Уитни приложила руку ко лбу и почувствовала, что ее пальцы дрожат. Неужели ей от него не отделаться? Неужели она действительно не может продать поместье? Как же ей в таком случае быть? Эдмунд Максвелл сказал, что у Крессиды совсем не осталось денег; у нее самой на счету всего около двух тысяч, это почти что ничего, принимая во внимание, сколько денег понадобится, чтобы восстановить виноградники Изумрудной долины.
– Можешь расположиться в комнатах отца. – В смятении она отбросила волосы назад за спину.
– Я бы не хотел жить в комнатах отца. – Он сжал зубы. – Как насчет той, с видом на бассейн?
– Нет, – сказала Уитни жестко. – Она – моя.
– Тогда я займу соседнюю. – Он вопросительно поднял брови. – Есть возражения?
«Да, – хотелось ей закричать. – Есть, и большие».
Ей вовсе не улыбалось, чтобы он расположился в соседней с ней комнате.
– Пожалуйста. Пока что – пожалуйста.
Ребенок зашевелился, захныкал. Люк рассеянно чмокнул его в макушку, прикрытую смешной голубой панамкой. Глядя на них, Уитни почувствовала, как что-то сжалось у нее в груди. Люк же повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Она смотрела ему вслед и никак не могла понять, почему это вдруг так расчувствовалась. Может, из-за контраста – Люк так жесток и неуязвим, а малыш доверчив и беспомощен? Или заботливый отцовский жест так тронул ее сердце? Ей не хотелось верить, что он способен на нежность, – она предпочитала считать его ужасным, высокомерным, несносным…
Только тогда с чистой совестью она использует любую хитрость, чтобы избавиться от неожиданного гостя. Где же мать ребенка? Жива ли она? Женаты ли они? Разведены? А может, они до сих пор в браке, но тогда почему она не здесь, с ним и сыном?
Только один вопрос ей не нужно было себе задавать, потому что она уже знала на него ответ. Люк все еще ее ненавидит… Так же как ненавидел тринадцать лет назад, когда Крессида Бранниген только взяла ее в дом.
Сейчас, с точки зрения взрослого человека, поведение Люка уже не поражало ее. В конце концов, она действительно явилась причиной разногласий между ним и его бабушкой и, более того, виновата в той ссоре, что привела к ультиматуму Крессиды и уходу Люка из родного дома.
И Уитни всегда чувствовала на себе бремя вины, так как Люк исчез и никто больше о нем не слышал.
До сегодняшнего дня.
Узнав о смерти бабушки, он, казалось, был потрясен.
В самом ли деле? Или он просто хороший актер?
Может, слухи о том, что Максвелл пытается его найти, все же достигли его ушей. Но возможно также, что его приезд домой именно в этот день – это не что иное, как совпадение. Всем известно, что правда иной раз более невероятна, чем вымысел. Но так или иначе – это ничего не значит! Главное, что Люк все же появился, как чертик из табакерки, и совершенно некстати. Уитни нахмурилась. Он сказал, что у него нет денег. Если это правда, значит, он с полным правом может здесь поселиться.
Но она не собирается верить ему на слово. Она обязана убедиться, что все условия завещания выполняются. Это ее долг перед Крессидой.
Она попросит Эдмунда Максвелла немедленно этим заняться: навести справки… и вытащить правду на свет Божий.
ГЛАВА ВТОРАЯ
– Черт, я поражен…
Уитни не слышала, как Люк появился в кухне. При звуке его голоса она вздрогнула, и ей понадобилось несколько мгновений, чтобы собраться и спокойно повернуться к нему.
– Поражен? Чем же?
Он взглянул на ряды чисто вымытых тарелок и несколько дюжин хрустальных бокалов, которые Уитни вымыла и до блеска протерла льняным кухонным полотенцем.
– Твоими попытками произвести впечатление.
Она повернулась к нему боком и взяла стопку тарелок.
– Извини, мне нужно убрать это в шкаф.
Он посторонился и открыл дверцу шкафа.
– Тебе не надо мне ничего доказывать, – сказал он спокойно. – Я прекрасно знаю, что ты собой представляешь. Расслабься, дорогая… Иди, налей себе чего-нибудь выпить, и пусть экономка сама здесь все закончит.
Стараясь подавить закипающую ярость, Уитни взяла вторую стопку тарелок. Делая вид, что Люка в кухне нет, она расставляла посуду на полочках шкафа. Закончив с тарелками, она принялась за бокалы, уставляя ими большой деревянный поднос. С усилием подняла его и понесла через холл в комнату, чувствуя, что Люк идет следом за ней. Пока она ставила бокалы в буфет, он даже не пошевелился, чтобы ей помочь.
