Как вы могли? Что я вам сделал? Почему вы так поступили? Почему…
— Где вы? — прерываю я его словесный поток.
— Здесь! В будке перед вашим домом! У меня в руке ваш бюстгальтер.
Что я должна отвечать? На всякий случай, молчу.
— Алло, — кричит еще громче Уинстон, — вы меня слышите? Я сейчас поднимусь. Я принесу вам вашу вещь. А потом распрощаюсь. Навсегда.
— Пошлите мне его по почте, — небрежно бросаю я. Но он уже повесил трубку.
Вскоре раздается звонок в дверь, долгий, настойчивый, четыре раза подряд. Откуда он знает мою квартиру? Наверное, узнал у привратника. Когда я открываю, его большой палец все еще на кнопке звонка.
— Вы можете больше не звонить, — говорю я и протягиваю руку. Он молча отдает мне кружевной треугольничек.
— Спасибо, — говорю я ледяным тоном, — спасибо за заботу.
Уинстон молчит. У него ужасный вид. Бледный, с красными глазами и ввалившимися щеками. Все лицо кажется провисшим. Синий льняной костюм измят, длинный белый шелковый шарф в пятнах, густые каштановые вьющиеся волосы взъерошены. Уголки рта опустились. В глазах больше не играют золотистые искорки, они серые, как сегодняшнее небо. Подбородок пересекает кровавый шрам. Как ни странно, выглядит он трезвым.
Я стою перед ним босая, в купальном халате, без макияжа, с влажными волосами. Капюшон надет на голову, пояс туго затянут. Не видно ни кусочка обнаженной плоти.
— Мне так плохо, — жалобно всхлипывает Уинстон и проводит рукой по своему лбу. — Ты приготовишь мне чашку кофе? — У него был трогательно-детский вид.
Не раздумываю ни секунды. Бедняге действительно досталось, ему нужна помощь.
— Конечно, входи!
Он следует за мной на кухню, садится к окну и наблюдает, как я ставлю воду, мелю кофейные зерна, наполняю фильтр и заодно сразу накрываю на стол, варю пару яиц, ставлю масло, мед, сыр и джем, готовлю вкусные хрустящие тосты и наливаю кофе.
— До чего же здорово пахнет! — Уинстон с облегчением вздыхает, вытягивает ноги, и на его лице, наконец, проступает легкий румянец. После первой чашки становится еще лучше, после второй он даже улыбается. Потом начинает есть яйца, тосты, джем, все ему явно нравится. Наевшись, он долго извиняется за свое поведение прошлой ночью. Потом просит ванну и, в конце концов, постель.
— У тебя найдется для меня место? — спрашивает он в лоб. — Или мне надо возвращаться в отель?
— Можешь оставаться. Пойдем, я покажу тебе, где ты можешь поспать. — Я доверяю ему. Мы заключили мир.
В квартире есть две комнаты для гостей. Одной постоянно пользуются: она прибрана, проветрена, кровать застелена свежим бельем, в шкафу висит бархатный коричневый халат, на тумбочке — стопка книг. Очень уютная комната с зелеными обоями и стильной мебелью.
— Красиво, — с похвалой отзывается Уинстон и осматривается. — Очень красиво, как все здесь. — Он только что из ванны, облачился в коричневый халат, словно для него сшитый, и со вздохом облегчения растягивается на кровати.
— Сядь на минутку ко мне, — зовет он, — совсем не надолго, пока я не перестану чувствовать себя таким чужим.
Я сажусь, он берет мою руку.
— Откуда у тебя шрам? — спрашиваю я. — Ты упал?
— Я подрался, — признается Уинстон. — Со швейцаром. Он не сказал мне, куда ты ушла. — Начинает гладить меня по руке. — Мне так неловко из-за сегодняшней ночи. Ты простишь меня?
— Конечно!
Золотые искорки вернулись в его глаза.
— Поцелуй меня! — взгляд, полный мольбы. — Пожалуйста, — говорит он, видя, что я колеблюсь, — пожалуйста, Офелия!
Мы долго целуемся.
— Приляг ко мне. Ненадолго. Мне холодно. Я хочу почувствовать твое тепло.
— Только две минуты. Не больше.
— Как ты захочешь. — Он укладывает мою голову к себе на плечи и обнимает меня, в порыве трогательной нежности. — Мне так жаль, — подает он потом голос, — так стыдно за сегодняшнюю ночь. Утешь меня, моя прекрасная подруга, утешь меня.
