Навряд ли он скажет патрульному о прочих солдатах, даже когда успокоится — скорее, он попросту ничего про них не знает! Без Теала нам не проникнуть в кабинет Корпорации. Может, довольно черпать воду из сухих колодцев?
Стук в дверь принес Осгуда, доложившего, что Филдса ждут в буфете еще двое работников-ветеранов. Ранее старший клерк сообщил издателю имена всех отставных военных, что служили в «Тикнор и Филдс». Их было двенадцать: Хит, Миллер, Уилсон, Коллинс, Холден, Сильвестер, Рэпп, Ван Доррен, Дрэйтон, Флэгг, Кинг и Келлар. Изгнанный Сэмюэл Тикнор также был призван, но, покрасовавшись две недели в мундире, уплатил подмандатные три сотни и тем купил себе замену.
Предсказуемо, подумал Лоуэлл, затем сказал:
— Филдс, дайте мне адрес Теала, я пойду его искать. Все равно более нечем заняться, пока не возвратится Рей. Холмс, хотите со мной?
Филдс велел Осгуду оставаться в помещении для клерков на случай, ежели он вдруг понадобится. С усталым вздохом помощник повалился в мягкое кресло. Дабы чем-то себя занять, он снял с ближайшей полки книгу Гарриет Бичер Стоу, но, когда открыл, из-под обложки, специально подписанной Стоу для Филдса, посыпались обрывки бумаги величиной со снежинку. Полистав книгу, Осгуд убедился, что подобным образом осквернены и прочие страницы.
— Как занятно! — проговорил он.
В конюшне Лоуэлл и Холмс обнаружили к своему ужасу, что одна кобыла Филдса корчится на земле и не может встать. Ее соратница глядела с тоской и лягалась на всякого, кто смел приблизиться. Лошадиный мып парализовал публичный транспорт, так что пришлось поэтам через весь город тащиться пешком.
Тщательно выведенный адрес в рабочей карточке Теала указывал на скромный домик в южной части Бостона.
— Миссис Теал? — В дверях появилась изнуренная женщина, и Лоуэлл приподнял шляпу. — Я мистер Лоуэлл. И позвольте также представить вам доктора Холмса.
— Миссис Гальвин, — отвечала женщина, сложив на груди руки.
Лоуэлл опять сверил номер дома с цифрами на бумаге.
— Нет ли у вас жильца по имени Теал? Она смотрела на него смурными глазами.
— Я Гарриет Гальвин, — повторила женщина с расстановкой, точно говорила с детьми либо слабоумными. — Мы живем в этом доме с мужем, и у нас нет жильцов. Я никогда не слыхала о мистере Теале, сэр.
— А вы давно здесь живете? — спросил доктор Холмс.
— Уже пять лет.
— Опять старый колодец, — пробормотал Лоуэлл.
— Мадам, — попросил Холмс. — Нельзя ли нам войти на минутку, дабы мы могли сориентироваться?
Она провела их в дом, и внимание Лоуэлла незамедлительно привлек висевший на стене ферротипический портрет.
— А нельзя ли побеспокоить вас насчет стакана воды, моя дорогая? — попросил Лоуэлл.
Едва она вышла, как он метнулся к взятому в рамку портрету солдата в новеньком обмундировании — явственно большем на размер, чем требовалось.
— Дщерь Феба! Это он, Уэнделл! Не сойти мне с этого места, Дан Теал!
Это был он.
— Теал служил в армии? — спросил Холмс.
— Его имени нет в Осгудовском списке солдат, каковых допрашивал Филдс!
— И вот почему. «Младший лейтенант Бенджамин Гальвин», — прочел Холмс выгравированное под портретом имя. — Теал — измышление. Быстро, пока она не воротилась. — Доктор заглянул в соседнюю комнатушку; она была набита военным снаряжением, аккуратно разложенным и выставленным напоказ, но один предмет тут же приковал Холмсов взор — на стене висела сабля. Ощущая в позвоночнике озноб, он позвал Лоуэлла. Поэт вошел, и по всему его телу пробежала дрожь.
Холмс отмахнулся от кружащейся мошки, которая, впрочем, тут же прилетела обратно.
— Да оставьте вы эту муху! — Лоуэлл раздавил ее рукой. Холмс осторожно снял со стены оружие.
— В точности тот сорт клинка… Ими наделяли наших офицеров — в напоминание о более благородных видах сражений. У Уэнделла-младшего в точности такая, на банкете таскался с нею, будто с младенцем… Этот клинок мог рассечь Финеаса Дженнисона.
— Нет. Пятен не видно. — Лоуэлл с осторожностью приблизился к блестящему инструменту.
Холмс провел пальцем по стали.
