От него, правда, не худеют, но сегодня я ем то, что мне нравится. Сегодня — особый день, и я имею право побаловать себя.
Завернутая в большую белую махровую простыню, я открываю официанту, который вкатывает ко мне накрытый белой салфеткой столик.
— Все в порядке? — вежливо спрашивает он, тактично отводя глаза, чтобы не смущать меня.
— Чудесно! — Я быстро сую ему щедрые чаевые. Пусть развлечется вечером.
— Спасибо, мадам! — Он уходит радостный, а я тут же приступаю к еде. Салат потрясающий, булочки еще теплые.
Держа в руке стаканчик с шоколадным муссом, я устраиваюсь поудобнее на кровати и с удовольствием смотрю на себя по телевизору. Ловлю каждое слово в передаче.
Вне всякого сомнения, сегодня я обеспечила Нелли и Новой романтике пару тысяч новых приверженцев. Неужели это действительно я? Эта элегантная, худая, уверенная в себе молодая женщина? Я выгляжу как французская кинозвезда. Сама себя с трудом узнаю. Четыре месяца назад я весила семьдесят килограммов и еле втискивалась в зеленый шерстяной костюм для пожилой дамы, который страшно жал мне под мышками. Такой Нелли видела меня в последний раз. А сегодня? Сегодня на мне «от кутюр», и у меня такой вид, будто я родилась в этой изысканной одежде. Последний налет провинциальности тоже сошел с меня. Слава богу! Нелли может быть довольна, я была ее достойной представительницей.
Я выключаю и жду звонка от Уинстона. Он ведь тоже видел меня и знает, что я живу в «Дорчестере». Он не может не позвонить. К тому же сегодня мой день рождения! Ровно в семнадцать часов мне исполнилось сорок два года. И прихорашивалась я так — волосы узлом на затылке, Ив Сен-Лоран и отполированные ногти — не только ради выступления на телевидении, но и ради своего праздника.
Сегодня для меня начинается новый год. А вскоре и новая жизнь с новой профессией, новым офисом, новой квартирой и наверняка с новой любовью, тут я не боюсь.
Но пока я найду новую любовь, мне хватит и старых привязанностей: Тристрам, который звонит каждую неделю и опять хочет жениться на мне. Лесли Рабин, мой последний друг, который больше не сердится на меня и непременно хочет забрать меня из Парижа. Даже прислал мне любовное письмо. Да, в Канаде я пристроена. А в Нью-Йорке Проспер Дэвис, неподражаемый. Может, полететь домой через Нью-Йорк? Заманчивый вариант.
Но сначала я хочу Уинстона Хоторна-Рида. В моей коллекции его недостает. Он — последний камень в моей мужской пирамиде: от безработного переселенца до министра, если выиграет выборы. Он — тот влиятельный мужчина, о котором я мечтала, полный идей, образованный, высказывающий интересные суждения, может, у него широкий кругозор? (Глаза, во всяком случае, с золотистыми искорками!)
Почему он не звонит, черт бы его побрал? Скоро уже одиннадцать. Он оказал бы мне неоценимую услугу, а именно подтвердил, что я права, оставаясь не замужем. Что в отношении мужчин и брака я ничего не пропустила. Что во всем прекрасном огромном мире нет ни одного, кто был бы мне дороже моей карьеры. Нет! Даже министр!
Короткую связь, большего я не хочу. С тем большей охотой я полечу потом назад домой, с тем большим энтузиазмом ринусь в работу. Тогда я с абсолютной уверенностью буду знать, что жизнь, прожитая мной, была для меня единственно правильной. То есть я это и так знаю. Но Уинстон Хоторн-Рид был бы лучшим подтверждением.
Ровно в одиннадцать звонит телефон. Это, наверное, он. Взволнованно хватаю трубку. Но это Нелли из Калифорнии.
— Ты была неотразима, крошка! Поздравляю! Ты стала писаной красавицей. Тебя просто не узнать! Хорошо, что купила костюм. Ты была абсолютно убедительна. Я действительно горжусь тобой. У тебя сегодня, кажется, день рождения? Да? Желаю счастья, малышка. У меня сейчас переговоры, не могу долго говорить. Купи себе еще что-нибудь симпатичное у Ива. Может, вечернее платье? За мой счет! Замечательно!
