Холланд, улыбнись — ты же не хочешь, чтобы у тебя на всю жизнь осталось такое кислое выражение». И порой возникала улыбка — сперва неохотная, потом ослепительная; в конце концов чрезмерно выразительная. Милый Холланд, как же мне теперь не плакать... Она покачала головой и провела ладонью по лицу, стирая, как паутину, болезненные воспоминания, затем, открыв глаза, она долго стояла с зонтиком наперевес, тело ее странно напряглось, будто в ожидании какого-то знака, ветерок подергивал тонкую ткань зонтика, заставляя его колыхаться. * * * А в амбаре, пробравшись через открытую дверь в прохладную тень сеновала, отложив очки в сторону, Рассел Перри поморгал, ничего не видя после яркого солнечного света снаружи, и сделал четыре длинных шага к краю пропасти. Раскинув широко руки, он прыгнул. «Я Король на Горе!» Вниз, и вниз, и вниз. Почти парение, но вместе с тем и падение, запах свежескошенного сена в ноздрях, и занимается дух, и падение в холодную тьму небытия все стремительнее, так что мысли не поспевают за телом, туда, где сперва только неясный блеск, потом все четче проявляются поджидающие его, безжалостно нацеленные на него, готовые поймать его блестящие серебряные зубья, острые, острые, и холодный огонь... «Ий-яааа!»Когда сталь пронзила его грудь, разодрав плоть и кости, крик его услышала мышка, удравшая в испуге, и горячая кровь, красная, пенящаяся, будто подернутый рябью ужасный ручей, хлынула в желтоватое сено, и миг спустя Винни и мистер Анжелини прибежали от насоса, а на пристани, под трепещущим зонтиком, стояла Ада, тело напряглось, голова чуть склонилась, она слышала крик, принесенный ветром вместе с ленивым завыванием гармоники, и пальцы ее дрожащей руки сжимали неистово, до боли, острые рожки золотого полумесяца, приколотого на груди. 5 Рассел Перри в гостиной, в гробу, открыт для обозрения. Перри всегда хоронят из этой гостиной. В гостиной их крестили, обручали, венчали; мертвые лежали они в гостиной. Всегда одинаково: шторы опущены, гроб на козлах, задрапированных черной тканью, обвязанной шнурами с кисточками; вздыхающие, шепчущие, бесплотные тени, погруженные в молчаливую скорбь, сожаление или — и так бывает — в тайную радость, прикладывающие теплые губы к холодной мертвой плоти в последнем прощании. Таков путь Перри.Стебли гладиолусов, пара шеффилдских канделябров по обе стороны гроба, их тонкие коптящие свечи придают комнате какой-то неестественный вид при пробивающемся утреннем свете. Мистер Тассиль монотонно читает псалмы, слева от гроба сидят в складных креслах, специально принесенных из подвала, члены семьи, справа посторонние: доктор Брайнард и его жена, Саймон и Лауренсия Пеннифезеры, друзья, живущие в другом конце Вэлли-Хилл Роуд.Священник говорил о том, как часто в последнее время им приходится собираться в этой гостиной по столь печальному поводу, а Нильс смотрел на Холланда, такого нарядного в синем пиджачке и белом воротничке, повязанном отцовским галстуком, волосы гладко причесаны, туфли начищены, он стоял прямо за левым плечом Ады и смотрел прямо перед собой.За ним сидела Винни Козловская, за ней Лино Анжелини, все еще крепкий мужчина, но с кривыми ногами и сгорбленный, кожа лица старая, продубленная, похожая на колонну шея вся в складках, руки мускулистые, стальные усы под длинным в прожилках носом скрывают очертания губ. Он первый нашел Рассела, вместе с Винни — она чистила редиску у насоса, он умывался, спешил скорее в дом, проголодался, и вдруг услышал крик. Они нашли Рассела в сене, он еще шевелился, корчась от боли, и они пытались вытащить вилы из его груди, зубья прошли сквозь тело и вышли наружу со спины, и, когда Лино сумел выдернуть их, кровь так и хлынула пульсирующим алым потоком, подгоняемая ударами сердца мальчика. Ужасное несчастье. И какая странная случайность: мистер Анжелини всегда был очень аккуратен со своим инструментом. Он был уверен, совершенно уверен, что повесил вилы на их законное место в инструментальной кладовой после того, как распряг лошадей.