Ну что сказать, я утешила его. А потом мы провели целый день в постели, и следующую ночь тоже. Мы спали, занимались любовью, а в перерывах разговаривали. Дискутировали о Боге и Вселенной. Часами! Между нами все вдруг опять стало легко, просто, непринужденно, совсем как тогда, в самолете, когда мы встретились в первый раз.
Но одно я поняла быстро.
У Уинстона тоже недостаточный кругозор. Он, правда, очень образован, этого хватает, чтобы сделать в своей области стремительную карьеру. Он в точности знает, что самое лучшее для ДЕНЕГ! Но что лучше всего для нас, людей, и нашей прекрасной планеты, этого он не знает. И не интересуется этим. Женщины тоже для него не самое важное, уж не говоря о Новой романтике.
— Как ты живешь дома? — любопытствую я. — У тебя остается время для твоей семьи?
— Нет, — моментально отвечает он, — времени нет. К тому же мне скучно дома.
— Когда ты разговариваешь со своей женой? — расспрашиваю я дальше, потому что это интересует меня.
— Только утром, в ванной!
— А с детьми?
— Никогда.
— Никогда? — Я не могу поверить в это.
— У меня нет времени. Это делает моя жена.
— А что она еще делает?
— Играет в теннис, работает в саду, заботится о детях и собаках, еще у нас есть лошади, — он зевает, — и готовит. Готовит она превосходно.
— Вы спите вместе?
— Редко. У нас отдельные спальни. Но я не могу называть себя несчастливым, — Он задумывается, потом произносит медленно и рассудительно: — Счастливым, однако, я тоже не могу себя считать, иначе я бы не смог влюбиться в тебя.
— Чтобы влюбиться, мы слишком мало знакомы, — быстро говорю я.
— Для меня достаточно долго, — он гладит мою руку, — я еще никогда не встречался с такой женщиной, как ты. Твоя образованность, опыт, финансовая независимость — все это ставит тебя над другими. Но это опасно. Я бы мог к тебе привязаться. — Он задумчиво смотрит на меня. — Ты красивая и стройная, у тебя тело, как у молоденькой девушки, видно, что ты еще не рожала.
— По каким признакам это видно?
— По бедрам. И по животу. У тебя такое крепкое тело, и нет белых полос от беременности. К тому же ты великолепная любовница. У тебя такие сильные мускулы там внизу, ты можешь здорово сузить вход, я этого никогда не встречал. Ты это осознанно делаешь?
— Иногда. Но под конец это уже происходит автоматически.
Я умалчиваю, что с ним это происходит не автоматически. Наслаждение, которое он мне дарит, слишком слабое, и мне приходится разыгрывать театр. Когда я хочу, чтобы он заканчивал, или замечаю, что он близок к цели, я начинаю подрагивать, сокращаю мускулы и изображаю полнокровный оргазм. (Почему бы и нет? Ему это доставляет радость!)
Да, родные мои, Уинстон недурно сложен, высок, не обрезан, на крайней плоти у него белые места, как у человека, который слишком часто бывает голым на солнце. Я нахожу это довольно пикантным. И вообще он чистый, аппетитный, ухоженный. Но он продал душу прогрессу, а это не проходит бесследно.
Его украшение, правда, не сморщенное, но явно задавленное стрессами. Чтобы привести в боевую готовность, его нужно часами разогревать, гладить, целовать. Первый раз на это потребовалась целая вечность! Потом получилось немного быстрее. Но ночью он никак не хотел вставать. Ничего не поделаешь. Зато утром функционировал отлично, поднялся почти самостоятельно и работал больше часа. После обеда снова и гораздо дольше. Да, я бы добилась от него всего, чего захотела, были бы энергия и терпение. Только вопрос, хочу ли я?
Так или иначе, это был поучительный уик-энд. Уинстон — мужчина, сотканный из противоречий: с одной стороны — дикий, необузданный, властный («Я хочу первенствовать» — вот его девиз), а с другой — дружелюбный, спокойный, благодарный, нуждающийся в любви, как ребенок.