Только кладу трубку, как телефон звонит вновь. Уверена, что это он! Нет! Опять нет. Это — сестра Тристрама, Имоджен.
— Офелия, дорогая! Я видела тебя по телевизору. Я в восторге. Сколько ты пробудешь в Лондоне? Ты можешь завтра со мной пообедать? Отлично. В час. В «Харродз», наверху, в «Уэй Инн». Я ужасно рада. Ну ладно, спокойной ночи тебе, до завтра!
Имоджен! Вот верная душа. Последний раз мы виделись два года назад, в Канаде. Она — адвокат, похожа на Тристрама как две капли воды. Красивая женщина. У нее большой дом в Хэмпстеде. Муж — судья. Двое очаровательных детей. Словом, буржуазное счастье. Можно было бы позавидовать. Но это не для меня. Чересчур много быта. Тихое счастье меня убивает. И почему только не звонит Уинстон?
До часу ночи я жду. Потом оставляю надежду. Может, позвонит завтра до обеда? Если нет, даю ему неделю отсрочки. Мой парижский телефон он знает, всегда может меня найти. Если, вопреки ожиданиям, он не подаст до среды голоса, я ему позвоню сама. Точно, так и сделаю. Это решение я отмечаю бокалом шампанского.
Сорок два! Мне сорок два года, и лучшая половина жизни у меня еще впереди. Теперь становится интересно жить. В интеллектуальном плане ты созрела, а телом свежа и молода, открыта новым идеям, готова к новым делам. Сорок — это молодость!
В сорок лет моя прабабушка приехала из Бразилии в Канаду и начала новую карьеру натурщицы. То есть она была первооткрывательницей, потому что до того у нас не было ни муз, ни натурщиц. Наши художники рисовали водопады, горы, деревья, валуны, исключительно ландшафты, никакого намека на красивых женщин.
Моя прабабка все мгновенно изменила. Все художники влюбились в нее, боготворили ее, писали, и ее портреты висят почти во всех музеях Нового Света. Она улыбается с них, под покровами и без оных, сильная, горделивая, рыжеволосая и полногрудая. (Худой она не была, тогда это было немодно.) До самой глубокой старости она оставалась красавицей.
В сорок пять она впервые вышла замуж, за крупного лесоторговца, и год спустя на свет появилась моя бабушка. В шестьдесят она основала первый театр в Канаде и снова начала играть. В восемьдесят она написала историю своей жизни, захватывающий документ своего времени, который я опубликую в своем издательстве.
Мое издательство! С каким нетерпением я жду его открытия!
Охотнее всего я бы тут же полетела домой и с головой ушла в работу. К тому же на прошлой неделе пришло письмо от Тристрама. Он все уладил, как я хотела. Дом в Отремоне снят (это самый красивый район Монреаля, с огромными старыми аллеями). Контракт на мой офис на улице Сен-Дени также подписан. Отлично!
Сорок два года!
И с каждый днем я все сильнее и сильнее!
Только свой день рождения я представляла себе иначе: в «Тур д’Аржан», вместе с французским любовником. Так я мечтала дома в Канаде. Но продемонстрировать нескольким миллионам телезрителей свою вновь обретенную молодость и красоту, поставить то и другое на службу благому делу — в этом тоже что-то есть!
Гашу свет, блаженно вытягиваюсь — и вижу искрящиеся глаза Уинстона. Они смотрят на меня из-под густых, прямых бровей, весело, многообещающе и с любопытством. Ага, он думает обо мне. И с чувством, что все будет так, как должно быть, я спокойно засыпаю и предоставляю остальное судьбе.
Я неплохо могла бы провести свои последние недели в Париже. Изысканно. Потому что вдруг разом проклюнулись французы. Месье Вернес звонил два раза и даже пригласил меня на обед в маленькое кафе на бульваре Монпарнас. Он рассказал мне о процессе (самого младшего из грабителей отпустили на свободу, трое других получили по два года) и все время влюблено смотрел мне в глаза.
А я?
Я безумно скучала. Не лучше обстояло дело и с Жаном-Франсуа, красивым владельцем моего спортклуба, вдруг проявившим ко мне большой интерес, следовавшим за мною всюду по пятам и пригласившим меня к себе домой. Там он собственноручно приготовил для меня вегетарианскую пищу и продемонстрировал спортивные трофеи и кубки.
