновь возникло слабое золотистое сияние, охватившее там, в метели, ее брата, сжавшегося под забором.
Сибил видела, как возникает золотой ореол над удивительной танцевальной площадкой. Свет исходил от фигурки Шута. Она двигалась настолько быстро, что казалась находящейся в разных местах одновременно. Свет от нее, направленный вверх, и создал золотистый круг. А лучи других танцоров придавали этому фону то один, то другой оттенок.
Сегодняшнее происшествие выглядело так, словно одна из фигурок — может быть, и сам Шут, — решила навестить ее брата, заплутавшего в метели. Она поразмыслила над такой возможностью. Почему бы и нет? Разве не может прекрасное совершенство, составляющее основу мироздания, поддерживать свои творения в их естественных состояниях?
Она лениво пошевелила ногами в воде, и при этом движении отчасти пригрезившиеся, но отчасти и настоящие крошечные золотые пятнышки поднялись со дна, оторвались от поверхности воды и поплыли прочь; тогда она поспешила отогнать свои мечтания.
— Только мистики мне не хватало, — вслух сказала она себе. — Так и рождаются суеверия. Но вот беда, — добавила она, словно оправдываясь перед собой, — я-то знаю, что они были, что породила их я и я же прекратила. Люди, — продолжала она размышлять, — убивали друг друга из-за подобных вопросов — видел или не видел кто-то там золотые пятнышки? И правильный ответ один — нет, я видела только рябь на воде, и кончик собственного пальца, и хотя Лотэйру бы это не понравилось — палец был очень изящной формы. Как хорошо, что у Любви есть такой пальчик!
Уже одеваясь, она задумалась, где может быть Генри; она бы предпочла встретить в гостиной и его тоже. Фраза Нэнси «заперся где-то» звучала явно нелепо — не столько даже по смыслу, сколько по тону. Тон не был ни язвительным, ни даже жалобным скорее, в нем слышалось отчаяние. Отчаяние? Что, Генри отказался выйти к ней? Или он не переносит снега? Или у него, как любит выражаться Ральф, «крыша поехала»?
Что ж, в таком случае зимней порой Нэнси будет трудновато. Генри придется впадать в спячку. Она представила разговор Нэнси с детьми: «Мама, а какие звери впадают в спячку?». «Медведи, черепахи, ежики и ваш папочка». Хороший это будет адвокат, который сразу после отпуска готовится захрапеть на всю сессию. Не очень-то прибыльно вести дела только летних клиентов.
Она решительно тряхнула головой; пора кончать этот милый треп. Ах, как они иногда славно болтали с Нэнси на пару! Нэнси… Что же стряслось с девочкой? Сибил застыла с одной туфлей в руке. Освободив сознание от всех мыслей и образов, она удерживала его пустым, пока внезапная перемена восприятия не подсказала ей, что барьер самости пройден; затем она осторожно воспроизвела образ Нэнси и выделила память о ней. Нельзя сказать, что она молилась за Нэнси в обычном понимании этого слова; она предпочитала воспринимать Неведомого Творца и созданный им мир такими, каковы они есть и не пыталась вносить поправки своими просьбами. Она просто удерживала мысль о Нэнси в самом средоточии Неведомого. Она надеялась, что Нэнси не обидится на нее, даже если узнает.
Закончив свою не то молитву, не то медитацию и натягивая вторую туфлю, она неожиданно улыбнулась. «Допустим, в Неведомом прячется дьявол… Интересно, что будет, если просто предложить ему Любовь? Наверное, дьяволу это придется не по вкусу, и тогда… Да не верила она ни в какого дьявола, а вот в Таинство Любви верила, как и Нэнси до сегодняшнего обеда, между прочим…».
Надо постараться разговорить Нэнси. А ведь есть еще и Лотэйр — которому в этом странном доме наверняка захочется, чтобы она была рядом. И еще есть Джоанна — Сибил предвкушала будущий разговор с ней. Кажется, эта старая цыганка обладает удивительно точным видением мира, вот только очень не любит врагов Горa.
Перед тем, как спуститься вниз, она еще раз проверила свои ощущения. Вполне возможно, что Нэнси дождалась отца, успокоилась и сидит сейчас не в гостиной, а в своей комнате, за соседней дверью. Сибил немного подумала и решила, что вреда не будет, если она зайдет к племяннице, уйти-то ведь недолго. Она подошла к соседней двери и постучала. Высокий нервный голос произнес: «Входите».
