Сожитель ее по-прежнему по нескольку дней не показывается дома и даже не ночует. Ты бы позвонил ей завтра и заехал навестить, она сегодня долго расспрашивала о тебе. И Петька соскучился…
— Обязательно позвоню и заеду, — обещал Сергей Петрович, удивленно посмотрев на Катю.
— Ей сейчас, как никогда, нужны поддержка и помощь. А ты у нас великий утешитель женщин. Кто, как не ты, выслушает, поймет и пожалеет?
Колесников собирался в очередную творческую командировку. Он любил путешествовать в поисках интересных сюжетов и тем. Раньше Катя роптала, когда он слишком часто уезжал осенью или зимой. Летом все менялось. В мае она начинала загодя выспрашивать:
— Сергей Петрович, ты когда свалишь? Мне нужно помыть окна, покрасить балкон, тысячу дел переделать. А ты путаешься под ногами, поминутно просишь есть, помощи от тебя никакой, только морока.
— Скоро, Катюша, — кротко отвечал Колесников, — только допишу очерк, сдам в редакцию и отбуду.
Он чувствовал себя виноватым, что хозяин он никудышный, недомовитый и все тяготы хозяйственных забот несет на себе жена. Но делает это как будто с удовольствием. Проводив Сергея на вокзал, как самая примерная супруга, Катя возвращалась в пустую квартиру, мыла, драила, наслаждалась одиночеством. Брала к себе на несколько дней Петьку, не обращая внимания на квохтанье Марии Игнатьевны.
Теперь все изменилось. Пряча виноватые глаза, она робко спросила, когда он уезжает. Видеть эту тихую, словно запуганную Катю было невыносимым испытанием для Колесникова, и он спешил поскорее уехать. Если бы не защита дипломов в июне, он бы с удовольствием исчез на все лето.
— Знаешь, Сережа, я хотела тебя предупредить. Когда ты вернешься в начале июня, меня, возможно, не будет дома, — робко начала она и запнулась.
Сердце у Колесникова екнуло, рука так и не донесла к губам чашку с горячим чаем. Он заметил, как испугалась Катя, значит, он изменился в лице, побледнел. Только сейчас понял Сергей, как он ждал этого разговора и панически боялся его. Он готов на любые унижения, готов получать анонимные письма, в которых доброжелатели именуют его рогоносцем, только бы она не уходила… Катя сразу поняла, о чем он подумал.
— Хочу на недельку съездить к маме, — поспешила продолжить она.
Колесников с облегчением вздохнул. OHА каждый год в начале лета навещала своих и обычно брала командировку, обещая сделать какой-нибудь интересный материал. Катя не могла долго сидеть без дела и не умела отдыхать. Через день-другой вызывала к себе oпeратора с камерой, и работа закипала.
Чтобы окончательно прийти в себя, Сер гей расспросил ее, что она нынче надумала сделать.
— Наверное, возьму интервью у нашего главы администрации. Он хоть из бывших, исполкомовец, но очень интересный, изворотливый мужичок. Ухитряется не предавать старых, коммунистических идеалов и одновременно приспосабливается к новым веяниям. В общем, хозяйственник, — все больше увлекаясь, рассказывала Катя.
Колесников с интересом слушал. Он хотел бы и сам заехать к теще, за пять лет успел полюбить эти места и новую родню. Но Катя его почему-то не приглашала. А сам он из деликатности не навязывался. Может быть, Катюше хочется побыть одной.
Сергей засобирался в редакцию, радуясь, что хотя бы крупицы их прежней семейной жизни еще теплятся в этом доме. Иногда они снова оживленно говорят о работе. Завтра обещают дать на выходные Петьку, и они все вместе отправятся в зоопарк или просто погуляют. Может быть, все и наладится скоро.
Катя, оставшись одна, задумалась. Ни в какую командировку она не едет. Эта новая ложь далась ей нелегко. Рохля Евдокимов так и не решился до сих пор поговорить с Сережей. Все тянул, оправдывался. Только было собрался неделю назад, но ему показалось, что Колесников ужасно выглядит, болен, подавлен.
— Я понял, что просто добью его этим разговором. Пускай поправится, придет в себя. Ох, Катя, как мне не по себе, какая я скотина…
Катя видела, что он не преувеличивает, действительно страдает, и не стала попрекать его за медлительность. Она сама как огня боялась решительных объяснений. На самом деле они едут с Костей отдохнуть неделю у его друга в Сочи. Она знала, что Сергей никогда не станет выслеживать ее, справляться на работе, звонить матери. Так что поездка обещала остаться тайной. А уж потом Евдокимов наберется духу и поговорит с Сережей.
