5
Мы в полном смысле слова исколесили весь остров. Я и то устал. А ведь я всего только правил мотоциклом, причем с коляской, да еще по сравнительно сносным тропинкам или даже настоящим дорогам. Моим пассажирам — вот им досталось изрядно! Они то и дело брали пробы грунта, воздуха, воды и делали анализы с помощью портативной, но надежной походной лаборатории.
Особенно тщательно работали они в развалинах взорванной Дортом микробиологической базы, на покинутом крабоконсервном заводе и в пустом теперь поселке Лакитаун.
Я бродил по опустевшим улицам, заглядывал в окна домов и даже зашел в кабачок Оскара. На всем — холодок запустения. Лишь вывеска «Вспомни свою крошку» и длинная стойка у буфета напоминала о характере заведения, как одежда, лежащая на берегу реки, напоминает об утопленнике.
Двухэтажный белый особняк на холме, поодаль от поселка — бывшая резиденция Бергоффа и Дорта — вначале вызвал во мне любопытство, но и там ничего интересного я не увидел.
Походив по комнатам, где почти вся обстановка осталась нетронутой и только покрылась безразличной ко всему пылью, я уже собрался выйти на широкую веранду, как увидел на одной стене портрет, написанный маслом на небольшом холсте.
Из тонкой прямоугольной рамки, слегка затуманенное пылью, на меня глянуло красивое девичье лицо с большими смеющимися светло-карими глазами, обрамленное вьющимися каштановыми волосами. Тонкий и прямой римский нос. Пухлые улыбающиеся губы.
— Паола!
Моя рука невольно потянулась к портрету, точно к маленькому тлеющему угольку, оставшемуся от костра, от которого еще можно прикурить. Но, вспомнив совет академика ничего не брать и сцены, происходившие на Пито-Као в дни ужасной эпидемии арпела, я ограничился лишь ответной улыбкой этому милому лицу и вышел из дома.
Ночь пришла быстро, как беда. В высоком экваториальном небе вспыхнули крупные, точно искусственные спутники, звезды. Я сидел на скалистом обрыве у самой воды. В густом тропическом лесу хлопали крылья невидимых в темноте птиц, стрекотали цикады; то далеко, то совсем близко слышался писк и что-то напоминавшее пыхтенье и топот босых ног.
Со стороны океана донесся пронзительный, неприятный свист. Потом он резко оборвался, и воздух наполнился… звуками арфы. У меня появилось такое ощущение, будто я открыл дверцу холодильника.
И тут я вспомнил дневники Павла Тверского. Ну да, это же поющая рыба, черт бы ее побрал!
Снова я чувствую себя настоящим мужчиной. Но первобытный инстинкт самосохранения уже взведен, точно курок.
Профессору и его коллеге лучшее они вдвоем и увлечены работой так, что их не удивишь и симфоническим оркестром. Что это они долго возятся с анализами на кладбище? Неужто не надоело? Хоть бы поскорее пришли. Пора и домой.
Я закуриваю и подчеркнуто неторопливо затягиваюсь. Однако здесь, на Пито-Као, и табачный дым почему-то вкуснее и действует особенно умиротворяюще. Да и недурно, совсем недурно вот так — одному! — побыть ночью вблизи незнакомого леса, на чужих скалах, под сказочным небом в абсолютной темноте.
Осматриваюсь и… снова «открываю дверцу холодильника»: в черной пустоте ни с того ни с сего я вижу вдали освещенное окно… Этого еще не хватало! Крепко зажмурился, как в детстве, сосчитал до трех и… свет. Свет в одном из окон дома Бергоффа. Пустого дома. Заброшенного. На необитаемом уже более года острове.
Отворачиваюсь и крепко вслух ругаюсь. На чем свет стоит. Это испытанное во всех странах и самое радикальное средство против галлюцинаций. Произнося без передышки непотребные слова, бросаю украдкой взгляд в направлении особняка Бергоффа и… все тот же свет в окне.
Тут мне в голову приходит удачная мысль. Надо признаться, что такое бывает у меня нечасто. Если вы и найдете в моей книге неплохие, на ваш взгляд, места, то, честно признаюсь, они появились только потому, что сама действительность подарила их мне. Лично же я ничего не выдумывал, да и не люблю заниматься таким несвойственным мне делом.
Но в тот раз воображение проснулось во мне, как от пушечного выстрела, и сработало безотказно. Быстро извлекаю из футляра фотоаппарат, присоединяю к нему телеобъектив, навожу его, щелкаю. Раз! И свет погас…
Жду минуту, две, пять — темнота. Вспоминаю свое имя, отчество, год рождения — сходится. Значит, жив курилка. Ладно, думаю, еще посмотрим.