— Двадцать лет со мной уже не было такого, — растроганно говорит он. — Целый уик-энд в постели! Невероятно. Мы ничего не едим, не пьем спиртного и часами занимаемся сексом. Я и не знал, кто еще способен на такое. Я не искал тебя, Офелия, я просто нашел тебя. Это разные вещи. И вот еще что. Я боюсь разлуки. Сегодня нам очень хорошо. А завтра? Завтра будет больно. Ты — мой наркотик, любимая. Завтра у меня его не будет, и начнется «ломка». Это будет нелегко.
Уинстон улетает обратно в Лондон в воскресенье вечером. В аэропорт я его не провожаю, по его настоянию. Он боится, что нас кто-нибудь увидит вместе. Как-никак, он известный человек, и на всех предвыборных плакатах изображен как законопослушный, заботливый отец семейства.
— Я не знаю, увидимся мы еще или нет, — говорит он на прощание, — не хочу обещать того, что могу не выполнить. Но я постараюсь, любовь моя, верь мне.
Уинстон уезжает, и сразу прекращается дождь. Понедельник — солнечный день с нежно-голубым небом и маленькими белыми облачками, мечтательно плывущими над куполом Пантеона и Сакре-Кер в сторону Англии. Довольно тепло, хотя утром в воздухе впервые чувствовалось что-то осеннее.
Просыпаюсь от того, что у меня сосет под ложечкой. Взвешиваюсь — не может быть! Я вешу всего пятьдесят четыре килограмма. ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ! Еще на килограмм меньше! Не мудрено! Мы почти не ели все выходные. Завтракали, правда, каждый день, но вечером питались только соленым миндалем, случайно обнаруженном мною на кухне. Сегодня я могу есть все, что захочу. И я это сделаю. К тому же надо отпраздновать победу над Уинстоном. Допустим, обед в «Гран-Вевур»? Прекрасная идея.
Да, дорогие мои. Я и этого добилась. Заполучила мужчину из высшего общества, с самого верха, образованного и с огромным состоянием. У которого много связей и который высказывает интересные суждения. Мужчина, с которым можно поговорить, а не только спать. Сильный, не пасующий перед умной женщиной.
Скажу больше: я могла бы завладеть им целиком. Если бы это входило в мои планы, я бы заставила его уйти от жены, забыть детей и открыто признать меня! Я могла бы извлечь выгоду из своего особого дара и проникнуть через замужество в верхний эшелон британской власти.
Конечно, предстояла бы жестокая борьба. Ни один мужчина не любит разводиться (тем более в третий раз!).
Но я бы победила. Абсолютно точно. Мужчина около пятидесяти, вдруг открывающий свою сексуальность, впервые в жизни страстно любящий и обнаруживающий, что может часами, да еще раз за разом два дня подряд, — готов изменить свою жизнь.
Кроме того, я знаю кое-какие уловки, срабатывающие стопроцентно. Даже не знаю, нужно ли выдавать секрет. Ну да ладно! Мы, канадцы, не жадные. Итак: у Уинстона голова забита предвыборной борьбой. Если он в самом деле больше не позвонит (в чем я сильно сомневаюсь), я могла бы на следующей неделе полететь в Лондон, остановится в шикарном отеле и нанести ему короткий визит в банк. Увидев меня, он захочет со мной спать. Каждая новая ночь (или полночи, или вечер) все крепче будет привязывать его ко мне.
Тогда я могла бы с легкостью заманивать его каждую неделю в Париж. «Дорогой, — сказала бы ему я, — я страстная женщина! Я люблю тебя. Но я не могу долго оставаться одна. Одну неделю я еще выдержу. Потом уже ни за что не ручаюсь. Но если мы будем встречаться раз в неделю или, в крайнем случае, каждые десять дней, я могу хранить тебе верность. Клянусь своей жизнью».
Как я уже сказала, я могла бы это сделать и еще много другого, но зачем? Замуж я не хочу выходить, потому что не выношу быта. Для меня легче создать издательство, не щадить себя, рисковать, проводить бессонные ночи, чем быть женой и подчиняться такому мужчине, как Уинстон. А, кроме того, я его не люблю. И это — главная причина.
Жалко, конечно, ведь он так старался. Не бросался на меня, не хотел спереди, даже ласкал в нужном месте (правда, сухими пальцами и чересчур грубо), любил меня так долго, как только мог, я вообще убеждена, что он никогда не уделял так много внимания женщине. В постели он показал себя с лучшей стороны. Но мне этого мало.
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон — просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора. Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце — Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Бэби, — пишет он своим красивым, ровным почерком, — я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.»
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня — третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
Но как?
