– Мама часто уезжает.
– Я заметил. Куда?
– К Адаму домой. Моя невестка плохо себя чувствует.
– Что-нибудь серьезное?
– Нет, – она улыбнулась. – Кажется, Адам снова хорошо потрудился, перед тем как уехать в Кэмбридж.
Он удивленно посмотрел на нее, не понимая, о чем она говорит.
– У меня будет еще один племянник.
– Ты уверена, что именно племянник?
– Ее тошнит.
– Говорят, что это обычное явление.
– Моя мать очень плохо себя чувствовала пять месяцев с каждым моим братом. А со мной ни одного дня. Пока также бывало и с моими невестками. Все они чувствовали себя очень плохо, кроме Ханны, когда она носила Сару.
– Никогда не слышал ничего подобного.
– Ханна говорит, что Джоунзы с самого начала наводят порчу на женщин.
– Но неужели твоя мать не замечает, сколько еды пропадает?
Бэнни поморщилась.
– Она привыкла к моему аппетиту.
– Твоему аппетиту?
– Мама уже отчаялась когда-нибудь научить меня есть, как настоящая леди.
– А зачем тебе это надо? Я никогда не мог понять, почему женщины мирятся с тем, что им нельзя есть, сколько они захотят.
– Ну, а зачем женщины делают остальные глупости? Чтобы заловить мужа.
– А мне нравятся женщины, которые наслаждаются жизнью и едой в полной мере.
Бэнни поднялась.
– Я должна идти.
Он взял ее за руку, чтобы удержать.
– Почему?
Он посмотрел в окно. Ветер, наконец, развеял эту невыносимую жару, нагнал тучи и теперь на улице шел дождь. Когда он снова посмотрел на нее, его взгляд затуманился.
– На этот раз без грозы, – мягко сказал он. – А я бы хотел, чтобы была гроза.
Господи, если бы только она знала наверняка, что он не враг. И если бы у нее было хоть малейшее представление о том, как обращаться с таким человеком.
– Мне надо уходить! – она вырвала руку.
– Почему? – он тоже поднялся и встал у нее на пути. – Почему? Почему ты так жалеешь, что я не идиот?
– Я тебя совсем не знаю.
– Ты знаешь меня лучше, чем ты думаешь.
– Я должна идти, – настойчиво повторила Бэнни.
Он обнял ее и крепко прижал к себе.
– В чем дело? Тебе нравился придурковатый громила? Ты думала, что можешь справиться с ним? И не знаешь, что делать со мной?
– Да! Он был простым, и мне с ним было очень легко. У него не было никаких тайн от меня, и он не обманывал меня. И никогда не делал мне больно.
Огонь в его глазах погас, плечи опустились. Отступив в сторону, он дал ей дорогу.
* * *
Дождь шел всего час или два, но он не успел смыть всю пыль и удушающую жару. Листья деревьев были влажными и ярко-зелеными.
Элизабет стояла посреди грязного двора и смотрела на окно сеновала.
Этому не было никакого объяснения. Той еды, которую она принесла утром, хватит ему до вечера. Его ране нужен был минимальный уход. Он был абсолютно вне опасности.
Единственной причиной, почему она сейчас собирается пойти на сеновал было то, что она хочет снова увидеть его. Это был неразумный, глупый, абсолютно идиотский поступок – и она собиралась совершить его.
Он снова стоял у окна, греясь в лучах солнца. Бэнни только взглянула на него и поняла, что окончательно пропала.
– Привет, – смогла произнести она, подойдя к нему.
Джонатан решил, что не будет на нее смотреть. Он видел, как Бесс шла через двор. Она двигалась, как ни одна из женщин, которых он знал: уверенно, целеустремленно. И он понял, что, если она поднимется на сеновал, он не должен на нее смотреть. Потому что каждый раз, когда смотрел на нее, он делал то, что когда-то, до встречи с ней, обещал себе не делать. Глядя на нее, он забывал о таких вещах, как самообладание, самоконтроль и самосохранение.
Но как только Бэнни подошла ближе, Джонатан почувствовал запах лаванды, а этого он не принял в расчет. Ее пальцы легко коснулись шрама на боку – его знак чести (ха! скорее уж знак позора) после боя, в котором погиб сержант Хичкок.
– Наверное, это было ужасно? Я имею в виду бой? – спросила она.
Когда он посмотрел на нее, Бэнни снова увидела в его глазах выражение безысходного отчаяния.
– Да.
– Мои братья там были. Никого из них даже не ранило. Генри с тех пор дома. В отпуске. Брат говорит, что это был славный бой.