— Невооруженным глазом не вдруг разглядишь. Следы подобной резни не смыть в несколько дней даже всеми водами Нептуна. — И тут его взгляд остановился на кровавом пятнышке, что осталось на стене от мошки.
Воротившись с двумя стаканами воды и увидав в руках доктора Холмса саблю, миссис Гальвин потребовала незамедлительно вернуть ее на место. Не обращая внимания на хозяйку, Холмс прошагал за дверь. Женщина принялась кричать, что они намеренно явились в ее дом и теперь похищают имущество, пригрозила вызвать полицию.
Протиснувшись, Лоуэлл застыл на месте. Холмс стоял на тротуаре, слушал краем уха возмущенные крики хозяйки и держал перед собой тяжелую саблю. К лезвию, точно железный опилок к магниту, прилепилась крошечная мушка. Не успел доктор моргнуть глазом, как появилась другая, следом еще две, а после — три, слипшимся комком. Через считаные мгновения целый мушиный рой жужжал и шебуршился над въевшейся в клинок кровью.
От такого зрелища Лоуэлл умолк на полуслове.
— Срочно посылайте за всеми! — вскричал Холмс.
Гарриет Гальвин перепугали их неистовые требования немедля разыскать мужа. Она впала в ступор и лишь молча глядела, как, сменяя друг друга и отчаянно жестикулируя, Лоуэлл и Холмс что-то ей разъясняют — точно два черпака в колодце, — пока стук в дверь не подвесил их на крючок. Дж. Т. Филдс назвал себя, однако Гарриет, не отрываясь, глядела на стройную фигуру с львиной гривою, замершую позади этого пухлого и чего-то от нее желавшего человека. В серебряном обрамлении небес в проеме двери не было ничего чище и прекраснее, чем его спокойствие. Женщина простерла трясущиеся руки, точно желая коснуться его бороды, и в самом деле, когда вслед за Филдсом поэт вошел в дом, ее пальцы перемешались с седыми локонами. Лонгфелло отступил на шаг. Она принялась умолять его войти.
Лоуэлл и Холмс переглянулись.
— Наверное, нас она еще не узнала, — шепнул Холмс. Лоуэлл согласился.
Она кинулась объяснять свое изумление: как читает стихи Лонгфелло ежевечерне перед сном; как декламировала вслух «Эванджелину», когда муж, воротившись с войны, не вставал с постели; и как нежный трепетный напев, легенда о верной, но несчастливой любви успокаивала его даже во сне — даже теперь порою успокаивает, грустно добавила женщина. Она знает наизусть «Псалм жизни», весь до последнего слова, и научила мужа, и когда его нет дома, эти стихи спасают ее от страха. Однако все объяснения были в действительности лишь вопросом.
— Отчего, мистер Лонгфелло… — молила она опять и опять, пока не разразилась тяжелыми рыданиями.
Лонгфелло мягко сказал:
— Миссис Гальвин, лишь вы и можете нам сейчас помочь, никто более. Нам необходимо найти вашего мужа.
— Эти люди желают ему зла, — отвечала она, имея в виду Лоуэлла и Холмса. — Я не понимаю. Отчего… Отчего, мистер Лонгфелло, как вообще вы можете знать Бенджамина?
— Боюсь, у нас нет времени на удовлетворительные объяснения, — сказал Лонгфелло.
Она впервые оторвала от поэта взгляд:
— Я не знаю, где он, и мне за то неловко. Он теперь редко бывает дома, а когда бывает, почти не говорит. Его нет по многу дней.
— Когда вы в последний раз его видали? — спросил Филдс.
— Он заскочил ненадолго, часа за три до вас. Филдс достал часы.
— Куда он ушел?
— Когда-то ему было до меня дело. Сейчас я для него разве что дух бесплотный.
— Миссис Гальвин, это вопрос… — начал Филдс. Опять стук в дверь. Она промокнула глаза платком и разгладила платье.
— Какой еще кредитор явился меня мучить? Женщина прошла в коридор, а гости, склонившись друг к другу, принялись лихорадочно шептаться. Лоуэлл сказал:
— Его нет более трех часов, вы слыхали! И на Углу также — всяко можно не сомневаться, что он натворит, ежели мы его не отыщем!
— Он способен быть где угодно в городе, Джейми! — возразил Холмс. — Все ж необходимо вернуться на Угол и дождаться Рэя. Что мы сделаем сами?
— Ну, хоть что-то! Лонгфелло! — воскликнул Лоуэлл.
— Лошадей — и тех нет… — пожаловался Филдс. Лоуэлл замер, услыхав нечто из коридора. Лонгфелло вгляделся ему в лицо.
— Лоуэлл?
— Лоуэлл, вы слушаете? — спросил Филдс. Поток слов прорвал дверное заграждение.
— Голос, — ошеломленно проговорил Лоуэлл. — Этот голос! Слушайте!