Вытираю глаза. Как появляется Проспер, я всегда плачу. Верный признак. Раньше со мной такое бывало только в случае с Тристрамом. В Тристрама я была до того влюблена, что начала плакать от каждого звонка, от каждого письма, от любого признака жизни. Теперь опять то же самое.
Ладно, сентиментальность в сторону, как мне выйти на него? Позвонить ему домой — совершенно немыслимо. Но я не зря работала в масс-медиа, я умею производить розыски и всегда интуитивно попадаю в цель. Так же и на этот раз.
От Проспера я знаю, что в Европе существуют два джазовых агентства: одно — в Германии, другое — в Голландии. Поскольку его турне заканчивается в Голландии, я предполагаю, что те в курсе. Так и есть. Я позвонила в Голландское посольство, попросила отдел печати — там всегда хранят все местные телефонные справочники — и попросила номер агентства. Звоню туда на удачу — и вот меня уже соединяют с дамой, которая организовывает турне.
От нее я все узнала. Проспер уже в Японии. Мне известны город, отель, номер телефона, где они и во сколько играют. Сегодня они в Токио. Мне полегчало на сердце.
Сразу звоню туда. Здесь, в Париже, половина одиннадцатого утра, там уже половина восьмого вечера. Если повезет, я поймаю Проспера перед концертом.
Он действительно еще в своем номере.
— Алло! Это Офелия.
— О, бэби! — Он заливается смехом, и в его хохоте сквозит безграничное облегчение. Потом становится серьезным. — Мне так не хватает тебя. Мы увидимся в Париже?
— Конечно! — Я с большим трудом подавляю новые слезы. Этот голос! Медленный, глухой, с хрипотцой, он околдовывает меня. Этот низкий, эротический тембр волнует меня, как если бы Проспер стоял рядом.
— Я подумал, что ты меня разлюбила. Ты не ответила на мое письмо.
— Письмо пришло только сегодня. Я его прочитала несколько минут назад.
— Значит, мы увидимся во вторник?
— Конечно! Я тебя встречу. Ты знаешь свой рейс?
— Да, секунду! — Он называет мне номер. Потом говорит скороговоркой: — Я, кстати, уже два раза звонил. Тебя никогда нет дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Где вы? — прерываю я его словесный поток.
— Здесь! В будке перед вашим домом! У меня в руке ваш бюстгальтер.
Что я должна отвечать? На всякий случай, молчу.
— Алло, — кричит еще громче Уинстон, — вы меня слышите? Я сейчас поднимусь. Я принесу вам вашу вещь. А потом распрощаюсь. Навсегда.
— Пошлите мне его по почте, — небрежно бросаю я. Но он уже повесил трубку.
Вскоре раздается звонок в дверь, долгий, настойчивый, четыре раза подряд. Откуда он знает мою квартиру? Наверное, узнал у привратника. Когда я открываю, его большой палец все еще на кнопке звонка.
— Вы можете больше не звонить, — говорю я и протягиваю руку. Он молча отдает мне кружевной треугольничек.
— Спасибо, — говорю я ледяным тоном, — спасибо за заботу.
Уинстон молчит. У него ужасный вид. Бледный, с красными глазами и ввалившимися щеками. Все лицо кажется провисшим. Синий льняной костюм измят, длинный белый шелковый шарф в пятнах, густые каштановые вьющиеся волосы взъерошены. Уголки рта опустились. В глазах больше не играют золотистые искорки, они серые, как сегодняшнее небо. Подбородок пересекает кровавый шрам. Как ни странно, выглядит он трезвым.
Я стою перед ним босая, в купальном халате, без макияжа, с влажными волосами. Капюшон надет на голову, пояс туго затянут. Не видно ни кусочка обнаженной плоти.
— Мне так плохо, — жалобно всхлипывает Уинстон и проводит рукой по своему лбу. — Ты приготовишь мне чашку кофе? — У него был трогательно-детский вид.
Не раздумываю ни секунды. Бедняге действительно досталось, ему нужна помощь.
— Конечно, входи!
Он следует за мной на кухню, садится к окну и наблюдает, как я ставлю воду, мелю кофейные зерна, наполняю фильтр и заодно сразу накрываю на стол, варю пару яиц, ставлю масло, мед, сыр и джем, готовлю вкусные хрустящие тосты и наливаю кофе.