Квартира была красивая, еда вкусная, вино густое и благородное, но что произошло, когда он подсел ко мне на кожаную софу и начал целовать? Ничего! Ни искорки не пробежало. Я почувствовала себя страшно усталой, начала зевать и еще до полуночи ушла домой. Мне было скучно. С французом! Но ведь французы — мое задание, мой долг и обязательная программа. Ради них я в Париже. Я отказываюсь понимать этот мир!
Но я не хочу их.
Я хочу Уинстона Хоторна-Рида!
Вот так, мои милые! Человек ленив по своей природе. Всегда идет по пути наименьшего сопротивления — только не в любви. Очень жаль! В любви он хочет сложностей. То, что само идет в руки, его не интересует. В любви он радостно кидает себе палки под ноги, спотыкается об них, разбивает себе в кровь нос и проклинает судьбу-злодейку, которая не имеет ко всему этому никакого отношения.
Сам во всем виноват. Но понимать это не желает!
Уинстон Хоторн-Рид не звонит.
Однако через пять дней после своего возвращения из Лондона я обнаруживаю его фото в «Файнэншл Таймс». В статье под фотографией сказано, что его партия имеет хорошие шансы на победу, и, скорее всего, он станет новым министром финансов.
Я долго рассматриваю фото. Оно удачное и не дает мне покоя. На следующее утро, спустя ровно неделю после моего телевыступления в театре «Гринвуд», я звоню ему. Собираю все свое мужество, мне это нелегко дается, но я приняла решение.
В Париже душное, туманное утро, воздух абсолютно неподвижен, дышать тяжело, и город словно вымер. Утро у меня не заладилось. Молоко для кофе оказалось кислым, сломалась моя расческа, новый шампунь, рекомендованный Жанной, имеет чудовищный запах, и волосы после него не лежат, я нигде не могу отыскать свои тапки, а прозрачный, с кружевными вставками, лимонный пеньюар, купленный в «Харродз» после обеда с Имоджен, мне совсем разонравился. Разве может день начинаться хуже?
Но, как я уже говорила, я много читала и могу всегда привести исторические параллели. Знаменитый римский полководец Цезарь тоже не верил в дурные предзнаменования. Несмотря на самые ужасные предсказания, он никогда не переносил битву.
Поэтому я не позволяю сбить себя с толку.
Хотя утром все валилось из рук, я, тем не менее, позвоню. Именно сейчас!
Дрожащей рукой набираю лондонский номер. Два раза занято, на третий пробиваюсь. Зато подходит сам Уинстон.
— Алло! — отзывается он ледяным голосом.
— Алло, это говорит Офелия из Парижа. Вы меня помните?
— Разумеется! — Тон нисколько не смягчается.
— Вы один! — спрашиваю я на всякий случай. Кто знает, вдруг он окружен любопытными секретаршами, которые ловят каждое его слово. — Вы можете говорить?
— Да-да! Я один. Как ваши дела? — Опять нисколечко не дружелюбней, наоборот. У меня такое ощущение, что я ему безмерно в тягость. Для следующей фразы собираю всю свою волю в кулак.
— Я просто хотела спросить, — говорю я нерешительно, — когда вы снова приедете в Париж.
— У меня еще нет планов, — холодно и равнодушно отвечает он.
— Жаль, — тем не менее, отзываюсь я, — я бы с удовольствием повидала вас до своего отлета в Канаду.
Он не отвечает. Собственно говоря, здесь я должна была бы повесить трубку. Дело ясное. Мужчина мною не интересуется. Звонок был ошибкой. Но я прижимаю трубку к уху и жду.
— Я недавно любовался вами по телевизору, — наконец вновь раздается его голос. — Вы благополучно вернулись в Париж?
— Да, спасибо. Как идет предвыборная борьба?
— Очень хорошо. Жаловаться не на что.
У меня к горлу подступает комок.
— У вас лучшие шансы, пишут газеты.
— Это верно! — Даже сейчас его голос не теплеет. — И у нас довольно много работы, как вы можете себе представить!
— Не буду вас дольше задерживать, — тут же спохватываюсь я, — извините за беспокойство.
— Ничего страшного.
— До свидания, Уинстон. Успеха вам.
— Спасибо! До свидания!