Закуриваю еще разок и слышу голоса наших ученых. Они разговаривают весело, смеются и поднимают такой шум, что все живое вокруг в страхе умолкает.
— Не устали ожидать нас? — спрашивает Александр Иванович.
— Нет, ничего, — небрежно отвечаю я. — Пока вы возились в доме Бергоффа, я мечтал.
— В доме? — удивился Василий Иванович. — В каком доме? Мы работали только на кладбище.
— И признаков арпела, как мне и хотелось, не нашли, — довольным голосом произнес профессор.
— Едем домой, — пробурчал я и первым направился к мотоциклу.
6
На вертолете утром я проявил пленку и крепко задумался. На снимке — освещенное окно и в нем два силуэта: один из них какой-то странный, с головой, напоминающей в профиль полумесяц.
— М-да, — сказал профессор, разглядывая снимок. — У фотоаппаратов галлюцинаций, кажется, не бывает. Да и шахматные задачи порой заставляют задумываться больше, нежели ожидаешь… В нашем уравнении уже два неизвестных. Занятно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Снова в аквалете. Белая долина. Неожиданная встреча
1
Работа под водой оказалась куда скучнее и утомительнее, чем я предполагал. На глубине двухсот метров остатки солнечных лучей почти полностью растворялись в синевато-черном мареве, и я вел аквалет вслепую, по приборам. Настраиваюсь на ультразвуковой привод, беру нужный курс, включаю приборы для съемок. Скорость сто километров в час. Теперь моя главная задача — во что бы то ни стало сохранять неизменными курс, глубину погружения и скорость. Потом разворот на сто восемьдесят градусов — и снова напряженное внимание.
Более двух недель носился я взад и вперед. Глубиномер — локаторы — скорость — локаторы — курс — локаторы. К концу дня я валился с ног от усталости. Прохладный жесткий душ и мягкая постель — единственное, что интересовало меня. Но даже во сне было то же — курс, скорость, локаторы…
На Отунуи мы так и не высаживались. Александр Иванович советовал повременить. Зато островитяне навещали нас при каждой возможности. Перстенек даже наладил с ними торговые отношения.
2
— Хорошо бы рыбки отварить, — размечтался как-то Саша.
— Сбегай на базар, — посоветовал Филлип Петрович. — Третий день яичница.
— Так вот же я и говорю… А что толку в яйцах? Если хочешь знать, Филя, яд гремучей змеи состоит из тех же веществ и в тех же пропорциях, что и яичный белок.
— Чем только ты нас кормишь! Я бы сейчас целого осетра одолел, как Собакевич, — признался Петренко.
— Добро, друзья, — решил я. — Раздобуду рыбки. … На глубине ста — ста двадцати метров я ушел в открытое море и включил носовой ультразвуковой локатор. Развив хорошую скорость, выпустил трал, уложенный в особый карман на хвосте аквалета. Вот серебрится косяк сардин. Я прохожу сквозь него, и рыбы, увиливая от столкновения, попадают в сеть. Несколько заходов — и трал заполнен до основания, даже скорость аквалета резко упала.
Я возвращаюсь к вертолету. Вываливаю добычу: тут и тунцы, и зубастые барракуды, скумбрии, и большеголовые кальмары, морены, и, конечно, тысячи креветок! Хитрый угорь, притворившись мертвым, чуть не цапнул кока за руку.
— Ну, подожди, прохвост, — пообещал Саша, — ты у меня первым нырнешь в уху!
Освободившись от трала, я вновь ушел под воду и взял курс на Белую долину. Это было ровное место с таким удивительно белым песком, что дневной свет, отражаясь от дна, придавал всему пейзажу необычную освещенность. С юго-запада долину ограничивают коралловые джунгли. В голубых лучах мелькают над кораллами рыбы. На скалистом возвышении, поодаль, замерли три «кубка Нептуна» — так называют стеклянные губки, — их тела словно сотканы из тончайших нитей кремнезема. У подножия подводной скалы лежат метровыми поленьями голотурии — гигантские морские огурцы. Черно-желтая змея с весловидным хвостом важно проплыла перед самым моим носом. Над правым крылом царственно повисла парашютистка-медуза… Вот ползут по дну юркие эхиурады, хищная морская звезда сильными лучами, как руками, открывает створки устриц…
Вода здесь так неправдоподобно прозрачна, что кажется, все окружающее сделано из кристаллов горного хрусталя. И солнечные лучи в этом волшебном царстве превращаются в колонны из золотистого стекла.