— До чего же здорово пахнет! — Уинстон с облегчением вздыхает, вытягивает ноги, и на его лице, наконец, проступает легкий румянец. После первой чашки становится еще лучше, после второй он даже улыбается. Потом начинает есть яйца, тосты, джем, все ему явно нравится. Наевшись, он долго извиняется за свое поведение прошлой ночью. Потом просит ванну и, в конце концов, постель.
— У тебя найдется для меня место? — спрашивает он в лоб. — Или мне надо возвращаться в отель?
— Можешь оставаться. Пойдем, я покажу тебе, где ты можешь поспать. — Я доверяю ему. Мы заключили мир.
В квартире есть две комнаты для гостей. Одной постоянно пользуются: она прибрана, проветрена, кровать застелена свежим бельем, в шкафу висит бархатный коричневый халат, на тумбочке — стопка книг. Очень уютная комната с зелеными обоями и стильной мебелью.
— Красиво, — с похвалой отзывается Уинстон и осматривается. — Очень красиво, как все здесь. — Он только что из ванны, облачился в коричневый халат, словно для него сшитый, и со вздохом облегчения растягивается на кровати.
— Сядь на минутку ко мне, — зовет он, — совсем не надолго, пока я не перестану чувствовать себя таким чужим.
Я сажусь, он берет мою руку.
— Откуда у тебя шрам? — спрашиваю я. — Ты упал?
— Я подрался, — признается Уинстон. — Со швейцаром. Он не сказал мне, куда ты ушла. — Начинает гладить меня по руке. — Мне так неловко из-за сегодняшней ночи. Ты простишь меня?
— Конечно!
Золотые искорки вернулись в его глаза.
— Поцелуй меня! — взгляд, полный мольбы. — Пожалуйста, — говорит он, видя, что я колеблюсь, — пожалуйста, Офелия!
Мы долго целуемся.
— Приляг ко мне. Ненадолго. Мне холодно. Я хочу почувствовать твое тепло.
— Только две минуты. Не больше.
— Как ты захочешь. — Он укладывает мою голову к себе на плечи и обнимает меня, в порыве трогательной нежности. — Мне так жаль, — подает он потом голос, — так стыдно за сегодняшнюю ночь. Утешь меня, моя прекрасная подруга, утешь меня.
Ну что сказать, я утешила его. А потом мы провели целый день в постели, и следующую ночь тоже. Мы спали, занимались любовью, а в перерывах разговаривали. Дискутировали о Боге и Вселенной. Часами! Между нами все вдруг опять стало легко, просто, непринужденно, совсем как тогда, в самолете, когда мы встретились в первый раз.
Но одно я поняла быстро.
У Уинстона тоже недостаточный кругозор. Он, правда, очень образован, этого хватает, чтобы сделать в своей области стремительную карьеру. Он в точности знает, что самое лучшее для ДЕНЕГ! Но что лучше всего для нас, людей, и нашей прекрасной планеты, этого он не знает. И не интересуется этим. Женщины тоже для него не самое важное, уж не говоря о Новой романтике.
— Как ты живешь дома? — любопытствую я. — У тебя остается время для твоей семьи?
— Нет, — моментально отвечает он, — времени нет. К тому же мне скучно дома.
— Когда ты разговариваешь со своей женой? — расспрашиваю я дальше, потому что это интересует меня.
— Только утром, в ванной!
— А с детьми?
— Никогда.
— Никогда? — Я не могу поверить в это.
— У меня нет времени. Это делает моя жена.
— А что она еще делает?
— Играет в теннис, работает в саду, заботится о детях и собаках, еще у нас есть лошади, — он зевает, — и готовит. Готовит она превосходно.
— Вы спите вместе?
— Редко. У нас отдельные спальни. Но я не могу называть себя несчастливым, — Он задумывается, потом произносит медленно и рассудительно: — Счастливым, однако, я тоже не могу себя считать, иначе я бы не смог влюбиться в тебя.
— Чтобы влюбиться, мы слишком мало знакомы, — быстро говорю я.
— Для меня достаточно долго, — он гладит мою руку, — я еще никогда не встречался с такой женщиной, как ты. Твоя образованность, опыт, финансовая независимость — все это ставит тебя над другими. Но это опасно. Я бы мог к тебе привязаться. — Он задумчиво смотрит на меня. — Ты красивая и стройная, у тебя тело, как у молоденькой девушки, видно, что ты еще не рожала.