Чуть вытянув шею, Нильс мог видеть сестру Торри и ее мужа Райдера Гэннона, подошедших к дяде Джорджу и тете Валерии. Бедная тетушка Ви, что за превращение, из кудахчущей несушки она обратилась в нахохлившуюся воробьиху. Ей можно посочувствовать, все, что ей остается, — плакать и обвинять себя в том, что разрешила Расселу играть в столь опасном месте, куда детей и близко нельзя подпускать. Дядя Джордж отдал строжайший приказ: никто больше не должен прыгать с сеновала. И еще он дал мистеру Анжелини замок, чтобы тот навесил его на Дверь Рабов. Слишком поздно, увы.Нильс посмотрел на бабушку. Она была в черном платье, золотой полумесяц на груди, руки спокойно сложены на коленях, голова чуть заметно непроизвольно покачивается, глаза смотрят не на священника, даже не на открытый гроб, а на картину напротив. Будто пытается решить загадку трех изображенных на картине лиц. Это ее дочь Александра, которая кажется еще выше в длинном черном платье, — стройная элегантная фигура контрастно выделяется на фоне серой в полоску обивки кресла; в руке она небрежно держит ветку сирени. Взбитые кудри — как клубы дыма над красиво очерченной головой, длинная изогнутая шея, пленительная улыбка, глаза темные, завораживающие. Холланд по одну сторону от нее, в руке лодочка, Нильс по другую, со своим ящером на цепочке, изображения братьев сверхъестественно одинаковы, все трое смотрят из золоченой рамы, будто владеют нераскрытым, но забавным секретом. «Мадонна с младенцами» — называют в семье картину. Ей больно видеть ее.Под монотонное бормотание священника мысли Нильса уносятся в дальние дали, из времени, окрашенного в траурные тона похоронами кузена, в ранние, более светлые времена. Он словно рассматривает фотографии в альбоме: уголки снимков аккуратно вставлены в прорези, мгновения остановлены и подписаны, на одних тонкий слой пыли, другие поблекли, выгорели. Мысленно он перелистывает страницы, задерживаясь, чтобы разглядеть знакомую картинку. «У насоса». Холланд и Нильс, голые, в бассейне под желобом. Бассейн наполнен, их обрезанные по пояс фигуры отражаются в воде, удваиваются, как фигуры на игральных картах. В момент наивысшего наслаждения, в порыве нескрываемой радости, их руки находят друг друга, ладони сжимаются в приступе счастья. Их единение выглядит не только физическим, но и духовным. Оба улыбаются, радуясь мгновению полного единства. Отец фиксирует мгновение своим «кодаком». «Катание на пони». Холланд и Нильс улыбаются чуть испуганно из плетеной тележки с высокими красными колесами; пони зовут Дональд. Отец ведет пони под уздцы. Отец в толстом матросском свитере и курит трубку — «Принц Альберт». Он настоящий гигант, выше Атласа, мудрее Соломона (богаче Креза... увы, нет), галантнее Галахада, глаза светятся юмором, на губах приятная улыбка. Отец — Мужчина Вашей Мечты. Он умеет все — ну, практически все. По крайней мере, так думает Нильс. «В кино». Огромная пещера кинотеатра. Серебряные гиганты скачут по экрану. Нильс отошел попить; возвращаясь, он обнаружил, что заблудился. Холланд подходит, берет его за руку, отводит на место. «Речной пароход». Холланд и Нильс стоят на песчаной отмели посреди реки. Последний колесный пароход проходит мимо. Лоцман машет рукой. Он курит трубку из кукурузного початка. Когда пароход проходит, случается чудо: Нильс находит деньги. Он находит наполовину зарывшийся в песок серебряный доллар. "Нильс находит деньги — часть вторая". Листая дедушкину Библию, он натыкается на большой зеленый банкнот. Выпущен во время Гражданской войны, говорит отец. Кто ищет, тот всегда найдет. Деньги уходят в карман Холланда, оттуда — в тайник, оттуда, вновь обнаруженные, — на банковский счет.Нильс снова обманут. «Благотворительный маскарад». Субботняя ночь, печеные бобы на ужин, наспех сколоченные столы в амбаре. Холланд и Нильс, притаившись на сеновале, наблюдают толпу из деревенского клуба, пьющую коктейли с джином, которые сбивает отец. Все в маскарадных костюмах, танцуют на току.