.." Передо мною встали
глаза Криса в тот момент, когда он это говорил, почти срываясь на крик.
- Я и не собираюсь хоронить себя, дружище, - печально проговорил
Крис, - я просто называю вещи своими именами. И хватит об этом.
Мы дошли до перекрестка, где начиналась моя улица, и там
остановились. Часы показывали четверть седьмого. У магазина,
принадлежащего дядюшке Тедди, остановился фургон с надписью "Санди
Телеграм". Водитель в футболке и джинсах швырнул на крыльцо пачку газет.
Перевернувшись в воздухе, она шлепнулась последней страницей - с комиксами
- вверх. Фургон поехал дальше. Я почувствовал, что нужно сказать Крису
нечто крайне важное, но слова не шли.
- Давай "пять", дружище, - устало проговорил он.
- Крис, подожди...
- Пока, я говорю.
Я протянул ему ладонь.
- Ладно, до скорого.
Ответил он уже своей обычной беззаботной улыбкой:
- До скорого. Давай, чеши домой, готовь задницу для порки!
Посмеиваясь и что-то напевая, он отправился своей дорогой. Шагал он
легко, как будто вовсе не натер до крови ступни, вроде меня, не протопал
несколько десятков миль практически без отдыха, как будто его не искусали
комары и слепни. Было такое впечатление, словно он возвращался после
увеселительной поездки в роскошный особняк, а не в трехкомнатный домишко
(более подходящим словом была бы "хибара") с покосившейся входной дверью и
разбитыми окнами, где вместо стекол были вставлены листы фанеры, к
подонку-брату, который, вероятно, уже его поджидает в предвкушении трепки,
которую задаст "оборзевшему салаге", к неделями не просыхающему отцу...
Слова застревают у меня в горле, когда я вспоминаю тот миг. Вообще, я
совершенно убежден - хотя какой же я писатель после этого? - что для любви
не нужно слов, и более того, слова могут убить любовь. Вот точно так же,
если, незаметно приблизившись к оленю, шепнуть ему на ухо, чтобы он не
боялся, что никто его не обидит, то зверь в одно мгновение исчезнет в
лесной чаще - ищи ветра в поле. Так что слова - это зло, а любовь - совсем
не то, что воспевают все эти безмозглые поэты вроде Маккьюэна. У любви
есть зубы, и она кусается, любовь наносит раны, которые не заживают
никогда, и никакими словами невозможно заставить эти раны затянуться. В
этом противоречии и есть истина: когда заживают раны от любви, сама любовь
уже мертва. Самые добрые слова способны убить любовь. Поверьте мне, что
это так - уж я-то знаю. Слова - моя профессия, моя жизнь.

30
Черный ход оказался запертым, однако мне было хорошо известно, где
спрятан запасной ключ. На кухне, тихой и ослепительно чистой, никого не
было. Я осторожно повернул выключатель. Что-то не припоминаю, чтобы мне
когда-либо доводилось вставать с постели раньше матери...
Скинув с себя рубашку, я засунул ее в пластиковую корзину для
грязного белья возле стиральной машины, затем вытащил из-под мойки чистую
тряпку и тщательно вытерся ею - лицо, шею, грудь, живот. После этого я
расстегнул молнию на джинсах и растер пах, пока кожа не покраснела,
особенно в том месте, где присосалась гигантская пиявка. Кстати, у меня
там до сих пор маленький шрам в форме полумесяца. Жена однажды
поинтересовалась его происхождением, и я совершенно непроизвольно соврал
ей что-то, уже не помню что.
Закончив с растиранием, я с омерзением выбросил ставшую грязной
тряпку.
Выудив дюжину яиц, я взболтал шесть штук в кастрюльке, добавил туда
немного ананасового сока и четверть кварты молока и только присел, чтобы
все это проглотить, как в дверях появилась мама с сигаретой во рту. На ней
был вылинявший розовый фартук, а тронутые сединой волосы она стянула в
тугой пучок на затылке.
- Ты где пропадал, Гордон?
- В поход с ребятами ходили, - ответил я, приступая к еде. - Сначала
мы расположились в поле у Верна, но потом решили отправиться к кирпичному
заводу. Мама Верна обещала сообщить тебе. Разве она этого не сделала?
- Может, она сказала отцу...
Словно розовое привидение, мама проскользнула мимо меня к мойке. Под
глазами у нее были синяки. Она испустила тяжелый вздох, почти что всхлип:
- Почему-то именно по утрам мне так не хватает Денниса... Всегда
захожу к нему в комнату, а там пусто, понимаешь, Гордон, пусто...