— По каким признакам это видно?
— По бедрам. И по животу. У тебя такое крепкое тело, и нет белых полос от беременности. К тому же ты великолепная любовница. У тебя такие сильные мускулы там внизу, ты можешь здорово сузить вход, я этого никогда не встречал. Ты это осознанно делаешь?
— Иногда. Но под конец это уже происходит автоматически.
Я умалчиваю, что с ним это происходит не автоматически. Наслаждение, которое он мне дарит, слишком слабое, и мне приходится разыгрывать театр. Когда я хочу, чтобы он заканчивал, или замечаю, что он близок к цели, я начинаю подрагивать, сокращаю мускулы и изображаю полнокровный оргазм. (Почему бы и нет? Ему это доставляет радость!)
Да, родные мои, Уинстон недурно сложен, высок, не обрезан, на крайней плоти у него белые места, как у человека, который слишком часто бывает голым на солнце. Я нахожу это довольно пикантным. И вообще он чистый, аппетитный, ухоженный. Но он продал душу прогрессу, а это не проходит бесследно.
Его украшение, правда, не сморщенное, но явно задавленное стрессами. Чтобы привести в боевую готовность, его нужно часами разогревать, гладить, целовать. Первый раз на это потребовалась целая вечность! Потом получилось немного быстрее. Но ночью он никак не хотел вставать. Ничего не поделаешь. Зато утром функционировал отлично, поднялся почти самостоятельно и работал больше часа. После обеда снова и гораздо дольше. Да, я бы добилась от него всего, чего захотела, были бы энергия и терпение. Только вопрос, хочу ли я?
Так или иначе, это был поучительный уик-энд. Уинстон — мужчина, сотканный из противоречий: с одной стороны — дикий, необузданный, властный («Я хочу первенствовать» — вот его девиз), а с другой — дружелюбный, спокойный, благодарный, нуждающийся в любви, как ребенок.
— Двадцать лет со мной уже не было такого, — растроганно говорит он. — Целый уик-энд в постели! Невероятно. Мы ничего не едим, не пьем спиртного и часами занимаемся сексом. Я и не знал, кто еще способен на такое. Я не искал тебя, Офелия, я просто нашел тебя. Это разные вещи. И вот еще что. Я боюсь разлуки. Сегодня нам очень хорошо. А завтра? Завтра будет больно. Ты — мой наркотик, любимая. Завтра у меня его не будет, и начнется «ломка». Это будет нелегко.
Уинстон улетает обратно в Лондон в воскресенье вечером. В аэропорт я его не провожаю, по его настоянию. Он боится, что нас кто-нибудь увидит вместе. Как-никак, он известный человек, и на всех предвыборных плакатах изображен как законопослушный, заботливый отец семейства.
— Я не знаю, увидимся мы еще или нет, — говорит он на прощание, — не хочу обещать того, что могу не выполнить. Но я постараюсь, любовь моя, верь мне.
Уинстон уезжает, и сразу прекращается дождь. Понедельник — солнечный день с нежно-голубым небом и маленькими белыми облачками, мечтательно плывущими над куполом Пантеона и Сакре-Кер в сторону Англии. Довольно тепло, хотя утром в воздухе впервые чувствовалось что-то осеннее.
Просыпаюсь от того, что у меня сосет под ложечкой. Взвешиваюсь — не может быть! Я вешу всего пятьдесят четыре килограмма. ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ! Еще на килограмм меньше! Не мудрено! Мы почти не ели все выходные. Завтракали, правда, каждый день, но вечером питались только соленым миндалем, случайно обнаруженном мною на кухне. Сегодня я могу есть все, что захочу. И я это сделаю. К тому же надо отпраздновать победу над Уинстоном. Допустим, обед в «Гран-Вевур»? Прекрасная идея.
Да, дорогие мои. Я и этого добилась. Заполучила мужчину из высшего общества, с самого верха, образованного и с огромным состоянием. У которого много связей и который высказывает интересные суждения. Мужчина, с которым можно поговорить, а не только спать. Сильный, не пасующий перед умной женщиной.
Скажу больше: я могла бы завладеть им целиком. Если бы это входило в мои планы, я бы заставила его уйти от жены, забыть детей и открыто признать меня! Я могла бы извлечь выгоду из своего особого дара и проникнуть через замужество в верхний эшелон британской власти.