Очень весело, покуда Нильс не начинает слишком громко смеяться над невозможным нарядом отца и обоих отправляют в постель. «Яблочный погреб». Субботнее утро, конец ноября. Холланд наверху, на току, подтаскивает пустые корзины отцу и мистеру Анжелини, которые наполняют их и сносят вниз по лестнице, где ждет Нильс с лампой. Мистер Анжелини начинает подниматься по лестнице, отец спускается вниз через люк с очередной корзиной. Ноги Холланда мелькают в проеме. Отец спускается, и тут крышка люка начинает падать... падает... Крик... кровь. «Отец!» Люк открывается, Холланд спускается вниз. Берет брата за руку и выводит1 через Дверь Рабов в каретник. Когда Нильс видит отца снова, он лежит здесь, на этом самом месте, где лежит теперь Рассел... возле камина... гроб... шелковая стеганая обивка... спущенные шторы... цветы и свечи... нижняя часть тела закрыта крышкой. Нильс смотрит на лицо на подушке, слышит, как тот же священник повторяет те же слова:— ... во веки веков, аминь. — Унисон певчих, ведомых мистером Тассилем, закончил молитву Богу; на этом панихида по Расселу Перри завершилась. Дальше поездка на кладбище возле церкви, где мистер Тассиль прочтет — обязательно — 23-й псалом и поручит душу Рассела Жизни Вечной. Затем наступит часть последняя, погребение — в шесть лопат закидают грязью недавно вырытую яму. Но мало кто останется, чтобы наблюдать за этим. Нильс глянул на своего близнеца, отметил выражение Холланда — сонное и отстраненное, все тот же взгляд лунатика, глаза затянуты тусклой пленкой. Бусинки пота оросили верхнюю губу, влажный рот приоткрыт. О чем он думает? Похоже, он не обеспокоен и не растерян: значит, мысли его далеки от перстня в табачной жестянке — или от голубого бумажного свертка. Нет, ясно, этим он ничуть не обеспокоен. Лицо его, одновременно хмурое и безразличное, спрятано за странной азиатской маской.Чтоб вывести его из задумчивости, Нильс счел необходимым энергично кивнуть ему, и он поднял руку в отрывистом приветствии, салютуя гробу, отправляющемуся в последний путь, и Ада, уловив движение за своим плечом, беспокойно поднялась, сжимая записную книжку черными перчаточными пальцами, в то время как последний певчий покидал гостиную. * * * Наверху, в своей комнате, Александра скользящими шагами нервно пересекла цветастый ковер, проскользила к двери, к окну, к постели, туалетному столику, задержалась возле трюмо красного дерева, снова зашагала взад-вперед по ковру, пока не услышала звук приближающегося мотора, голоса у подъезда, где все почему-то замешкались. Выждав минуту-другую, она приоткрыла дверь и выглянула в щелочку. В коридоре звучали шаги. Она протянула руку и втащила Нильса в комнату.— Привет, мама! — Он встал на цыпочки, чтобы коснуться ее губ.— Там все кончилось? — Она опустилась в обитое ситцем кресло, а он примостился на пуфике у туалетного столика, разглядывая ее бледное лицо и читая на нем следы беспокойства. От нее пахло туалетной водой, свежий цветочный аромат которой ему нравился, но сквозь него пробивался другой запах, хотя она нарочно держала надушенный платок возле губ.Кончено? Да, все кончено. Рассела похоронили, и тетя Валерия заперлась у себя в комнате, не в силах остановить рыдания.Нильса поразила отчетливость, с какой он мог различить собственное изображение в темной сердцевине маминого глаза; так же легко прочитывалась в нем боль. Как объектив камеры, останавливающий навсегда живые образы, эта мерцающая радужка преследовала его, заставляя вновь и вновь вглядываться в картину полета Рассела Перри с сеновала вниз, на холодную сталь, таящуюся в сене.— Я думаю, тетушки теперь не приедут. — Он взял в руки ее косметический набор — серебряные ручки были украшены небольшими цветными фотографиями: Нильс и Холланд у насоса, Торри в подвенечном уборе, благотворительный маскарад — мама в отцовском смокинге и папа в мамином красном платье и старых резиновых рыбацких сапогах, две пожилые леди в матросских шароварах широко улыбаются по разные стороны теннисной сетки — сестры Ады, Жози и Фаня.— Да, наверное. Они считают, что не должны приезжать, потому что... из-за того, что случилось, но я считаю, я считаю, мы не должны все время ходить с вытянутыми физиономиями, и они должны приехать, как собирались. Хотя, думаю, они могут задержаться до середины следующего месяца. Достаточное время, чтобы все улеглось.Он просиял:— Значит, времени еще много.— Для чего, детка?