— Теал? — переспросил Филдс. — Она скажет, чтоб он бежал, Лоуэлл! Мы никогда его не поймаем!
Лоуэлл сорвался с места. Промчался по коридору к дверям, где его ждал усталый взгляд налитых кровью глаз. С победным кличем поэт набросился на жертву.
XVIII
Заключив человека в объятия, Лоуэлл поволок его в дом.
— Вот он! — орал поэт. — Вот он!
— Что вы делаете? — верещал Пьетро Баки.
— Баки! Что вы здесь делаете? — воскликнул Лонгфелло.
— Как вы меня здесь нашли? Прикажите своему псу убрать руки, синьор Лонгфелло, не то я начну выяснять, чего этот тип стоит! — рычал Баки, пихаясь локтями и выкручиваясь из железных объятий.
— Лоуэлл, — попросил Лонгфелло. — Давайте поговорим с сеньором Баки наедине.
Они препроводили его в другую комнату, и Лоуэлл потребовал, чтоб Баки выкладывал, что ему здесь нужно.
— От вас ничего, — отвечал итальянец. — Я пришел говорить с женщиной.
— Прошу вас, синьор Баки. — Лонгфелло покачал головой. — Доктору Холмсу и мистеру Филдсу необходимо кое о чем ее расспросить.
Лоуэлл не унимался:
— Что за дела у вас с Теалом? Где он? И не корчите из себя мелкого беса. Вы как тот фальшивый шиллинг — вечно там, где ковы.
Баки состроил кислую мину:
— Какой еще Теал? И кто вам дал право обращаться со мной подобным образом?
— Ежели он сию минуту не ответит, я сволоку его прямиком в полицию — пускай знают! — не выдержал Лоуэлл. — Говорил я вам, Лонгфелло, он водит нас за нос!
— Ха! Зовите полицию, чего ж вы ждете! — воскликнул Баки. — Пускай вытрясают для меня деньги! Вы хотели знать, что мне здесь надо? Я пришел получить с этой нищей тряпки мои же собственные деньги. — Кадык на его шее дернулся, точно со стыда за такое намерение. — Как вы могли догадаться, я несколько утомился от подобного учительства.
— Учительства? Вы давали ей уроки? Итальянского? — переспросил Лоуэлл.
— Не ей, а мужу, — отвечал Баки. — Три урока, с месяц назад — даром, как он, по-видимому, счел.
— Но вы же уплыли в Италию! — проговорил Лоуэлл. Баки с сожалением рассмеялся:
— Ежели бы так, синьоры! Ближе всего я был к Италии, когда встречался с моим братом Джузеппе. Боюсь, противоположная, так сказать, сторона не допустит моего возвращения, по меньшей мере, весьма долго.
— С вашим братом? Что за наглая ложь? — вскричал Лоуэлл. — Вы в дикой спешке вскочили в лодку, дабы успеть на пароход! И волокли с собой полный ранец фальшивых денег — мы все видели!
— Нет, вы только посмотрите! — возмутился Баки. — Откуда вам известно, где я в тот день был?
— Отвечайте!
Баки наставил на Лоуэлла указующий перст, однако промахнулся, и сразу стало очевидно, что итальянец нездоров и, скорее всего, пьян.
К горлу его подступала тошнотная волна. Баки совладал с нею, отправил обратно в желудок, после чего рыгнул, прикрыв рот ладонью. Когда итальянец вновь обрел дар речи, дыхание его было зловонным, однако он держал себя в руках.
— Да, я успел на пароход. Но никаких денег у меня не было — ни фальшивых, ни настоящих. Я не отказался бы, рго- fessore, ежели б Юпитер сбросил мне на голову мешок золота. В тот день я передавал рукопись моему брату, Джузеппе Баки, ибо он взялся сопроводить ее в Италию.
— Рукопись? — переспросил Лонгфелло.
— Перевод на английский Дантова « Inferno», ежели вам столь необходимо знать. Я слыхал о вашей работе, синьор Лонгфелло, о вашем драгоценном Дантовом клубе — и как же я смеялся! В этих ваших Афинах для янки только и разговоров про то, как бы сочинить для себя собственный голос. Ныне всем сделалось желательно, чтоб деревенщина взбунтовались против британского засилья в своих библиотеках. Но приходило ли вам на ум, что я, Пьетро Баки, также могу привнести что-либо в вашу работу? Как сын Италии, как человек, взращенный в ее истории, в ее расколах и борьбе с тяжелой пятой церкви — что вообще может сравниться с моей любовью к свободе, по которой столь тосковал Данте? — Баки перевел дух. — Куда там. Вы не позвали меня в Крейги-Хаус. Неужто тому виной злобные наветы о моем пьянстве? Немилость Колледжа? Где ваша хваленая американская свобода? Вы с радостью отсылаете нас прочь — на фабрики, на войны и в забвение. Вы лишь глядите, как попирается наша культура, заглушается наш язык, и ваша одежда становится нашей. А после с улыбкой крадете с полок нашу литературу. Пираты. Проклятые литературные пираты, вот кто вы все.