– Ну, вот мы и одни дома, дорогуша. – Его голос был полон сарказма.
– Я не настроена на шутки.
– Это вовсе не шутка. Кто бы мог подумать в тот день, когда ты впервые появилась в этом доме подростком с глазами как блюдца, что в один прекрасный день мы будем вместе хозяйничать в этом доме.
– Я не собираюсь с тобой здесь хозяйничать. Просто в данный момент у меня нет другого выхода, как дать тебе комнату. Во всем же остальном тебе придется обходиться самому. Сам на себя готовь, стирай и…
– Для этого есть прислуга. Им за это и платят.
Уитни насмешливо взглянула на Люка.
– Никто не собирается тебе прислуживать. Кухарка и горничная уже уехали и возвращаться не думают. Они обе уже давно в пенсионном возрасте и здесь оставались только потому, что любили твою бабушку.
Она повернулась на каблуках и, помахивая подносом, решительно прошла обратно в кухню. Там она принялась нагружать поднос оставшимися бокалами.
Закончив на кухне, Уитни предполагала понежиться в горячей ванне и пораньше лечь спать. Она так устала, что, казалось, стоит ей присесть, и она уже не найдет сил подняться.
– Я пытался залезть на чердак, – раздался позади голос Люка, и она скрипнула зубами, – но он заперт. У тебя есть ключи?
Не глядя на него, она продолжала заниматься бокалами.
– Что тебе нужно на чердаке?
– Насколько я помню, бабуля никогда ничего не выбрасывала, так что есть слабая надежда, что моя старая мебель из детской может быть там – во всяком случае, она была там до моего отъезда. Ты не…
– Мебель все еще на чердаке… и старая коляска тоже. Но, наверно, все покрыто пылью. У меня не нашлось времени почистить чердак в этом году, а горничная не смогла бы вскарабкаться наверх по узкой крутой лестнице.
– Так где же ключ?
– На полочке возле двери. – Она повернулась к нему. – Ты собираешься залезть на чердак сегодня? Имей в виду, что сначала все нужно проветрить и вымыть, сегодня вечером ребенка в кроватку класть не годится.
Он потер затылок, и впервые за целый день она заметила, какое осунувшееся у него лицо и какие усталые глаза. Если бы не его враждебность и высокомерие, может быть, она бы и посочувствовала ему…
– Что ж, ты права, – сказал Люк. – Тогда утром.
– Где же ты уложишь малыша?
– Он может поспать со мной.
Повезло малышу! – внезапно подумала Уитни и тут же сердито одернула себя: ну и мысли у нее! Она поспешно повернулась и протянула руку к подносу, но неловким движением опрокинула хрустальный бокал для шерри. Он со звоном грохнулся на кафельный пол и разбился на мелкие осколки.
Шепотом выругавшись, Уитни присела, чтобы подобрать осколки, но тут же почувствовала боль. На порезанном пальце выступила кровь, и девушка с досадой прикусила губу.
Сильная рука резко поставила ее на ноги.
– Дай-ка сюда руку, – грубовато приказал Люк. Он слегка сжал ее палец. – Внутрь стекло не попало, – сказал он. – Во всяком случае, я ничего не вижу.
Люк подтащил Уитни к раковине, включил холодную воду и сунул ее палец под струю. Нетвердо державшаяся на ногах девушка подчинилась. Люк стоял к ней вплотную, так близко, что она ощущала тепло его тела, чувствовала жаркое дыхание на своих волосах, слышала, что его сердце начинает биться быстрее.
– Ты пахнешь персиками.
Какой низкий и чувственный у него голос! Ей хотелось отодвинуться, но впереди была раковина, а позади – он. И еще она сомневалась, что сможет уйти далеко на внезапно ослабевших ногах. Палец под ледяной струей почти совсем онемел, кровотечение остановилось, и Уитни попробовала освободиться.
Люк развернул ее к себе, и она увидела, как потемнели его глаза.
– А на вкус ты тоже как персик?
Держа девушку за одно плечо, он пальцем осторожно провел по ее щеке, по губам и на мгновение задержался в уголке рта.
– Ты хочешь, чтобы я попробовал, не так ли? – Голубые глаза смотрели на нее гипнотизирующе, и Уитни не находила в себе сил отвернуться.
– Люк, ты сумасшедший!
– Я знаю, как тебя ко мне тянет… Я видел, как расширились твои зрачки, когда мы обсуждали, кто и где будет спать – и с кем…
Уитни чувствовала, что последние силы покинули ее.