– Это не так, – он отвернулся от нее. – Я был похож на него, когда был молодым. Ты впутываешься во что-то, уверенный, что поступаешь правильно во имя чести и славы своей Родины. А потом ты попадаешь в такую ситуацию, когда любой выбор, который ты сделаешь, может оказаться неверным.
Джон стоял совсем рядом, но на самом деле был очень далеко от нее.
– Принеси мне одежду завтра, какую-нибудь рубашку, – попросил Джонатан.
– Ты уезжаешь?
Он кивнул.
– Хорошо, – согласилась Бесс, зная, что спорить бесполезно. – Тебе нужно что-нибудь еще?
«Ты!» – ему так хотелось крикнуть это ей. Но он не должен тащить ее за собой в темноту.
– Нет.
– Тогда я пойду, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Останься, – голос его был мягким, но настойчивым.
Осторожно, стараясь не касаться друг друга, они устроились на одеяле, безуспешно пытаясь найти нейтральную тему для разговора.
Молчание становилось неловким. Бэнни нервничала и чувствовала себя неуверенно. Она знала, что он смотрит на нее. Но она не могла ни поднять глаза, ни заговорить, потому что ничего безобидного ей в голову не приходило. А, к черту все! Она заставила взглянуть ему в глаза.
– Как ты здесь оказался?
– Приехал на лошади, – ответил он, скрывая усмешку.
– Нет, я… – Бесс замолчала. – Ладно. А что случилось с твоей лошадью?
– Я отпустил ее. Она найдет дорогу обратно в Бостон. Кто-нибудь из роты позаботится о ней.
– А как ты доберешься обратно?
– Как-нибудь сумею. Ты хотела спросить меня о чем-то другом?
– Я хотела спросить, как случилось, что ты стал тем, кто ты сейчас?
Он взял длинную соломинку и стал медленно ломать ее на мелкие кусочки.
– Большая часть того, что я тебе рассказывал – правда; я действительно уехал жить к дяде и тете после смерти родителей. Но они не особенно-то заботились обо мне. У них самих было несколько детей. К тому же один из сыновей был примерно моего возраста, и я всегда был здоровее его, сильнее его, быстрее бегал, и учителя думали, что меня легче учить, и я был…
– Красивее, – предположила она.
– Да. Ну, вот, и как только я достиг нужного возраста, они купили мне офицерский чин. Конечно, не в кавалерии. Это было слишком дорого, они выбрали подешевле. Возможно, это было лучшее, что они для меня сделали.
Он говорил спокойно, но ломал соломинки все быстрее и быстрее. Бэнни поняла, что в нем осталось немало от того мальчишки, оказавшегося никому ненужным.
– Я рано научился тому, к чему у меня был талант. Я думаю, можно назвать это умением отгадывать загадки. Собирать разрозненные детали, замечать то, на что другие люди не обращают внимания и складывать все это вместе. Мои начальники скоро начали этим пользоваться.
– И так ты стал шпионом?
– Да, – он сломал последнюю соломинку. – Меня действительно ударила лошадь, ты знаешь. Три года назад. Когда я пришел в себя, я был… я не мог нормально говорить несколько дней. И я заметил, что на меня не обращают особого внимания. Они решили, что если я не понимаю, что говорю сам, то не пойму и то, что говорят они. Они не остерегались меня, и я собрал такие сведения, которые, будь я нормальным, не получил бы и за месяц.
– И ты решил продолжать в том же духе?
– Да. Это было довольно просто, как ты видишь.
– Но как тебе удавалось притворяться так долго?
– Я думал, что поступаю верно.
Она отдала бы все, что угодно, чтобы прогнать тоску и безнадежность с его лица.
– Ну, ладно, хватит об этом. – Он взял еще одну соломинку и провел по щеке Бэнни. Она тихо засмеялась.
– А ты?
– Что я?
– Как ты стала тем, кто ты есть сейчас?
– Я всегда была такой.
«Неужели, – подумал он. – Неужели она всегда была такой непохожей на всех остальных женщин?»
– Ты хочешь остаться такой всегда?
– Да, думаю, хочу.
– Однажды ты сказала мне, что все, что тебе нужно, – это твоя семья и твоя музыка.
– Ты помнишь? – она была явно удивлена.
– Да. Но ведь есть и другие вещи. Предположим, своя собственная семья?
– Ну, этого у меня никогда не будет. – Элизабет слегка покраснела, застенчиво улыбнулась и опустила голову:
«Я хочу, чтобы он смотрел на меня и видел меня – думала она. – Видел меня, а не очередного отпрыска Джоунза, похожего на своих братьев. Или женщину, которая никогда не может выглядеть, как настоящая женщина, как ее мать. Или того, кто всегда был выше всех, и в школе, и сейчас. Я хочу, чтобы он видел… меня».