— Мы проникли в сердце Данте глубже, нежели вам представляется, — отвечал Лоуэлл. — Это ваши люди, ваша страна сделали его изгнанником, позвольте вам напомнить!
Махнув Лоуэллу, чтобы тот помолчал, Лонгфелло сказал:
— Синьор Баки, мы видели вас в гавани. Умоляю, объяснитесь. Для чего вы послали ваш перевод в Италию?
— Мне сказали, что на заключительных Дантовых празднествах сего года Флоренция намерена присудить награду вашей версии « Inferno», однако работа не закончена, и есть опасность не поспеть к сроку. Я столько лет переводил Данте — бросал и вновь принимался, когда в одиночестве, а когда при содействии синьора Лонцы, ежели он был не совсем плох. Как и я, мой друг полагал, что, ежели Данте на английском зазвучит для нас не менее живо, чем на итальянском, мы совместно с поэтом расцветем в Америке. Я никогда не помышлял о публикации. Но с той поры, как бедный Лонца погиб от рук чужих людей, мог думать лишь об одном: наша работа должна жить. С условием, что я сам решу, как напечатать перевод, брат согласился доставить его знакомому римскому переплетчику, а после лично снести в Комитет и разъяснить наши обстоятельства. Что ж, я отыскал печатника игральных брошюр, и, как сие принято в Бостоне, отдал ему перевод за неделю с чем-то до того дня, как Джузеппе отправлялся в Италию — взял проходимец недорого. Известно ли вам, что сей обалдуй тянул до последней минуты и, очевидно, не исполнил бы работу вовсе, ежели б не нужда в моих пусть даже столь ничтожных монетах? У мошенника случились неприятности из-за фальшивых денег, которые он сбывал в местные игорные дома; ежели я верно понял, он принужден был спешно запирать двери и уносить ноги… Ну а на пирсе оставалось лишь молить нечистого на руку Харона, дабы тот усадил меня на баркас «Анонимо». Я передал рукопись на пароход и воротился на берег. И все впустую, можете радоваться. Комитет «в данный момент не заинтересован в дополнительных вложениях в наше празднество». — Баки ухмыльнулся собственному провалу.
— Так вот почему председатель Комитета прислал вам Дантов прах! — Лоуэлл обернулся к Лонгфелло. — Дабы заверить, что место американского представительства остается на празднествах за вами!
Поразмышляв мгновение, Лонгфелло сказал:
— Трудность Дантова текста столь велика, что интересующиеся читатели будут только рады, ежели им достанутся два либо три переложения, мой дорогой синьор.
Баки чуть смягчился:
— Поймите. Я всегда дорожил тем доверием, что вы оказали мне, приняв на работу в Колледж, я ни разу не усомнился в ценности вашей поэзии. Ежели я и совершал что постыдное, то лишь оттого, что в моем положении… — Он вдруг умолк. Через миг продолжил: — Изгнание не оставило мне ничего, помимо слабой надежды. Я полагал, вдруг возможно — лишь возможно, — что мой перевод откроет Данте путь в Новый Свет. Что же они теперь обо мне думают там, в Италии!
— Вы, — вдруг набросился на него Лоуэлл. — Это вы нацарапали на окне Лонгфелло угрозу, дабы мы устрашились и оставили перевод!
Баки передернулся, однако притворился, будто не понял. Достав из-под полы черную бутылку, он плотно прижал ее ко рту, точно его горло было воронкой, соединенной с чем-то отсюда весьма далеким. Допив, Баки затрясся.
— Не сочтите меня пьяницей, professori. Я не беру в рот лишнего, разве только в хорошей компании. Беда, ежели человек один — чем ему занять себя в столь гнусную новоанглийскую зиму? — Баки потемнел лицом. — Ну вот. Вы все уяснили? Желаете и далее докучать мне моими неудачами?
— Синьор, — сказал Лонгфелло. — Нам необходимо знать, чему вы обучали мистера Гальвина. Он теперь говорит и читает по-итальянски?
Откинув назад голову, Баки расхохотался:
— Крайне мало, ежели вам угодно! Этот олух не прочтет и по-английски, когда рядом не будет стоять сам Ноа Вебстер! Вечно в этой своей синей военной рванине с золотыми пуговицами. Данте ему подавай, Данте и Данте. Даже на ум не пришло, что хорошо бы сперва язык выучить. Che stranezza! 2
— Вы показывали ему свой перевод? — спросил Лонгфелло.