– Ты сумасшедший, – повторила она прерывающимся шепотом.
– Да? – Кончиком ногтя он дотронулся до ее зубов. – А как насчет тебя? Какая же тогда ты? Алчная?.. – Голос внезапно утратил мягкость и стал злым и горьким. – Такая же алчная… как твоя мать?
Да он же просто играет с ней! Испытывает ее!
С горящими от унижения и обиды щеками Уитни резко вырвалась.
Люк сухо засмеялся, и его смех неприятно резанул ее слух. Девушке хотелось зажать руками уши, чтобы не слышать, но она не собиралась доставлять ему такого удовольствия.
– Если ты потрудишься убраться отсюда, – холодно сказала она, – я здесь подмету. День был очень тяжелый, я устала и хочу пораньше лечь спать.
– Я сам это сделаю.
– Нет, я сама!
– Ты уже успела порезаться. Или тебе нравится, как я играю в доктора? Еще хочется? Ну тогда давай, действуй.
Уитни поняла, что бессильна… бессильна против этого человека. Ведь она почти что сдалась ему; еще какая-то минута, и он бы…
– Ну? – нетерпеливо рявкнул он.
– Ладно, я ухожу. – Она помедлила. – Но… как насчет… тебе не надо помочь… с ребенком?
– Благодарю, я прекрасно справлюсь без чьей-либо помощи, особенно женской.
– Что ж, отлично! Но не забудь… Я предлагала.
Выходя, она громко захлопнула за собой дверь… Очень громко.
«Сногсшибательна…» – так он ей сказал.
И «…копия матери…»
Уитни огорченно провела щеткой по блестящим рыжим волосам и швырнула ее на туалетный столик. Поднявшись из-за стола, она открыла дверцу платяного шкафа и выдвинула нижний ящик. Там, запрятанная под стопкой кашемировых свитеров, лежала обрамленная в серебряную рамку фотография.
Фотография ее матери… и отца Люка, Бена.
Все тринадцать лет Уитни приходилось эту фотографию прятать, доставая, только когда оставалась одна… и быстро класть обратно в ящик при любом стуке в дверь.
Она терпеть не могла что-либо делать украдкой, хотя бы и из лучших побуждений, и даже сейчас, зная, что ничто уже не может расстроить Крессиду, все равно чувствовала себя виноватой.
Без всякого основания.
Она не совершила ничего плохого.
Такого, что совершила ее мать. Прелюбодеяния нельзя простить, каковы бы ни были причины.
Уитни встряхнула головой и собралась с мыслями. Так, сейчас надо лечь спать: завтра ей снова придется бороться с Люком Браннигеном.
Пока Эдмунд Максвелл будет собирать информацию, необходимую ей, чтобы навсегда отделаться от непрошеного гостя, она должна найти выход из создавшейся ситуации. Лучше всего, если они сумеют поделить дом между собой и поменьше встречаться. Конечно же, это ему не понравится. Он наверняка захочет быть хозяином в доме, как было и раньше, до его отъезда. Ей придется быть постоянно настороже: Люк противник очень ловкий.
Уитни решительно встала, снова вынула из ящика фотографию и открыто поставила ее на столик.
Ей больше нет нужды ее прятать. Только один-единственный человек может быть оскорблен присутствием этой фотографии в поместье Браннигенов…
Люк.
Но в чем она может быть уверена на все сто процентов: только после дождичка в четверг у этого человека появится шанс оказаться в ее спальне!
– Ага, ты уже встала! – Люк как раз закрывал за собой дверь своей комнаты, когда Уитни вышла из спальни. – Ты всегда так долго валяешься в постели?
Уитни быстро и молча прошла мимо него и стала спускаться по лестнице. Чтобы прийти в себя, ей всегда требовалось выпить с утра хотя бы чашку кофе… Но сегодня она особенно в этом нуждалась: ей ведь предстоит сражаться с Люком.
– Ты так шумел на чердаке, что, наверно, разбудил всю округу, – бросила она через плечо. Люк топал вниз по лестнице следом за ней. – Надеюсь, ты нашел, что искал?
– Нашел. Все уже вымыто, вычищено, и матрас сохнет в гостиной перед камином.
Она остановилась и взглянула на него, иронически приподняв бровь.
– Ты уже и камин успел разжечь?
– Не поспешишь, дьявола не догонишь.
– Приходится спешить, когда дьявол подгоняет.
– О, я вижу, ты получила неплохое образование, пока меня не было. И кто же за это платил, могу я спросить?