- Да, я понимаю.
- Он постоянно спал с распахнутыми окнами, а его одеяло... Ты что-то
сказал, Гордон?
- Нет, мама, ничего.
- А одеяло он натягивал на себя до самого подбородка, - закончила она
фразу и, повернувшись ко мне спиной, уставилась в окно. Меня охватила
дрожь.

31
Никто так ничего и не узнал.
То есть тело Рея Брауэра было, конечно, найдено, но ни мы, ни шайка
"Туза" Меррила никакого к этому отношения уже не имели. Хотя, быть может,
анонимный звонок в полицию, в результате которого труп был обнаружен, и
имел прямое отношение к "Тузу", по-видимому, решившему, что так будет
безопаснее для всех. В любом случае, родители наши остались в неведении
относительно того, где мы были и что поделывали в выходные накануне Дня
труда.
Как Крис и предполагал, папаша его еще не вышел из глубокого запоя, а
мать, по своему обыкновению, отправилась на это время в Льюистон к сестре,
оставив младших на попечении "Глазного Яблока". Тот день и ночь ошивался с
"Тузом" и его бандой, таким образом девятилетний Шелдон, пятилетняя Эмери
и двухлетняя Дебора оказались предоставленными самим себе.
Матушка Тедди забеспокоилась на вторую ночь и позвонила матери Верна,
которая ее успокоила, сообщив, что накануне ночью видела свет в палатке,
разбитой у них в поле. Мамаша Тедди, поостыв, выразила надежду, что мы
там, не дай Бог, не курим, на что ее собеседница заявила что ни Верн, ни
Билли табаком не балуются, как и, по ее мнению, друзья их.
Что же касается моего старика, он, разумеется, задал мне несколько
вопросов, на которые получил весьма уклончивые ответы, однако, по всей
видимости, они его удовлетворили. Пообещав, что как-нибудь сходит со мной
на рыбалку, он закончил разговор и более к нему не возвращался. Быть
может, кое-что и всплыло бы, если бы наши предки собрались вместе по
горячим следам, в течение недели-другой, но этого не произошло. В
общем-то, им всем было наплевать.
Майло Прессман счел за благо держать язык за зубами; очевидно,
тщательно все взвесив, он пришел к выводу, что показания нескольких
человек, пускай и несовершеннолетних, о том, как он натравил на меня пса,
не сулят ему ничего хорошего.
Таким образом, история эта не стала достоянием публики, однако она
имела продолжение.

32
Однажды, уже в конце месяца, я возвращался домой из школы, как вдруг
черный "форд" модели 1952 года, обогнав меня, притормозил у тротуара.
Тачка эта была с массой прибамбасов: перламутрово-белые колпаки на
колесах, высокие хромированные бамперы, искусственная роза на антенне, а
на багажнике красовалась нарисованная карта. Была она весьма необычной:
сверху одноглазый валет, в нижней половине хохочущий бесенок, а еще пониже
- надпись готическим шрифтом: БЕШЕНЫЙ КОЗЫРЬ.
Дверцы машины распахнулись, и оттуда показались старые знакомые -
"Туз" Меррил и "Волосан" Бракович.
- Так ты говоришь, дешевка? - ухмыльнулся Меррил. - Говоришь, моя
матушка это обожает?
- Ну, малыш, считай, что ты покойник, - присовокупил "Волосан".
Уронив сумку с учебниками, я со всех ног бросился назад, к
перекрестку, однако почти тут же получил сильнейший удар в затылок и
запахал косом по асфальту. В глазах у меня вспыхнули не искры, а настоящий
фейерверк. Когда они подняли меня за шиворот, я уже ревел вовсю, но не от
боли в разбитых в кровь локтях и коленях, даже не от страха, что они
действительно сделают из меня отбивную. Крис был абсолютно прав: самые
горькие слезы - это слезы отчаяния, бессильной ярости.
Я, словно обезумев, стал вырываться, и это мне почти уже удалось,
когда "Волосан" двинул мне колоном в пах. Боль была такая, что сознание у
меня помутилось и, перестав что-либо соображать, я заорал, нет, скорее
завизжал, как поросенок под ножом мясника.