Баки покачал головой:
— Все мои надежды состояли в том, чтоб удержать предприятие в полном секрете. Нам с вами доподлинно известно, как привечает ваш мистер Филдс всех решившихся составить конкуренцию его авторам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Стук в дверь принес Осгуда, доложившего, что Филдса ждут в буфете еще двое работников-ветеранов. Ранее старший клерк сообщил издателю имена всех отставных военных, что служили в «Тикнор и Филдс». Их было двенадцать: Хит, Миллер, Уилсон, Коллинс, Холден, Сильвестер, Рэпп, Ван Доррен, Дрэйтон, Флэгг, Кинг и Келлар. Изгнанный Сэмюэл Тикнор также был призван, но, покрасовавшись две недели в мундире, уплатил подмандатные три сотни и тем купил себе замену.
Предсказуемо, подумал Лоуэлл, затем сказал:
— Филдс, дайте мне адрес Теала, я пойду его искать. Все равно более нечем заняться, пока не возвратится Рей. Холмс, хотите со мной?
Филдс велел Осгуду оставаться в помещении для клерков на случай, ежели он вдруг понадобится. С усталым вздохом помощник повалился в мягкое кресло. Дабы чем-то себя занять, он снял с ближайшей полки книгу Гарриет Бичер Стоу, но, когда открыл, из-под обложки, специально подписанной Стоу для Филдса, посыпались обрывки бумаги величиной со снежинку. Полистав книгу, Осгуд убедился, что подобным образом осквернены и прочие страницы.
— Как занятно! — проговорил он.
В конюшне Лоуэлл и Холмс обнаружили к своему ужасу, что одна кобыла Филдса корчится на земле и не может встать. Ее соратница глядела с тоской и лягалась на всякого, кто смел приблизиться. Лошадиный мып парализовал публичный транспорт, так что пришлось поэтам через весь город тащиться пешком.
Тщательно выведенный адрес в рабочей карточке Теала указывал на скромный домик в южной части Бостона.
— Миссис Теал? — В дверях появилась изнуренная женщина, и Лоуэлл приподнял шляпу. — Я мистер Лоуэлл. И позвольте также представить вам доктора Холмса.
— Миссис Гальвин, — отвечала женщина, сложив на груди руки.
Лоуэлл опять сверил номер дома с цифрами на бумаге.
— Нет ли у вас жильца по имени Теал? Она смотрела на него смурными глазами.
— Я Гарриет Гальвин, — повторила женщина с расстановкой, точно говорила с детьми либо слабоумными. — Мы живем в этом доме с мужем, и у нас нет жильцов. Я никогда не слыхала о мистере Теале, сэр.
— А вы давно здесь живете? — спросил доктор Холмс.
— Уже пять лет.
— Опять старый колодец, — пробормотал Лоуэлл.
— Мадам, — попросил Холмс. — Нельзя ли нам войти на минутку, дабы мы могли сориентироваться?
Она провела их в дом, и внимание Лоуэлла незамедлительно привлек висевший на стене ферротипический портрет.
— А нельзя ли побеспокоить вас насчет стакана воды, моя дорогая? — попросил Лоуэлл.
Едва она вышла, как он метнулся к взятому в рамку портрету солдата в новеньком обмундировании — явственно большем на размер, чем требовалось.
— Дщерь Феба! Это он, Уэнделл! Не сойти мне с этого места, Дан Теал!
Это был он.
— Теал служил в армии? — спросил Холмс.
— Его имени нет в Осгудовском списке солдат, каковых допрашивал Филдс!
— И вот почему. «Младший лейтенант Бенджамин Гальвин», — прочел Холмс выгравированное под портретом имя. — Теал — измышление. Быстро, пока она не воротилась. — Доктор заглянул в соседнюю комнатушку; она была набита военным снаряжением, аккуратно разложенным и выставленным напоказ, но один предмет тут же приковал Холмсов взор — на стене висела сабля. Ощущая в позвоночнике озноб, он позвал Лоуэлла. Поэт вошел, и по всему его телу пробежала дрожь.
Холмс отмахнулся от кружащейся мошки, которая, впрочем, тут же прилетела обратно.
— Да оставьте вы эту муху! — Лоуэлл раздавил ее рукой. Холмс осторожно снял со стены оружие.
— В точности тот сорт клинка… Ими наделяли наших офицеров — в напоминание о более благородных видах сражений. У Уэнделла-младшего в точности такая, на банкете таскался с нею, будто с младенцем… Этот клинок мог рассечь Финеаса Дженнисона.
— Нет. Пятен не видно. — Лоуэлл с осторожностью приблизился к блестящему инструменту.
Холмс провел пальцем по стали.
— Невооруженным глазом не вдруг разглядишь. Следы подобной резни не смыть в несколько дней даже всеми водами Нептуна. — И тут его взгляд остановился на кровавом пятнышке, что осталось на стене от мошки.