Она удостоила его суровым взглядом, но, прежде чем отвернуться, успела заметить, что на нем ослепительно белая футболка и черные джинсы. Также она заметила, что волосы у Люка еще слегка влажные после душа и что он чисто выбрит, даже ямочка на подбородке стала видна, ямочка, о которой она уже успела забыть. В день их знакомства ей было всего двенадцать лет, с тех пор прошло еще тринадцать, а это долгий срок.
Знакомства… Она насмешливо улыбнулась. Слишком сильно сказано! На самом деле они практически никогда и не были знакомы! Они прожили несколько месяцев под одной крышей, и все; и надо сказать, эти несколько месяцев были самыми ужасными в ее жизни. Она только что потеряла мать, а когда Крессида решила взять ее в дом, Люк так яростно этому сопротивлялся, что Уитни тряслась от страха. Как же он ее ненавидел!
Самая неприятная ссора произошла, когда он кричал на нее и обзывал ужасными словами ее мать и Бена Браннигена. Она прежде никогда не слышала этих слов и даже не поняла их смысл.
Но Крессида слышала… и все поняла.
Дрожа от гнева, она приказала Люку извиниться или убираться вон.
Он крикнул, что уезжает.
Вдогонку она велела ему не возвращаться, если он не извинится.
Он явно и не собирался этого делать.
Только когда Уитни исполнилось четырнадцать, она поняла, что отъезд Люка разбил сердце его бабушки.
– Вы могли бы попытаться найти его, – запинаясь, сказала однажды девочка.
– У меня есть своя гордость, милая, – отвечала Крессида. – У меня есть своя гордость.
Не из-за такой ли гордости Люк и не возвращался?
Но даже если б она знала ответ на этот вопрос, подумала Уитни, что бы это изменило?
– Я сварю кофе. – Она открыла дверь кухни и вошла внутрь. – А потом поговорим. Нам многое надо обсудить.
Он прислонился спиной к холодильнику, наблюдая за тем, как Уитни наливает в кофеварку холодную воду.
– Расскажи мне о бабушке, – потребовал он. – Она долго болела?
– В прошлом году она упала и сломала шейку бедра. Оно долго не заживало, и врачам пришлось провести дополнительные обследования. Обнаружилась опухоль… – Ее голос внезапно сел, и девушка прокашлялась. – Тебе кофе покрепче?
– Чем крепче, тем лучше.
Она насыпала в фильтр восемь ложек и включила кофеварку.
– Когда ее привезли из больницы, она была очень слаба и последующие десять месяцев не вставала с постели.
– Она очень страдала?
– Да, – коротко ответила Уитни.
– Почему, черт побери, ты не могла со мной связаться?
– Она этого не хотела.
Он зло выругался.
– Тебя не было тринадцать лет. – Уитни и не старалась скрыть обвинительные нотки в голосе. – Почему ты ни разу не приехал?
– Она же велела мне убираться.
– Ради Бога, Люк! Тебя послушать, так ты словно не тридцатилетний взрослый мужчина, а испорченный ребенок! Тебе всего-то и нужно было что извиниться.
– Мне не за что было извиняться. – Он отошел от холодильника к раковине. Ухватившись руками за край, он уставился в окно, и Уитни заметила, как побелели костяшки его пальцев. – То, что она сделала, взяв тебя в дом, было непростительно.
– Твоя бабушка была доброй и сердечной женщиной. – Она изо всех сил старалась овладеть нахлынувшими чувствами. – Я знаю, что тебе было трудно примириться с ее решением, тебе же стукнуло тогда всего семнадцать, и после того потрясения…
– Я не думал тогда о себе! – Он резко развернулся лицом к ней, и вся застарелая, приумноженная за тринадцать лет обида полыхнула в его глазах. – Я думал о своей матери. О том, что они – мой отец и твоя мать – сделали с ней.
– Не надо! – Дрожа, Уитни подняла руки, словно пытаясь остановить его. – Пожалуйста, Люк, не начинай все заново. Я понимаю, почему ты так оскорблен, но, Люк, ты же сойдешь с ума, если не постараешься забыть…
– Думаешь, я не пытался? Думаешь, я не хотел простить? Забыть и простить? Как по-твоему, что я чувствовал, уходя от бабушки, единственного в мире человека, который что-то для меня значил? И наконец, – он бешено взмахнул рукой, – наконец-то вернуться в этот дом и обнаружить, что опоздал. Господи, это разрывает мне сердце!
Напряженное молчание последовало за выплеском Люка; казалось, оно никогда не кончится, но вдруг откуда-то донесся тихий плач ребенка.
Уитни растерянно оглянулась.
Люк тяжело вздохнул.
– Это монитор малыша, там, над хлебницей, – устало проговорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15