Все здесь кажется нереальным из-за отсутствия теней. Все незнакомо. Я вошел в какое-то серое пятно и только потом догадался, что это тень от облака, плывущего низко над водой.
Пошли места помельче. Здесь греются на солнце сотни огромных крабов. Они лениво отрывают куски длинной стеблевидной водоросли и суют вкусные кусочки в рот, подталкивая их сильными клешнями.
Мотор работает так тихо, что не заглушает писка, скрипа, кваканья. Все эти звуки мне давно знакомы. Но вот раздался какой-то необычный, металлический звук, и я нажал тормозные педали.
Сперва я увидел густое бурлящее облако тины. Потом в этом месте мелькнули щупальца осьминога. А когда муть немного рассеялась, перед моим иллюминатором оказался человек в белом водолазном костюме, в прозрачном шарообразном шлеме на курчавой длинноухой голове. Я узнал Мауки!
Юноша так был поглощен борьбой с молодым осьминогом, что не заметил аквалета, тем более что на зеркальной поверхности моей машины отражались рыбы и водоросли. Он могучим усилием оторвал от скалы щупальца осьминога и устремился с добычей кверху.
Я не отстаю от Мауки, едва не наступаю ему на пятки. Юноша вышел на берег и потащил за собой осьминога. Хищник меняется в окраске, раздувается, как жаба, выпучивает от злости глаза, но Мауки, словно сказочный Геркулес, поднимает его над головой и с размаху бьет о камни. Затем, не давая осьминогу опомниться, засовывает руку в отверстие в нижней части брюха и рывком вытягивает наружу внутренности. Потом он еще несколько раз бьет о камни уже пустым осьминогом и прячет свою добычу.
Эта борьба была нелегкой, и юноша устал. Скорее в воду — самую мягкую в мире постель! Он плашмя лег на гладкую поверхность океана, разбросав руки и ноги, и медленно пошел ко дну.
Я по-прежнему рядом. Юноша почувствовал легкое дуновение воды и, повернув голову, увидел в зеркалите свое отражение.
Нажав кнопку на приборной доске, я превратил поляризованный зеркалит в обычный, прозрачный, плексиглас.
Представьте себя на месте юноши: сперва вы смотритесь в зеркало под водой, а потом перед вами возникают в пространстве просто так, из ничего, детали какой-то машины, трубки провода, приборы.
Узнав меня, Мауки в ужасе отшатнулся, сделал какое-то хватательное движение на груди, тело его вытянулось, и он пулей помчался вдоль берега. За его плечами вились прозрачные водяные жгуты: водолазный костюм островитянина имел реактивный двигатель!
Я немедленно увеличил обороты, стараясь догнать его, но тщетно. Развил предельную скорость, а расстояние между нами почти не уменьшилось. Мауки вдобавок располагал и большой маневренностью. За одним из бесчисленных поворотов он нырнул в подводный грот; дно в нем курчавилось тонкой взвесью ила.
Я остановил машину у входа и включил фары: грот уходил вверх суживающимся рукавом. Потревоженная рыбешка металась в ярких лучах света, к своду пещеры прицепилось несколько омаров, крошечный кальмар торопливо зарывался в песок, а Мауки не было.
3
У Василия Ивановича Гириса таинственно исчез фотоаппарат… Строго выполняя приказание руководителя экспедиции, биолог выходил на берег только в самой пустынной части острова. С аквалангом за спиной он ползал по скалам шельфа, собирал водоросли, морских животных. Вот и тогда, собрав несколько интересных ракушек, Гирис облюбовал крошечную скалистую бухту с ровным дном, естественным песочным пляжем и решил искупаться. Он хорошо помнил, как снял снаряжение и повесил фотоаппарат на ближайший куст. Побарахтавшись в воде, биолог лег на горячий песок отдохнуть.
— Я думаю, что не спал совсем, — предположил ученый, рассказывая нам о своих приключениях, — а когда стал готовиться в обратный путь, то не нашел фотоаппарата.
Пропал фотоаппарат. Это известие, словно острый нож, разделило наш маленький коллектив на две части, неравные по количеству и темпераменту. Инженер Баскин внес предложение отправиться на Отунуи.
— Пресечем зло в самом его начале! — угрожающе поднял он мизинец.
— А если Василий Иванович просто потерял фотоаппарат? — спросил рассудительный кок.
— На острове? — усмехнулся Филипп Петрович.