Воротившись с двумя стаканами воды и увидав в руках доктора Холмса саблю, миссис Гальвин потребовала незамедлительно вернуть ее на место. Не обращая внимания на хозяйку, Холмс прошагал за дверь. Женщина принялась кричать, что они намеренно явились в ее дом и теперь похищают имущество, пригрозила вызвать полицию.
Протиснувшись, Лоуэлл застыл на месте. Холмс стоял на тротуаре, слушал краем уха возмущенные крики хозяйки и держал перед собой тяжелую саблю. К лезвию, точно железный опилок к магниту, прилепилась крошечная мушка. Не успел доктор моргнуть глазом, как появилась другая, следом еще две, а после — три, слипшимся комком. Через считаные мгновения целый мушиный рой жужжал и шебуршился над въевшейся в клинок кровью.
От такого зрелища Лоуэлл умолк на полуслове.
— Срочно посылайте за всеми! — вскричал Холмс.
Гарриет Гальвин перепугали их неистовые требования немедля разыскать мужа. Она впала в ступор и лишь молча глядела, как, сменяя друг друга и отчаянно жестикулируя, Лоуэлл и Холмс что-то ей разъясняют — точно два черпака в колодце, — пока стук в дверь не подвесил их на крючок. Дж. Т. Филдс назвал себя, однако Гарриет, не отрываясь, глядела на стройную фигуру с львиной гривою, замершую позади этого пухлого и чего-то от нее желавшего человека. В серебряном обрамлении небес в проеме двери не было ничего чище и прекраснее, чем его спокойствие. Женщина простерла трясущиеся руки, точно желая коснуться его бороды, и в самом деле, когда вслед за Филдсом поэт вошел в дом, ее пальцы перемешались с седыми локонами. Лонгфелло отступил на шаг. Она принялась умолять его войти.
Лоуэлл и Холмс переглянулись.
— Наверное, нас она еще не узнала, — шепнул Холмс. Лоуэлл согласился.
Она кинулась объяснять свое изумление: как читает стихи Лонгфелло ежевечерне перед сном; как декламировала вслух «Эванджелину», когда муж, воротившись с войны, не вставал с постели; и как нежный трепетный напев, легенда о верной, но несчастливой любви успокаивала его даже во сне — даже теперь порою успокаивает, грустно добавила женщина. Она знает наизусть «Псалм жизни», весь до последнего слова, и научила мужа, и когда его нет дома, эти стихи спасают ее от страха. Однако все объяснения были в действительности лишь вопросом.
— Отчего, мистер Лонгфелло… — молила она опять и опять, пока не разразилась тяжелыми рыданиями.
Лонгфелло мягко сказал:
— Миссис Гальвин, лишь вы и можете нам сейчас помочь, никто более. Нам необходимо найти вашего мужа.
— Эти люди желают ему зла, — отвечала она, имея в виду Лоуэлла и Холмса. — Я не понимаю. Отчего… Отчего, мистер Лонгфелло, как вообще вы можете знать Бенджамина?
— Боюсь, у нас нет времени на удовлетворительные объяснения, — сказал Лонгфелло.
Она впервые оторвала от поэта взгляд:
— Я не знаю, где он, и мне за то неловко. Он теперь редко бывает дома, а когда бывает, почти не говорит. Его нет по многу дней.
— Когда вы в последний раз его видали? — спросил Филдс.
— Он заскочил ненадолго, часа за три до вас. Филдс достал часы.
— Куда он ушел?
— Когда-то ему было до меня дело. Сейчас я для него разве что дух бесплотный.
— Миссис Гальвин, это вопрос… — начал Филдс. Опять стук в дверь. Она промокнула глаза платком и разгладила платье.
— Какой еще кредитор явился меня мучить? Женщина прошла в коридор, а гости, склонившись друг к другу, принялись лихорадочно шептаться. Лоуэлл сказал:
— Его нет более трех часов, вы слыхали! И на Углу также — всяко можно не сомневаться, что он натворит, ежели мы его не отыщем!
— Он способен быть где угодно в городе, Джейми! — возразил Холмс. — Все ж необходимо вернуться на Угол и дождаться Рэя. Что мы сделаем сами?
— Ну, хоть что-то! Лонгфелло! — воскликнул Лоуэлл.
— Лошадей — и тех нет… — пожаловался Филдс. Лоуэлл замер, услыхав нечто из коридора. Лонгфелло вгляделся ему в лицо.
— Лоуэлл?
— Лоуэлл, вы слушаете? — спросил Филдс. Поток слов прорвал дверное заграждение.
— Голос, — ошеломленно проговорил Лоуэлл. — Этот голос! Слушайте!
— Теал? — переспросил Филдс. — Она скажет, чтоб он бежал, Лоуэлл! Мы никогда его не поймаем!