Нэнси лежала в постели. Увидев тетку, она попыталась завести разговор, но тут же и оставила эти попытки.
Выглядела она куда хуже, чем недавно внизу. Си-бил еще от двери распознала человека, в котором сила Жизни вот-вот сдаст последние рубежи. «Нет, пожалуй, дело обстоит еще хуже, — подумала она. — Это существо предали, силу Жизни слишком быстро вытеснила Смерть, и девочка не успела с ней справиться». Ураган, угрожавший телам других, словно разрушил ее душу. Сибил быстро пересекла комнату.
— Что стряслось, дорогая? — спросила она. Нэнси не ответила, лишь слабо шевельнула рукой. Сибил присела на край постели и легонько взяла ладонь Нэнси в свои. Несколько минут они провели так в молчании; затем, едва слышно Сибил произнесла:
— Красота еще вернется. Подожди немного. Нэнси затрепетала, словно ураган бушевал у нее внутри, со стоном выдохнула: «Нет», и умолкла. Но стон по крайней мере означал жизнь; отрицание свидетельствовало о работе сознания; и Сибил обняла Нэнси за плечи. В молчании Сибил собирала все наличные силы, чтобы понять, в каком уголке этого разбитого существа еще сохранились глубинные животворные соки. Время уходило, но зато пальцы Нэнси уже чуть крепче сжали руку Сибил; плечо чуть расслабилось под ее рукой. Буря с неистовым упорством рвалась в окно, и внезапно Нэнси вздрогнула, словно только что услышала удары стихии, и незнакомым, сдавленным голосом вымолвила:
— Ты не знаешь, что это такое.
Сибил обняла ее чуть сильнее, десятками незримых нитей связывая Нэнси с жизнью. Ее безмятежная уверенность словно разрушила чары, сковавшие язык Нэнси, и девушка проговорила тем же невыносимым голосом:
— Это Генри убивает моего отца.
Дисциплинированное сознание Сибил даже не шелохнулось. Она спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщила:
— Он вернулся со мной.
— Если бы он не вернулся, — прорвало наконец Нэнси, — если бы он умер там, если бы и я умерла, буря бы прекратилась. А теперь она не остановится. Она будет всегда. Это Генри убивает моего отца, и он не может остановить это. Я помешала ему.
На миг Сибил все же смутилась. Ей вспомнились фантазии брата о «больших людях с дубинками». Она мягко отстранила это воспоминание, чтобы не мешать более важной работе, и ответила с нежной убежденностью:
— Ты не можешь сделать вообще ничего, если тебе это не позволено, правда? А если тебе позволили помешать ему, значит, так и должно было случиться. Но теперь уже ты сама не должна останавливаться.
Метель билась в окна.
Нэнси в отчаянии крикнула:
— Да ничто не может остановить ее! Он потерял их, он ничего теперь не может!
— Что потерял? — властно спросила Сибил, и девушка, захлебываясь слезами, ответила:
— Таро! Свои магические карты! Они были у него; он размахивал ими вверх и вниз; он вызвал бурю, чтобы убить отца, а я схватила его за руки и они рассыпались, пропали, и теперь ничто и никогда не остановит ветер и снег. Они найдут отца, они завалят снегом весь мир. Слышишь, как они пляшут! Слышишь, как они поют! Этот танец Генри и держал в своей комнате.
— Я знаю о танце, — терпеливо сказала Сибил. — Нэнси, ты слышишь? Я знаю, что такое танец, и знаю танцоров. Я знаю даже то, чего не знает Генри. Как ты полагаешь, может твоя метель коснуться Шута?
Сибил сама не знала, почему произносит именно эти слова, но что-то в них было созвучно отчаянию Нэнси, что-то задевало ее сознание. В лице тоже наметились перемены; на нем проступило тусклое воспоминание о жизни. Губы непослушно шевельнулись и выговорили:
— Шут…
— Я видела золото на снегу, — продолжала Сибил. — Твой отец был огражден золотым сиянием. Неужели ты думаешь, что Таро могут пропасть, пока Шут держит их?
— Но все говорят, что он не двигается, — выдохнула Нэнси.