— Разве вещи теряют только на Невском проспекте? — возразил профессор Егорин.
— Да, не нравится мне эта история, — резко сказал Венев. — Надо идти к островитянам!
— Или поискать, — предложил я.
— Хорошо, поищем, — подвел черту Александр Иванович. Добраться до берега на легкой надувной лодке было делом нетрудным. Кок правил, я сидел за моториста, профессор осматривал местность в бинокль, а биолог тер переносицу, стараясь припомнить, спал он на пляже или бодрствовал.
— Курс правильный, Василий Иванович? — спросил кок.
— Что? Ах да, да… разумеется. Впрочем, если вы подвернете влево градусов на сорок… Вероятно, так. Попробуем.
Александр Иванович недовольно глянул на коллегу, но промолчал.
— Здесь? — спросил Саша, разворачивая лодку бортом к берегу.
— Да-да, благодарю вас. А скажите, можно проехать вон туда, метров сто — двести?
— Проехать — нет, а проплыть можно, — все еще сохраняя спокойствие, кивнул Саша.
Через полкилометра Василий Иванович протер пенсне кусочком замши и стал уже тревожнее всматриваться к очертаниям берега.
— А что бы вы сказали, милейший кок, если бы я попросил вас проехать… нет, пройти, виноват, проплыть от нашей исходной, так сказать, точки А метров сто — двести в другую сторону?
— Пока я не дошел еще до своей точки, — с холодной любезностью ответил Перстенек, — вы можете приказывать, как вам угодно!
Профессор демонстративно молчал, а я, не желая сеять раздор, сделал вид, что меня это не касается, и стал замерять линейкой, сколько осталось горючего в маленьком, как дамская сумочка, бачке.
Нам попадалось, по крайней мере, с десяток укромных бухточек, но Василий Иванович смущенно смотрел то на скалы то на нас, то на облака.
— Уж не вверху ли вы отсыпались? — сердито спросил Александр Иванович, перехватив его взгляд.
— Во-первых, я не уверен, что мне удалось вздремнуть, — совсем смутился Василий Иванович. — Во-вторых, мне показалось, что вы немного раздражены. Между тем как только уравновешенность…
— Ну хорошо, — согласился Егорин, — допустим. Хотя я убежден, что совершенно спокоен! Но, скажите на милость: сколько мы еще будем здесь челночить? У меня уже в глазах рябит.
— Но я, ей-богу, не виноват, — пытался разрядить обстановку Гирис. — Errare humanum est.
— Охотно принимаю вину на себя, — уже едко продолжал Егорин. — Охотно! Вы убедили меня, что наблюдательность — ваша стихия.
— Ур-р-ра! — закричал вдруг Перстенек. — Вижу! Мы все повернулись к берегу: в расщелине скалы на кусте висел фотоаппарат.
4
— Теперь вы должны убедиться, Александр Иванович, что я был прав. А вы пытались меня…
— Уважаемый Василий Иванович, если я и пытался, то лишь взять вину на себя из уважения к вам. И если вы сомневаетесь в моем…
— Драгоценнейший Александр Иванович, я никогда, осмелюсь вам заявить, никогда не сомневался, ибо сам отвечал вам тем же.
— Я тоже полагаю, что всегда вижу в вашем лице подлинного друга.
— Нет ничего утомительнее вежливости, — шепнул мне Саша и обратился к ученым: — А не сходить ли мне, товарищи, в этот лесок за дичью?
— Приветствую такое решение, — оживился биолог, — и прошу взять меня в компаньоны.
— Возьмите, возьмите, — поддержал Егорин, — Василий Иванович много лет занимается классификацией фауны и будет недурным помощником.
— Неплохо бы и стрелять метко, — замялся Саша.
— Вы изволите сомневаться во мне?! — воскликнул Гирис. Тут из леса вылетела большая серая птица и направилась в нашу сторону. Она летела как-то странно: не махала крыльями, а быстро-быстро покачивала ими из стороны в сторону.
— Берите ружье, — тихо сказал Саша. — Вон видите? Докажите на деле. Да быстрее же!
Странная птица, подлетев к нам, сделала крутой поворот и уже намеревалась вернуться в лес, но Василий Иванович мгновенно поймал ее на мушку, грохнул выстрел — и дичь упала на землю в каких-нибудь двадцати шагах от нас. По тому, как Василий Иванович ловко вскинул ружье и приклад сразу удобно лег в плечо, мы поняли, что трофей биолога — не случайная удача.
— Отлично! — одобрил Саша и побежал за дичью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18