Лоуэлл сорвался с места. Промчался по коридору к дверям, где его ждал усталый взгляд налитых кровью глаз. С победным кличем поэт набросился на жертву.
XVIII
Заключив человека в объятия, Лоуэлл поволок его в дом.
— Вот он! — орал поэт. — Вот он!
— Что вы делаете? — верещал Пьетро Баки.
— Баки! Что вы здесь делаете? — воскликнул Лонгфелло.
— Как вы меня здесь нашли? Прикажите своему псу убрать руки, синьор Лонгфелло, не то я начну выяснять, чего этот тип стоит! — рычал Баки, пихаясь локтями и выкручиваясь из железных объятий.
— Лоуэлл, — попросил Лонгфелло. — Давайте поговорим с сеньором Баки наедине.
Они препроводили его в другую комнату, и Лоуэлл потребовал, чтоб Баки выкладывал, что ему здесь нужно.
— От вас ничего, — отвечал итальянец. — Я пришел говорить с женщиной.
— Прошу вас, синьор Баки. — Лонгфелло покачал головой. — Доктору Холмсу и мистеру Филдсу необходимо кое о чем ее расспросить.
Лоуэлл не унимался:
— Что за дела у вас с Теалом? Где он? И не корчите из себя мелкого беса. Вы как тот фальшивый шиллинг — вечно там, где ковы.
Баки состроил кислую мину:
— Какой еще Теал? И кто вам дал право обращаться со мной подобным образом?
— Ежели он сию минуту не ответит, я сволоку его прямиком в полицию — пускай знают! — не выдержал Лоуэлл. — Говорил я вам, Лонгфелло, он водит нас за нос!
— Ха! Зовите полицию, чего ж вы ждете! — воскликнул Баки. — Пускай вытрясают для меня деньги! Вы хотели знать, что мне здесь надо? Я пришел получить с этой нищей тряпки мои же собственные деньги. — Кадык на его шее дернулся, точно со стыда за такое намерение. — Как вы могли догадаться, я несколько утомился от подобного учительства.
— Учительства? Вы давали ей уроки? Итальянского? — переспросил Лоуэлл.
— Не ей, а мужу, — отвечал Баки. — Три урока, с месяц назад — даром, как он, по-видимому, счел.
— Но вы же уплыли в Италию! — проговорил Лоуэлл. Баки с сожалением рассмеялся:
— Ежели бы так, синьоры! Ближе всего я был к Италии, когда встречался с моим братом Джузеппе. Боюсь, противоположная, так сказать, сторона не допустит моего возвращения, по меньшей мере, весьма долго.
— С вашим братом? Что за наглая ложь? — вскричал Лоуэлл. — Вы в дикой спешке вскочили в лодку, дабы успеть на пароход! И волокли с собой полный ранец фальшивых денег — мы все видели!
— Нет, вы только посмотрите! — возмутился Баки. — Откуда вам известно, где я в тот день был?
— Отвечайте!
Баки наставил на Лоуэлла указующий перст, однако промахнулся, и сразу стало очевидно, что итальянец нездоров и, скорее всего, пьян.
К горлу его подступала тошнотная волна. Баки совладал с нею, отправил обратно в желудок, после чего рыгнул, прикрыв рот ладонью. Когда итальянец вновь обрел дар речи, дыхание его было зловонным, однако он держал себя в руках.
— Да, я успел на пароход. Но никаких денег у меня не было — ни фальшивых, ни настоящих. Я не отказался бы, рго- fessore, ежели б Юпитер сбросил мне на голову мешок золота. В тот день я передавал рукопись моему брату, Джузеппе Баки, ибо он взялся сопроводить ее в Италию.
— Рукопись? — переспросил Лонгфелло.
— Перевод на английский Дантова « Inferno», ежели вам столь необходимо знать. Я слыхал о вашей работе, синьор Лонгфелло, о вашем драгоценном Дантовом клубе — и как же я смеялся! В этих ваших Афинах для янки только и разговоров про то, как бы сочинить для себя собственный голос. Ныне всем сделалось желательно, чтоб деревенщина взбунтовались против британского засилья в своих библиотеках. Но приходило ли вам на ум, что я, Пьетро Баки, также могу привнести что-либо в вашу работу? Как сын Италии, как человек, взращенный в ее истории, в ее расколах и борьбе с тяжелой пятой церкви — что вообще может сравниться с моей любовью к свободе, по которой столь тосковал Данте? — Баки перевел дух. — Куда там. Вы не позвали меня в Крейги-Хаус. Неужто тому виной злобные наветы о моем пьянстве? Немилость Колледжа? Где ваша хваленая американская свобода? Вы с радостью отсылаете нас прочь — на фабрики, на войны и в забвение. Вы лишь глядите, как попирается наша культура, заглушается наш язык, и ваша одежда становится нашей. А после с улыбкой крадете с полок нашу литературу. Пираты. Проклятые литературные пираты, вот кто вы все.