— А я видела его в движении, — ответила Сибил, и нерушимая безмятежность была в ее голосе. — Ни в небесах, ни на земле нет ни одной фигуры, которая могла бы ускользнуть от такого партнера. Все они его навеки.
— И снег? — сказала Нэнси.
— И я, и ты, и Генри, и твой отец, — размеренно говорила Сибил. — Нам надо только помнить свои собственные правильные движения. — Она по-прежнему не вполне понимала, на каком языке говорит; словно у апостолов на Пятидесятницу, единая истина лилась из ее уст на тех наречиях, которых она не знала, словами, которым она никогда не училась.
Она добавила так, словно это имело какой-то сокровенный смысл:
— Твой отец вернулся со мной; может быть, Генри теперь ждет тебя?
Как паломник на улицах Иерусалима, вдруг услышавший благую весть, Нэнси впервые подняла голову.
— Зачем?
— Почему ты считаешь, что таинство Любви творится лишь между теми, кто нравится друг другу? задала Сибил неожиданный вопрос. — Дорогая, ты часть этого таинства, и то, что тебе предстоит исполнить, может оказаться сильно непохожим на обыденные дела. Скажи-ка мне — нет, не про бурю, это — пустяк, она — у ног Шута; скажи мне, что все-таки случилось?
Поначалу неуверенно, сбиваясь, Нэнси начала рассказывать обо всем, что знала о Таро. Она останавливалась, возвращалась к началу, перескакивала в самый конец, путала собственные впечатления с тем, что говорил Генри, а его слова, в свою очередь с тем, чего, как ей казалось, Генри добивался, и все это — со своим собственным отчаянным стремлением любить. Но и в этой мешанине то и дело всплывала неподвижная и вместе с тем стремительно летящая фигура Шута, а у ног его расцветало невинное и страстное желание юной женщины, поклявшейся сделать все возможное и невозможное для своего ненаглядного Генри, но не только и не столько для него, сколько ради великой тайны, о которой она узнала пока так немного и так надеялась узнать больше.
Сибил была готова ко всему, как и следует человеку, полностью владеющему собой. Она давно знала, что никакие потрясения не сравнятся с восторгом открытия самого существования Любви. Когда человеку открывается эта истина, любые другие события, любые новые красоты становятся лишь ее составной частью и уже не могут застать врасплох. Она серьезно и внимательно слушала историю Нэнси, видела не столько своими глазами, сколько глазами Нэнси — как мир открывается с неожиданной стороны. Она видела, теперь уже своим внутренним взглядом, отдаленную фигуру Жонглера, стоящего в пустоте до начала всякого творения, и сияющие шары, которые, покидая его руки, обретают бытие и становятся звездами и планетами. Часть из них оставалась парить в пространстве, часть падала почти сразу же, уходила вниз и поднималась снова, пока облик творца не затерялся среди роя новых миров. Она видела, по мере того как длил повествование возбужденный девичий голос, четыре великие фигуры, между которыми покоилась Земля — две стороны единого проявления, тело и душу человеческого существования, — Императора и Императрицу, а напротив — Иерофантов, мужчину и женщину, четверичное начало знания и становления жизни на Земле. Меж ними катилась Колесница земного бытия. Но вот четверка распалась. Теперь по одну сторону оказался Отшельник — душа в радостном уединении, а по другую — Влюбленные, душа в радостном общении земной любви.
«И из них посыпалась земля», — жалобно проговорила Нэнси. Земля и воздух, огонь и вода — младшие стихии рождались из Старших Арканов, но и это было в танце. В каждом из четырех потоков Сибил продолжала видеть фигуру Шута, его летящие, исполненные радости движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Впереди начало вырисовываться нечто темное. Еще несколько шагов — и все сгрудились перед входной дверью: Лотэйр и котенок, Ральф и эти двое, и сама Сибил. Не из благодарности за спасение, а просто ради очередного властного проявления Любви, Сибил вновь преклонилась в душе перед ее таинством. Она потянула за колокольчик, Ральф принялся стучать в дверь, Стивен, если это был он, — заколотил в нее палкой. Лотэйр привалился к дверному косяку. Старуха повернула голову мгновение они с Сибил смотрели друг на друга, и глаза узнавали знаки давних посвящений.