— Для подготовки представления! — воскликнул он радостно, стараясь ее приободрить. Каждый год во время визита тетушек устраивалось представление в амбаре, обычно с благотворительной целью. Волшебный фонарь проецировал на простыню цветные открытки и немые фильмы Чарли Чаплина, тетя Жози наигрывала «Да, у нас нет больше бананов» или «Не доводи Лулу», после чего изображала Бетти Буп или Мэй Уэст. Потом piece de resistance, магическая, с Холландом в плаще и цилиндре и Нильсом, ассистирующим ему в зрительном зале.— И Чэн Ю приедет снова, — добавил он, напоминая о карнавале пожарных в честь Четвертого июля, о фокуснике, который в прошлом году показал поразительный трюк: на глазах у всех он повесился, но в последний миг саван, укутывающий его, спал, петля затянулась впустую, и — оп-ля! — вот он, Чэн Ю, в проходе, живой и улыбающийся! Чэн Ю — Чудо Исчезновения. Потрясенные замечательным фокусом, Холланд и Нильс долго играли в него, пытаясь разгадать тайну трюка.— И? — спросила Александра, которая все позабыла. — Что из этого? — Нильс снова описал ей, как они пытались разгадать тайну повешения. — Да, да, милый. Это будет чудесно, я уверена. Ваши фокусы... такие замечательные...Она отвернулась. Увидев в ее руке книгу, он расцвел:— Ага. Ты кончила «Добрую землю», значит, можешь начать «Антония Беспощадного», как только его сдадут в библиотеку.— Да, милый. Благодарю тебя. Будь добр, пойди переоденься.Он сжал ее руки, потянулся щекой к щеке, хотел поцеловать. Опережая его, она поднесла платок к губам, отвернулась, притворно закашлялась. О, мама, бедная мама, думал он, я знаю. Но что он может сделать для нее? Как ей помочь? Что сказать ей, чтобы освободить ее от мыслей, заключенных у нее в голове, от тех непроизносимых слов, которые, он знал, она никогда не скажет? Он посмотрел вниз, на ее крохотные комнатные туфельки, очень красивые, папа купил их в Гибралтаре, их и черепаховый гребень, когда возвращался из-за океана. И еще обезьянку из резного коралла — их там целые стаи, диких обезьян, бегают по скалам, — ее она прикалывала, когда одевалась для выхода. Сколько усилий отнимал у нее туалет: никогда бы она не вышла за ворота без чулок. Прежде чем отправиться на трамвайную остановку, тщательно выбирала костюм, перчатки и сумочку в тон, шляпку с несколько фривольной вуалькой. Когда она шла мимо, все оборачивались, кивали, дружески кланялись. «О, это Александра Перри, — говорили ей вслед. — У нее добрый глаз». Это правда. Улыбка ее лучилась добротой, и она щедро одаривала ею свою семью.— Мама, — тихо сказал он. Она издала горлом сдавленный хриплый звук и покачала головой.— Ничего, милый. — Попробовала засмеяться. Взгляд ускользал; в полуденном свете лицо ее слабо светилось изнутри. Она обдернула платье, приподнялась в кресле, потом, передумав, уселась снова — как будто усилие показалось ей чрезмерным.— Пока, мама. Я зайду позже.— Да, милый, конечно. Заходи, пожалуйста. И давай постараемся, чтобы в доме было тихо, чтобы не беспокоить тетушку Ви, ладно? — Она послала ему вялый воздушный поцелуй. Когда он вышел, она поднялась и побрела по комнате, сжимая и разжимая кулаки, ударяя себя по вискам, будто хотела запечатать мысли, что прятались у нее в голове. Какое-то время спустя она вернулась к туалетному столику, где из-под шарфов в левом ящике извлекла бутылку. Нацедив воды из графина, заботливо приготовленного Винни, она добавила виски и, вернувшись в кресло, опять устремилась взглядом к бледно-лиловым пятнам клевера возле колодца. * * * В задней части дома Перри крыша едва-едва связывает вместе два крыла, северное и южное, поскольку каждое расползается, как лоскутное одеяло, во все стороны: темные проходы, неожиданные повороты, лестницы в самых неподходящих местах и странные, неправильных очертаний комнаты. Одна из них, над кухней, со своим отдельным черным ходом, теперь была оборудована под детскую. А когда-то это была «инвалидная комната», отведенная специально для эксцентричной тетушки («безумная, как Шляпник, старая тетушка Хатти»), которую семья взяла под свою опеку, вместо того чтобы сдать в богадельню. Теперь, выкрашенная желтой краской, с белыми филенками, веселая, солнечная, она называлась просто «комната мальчиков». Там стояли две одинаковые кровати на колесиках, у каждой в ногах — комод, сколоченный отцом, два одинаковых комода, отличающиеся лишь буквами X для Холланда и Н для Нильса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22