Я медленно вешаю трубку. Опозорилась. Ну да ладно. Зато теперь знаю свое место. На периферии, и любая мысль об Уинстоне Хоторне-Риде будет напрасной тратой времени. Выброшу его из головы и займусь французами. Тут же звоню Вернесу и договариваюсь с ним пойти поужинать. Потом пытаюсь поймать Жана-Франсуа, но его нет ни дома, ни в клубе. Ничего, как-нибудь отыщу его. Послезавтра иду в бассейн, разожгу его и выполню свой долг.
Но до этого дело не доходит.
Как я уже упоминала (в связи с искусством знакомиться в кафе с нужным мужчиной), существует закон природы, который я называю «феномен замедленного возгорания». Он состоит в том, что желаемое получаешь в последний момент, даже точнее, в самый последний момент, когда уже окончательно похоронила надежду. Именно так происходит и на этот раз. Через неделю я забыла Уинстона. Именно тогда он и позвонил. Среда, девять утра, и я еще лежу в постели. В Париже я не встаю раньше десяти. Я наслаждаюсь возможностью подольше поспать, это придает моей парижской жизни особый шарм. Если вечером я иду на джазовый концерт, то я вообще встаю не раньше двух часов дня. Или еще позже. (Зато в Канаде будильник всегда будет звонить в семь.) Итак, ровно в девять раздается телефонный звонок. Я спросонья хватаю трубку.
— Алло! Это Уинстон!
Сна сразу как не бывало. Но у меня нет сил открыть рот.
— Алло! Вы меня слышите? Говорит Уинстон Хоторн-Рид. Это вы, Офелия? У вас такой странный голос.
— Я еще сплю.
— О! — Удивленная пауза. — Я хотел вам сказать, что в конце недели приеду в Париж. Вечером в пятницу, предпоследним рейсом. — Новая пауза. Потом он медленно, будто это его вовсе не интересует, спрашивает: — Вы свободны в пятницу вечером?
— Конечно!
— Я остановлюсь в «Интерконтинентале». Вы можете там со мной встретиться? Скажем, на поздний ужин, в половине одиннадцатого? — Он чувствует явное облегчение. — Сможете? Отлично! Тогда встретимся внизу, в холле. Итак, пятница, пол-одиннадцатого вечера, «Интерконтиненталь». Я очень рад!
Только он вешает трубку, как я выскакиваю из постели и начинаю танцевать по комнате. Ура! Победила! Я опять увижу его, моего светского льва, с золотистыми искорками в глазах и с чувственным ртом. Он не забыл меня. Он приедет в Париж, и, скорее всего, только ради меня. Правда, он этого не сказал, но я чувствую. И он не раскается в этом.
Парижский «Интерконтиненталь» — это не бездушная бетонная колода. В отличие от других отелей этой цепочки, он находится в великолепном старинном особняке с аркадой, колоннами, прелестным внутренним двориком и чудным холлом.
Расположен он в непосредственной близости от Вандомской площади и, таким образом, от отеля «Риц»; надеюсь, что это не дурное предзнаменование. Ровно в половине одиннадцатого я в холле, но Уинстона нигде не видно. Сажусь на мягкую банкетку рядом с приемной стойкой и жду. В одиннадцать его все еще нет. Четверть двенадцатого, половина двенадцатого, Уинстона нет и в помине. Встаю и подхожу к приемному окошку.
— Господин Хоторн-Рид уже прибыл? — спрашиваю я, стараясь скрыть волнение в голосе. Как знать, может, он опоздал на самолет?
— Минутку! Хоторн-Рид. — Молодой человек в ладно сидящей форме улыбается мне и проглядывает список. — Вот, пожалуйста! Номер 1017. Господин приехал в десять часов и снова ушел.
— Ушел? Вы уверены?
— Да, мадам. Его ключ лежит на месте.
Покачав головой, возвращаюсь к своей скамейке. Что это значит? Приехать в Париж, чтобы со мной встретиться, и уйти из гостиницы, не дождавшись меня? Ничего не понимаю. Жду до полуночи, потом предпринимаю последнюю попытку.
— Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? — прошу я опять служащего.
— Но мадам, его ключ здесь.
— Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
— Вы сами можете позвонить, — отвечает он, — направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
— Алло! — Голос Уинстона. — Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
— Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
— Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта — высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи — с умелой небрежностью — обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
— Наконец-то, — говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
— Вы выглядите по-другому, — замечает Уинстон.
— Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. — Он согласно кивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Завернутая в большую белую махровую простыню, я открываю официанту, который вкатывает ко мне накрытый белой салфеткой столик.
— Все в порядке? — вежливо спрашивает он, тактично отводя глаза, чтобы не смущать меня.
— Чудесно! — Я быстро сую ему щедрые чаевые. Пусть развлечется вечером.
— Спасибо, мадам! — Он уходит радостный, а я тут же приступаю к еде. Салат потрясающий, булочки еще теплые.
Держа в руке стаканчик с шоколадным муссом, я устраиваюсь поудобнее на кровати и с удовольствием смотрю на себя по телевизору. Ловлю каждое слово в передаче.
Вне всякого сомнения, сегодня я обеспечила Нелли и Новой романтике пару тысяч новых приверженцев. Неужели это действительно я? Эта элегантная, худая, уверенная в себе молодая женщина? Я выгляжу как французская кинозвезда. Сама себя с трудом узнаю. Четыре месяца назад я весила семьдесят килограммов и еле втискивалась в зеленый шерстяной костюм для пожилой дамы, который страшно жал мне под мышками. Такой Нелли видела меня в последний раз. А сегодня? Сегодня на мне «от кутюр», и у меня такой вид, будто я родилась в этой изысканной одежде. Последний налет провинциальности тоже сошел с меня. Слава богу! Нелли может быть довольна, я была ее достойной представительницей.
Я выключаю и жду звонка от Уинстона. Он ведь тоже видел меня и знает, что я живу в «Дорчестере». Он не может не позвонить. К тому же сегодня мой день рождения! Ровно в семнадцать часов мне исполнилось сорок два года. И прихорашивалась я так — волосы узлом на затылке, Ив Сен-Лоран и отполированные ногти — не только ради выступления на телевидении, но и ради своего праздника.
Сегодня для меня начинается новый год. А вскоре и новая жизнь с новой профессией, новым офисом, новой квартирой и наверняка с новой любовью, тут я не боюсь.
Но пока я найду новую любовь, мне хватит и старых привязанностей: Тристрам, который звонит каждую неделю и опять хочет жениться на мне. Лесли Рабин, мой последний друг, который больше не сердится на меня и непременно хочет забрать меня из Парижа. Даже прислал мне любовное письмо. Да, в Канаде я пристроена. А в Нью-Йорке Проспер Дэвис, неподражаемый. Может, полететь домой через Нью-Йорк? Заманчивый вариант.
Но сначала я хочу Уинстона Хоторна-Рида. В моей коллекции его недостает. Он — последний камень в моей мужской пирамиде: от безработного переселенца до министра, если выиграет выборы. Он — тот влиятельный мужчина, о котором я мечтала, полный идей, образованный, высказывающий интересные суждения, может, у него широкий кругозор? (Глаза, во всяком случае, с золотистыми искорками!)
Почему он не звонит, черт бы его побрал? Скоро уже одиннадцать. Он оказал бы мне неоценимую услугу, а именно подтвердил, что я права, оставаясь не замужем. Что в отношении мужчин и брака я ничего не пропустила. Что во всем прекрасном огромном мире нет ни одного, кто был бы мне дороже моей карьеры. Нет! Даже министр!
Короткую связь, большего я не хочу. С тем большей охотой я полечу потом назад домой, с тем большим энтузиазмом ринусь в работу. Тогда я с абсолютной уверенностью буду знать, что жизнь, прожитая мной, была для меня единственно правильной. То есть я это и так знаю. Но Уинстон Хоторн-Рид был бы лучшим подтверждением.
Ровно в одиннадцать звонит телефон. Это, наверное, он. Взволнованно хватаю трубку. Но это Нелли из Калифорнии.
— Ты была неотразима, крошка! Поздравляю! Ты стала писаной красавицей. Тебя просто не узнать! Хорошо, что купила костюм. Ты была абсолютно убедительна. Я действительно горжусь тобой. У тебя сегодня, кажется, день рождения? Да? Желаю счастья, малышка. У меня сейчас переговоры, не могу долго говорить. Купи себе еще что-нибудь симпатичное у Ива. Может, вечернее платье? За мой счет! Замечательно!
Только кладу трубку, как телефон звонит вновь. Уверена, что это он! Нет! Опять нет. Это — сестра Тристрама, Имоджен.