— Совершенно дьявольская погода! — объявил Ральф.
Из глубины дома послышались шаги. Дверь им открыл сам Аарон, и вместе со снежным вихрем люди и звери кое-как протиснулись внутрь. Сибил помогла брату войти и тут же обернулась, чтобы помочь Ральфу управиться с дверью. Наконец ее заперли. Привалившись спиной к содрогающемуся дереву, Сибил осторожно освободила котенка. Лотэйр повалился в кресло, Стивен сполз на пол по противоположной стене, а Джоанна, мокрая насквозь, не замечая сугробов на своих плечах, неотрывно смотрела в лицо Аарону.
— Я пришла! — крикнула она. — Я пришла. Тебе не удастся спрятать его, Аарон. Я пришла увидеть его пробуждение.
Глава 10
НЭНСИ
Было около шести вечера. Как только примчалась Нэнси, м-ра Кенинсби тут же отправили в постель. Обнимая племянницу, Сибил поняла, что девушкой овладело какое-то слепое отчаяние. Когда объятия кончились, она присмотрелась повнимательнее. Краски сошли с лица Нэнси, глаза были очень усталыми; сияние, которое лилось из них все последние недели, погасло, а движения стали тяжелыми и тревожными.
— А где Генри? — между прочим спросила Сибил.
— О, сидит где-нибудь взаперти, — сказала Нэнси и тут же замкнулась.
Ральфа представили хозяевам и сразу увели отпаивать грогом и отогревать в ванной. Оказалось, он просто хотел обменяться родственными поздравлениями с семьей и вернуться обратно. Однако машину пришлось бросить где-то неподалеку. Ральф сам слегка стыдился своего порыва и засмущался еще больше, когда признался Сибил, что своим появлением намеревался порадовать отца.
— Это же замечательно, Ральф, — тепло сказала она.
— Сам не понимаю, чего меня потянуло? — он пожал плечами. — Просто когда вы уезжали, он выглядел таким постаревшим, как человек, который собирается… а, ладно. Ты же знаешь, тетя, ему нравится, когда люди думают о нем. Я хочу сказать, двум старым Грималкинсам все равно, буду я с ними в Рождество или нет. Там вокруг всегда полно народу. А отец словно так и остался при своих сорока, ведь правда?
— А ты на сколько рассчитываешь? — серьезно спросила Сибил.
— Ну, не знаю; скажем, до крепких шестидесяти, принялся размышлять Ральф. — Но я на самом деле исключение, тетя Сибил. Я хочу сказать…
Здесь его позвали, и он успел только коротко поведать, как буря заставила его бросить машину, как он заблудился, а потом встретил двоих путников, с которыми и отправился дальше — отчасти потому, что они вроде бы знали, куда и зачем идут, отчасти для того, чтобы поддержать Джоанну.
— И должен сказать, — торопливо добавил он, обращаясь к Сибил, — от заклинаний, которые она распевала всю дорогу, у меня такой мороз по коже, что куда там этой чертовой метели!
Сибил тоже пригласили принять ванну, хотя она и уверяла, что в этом нет необходимости. Однако уже перед тем, как опуститься в горячую воду, Сибил вдруг отметила одну несообразность. Почему-то не крепкие мужчины, а именно они с Джоанной вышли из этой передряги с минимальными потерями.
Тем временем Джоанна сидела в кресле в гостиной, продолжая кутаться в свой старый красный плащ, а снег таял у нее на плечах и ручейками стекал на пол. Как бы Аарон не показывал свое недовольство, изменить он ничего не мог. В самом деле, не выставишь же Джоанну и Стивена за дверь, а сами они нипочем не уйдут, и поддержки ждать не от кого.
«Хотела бы я знать, — размышляла Сибил, — почему они так друг друга не любят. Семейные разногласия или что-то другое?».