"Туз" с каким-то сладострастием, широко размахнувшись дважды саданул
меня по физиономии. Первый удар отключил мой левый глаз (открылся он лишь
спустя четыре дня), вторым он мне сломал нос. Звук при этом был такой, как
будто кто-то разгрыз грецкий орех. Тут-то и появилась старуха Чалмерс с
сумками в изуродованных артритом руках и с неизменной гаванской сигарой в
уголке рта (старуха была довольно колоритной личностью). На секунду
остолбенев от представшей перед ней картины, она заверещала:
- Эй, что вы с ним сделали, подонки? Полиция! Поли-и-иция!!!
- Не дай тебе Бог, гаденыш, встретиться со мной еще раз, - прошипел
"Туз" с своей ухмылочкой и нехотя Отпустил меня.
Согнувшись пополам, я корчился на асфальте, не сомневаясь в том, что
вот-вот отдам концы. Слезы катились из глаз, но все же я разглядел, как
"Волосан" занес ногу в армейском ботинке, чтобы ударить напоследок.
Мгновенно во мне снова вспыхнула ярость. Забыв про боль, я ухватил его
обеими руками за ногу и впился зубами в джинсы с такой силой, что челюсти
хрустнули. Вопль его заглушил мой собственный, он запрыгал на одной ноге,
и в ту же секунду каблук "Туза" опустился на мою левую ладонь, ломая
пальцы. Опять раздался хруст разгрызаемого ореха... "Туз" - руки в
карманах - неторопливо двинулся к "форду", за ним запрыгал "Волосан",
поминутно оборачиваясь и выплевывая грязные ругательства в мой адрес.
Обессиленный, весь в слезах, я кое-как присел на тротуаре. Тетушка Чалмерс
доковыляла до меня и, наклонившись, поинтересовалась, нужен ли мне врач.
Стараясь сдержать поток слез, я ответил, что не нужен. Тогда она
запричитала:
- Звери, надо же, какие звери! Я видела, как он тебе врезал
напоследок... Бедный мой мальчик, у тебя рука распухла, и все лицо в
крови...
Она привела меня к себе домой, дала мокрое полотенце - вытереть кровь
с коса, который к тому времени стал напоминать громадных размеров сливу,
угостила здоровенной чашкой пахнувшего лекарством кофе, который, надо
сказать, меня здорово успокоил, и при этом не переставала причитать и
настаивать на вызове врача, от чего я наотрез отказался. Наконец она
сдалась, и я отправился домой. Двигался я крайне медленно: в паху все
распухло, и каждый шаг давался с огромным трудом.
При одном взгляде на меня у отца с матерью волосы встали дыбом. По
правде говоря, меня страшно удивило, что они вообще что-либо заметили...
Тут же начались расспросы: кто это сделал? Смогу ли я опознать негодяев?
(Последний вопрос задал, разумеется, отец, не пропускавший ни одной серии
"Обнаженного города" и "Неприкасаемых"). Я заявил, что знать их не знаю и
опознать вряд ли смогу, добавив, что я смертельно устал и хотел бы
прилечь. Думаю, что у меня был шок, а тут еще подействовал кофе тетушки
Чалмерс, очевидно, более чем наполовину разбавленный крепчайшим бренди. В
общем, я сказал, что они, скорее всего, иногородние, может, из Льюистона
или Обурна.
Родители все же отвезли меня к доктору Кларксону (он, кстати, до сих
пор жив, хотя уже тогда бью настолько стар, что почти не вставал с
кресла-качалки). Доктор выправил мне кости носа и пальцев, дал матери
рецепт на болеутоляющее, затем под каким-то предлогом выпроводил их из
смотровой комнаты, после чего, нагнув голову, словно боксер на ринге,
принялся меня допрашивать:
- Гордон, кто это сделал?
- Не знаю, доктор Клар...
- Врешь.
- Ей-Богу, сэр, не вру. Я действительно не знаю.
Лицо его медленно наливалось кровью.
- С какой стати ты выгораживаешь этих кретинов? Воображаешь, что они
тебе за это скажут спасибо? Как бы не так - они лишь посмеются и назовут
тебя полным идиотом, а выбрав подходящий момент, добавят еще.
- Честное слово, я их не знаю.
Ответ мой страшно разозлил его, но что он мог поделать? Только
покачать седой как лунь головой и, что-то бормоча по поводу малолетних
преступников, отправить меня к родителям.