— Офелия, дорогая! Я видела тебя по телевизору. Я в восторге. Сколько ты пробудешь в Лондоне? Ты можешь завтра со мной пообедать? Отлично. В час. В «Харродз», наверху, в «Уэй Инн». Я ужасно рада. Ну ладно, спокойной ночи тебе, до завтра!
Имоджен! Вот верная душа. Последний раз мы виделись два года назад, в Канаде. Она — адвокат, похожа на Тристрама как две капли воды. Красивая женщина. У нее большой дом в Хэмпстеде. Муж — судья. Двое очаровательных детей. Словом, буржуазное счастье. Можно было бы позавидовать. Но это не для меня. Чересчур много быта. Тихое счастье меня убивает. И почему только не звонит Уинстон?
До часу ночи я жду. Потом оставляю надежду. Может, позвонит завтра до обеда? Если нет, даю ему неделю отсрочки. Мой парижский телефон он знает, всегда может меня найти. Если, вопреки ожиданиям, он не подаст до среды голоса, я ему позвоню сама. Точно, так и сделаю. Это решение я отмечаю бокалом шампанского.
Сорок два! Мне сорок два года, и лучшая половина жизни у меня еще впереди. Теперь становится интересно жить. В интеллектуальном плане ты созрела, а телом свежа и молода, открыта новым идеям, готова к новым делам. Сорок — это молодость!
В сорок лет моя прабабушка приехала из Бразилии в Канаду и начала новую карьеру натурщицы. То есть она была первооткрывательницей, потому что до того у нас не было ни муз, ни натурщиц. Наши художники рисовали водопады, горы, деревья, валуны, исключительно ландшафты, никакого намека на красивых женщин.
Моя прабабка все мгновенно изменила. Все художники влюбились в нее, боготворили ее, писали, и ее портреты висят почти во всех музеях Нового Света. Она улыбается с них, под покровами и без оных, сильная, горделивая, рыжеволосая и полногрудая. (Худой она не была, тогда это было немодно.) До самой глубокой старости она оставалась красавицей.
В сорок пять она впервые вышла замуж, за крупного лесоторговца, и год спустя на свет появилась моя бабушка. В шестьдесят она основала первый театр в Канаде и снова начала играть. В восемьдесят она написала историю своей жизни, захватывающий документ своего времени, который я опубликую в своем издательстве.
Мое издательство! С каким нетерпением я жду его открытия!
Охотнее всего я бы тут же полетела домой и с головой ушла в работу. К тому же на прошлой неделе пришло письмо от Тристрама. Он все уладил, как я хотела. Дом в Отремоне снят (это самый красивый район Монреаля, с огромными старыми аллеями). Контракт на мой офис на улице Сен-Дени также подписан. Отлично!
Сорок два года!
И с каждый днем я все сильнее и сильнее!
Только свой день рождения я представляла себе иначе: в «Тур д’Аржан», вместе с французским любовником. Так я мечтала дома в Канаде. Но продемонстрировать нескольким миллионам телезрителей свою вновь обретенную молодость и красоту, поставить то и другое на службу благому делу — в этом тоже что-то есть!
Гашу свет, блаженно вытягиваюсь — и вижу искрящиеся глаза Уинстона. Они смотрят на меня из-под густых, прямых бровей, весело, многообещающе и с любопытством. Ага, он думает обо мне. И с чувством, что все будет так, как должно быть, я спокойно засыпаю и предоставляю остальное судьбе.
Я неплохо могла бы провести свои последние недели в Париже. Изысканно. Потому что вдруг разом проклюнулись французы. Месье Вернес звонил два раза и даже пригласил меня на обед в маленькое кафе на бульваре Монпарнас. Он рассказал мне о процессе (самого младшего из грабителей отпустили на свободу, трое других получили по два года) и все время влюблено смотрел мне в глаза.
А я?
Я безумно скучала. Не лучше обстояло дело и с Жаном-Франсуа, красивым владельцем моего спортклуба, вдруг проявившим ко мне большой интерес, следовавшим за мною всюду по пятам и пригласившим меня к себе домой. Там он собственноручно приготовил для меня вегетарианскую пищу и продемонстрировал спортивные трофеи и кубки.