Нет, лечь в постель она решительно отказывается, а вот горячего питья — да, с удовольствием; и принять ванну — с удовольствием, и переодеться тоже не прочь. Чай, ванна и переодевание сами по себе были вещами весьма приятными; в этой части бытия одно удовольствие влекло за собой удовольствие как бы противоположного свойства. Общество — и на смену ему одиночество, прогулка — и последующее мягкое кресло, одно платье — и другое, чувства — и разум, метель — и горячий грог, работа — и отдых — восхитительный порядок прекрасно продуманной и сотворенной вселенной. Все это очень напоминало прелестные фигурки в непрестанном танце; возможно, они как раз и являлись символом устройства мироздания; возможно, именно это и означали невнятные слова Аарона о том, что они берут силу от земли. Да, ничего прекраснее этих фигурок она не видела — и этот изменчивый свет, льющийся от каждой из них, и золотой ореол, висящий в воздухе… Как он вспыхнул и заколыхался, когда предсказывалась судьба Нэнси! Перед мысленным взором Сибил вновь возникло слабое золотистое сияние, охватившее там, в метели, ее брата, сжавшегося под забором.
Сибил видела, как возникает золотой ореол над удивительной танцевальной площадкой. Свет исходил от фигурки Шута. Она двигалась настолько быстро, что казалась находящейся в разных местах одновременно. Свет от нее, направленный вверх, и создал золотистый круг. А лучи других танцоров придавали этому фону то один, то другой оттенок.
Сегодняшнее происшествие выглядело так, словно одна из фигурок — может быть, и сам Шут, — решила навестить ее брата, заплутавшего в метели. Она поразмыслила над такой возможностью. Почему бы и нет? Разве не может прекрасное совершенство, составляющее основу мироздания, поддерживать свои творения в их естественных состояниях?
Она лениво пошевелила ногами в воде, и при этом движении отчасти пригрезившиеся, но отчасти и настоящие крошечные золотые пятнышки поднялись со дна, оторвались от поверхности воды и поплыли прочь; тогда она поспешила отогнать свои мечтания.
— Только мистики мне не хватало, — вслух сказала она себе. — Так и рождаются суеверия. Но вот беда, — добавила она, словно оправдываясь перед собой, — я-то знаю, что они были, что породила их я и я же прекратила. Люди, — продолжала она размышлять, — убивали друг друга из-за подобных вопросов — видел или не видел кто-то там золотые пятнышки? И правильный ответ один — нет, я видела только рябь на воде, и кончик собственного пальца, и хотя Лотэйру бы это не понравилось — палец был очень изящной формы. Как хорошо, что у Любви есть такой пальчик!
Уже одеваясь, она задумалась, где может быть Генри; она бы предпочла встретить в гостиной и его тоже. Фраза Нэнси «заперся где-то» звучала явно нелепо — не столько даже по смыслу, сколько по тону. Тон не был ни язвительным, ни даже жалобным скорее, в нем слышалось отчаяние. Отчаяние? Что, Генри отказался выйти к ней? Или он не переносит снега? Или у него, как любит выражаться Ральф, «крыша поехала»?
Что ж, в таком случае зимней порой Нэнси будет трудновато. Генри придется впадать в спячку. Она представила разговор Нэнси с детьми: «Мама, а какие звери впадают в спячку?». «Медведи, черепахи, ежики и ваш папочка». Хороший это будет адвокат, который сразу после отпуска готовится захрапеть на всю сессию. Не очень-то прибыльно вести дела только летних клиентов.
Она решительно тряхнула головой; пора кончать этот милый треп. Ах, как они иногда славно болтали с Нэнси на пару! Нэнси… Что же стряслось с девочкой? Сибил застыла с одной туфлей в руке. Освободив сознание от всех мыслей и образов, она удерживала его пустым, пока внезапная перемена восприятия не подсказала ей, что барьер самости пройден; затем она осторожно воспроизвела образ Нэнси и выделила память о ней. Нельзя сказать, что она молилась за Нэнси в обычном понимании этого слова; она предпочитала воспринимать Неведомого Творца и созданный им мир такими, каковы они есть и не пыталась вносить поправки своими просьбами. Она просто удерживала мысль о Нэнси в самом средоточии Неведомого. Она надеялась, что Нэнси не обидится на нее, даже если узнает.
Закончив свою не то молитву, не то медитацию и натягивая вторую туфлю, она неожиданно улыбнулась. «Допустим, в Неведомом прячется дьявол… Интересно, что будет, если просто предложить ему Любовь? Наверное, дьяволу это придется не по вкусу, и тогда… Да не верила она ни в какого дьявола, а вот в Таинство Любви верила, как и Нэнси до сегодняшнего обеда, между прочим…».