– Бесс, – он нежно погладил ее по щеке. – Ты сыграешь для меня снова?
Глава 22
Бэнни теперь хранила свою скрипку здесь, на сеновале. Конечно, высокая температура и влажность могли повредить инструмент, но так было легче: теперь ей не нужно было тайком от матери выносить скрипку из дома. Она открыла кожаный футляр. Гладкое дерево заблестело, подмигивая ей, как старый друг. Бесс вынула инструмент. Слегка нахмурясь, она сосредоточенно подтянула струны. Наконец, удовлетворенно кивнув головой, начала играть.
Раньше, когда Бесс играла для него, он часто закрывал глаза: боялся, что она заметит в его взгляде такое выражение, которое скажет ей, что он не тот, за кого себя выдает. Теперь же он открыто смотрел на нее. Элизабет была поглощена музыкой, порой закрывала глаза и покачивалась из стороны в сторону. На ее лице отражалась глубокая страсть и все те чувства, которые она хотела выразить игрой.
Бэнни играла до тех пор, пока у нее не заболели спина и пальцы. Она знала, что Джон смотрит на нее. Да, играть для кого-то гораздо лучше, чем только для себя. И все же понимала, что не могла бы играть не для кого, кроме него, потому что никто не смог бы разделить с ней ее музыку, как Джон. Он чувствовал ее музыку, и она была бесконечно благодарна ему за это. В изнеможении она опустилась на одеяло. Он медленно зааплодировал.
Покраснев от удовольствия, Бесс приложила палец к губам.
– Ш-ш-ш. Кто-нибудь может услышать, и мне придется сказать, что я сама себе аплодирую.
– Извини. Я забыл.
Это правда. Пока она играла, а он смотрел на нее и слушал, Джонатан забыл, где находится, и как сюда попал. Забыл все, что сделал, и все, что ему придется сделать. Это было божественно. Но все уже закончилось. Улыбка быстро сошла с его лица. Она заметила, и ей тут же захотелось снова взять скрипку и сыграть что-нибудь легкое и веселое, чтобы вернуть эту улыбку.
Но на его лице появилось новое выражение твердой решимости, и Бэнни вдруг засомневалась, что сможет вернуть эту улыбку, как бы хорошо ни играла. Она благоговейно убрала скрипку обратно в футляр и повернулась к Джону.
– Ты не забудешь про одежду? Ее сердце упало.
– Нет. Завтра принесу.
Она принесла ему одежду утром вместе с завтраком и вернулась днем, захватив еще еды. Но их разговор был вялым и неловким. Что они могли сказать друг другу? Он больше не мог ничего ей рассказать, а она не осмеливалась больше ни о чем спросить. Бэнни пообещала придти на закате и принести еще еды, чтобы он мог взять с собой в дорогу.
Вечер был тихим и теплым. В траве, ярко-зеленой после дождя, пели сверчки. В лучах заходящего солнца листва деревьев казалась золотой.
Когда Бесс поднялась на сеновал, Джонатан зашнуровывал новые ботинки Генри. Интересно, как она объяснит братьям, что случилось с их вещами, пока их не было дома. Он помахал ей рукой в знак приветствия, потом выпрямился, и сердце Бэнни учащенно забилось.
Как солдат в бело-красной форме он был красив. Как раненый в старых брюках и мало что скрываемой повязке он был неотразим. Но, одетый в простую одежду поселенцев, он смотрелся просто потрясающе.
Белая льняная рубашка свободно облегала его широкие плечи. На нем были толстые шерстяные носки и темно-коричневые бриджи, а волосы завязаны сзади в пучок лентой. Джонатан выглядел просто образцом настоящего Американца. Бэнни знала, что ее братья, гордившиеся своей внешностью, сейчас позавидовали тому, как этот английский солдат выглядел в одежде, которую они, сами того не зная, одолжили ему.
– Бесс?
Он подошел к ней настолько близко, насколько осмелился, но гораздо дальше, чем ему хотелось бы. Она была удивительно хороша, но на ее лице не было и тени улыбки.
Он провел довольно много времени, зашивая пакет в подкладку куртки, которую дала ему Бесс. Как только он пришел в сознание, он кинулся искать его. К его величайшему облегчению, он обнаружил, что пакет все еще надежно спрятан в поясе, который он обмотал вокруг талии. Вся его одежда – окровавленный пояс, рубашка, камзол – валялись здесь, в углу сеновала. Очевидно, у Бэнни не было времени избавиться от нее. Все время, пока он колол себе пальцы иглой, которую он взял в сумке, принесенной Бесс, он пытался придумать хотя бы одну самую слабую причину, чтобы остаться здесь еще на день или два. Это было не трудно: он еще недостаточно окреп, еще один день отсутствия в расположении роты ничего не изменит, ему нужно время, чтобы придумать правдоподобное объяснение своему внезапному исчезновению.