Квартира была красивая, еда вкусная, вино густое и благородное, но что произошло, когда он подсел ко мне на кожаную софу и начал целовать? Ничего! Ни искорки не пробежало. Я почувствовала себя страшно усталой, начала зевать и еще до полуночи ушла домой. Мне было скучно. С французом! Но ведь французы — мое задание, мой долг и обязательная программа. Ради них я в Париже. Я отказываюсь понимать этот мир!
Но я не хочу их.
Я хочу Уинстона Хоторна-Рида!
Вот так, мои милые! Человек ленив по своей природе. Всегда идет по пути наименьшего сопротивления — только не в любви. Очень жаль! В любви он хочет сложностей. То, что само идет в руки, его не интересует. В любви он радостно кидает себе палки под ноги, спотыкается об них, разбивает себе в кровь нос и проклинает судьбу-злодейку, которая не имеет ко всему этому никакого отношения.
Сам во всем виноват. Но понимать это не желает!
Уинстон Хоторн-Рид не звонит.
Однако через пять дней после своего возвращения из Лондона я обнаруживаю его фото в «Файнэншл Таймс». В статье под фотографией сказано, что его партия имеет хорошие шансы на победу, и, скорее всего, он станет новым министром финансов.
Я долго рассматриваю фото. Оно удачное и не дает мне покоя. На следующее утро, спустя ровно неделю после моего телевыступления в театре «Гринвуд», я звоню ему. Собираю все свое мужество, мне это нелегко дается, но я приняла решение.
В Париже душное, туманное утро, воздух абсолютно неподвижен, дышать тяжело, и город словно вымер. Утро у меня не заладилось. Молоко для кофе оказалось кислым, сломалась моя расческа, новый шампунь, рекомендованный Жанной, имеет чудовищный запах, и волосы после него не лежат, я нигде не могу отыскать свои тапки, а прозрачный, с кружевными вставками, лимонный пеньюар, купленный в «Харродз» после обеда с Имоджен, мне совсем разонравился. Разве может день начинаться хуже?
Но, как я уже говорила, я много читала и могу всегда привести исторические параллели. Знаменитый римский полководец Цезарь тоже не верил в дурные предзнаменования. Несмотря на самые ужасные предсказания, он никогда не переносил битву.
Поэтому я не позволяю сбить себя с толку.
Хотя утром все валилось из рук, я, тем не менее, позвоню. Именно сейчас!
Дрожащей рукой набираю лондонский номер. Два раза занято, на третий пробиваюсь. Зато подходит сам Уинстон.
— Алло! — отзывается он ледяным голосом.
— Алло, это говорит Офелия из Парижа. Вы меня помните?
— Разумеется! — Тон нисколько не смягчается.
— Вы один! — спрашиваю я на всякий случай. Кто знает, вдруг он окружен любопытными секретаршами, которые ловят каждое его слово. — Вы можете говорить?
— Да-да! Я один. Как ваши дела? — Опять нисколечко не дружелюбней, наоборот. У меня такое ощущение, что я ему безмерно в тягость. Для следующей фразы собираю всю свою волю в кулак.
— Я просто хотела спросить, — говорю я нерешительно, — когда вы снова приедете в Париж.
— У меня еще нет планов, — холодно и равнодушно отвечает он.
— Жаль, — тем не менее, отзываюсь я, — я бы с удовольствием повидала вас до своего отлета в Канаду.
Он не отвечает. Собственно говоря, здесь я должна была бы повесить трубку. Дело ясное. Мужчина мною не интересуется. Звонок был ошибкой. Но я прижимаю трубку к уху и жду.
— Я недавно любовался вами по телевизору, — наконец вновь раздается его голос. — Вы благополучно вернулись в Париж?
— Да, спасибо. Как идет предвыборная борьба?
— Очень хорошо. Жаловаться не на что.
У меня к горлу подступает комок.
— У вас лучшие шансы, пишут газеты.
— Это верно! — Даже сейчас его голос не теплеет. — И у нас довольно много работы, как вы можете себе представить!
— Не буду вас дольше задерживать, — тут же спохватываюсь я, — извините за беспокойство.
— Ничего страшного.
— До свидания, Уинстон. Успеха вам.
— Спасибо! До свидания!