Надо постараться разговорить Нэнси. А ведь есть еще и Лотэйр — которому в этом странном доме наверняка захочется, чтобы она была рядом. И еще есть Джоанна — Сибил предвкушала будущий разговор с ней. Кажется, эта старая цыганка обладает удивительно точным видением мира, вот только очень не любит врагов Горa.
Перед тем, как спуститься вниз, она еще раз проверила свои ощущения. Вполне возможно, что Нэнси дождалась отца, успокоилась и сидит сейчас не в гостиной, а в своей комнате, за соседней дверью. Сибил немного подумала и решила, что вреда не будет, если она зайдет к племяннице, уйти-то ведь недолго. Она подошла к соседней двери и постучала. Высокий нервный голос произнес: «Входите».
Нэнси лежала в постели. Увидев тетку, она попыталась завести разговор, но тут же и оставила эти попытки.
Выглядела она куда хуже, чем недавно внизу. Си-бил еще от двери распознала человека, в котором сила Жизни вот-вот сдаст последние рубежи. «Нет, пожалуй, дело обстоит еще хуже, — подумала она. — Это существо предали, силу Жизни слишком быстро вытеснила Смерть, и девочка не успела с ней справиться». Ураган, угрожавший телам других, словно разрушил ее душу. Сибил быстро пересекла комнату.
— Что стряслось, дорогая? — спросила она. Нэнси не ответила, лишь слабо шевельнула рукой. Сибил присела на край постели и легонько взяла ладонь Нэнси в свои. Несколько минут они провели так в молчании; затем, едва слышно Сибил произнесла:
— Красота еще вернется. Подожди немного. Нэнси затрепетала, словно ураган бушевал у нее внутри, со стоном выдохнула: «Нет», и умолкла. Но стон по крайней мере означал жизнь; отрицание свидетельствовало о работе сознания; и Сибил обняла Нэнси за плечи. В молчании Сибил собирала все наличные силы, чтобы понять, в каком уголке этого разбитого существа еще сохранились глубинные животворные соки. Время уходило, но зато пальцы Нэнси уже чуть крепче сжали руку Сибил; плечо чуть расслабилось под ее рукой. Буря с неистовым упорством рвалась в окно, и внезапно Нэнси вздрогнула, словно только что услышала удары стихии, и незнакомым, сдавленным голосом вымолвила:
— Ты не знаешь, что это такое.
Сибил обняла ее чуть сильнее, десятками незримых нитей связывая Нэнси с жизнью. Ее безмятежная уверенность словно разрушила чары, сковавшие язык Нэнси, и девушка проговорила тем же невыносимым голосом:
— Это Генри убивает моего отца.
Дисциплинированное сознание Сибил даже не шелохнулось. Она спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщила:
— Он вернулся со мной.
— Если бы он не вернулся, — прорвало наконец Нэнси, — если бы он умер там, если бы и я умерла, буря бы прекратилась. А теперь она не остановится. Она будет всегда. Это Генри убивает моего отца, и он не может остановить это. Я помешала ему.
На миг Сибил все же смутилась. Ей вспомнились фантазии брата о «больших людях с дубинками». Она мягко отстранила это воспоминание, чтобы не мешать более важной работе, и ответила с нежной убежденностью:
— Ты не можешь сделать вообще ничего, если тебе это не позволено, правда? А если тебе позволили помешать ему, значит, так и должно было случиться. Но теперь уже ты сама не должна останавливаться.
Метель билась в окна.
Нэнси в отчаянии крикнула:
— Да ничто не может остановить ее! Он потерял их, он ничего теперь не может!
— Что потерял? — властно спросила Сибил, и девушка, захлебываясь слезами, ответила:
— Таро! Свои магические карты! Они были у него; он размахивал ими вверх и вниз; он вызвал бурю, чтобы убить отца, а я схватила его за руки и они рассыпались, пропали, и теперь ничто и никогда не остановит ветер и снег. Они найдут отца, они завалят снегом весь мир. Слышишь, как они пляшут! Слышишь, как они поют! Этот танец Генри и держал в своей комнате.
— Я знаю о танце, — терпеливо сказала Сибил. — Нэнси, ты слышишь? Я знаю, что такое танец, и знаю танцоров. Я знаю даже то, чего не знает Генри. Как ты полагаешь, может твоя метель коснуться Шута?