Но все это были лишь отговорки. Он это прекрасно знал. Ему просто хотелось снова и снова смотреть на нее. И все же весомой причины у него не было ни одной. У него есть сведения, которые он обязан доставить по назначению, и ему еще нужно как-то выяснить, что же произошло той ночью в крепости.
У него есть работа, к которой он обязан вернуться. И если эта работа оказалась гораздо безобразнее, чем он думал, это все равно был его долг.
Джонатан посмотрел на Бесс и подумал, что есть еще одна причина, по которой он должен немедленно уйти. Если он останется, нет никакой гарантии, что он не потребует от нее еще больше, чем уже получил, хотя и это уже слишком много.
– Вот, – она поставила сумку к его ногам. – Здесь должно хватить еды дня на два. Как ты собираешься добираться до Бостона? Я думаю, можно сказать, что кто-то украл лошадь, но…
– Не нужно. Я справлюсь. Ведь я теперь не очень-то похож на лейтенанта Лэйтона.
Риск был больше, чем она подозревала. Ведь его могли узнать в ту ночь. Но у него не было выбора. Иначе он не сможет доставить сведения и выяснить, откуда тогда взялась эта засада. Теперь уж точно можно было сказать, что другая сторона тоже имела в их рядах агента, преданного и умного.
Джонатану оставалось только надеяться, что маскировка не позволит им узнать его.
– Я хочу, чтобы ты знала, Бесс. Я никогда, слышишь, никогда не хотел причинить тебе боль. Я пытался объяснить тебе в письме, но…
– В письме?
– Ты не получила его?
– Получила, – она опустила руку в карман, где всегда носила это письмо. – Так это ты сам его написал, да? Не было никакого торговца, которому ты заплатил?
– Да.
Она должна была догадаться. Четкий, угловатый почерк. Это так на него похоже. Кто же еще мог написать его?
– Я пытался сказать тебе все в этом письме, но боялся, что его прочитает кто-нибудь еще. А потом, я не знал, как сказать об этом.
Казалось, ему не хватало слов. Это напоминало ей прежнего Джона. Элизабет почувствовала его боль, как будто она была ее собственной. Желание успокоить, утешить его было непреодолимым, как будто между ними существовала давняя неразрывная связь. Она знала о нем с самого начала, и чувство это еще больше усилилось с тех пор, как он перестал играть свою роль. Это было больше, чем жалость или понимание. Это было единство и родство душ.
Но ведь он мог быть ее врагом. Если бы только она знала, кто он на самом деле. Однажды Джон уже обманул ее. Нет никакой гарантии, что он не лжет ей сейчас. А если это так, то она помогает британскому солдату… нет, хуже… британскому шпиону, – вернуться снова в бой против ее соотечественников, против ее семьи.
– Скажи мне, на кого ты работаешь? – потребовала она.
Он молча посмотрел на нее.
– Скажи! – она обеими руками схватила его за куртку, словно собиралась вытрясти из него ответ. – Ты обязан мне все сказать!
Он не мог. Это никому, кроме него самого, не пойдет на пользу и, вероятно, будет опасно для Бесс. Он и так ненавидел себя за то, что пришел сюда и подвергал ее такой опасности.
Элизабет поняла, что он ей ничего не скажет.
– Будь ты проклят! – закричала она, стуча ему кулаком в грудь.
Он схватил ее за руки, крепко, но, не причиняя боли.
– Даже если бы я сказал тебе, почему ты должна мне верить? Это было бы так просто. Я мог бы сказать тебе, что работаю на американцев. Почему нет? Это бы тебя так обрадовало бы, и ты бы поверила, ведь так?
Боже праведный! Да! Она бы поверила, не раздумывая.
– Пусть Господь проклянет тебя! Ты лгал!
– Да! Я лгал.
В его глазах сверкал гнев, но Бэнни не боялась его. Если она и знала что-то наверняка, так это то, что его гнев никогда не обернется против нее.
– Именно это я и делаю, Бесс. Я лгу. – В его охрипшем голосе теперь звучала тоска и боль. – Тебе, всем остальным, даже самому себе. Никогда не верь моим словам. Даже, когда я говорю, что люблю тебя. Особенно, когда я говорю, что люблю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25