Я медленно вешаю трубку. Опозорилась. Ну да ладно. Зато теперь знаю свое место. На периферии, и любая мысль об Уинстоне Хоторне-Риде будет напрасной тратой времени. Выброшу его из головы и займусь французами. Тут же звоню Вернесу и договариваюсь с ним пойти поужинать. Потом пытаюсь поймать Жана-Франсуа, но его нет ни дома, ни в клубе. Ничего, как-нибудь отыщу его. Послезавтра иду в бассейн, разожгу его и выполню свой долг.
Но до этого дело не доходит.
Как я уже упоминала (в связи с искусством знакомиться в кафе с нужным мужчиной), существует закон природы, который я называю «феномен замедленного возгорания». Он состоит в том, что желаемое получаешь в последний момент, даже точнее, в самый последний момент, когда уже окончательно похоронила надежду. Именно так происходит и на этот раз. Через неделю я забыла Уинстона. Именно тогда он и позвонил. Среда, девять утра, и я еще лежу в постели. В Париже я не встаю раньше десяти. Я наслаждаюсь возможностью подольше поспать, это придает моей парижской жизни особый шарм. Если вечером я иду на джазовый концерт, то я вообще встаю не раньше двух часов дня. Или еще позже. (Зато в Канаде будильник всегда будет звонить в семь.) Итак, ровно в девять раздается телефонный звонок. Я спросонья хватаю трубку.
— Алло! Это Уинстон!
Сна сразу как не бывало. Но у меня нет сил открыть рот.
— Алло! Вы меня слышите? Говорит Уинстон Хоторн-Рид. Это вы, Офелия? У вас такой странный голос.
— Я еще сплю.
— О! — Удивленная пауза. — Я хотел вам сказать, что в конце недели приеду в Париж. Вечером в пятницу, предпоследним рейсом. — Новая пауза. Потом он медленно, будто это его вовсе не интересует, спрашивает: — Вы свободны в пятницу вечером?
— Конечно!
— Я остановлюсь в «Интерконтинентале». Вы можете там со мной встретиться? Скажем, на поздний ужин, в половине одиннадцатого? — Он чувствует явное облегчение. — Сможете? Отлично! Тогда встретимся внизу, в холле. Итак, пятница, пол-одиннадцатого вечера, «Интерконтиненталь». Я очень рад!
Только он вешает трубку, как я выскакиваю из постели и начинаю танцевать по комнате. Ура! Победила! Я опять увижу его, моего светского льва, с золотистыми искорками в глазах и с чувственным ртом. Он не забыл меня. Он приедет в Париж, и, скорее всего, только ради меня. Правда, он этого не сказал, но я чувствую. И он не раскается в этом.
Парижский «Интерконтиненталь» — это не бездушная бетонная колода. В отличие от других отелей этой цепочки, он находится в великолепном старинном особняке с аркадой, колоннами, прелестным внутренним двориком и чудным холлом.
Расположен он в непосредственной близости от Вандомской площади и, таким образом, от отеля «Риц»; надеюсь, что это не дурное предзнаменование. Ровно в половине одиннадцатого я в холле, но Уинстона нигде не видно. Сажусь на мягкую банкетку рядом с приемной стойкой и жду. В одиннадцать его все еще нет. Четверть двенадцатого, половина двенадцатого, Уинстона нет и в помине. Встаю и подхожу к приемному окошку.
— Господин Хоторн-Рид уже прибыл? — спрашиваю я, стараясь скрыть волнение в голосе. Как знать, может, он опоздал на самолет?
— Минутку! Хоторн-Рид. — Молодой человек в ладно сидящей форме улыбается мне и проглядывает список. — Вот, пожалуйста! Номер 1017. Господин приехал в десять часов и снова ушел.
— Ушел? Вы уверены?
— Да, мадам. Его ключ лежит на месте.
Покачав головой, возвращаюсь к своей скамейке. Что это значит? Приехать в Париж, чтобы со мной встретиться, и уйти из гостиницы, не дождавшись меня? Ничего не понимаю. Жду до полуночи, потом предпринимаю последнюю попытку.
— Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? — прошу я опять служащего.
— Но мадам, его ключ здесь.
— Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
— Вы сами можете позвонить, — отвечает он, — направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
— Алло! — Голос Уинстона. — Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
— Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
— Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта — высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи — с умелой небрежностью — обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
— Наконец-то, — говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
— Вы выглядите по-другому, — замечает Уинстон.
— Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. — Он согласно кивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32