Сибил сама не знала, почему произносит именно эти слова, но что-то в них было созвучно отчаянию Нэнси, что-то задевало ее сознание. В лице тоже наметились перемены; на нем проступило тусклое воспоминание о жизни. Губы непослушно шевельнулись и выговорили:
— Шут…
— Я видела золото на снегу, — продолжала Сибил. — Твой отец был огражден золотым сиянием. Неужели ты думаешь, что Таро могут пропасть, пока Шут держит их?
— Но все говорят, что он не двигается, — выдохнула Нэнси.
— А я видела его в движении, — ответила Сибил, и нерушимая безмятежность была в ее голосе. — Ни в небесах, ни на земле нет ни одной фигуры, которая могла бы ускользнуть от такого партнера. Все они его навеки.
— И снег? — сказала Нэнси.
— И я, и ты, и Генри, и твой отец, — размеренно говорила Сибил. — Нам надо только помнить свои собственные правильные движения. — Она по-прежнему не вполне понимала, на каком языке говорит; словно у апостолов на Пятидесятницу, единая истина лилась из ее уст на тех наречиях, которых она не знала, словами, которым она никогда не училась.
Она добавила так, словно это имело какой-то сокровенный смысл:
— Твой отец вернулся со мной; может быть, Генри теперь ждет тебя?
Как паломник на улицах Иерусалима, вдруг услышавший благую весть, Нэнси впервые подняла голову.
— Зачем?
— Почему ты считаешь, что таинство Любви творится лишь между теми, кто нравится друг другу? задала Сибил неожиданный вопрос. — Дорогая, ты часть этого таинства, и то, что тебе предстоит исполнить, может оказаться сильно непохожим на обыденные дела. Скажи-ка мне — нет, не про бурю, это — пустяк, она — у ног Шута; скажи мне, что все-таки случилось?
Поначалу неуверенно, сбиваясь, Нэнси начала рассказывать обо всем, что знала о Таро. Она останавливалась, возвращалась к началу, перескакивала в самый конец, путала собственные впечатления с тем, что говорил Генри, а его слова, в свою очередь с тем, чего, как ей казалось, Генри добивался, и все это — со своим собственным отчаянным стремлением любить. Но и в этой мешанине то и дело всплывала неподвижная и вместе с тем стремительно летящая фигура Шута, а у ног его расцветало невинное и страстное желание юной женщины, поклявшейся сделать все возможное и невозможное для своего ненаглядного Генри, но не только и не столько для него, сколько ради великой тайны, о которой она узнала пока так немного и так надеялась узнать больше.
Сибил была готова ко всему, как и следует человеку, полностью владеющему собой. Она давно знала, что никакие потрясения не сравнятся с восторгом открытия самого существования Любви. Когда человеку открывается эта истина, любые другие события, любые новые красоты становятся лишь ее составной частью и уже не могут застать врасплох. Она серьезно и внимательно слушала историю Нэнси, видела не столько своими глазами, сколько глазами Нэнси — как мир открывается с неожиданной стороны. Она видела, теперь уже своим внутренним взглядом, отдаленную фигуру Жонглера, стоящего в пустоте до начала всякого творения, и сияющие шары, которые, покидая его руки, обретают бытие и становятся звездами и планетами. Часть из них оставалась парить в пространстве, часть падала почти сразу же, уходила вниз и поднималась снова, пока облик творца не затерялся среди роя новых миров. Она видела, по мере того как длил повествование возбужденный девичий голос, четыре великие фигуры, между которыми покоилась Земля — две стороны единого проявления, тело и душу человеческого существования, — Императора и Императрицу, а напротив — Иерофантов, мужчину и женщину, четверичное начало знания и становления жизни на Земле. Меж ними катилась Колесница земного бытия. Но вот четверка распалась. Теперь по одну сторону оказался Отшельник — душа в радостном уединении, а по другую — Влюбленные, душа в радостном общении земной любви.
«И из них посыпалась земля», — жалобно проговорила Нэнси. Земля и воздух, огонь и вода — младшие стихии рождались из Старших Арканов, но и это было в танце. В каждом из четырех потоков Сибил продолжала видеть фигуру Шута, его летящие, исполненные радости движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24