Конечно, предстояла бы жестокая борьба. Ни один мужчина не любит разводиться (тем более в третий раз!).
Но я бы победила. Абсолютно точно. Мужчина около пятидесяти, вдруг открывающий свою сексуальность, впервые в жизни страстно любящий и обнаруживающий, что может часами, да еще раз за разом два дня подряд, — готов изменить свою жизнь.
Кроме того, я знаю кое-какие уловки, срабатывающие стопроцентно. Даже не знаю, нужно ли выдавать секрет. Ну да ладно! Мы, канадцы, не жадные. Итак: у Уинстона голова забита предвыборной борьбой. Если он в самом деле больше не позвонит (в чем я сильно сомневаюсь), я могла бы на следующей неделе полететь в Лондон, остановится в шикарном отеле и нанести ему короткий визит в банк. Увидев меня, он захочет со мной спать. Каждая новая ночь (или полночи, или вечер) все крепче будет привязывать его ко мне.
Тогда я могла бы с легкостью заманивать его каждую неделю в Париж. «Дорогой, — сказала бы ему я, — я страстная женщина! Я люблю тебя. Но я не могу долго оставаться одна. Одну неделю я еще выдержу. Потом уже ни за что не ручаюсь. Но если мы будем встречаться раз в неделю или, в крайнем случае, каждые десять дней, я могу хранить тебе верность. Клянусь своей жизнью».
Как я уже сказала, я могла бы это сделать и еще много другого, но зачем? Замуж я не хочу выходить, потому что не выношу быта. Для меня легче создать издательство, не щадить себя, рисковать, проводить бессонные ночи, чем быть женой и подчиняться такому мужчине, как Уинстон. А, кроме того, я его не люблю. И это — главная причина.
Жалко, конечно, ведь он так старался. Не бросался на меня, не хотел спереди, даже ласкал в нужном месте (правда, сухими пальцами и чересчур грубо), любил меня так долго, как только мог, я вообще убеждена, что он никогда не уделял так много внимания женщине. В постели он показал себя с лучшей стороны. Но мне этого мало.
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон — просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора. Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце — Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Бэби, — пишет он своим красивым, ровным почерком, — я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.»
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня — третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
Но как?
Вытираю глаза. Как появляется Проспер, я всегда плачу. Верный признак. Раньше со мной такое бывало только в случае с Тристрамом. В Тристрама я была до того влюблена, что начала плакать от каждого звонка, от каждого письма, от любого признака жизни. Теперь опять то же самое.
Ладно, сентиментальность в сторону, как мне выйти на него? Позвонить ему домой — совершенно немыслимо. Но я не зря работала в масс-медиа, я умею производить розыски и всегда интуитивно попадаю в цель. Так же и на этот раз.
От Проспера я знаю, что в Европе существуют два джазовых агентства: одно — в Германии, другое — в Голландии. Поскольку его турне заканчивается в Голландии, я предполагаю, что те в курсе. Так и есть. Я позвонила в Голландское посольство, попросила отдел печати — там всегда хранят все местные телефонные справочники — и попросила номер агентства. Звоню туда на удачу — и вот меня уже соединяют с дамой, которая организовывает турне.
От нее я все узнала. Проспер уже в Японии. Мне известны город, отель, номер телефона, где они и во сколько играют. Сегодня они в Токио. Мне полегчало на сердце.
Сразу звоню туда. Здесь, в Париже, половина одиннадцатого утра, там уже половина восьмого вечера. Если повезет, я поймаю Проспера перед концертом.
Он действительно еще в своем номере.
— Алло! Это Офелия.
— О, бэби! — Он заливается смехом, и в его хохоте сквозит безграничное облегчение. Потом становится серьезным. — Мне так не хватает тебя. Мы увидимся в Париже?
— Конечно! — Я с большим трудом подавляю новые слезы. Этот голос! Медленный, глухой, с хрипотцой, он околдовывает меня. Этот низкий, эротический тембр волнует меня, как если бы Проспер стоял рядом.
— Я подумал, что ты меня разлюбила. Ты не ответила на мое письмо.
— Письмо пришло только сегодня. Я его прочитала несколько минут назад.
— Значит, мы увидимся во вторник?
— Конечно! Я тебя встречу. Ты знаешь свой рейс?
— Да, секунду! — Он называет мне номер. Потом говорит скороговоркой: — Я, кстати, уже два раза звонил. Тебя никогда нет дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32