Мне было абсолютно все равно, что скажут "Туз" и "Волосан" и назовут
ли они меня идиотом, я думал в тот момент только о Крисе. "Глазное Яблоко"
сломал ему руку в двух местах и так ему изукрасил физиономию, что она
напоминала солнце на закате. В предплечье ему пришлось вставить стальной
стержень, чтобы кость срослась. Криса отыскала миссис Макджинн, изо рта и
из ушей у него лилась кровь. Когда она привела его к врачу и Крис слегка
очухался, то заявил, что в темноте свалился с лестницы, ведущей в погреб.
- Да, очень похоже, - сказал на это врач, качая головой точно так же,
как доктор Кларксон качал в моем случае, и тут же позвонил констеблю
Баннерману.
Пока он это делал, Крис осторожно спустился с лестницы, придерживая
сломанную руку на перевязи, и позвонил из автомата на улице миссис
Макджинн (первый раз в жизни он звонил в "коллект" и, как позднее мне
рассказывал, до смерти боялся, что соседка откажется ответить на звонок,
платить за который предстояло ей, однако она ответила).
- Крис, с тобой все в порядке? - спросила она.
- Да, благодарю вас.
- Извини, что я не смогла добыть с тобою, Крис, но у меня пироги...
- Ничего, миссис Макджинн, все нормально. У меня к вам просьба.
Видите "бьюик" у нас во дворе?
"Бьюик" десятилетней давности принадлежал матери Криса. Когда у него
перегревался мотор, а случалось это сплошь и рядом, от него на всю округу
воняло горелым машинным маслом.
- Вижу, - осторожно ответила миссис Макджинн. Все это ей до
чрезвычайности не нравилось - с Чамберсами, как известно, никакого дела
лучше не иметь.
- Вы не могли бы попросить маму - а раз "бьюик" во дворе, значит, она
дома - спуститься в погреб и вынуть лампочку на лестнице?
- Крис, я же сказала - у меня пироги...
- Я очень вас прошу, - неумолимо продолжал Крис, - сделать это сейчас
же. Скажите ей, что иначе мой братец сядет за решетку.
Последовала продолжительная пауза и, наконец, миссис Макджинн
сдалась. Лишних вопросов задавать она не стала: меньше знаешь, спокойней
спишь. Констебль Баннерман незамедлительно посетил Чамберсов, но в итоге
для Ричи Чамберса все кончилось благополучно.
Верн с Тедди также получили свое, хотя и в меньшей степени, нежели мы
с Крисом. Дома Верна уже поджидал Билли с кочергой, но только после
четвертого или пятого удара Верн отключился окончательно. Билли,
напуганный, что убил брата, тут же прекратил избиение, однако Верн
очухался довольно быстро. Тедди они поймали втроем в один не очень-то
прекрасный для него вечер, когда он шел домой с "нашего" пустыря. Ему
набили морду и расколотили очки, причем он попытался дать сдачи, но кто же
станет драться со слепым?
В школе мы были неразлучны, словно единственные из целой дивизии
бойцы, которым удалось вырваться из окружения. Никто из одноклассников
толком ничего не знал, однако ходили упорные слухи, что мы не только не
побоялись сцепиться со старшими ребятами, но и довольно лихо им утерли
нос. На этот счет из уст в уста передавались дичайшие истории - одна
неправдоподобней другой.
Со временем, когда кровоподтеки сошли и раны зажили, Верн с Тедди
отошли от нас и сформировали собственную команду из сопляков и салажат,
которые боготворили их и которыми они помыкали как хотели, словно
эсэсовские надсмотрщики в концлагере. Штаб-квартирой у них осталась все та
же хибара на пустыре.
Мы с Крисом появлялись там все реже и реже, и какое-то время спустя
перестали вовсе. Как-то, весной 1961 года, я забрел туда от нечего делать,
- вонь там стояла, как на скотном дворе, - и больше, насколько мне
помнится, я уже туда не заглядывал. Мало-помалу Тедди и Верн стали для
меня практически чужими: при встрече мы, разумеется, здоровались, но не
более того. Такое случается сплошь и рядом: друзья приходят и уходят, а
жизнь продолжается... Иногда я вспоминаю тот сон и две фигуры под водой,
старающиеся утопить третьего. Может, оно и к лучшему, что так все
кончилось. Кто-то тонет, кто-то выплывает, а жизнь идет своим чередом.
Справедливо это или нет, но это так.

33
Верн Тессио погиб в 1966 году во время пожара в Льюистоне, когда
огонь уничтожил многоквартирный дом из тех, что в Бруклине или Бронксе
называют трущобами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19