— Мы проникли в сердце Данте глубже, нежели вам представляется, — отвечал Лоуэлл. — Это ваши люди, ваша страна сделали его изгнанником, позвольте вам напомнить!
Махнув Лоуэллу, чтобы тот помолчал, Лонгфелло сказал:
— Синьор Баки, мы видели вас в гавани. Умоляю, объяснитесь. Для чего вы послали ваш перевод в Италию?
— Мне сказали, что на заключительных Дантовых празднествах сего года Флоренция намерена присудить награду вашей версии « Inferno», однако работа не закончена, и есть опасность не поспеть к сроку. Я столько лет переводил Данте — бросал и вновь принимался, когда в одиночестве, а когда при содействии синьора Лонцы, ежели он был не совсем плох. Как и я, мой друг полагал, что, ежели Данте на английском зазвучит для нас не менее живо, чем на итальянском, мы совместно с поэтом расцветем в Америке. Я никогда не помышлял о публикации. Но с той поры, как бедный Лонца погиб от рук чужих людей, мог думать лишь об одном: наша работа должна жить. С условием, что я сам решу, как напечатать перевод, брат согласился доставить его знакомому римскому переплетчику, а после лично снести в Комитет и разъяснить наши обстоятельства. Что ж, я отыскал печатника игральных брошюр, и, как сие принято в Бостоне, отдал ему перевод за неделю с чем-то до того дня, как Джузеппе отправлялся в Италию — взял проходимец недорого. Известно ли вам, что сей обалдуй тянул до последней минуты и, очевидно, не исполнил бы работу вовсе, ежели б не нужда в моих пусть даже столь ничтожных монетах? У мошенника случились неприятности из-за фальшивых денег, которые он сбывал в местные игорные дома; ежели я верно понял, он принужден был спешно запирать двери и уносить ноги… Ну а на пирсе оставалось лишь молить нечистого на руку Харона, дабы тот усадил меня на баркас «Анонимо». Я передал рукопись на пароход и воротился на берег. И все впустую, можете радоваться. Комитет «в данный момент не заинтересован в дополнительных вложениях в наше празднество». — Баки ухмыльнулся собственному провалу.
— Так вот почему председатель Комитета прислал вам Дантов прах! — Лоуэлл обернулся к Лонгфелло. — Дабы заверить, что место американского представительства остается на празднествах за вами!
Поразмышляв мгновение, Лонгфелло сказал:
— Трудность Дантова текста столь велика, что интересующиеся читатели будут только рады, ежели им достанутся два либо три переложения, мой дорогой синьор.
Баки чуть смягчился:
— Поймите. Я всегда дорожил тем доверием, что вы оказали мне, приняв на работу в Колледж, я ни разу не усомнился в ценности вашей поэзии. Ежели я и совершал что постыдное, то лишь оттого, что в моем положении… — Он вдруг умолк. Через миг продолжил: — Изгнание не оставило мне ничего, помимо слабой надежды. Я полагал, вдруг возможно — лишь возможно, — что мой перевод откроет Данте путь в Новый Свет. Что же они теперь обо мне думают там, в Италии!
— Вы, — вдруг набросился на него Лоуэлл. — Это вы нацарапали на окне Лонгфелло угрозу, дабы мы устрашились и оставили перевод!
Баки передернулся, однако притворился, будто не понял. Достав из-под полы черную бутылку, он плотно прижал ее ко рту, точно его горло было воронкой, соединенной с чем-то отсюда весьма далеким. Допив, Баки затрясся.
— Не сочтите меня пьяницей, professori. Я не беру в рот лишнего, разве только в хорошей компании. Беда, ежели человек один — чем ему занять себя в столь гнусную новоанглийскую зиму? — Баки потемнел лицом. — Ну вот. Вы все уяснили? Желаете и далее докучать мне моими неудачами?
— Синьор, — сказал Лонгфелло. — Нам необходимо знать, чему вы обучали мистера Гальвина. Он теперь говорит и читает по-итальянски?
Откинув назад голову, Баки расхохотался:
— Крайне мало, ежели вам угодно! Этот олух не прочтет и по-английски, когда рядом не будет стоять сам Ноа Вебстер! Вечно в этой своей синей военной рванине с золотыми пуговицами. Данте ему подавай, Данте и Данте. Даже на ум не пришло, что хорошо бы сперва язык выучить. Che stranezza! 2
— Вы показывали ему свой перевод? — спросил Лонгфелло.
Баки покачал головой:
— Все мои надежды состояли в том, чтоб удержать предприятие в полном секрете. Нам с вами доподлинно известно, как привечает ваш мистер Филдс всех решившихся составить конкуренцию его авторам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49