Глава 16
На другой день по возвращении из командировки Сергей Петрович уехал на дачу. Это было похоже на бегство — из пустой квартиры, душной Москвы, от замучивших его тяжелых мыслей. Он отлично поработал в Костроме, забылся, и все это время его согревала непонятно откуда взявшаяся надежда — что все уладится, пройдет, как тяжелый дурман, Катюшино увлечение и заживут они лучше прежнего.
В таком добром расположении духа он вошел в свой подъезд, открыл почтовый ящик и вынул стопку писем и рекламных проспектов. Один конверт сразу бросился ему в глаза. Два предыдущих, полученных в апреле и мае, были похожи на него как близнецы: голубовато-серая бумага, адрес, отпечатанный на машинке.
Первым его побуждением было порвать и выбросить письмо. Но он вспомнил необычный горький и доброжелательный тон предыдущих анонимок. Поневоле думалось, что автор тоже пострадал в этой истории и просто хочет поделиться с собратом по несчастью. Сергей Петрович, вздохнув, спрятал письмо в карман и направился к лифту. С этой минуты надежда исчезла без следа, уступив место самым дурным предчувствиям.
Он выпил кофе, разложил вещи и блокноты, все еще оттягивая время. Ему так не хотелось вскрывать конверт. Наконец он сердито надорвал его и развернул тонкий душистый листок бумаги. Сразу видно — письмо писала женщина. Все тот же доброжелатель или доброжелательница, все так же уважала и любила его, Колесникова, и поэтому не могла допустить, чтобы его бессовестно обманывали. «Ваша жена уехала в Сочи с печально знаменитым К. Е.», — кратко сообщалось в письме. Далее следовала неразборчивая подпись и дата.
В лаконизме и сдержанности этого послания прочитывалось скрытое страдание. Колесников невольно посочувствовал автору. Жена? С женой Евдокимова он был дружен. Почему она просто не позвонила ему? Нет, конечно, никогда бы она не позвонила. Впрочем, автором могла быть и Алла, и одна из многочисленных поклонниц Костика.
Сергей Петрович сразу понял, что доброжелатель сообщил ему правду. Зачем Катя придумала эту историю про маму и, главное, интервью с местным чиновником, которого так ярко живописала? Сказала бы просто, что едет в командировку, возмущенно подумал он. Всякое вранье, в большом и малом, было ему отвратительно. Раньше Катя никогда не лгала. Но тут же он нашел оправдание ее слабости.
Виноват, конечно, Костян. То он старательно избегал всякого общения с Колесниковым. Но недели две назад вдруг сам нашел его и предложил проводить до метро. По дороге силился что-то сказать, бледнел, краснел, мычал что-то невразумительное и вдруг, сославшись на дела, поспешно сбежал. Уже тогда Сергей Петрович заподозрил, что Евдокимов собирался сделать ему решительное заявление, но не хватило пороху. Вот почему Катенька вынуждена была, бедняжка, выкручиваться.
Перекладывать на слабые женские плечи такие непосильные разговоры Сергей Петрович считал непростительным.
Он долго сидел, уставившись в одну точку и зачем-то прижав ладонь к груди, словно боялся, как бы не выскочило сердце. Но вдруг поднялся и быстро вышел из дому. Когда на Колесникова сваливались несчастья — это бывало очень редко, — он спасался быстрой ходьбой и непрерывным движением. «Двигаться, двигаться!» — приказал он себе, направляясь из Черемушек к Воронцовскому парку, оттуда зашагал к беляевским садам и к Ясеневу. При ходьбе как будто выветривались мысли из головы, наступала замечательная пустота и легкость. Время от времени он вскакивал в проходящий автобус или троллейбус. То же движение, мелькание за окном людей и картин.
Он вернулся домой поздно ночью, еле живой от усталости. И тут же на пороге его встретила черная-пречерная тоска. Он бы с радостью сбежал без оглядки, да бежать было некуда. Одна приятельница рассказывала Колесникову о «синдроме брошенной жены» — очень сложном состоянии из множества компонентов: обиды, ревности, жажды мести и прочего. У него не было никакого синдрома. Как счастливо они прожили с Катей эти пять лет. И теперь он понял, что не сможет существовать один в этой квартире.
С первой электричкой он уже был на даче. Той самой, над которой так потешалась когда-то Катя. С тех пор дача, благодаря ее усилиям, преобразилась. Галя-беленькая через одного из своих поклонников достала им садовый домик, маленький, но уютный.
— Ну почему у тебя нет таких полезных поклонников? — донимала Катя Наталью. — Твои дохлые интеллигенты дарят только цветы и чистое обожание. А Галина обеспечивает себя, друзей и близких всем, начиная со жратвы и кончая автомобилями.
Катя недолюбливала дачу и редко сюда ездила. Красот природы никаких, лес и река далековато. Правда, они сажали сотки две картошки и овощей, поддавшись всеобщему огородническому психозу. Колесников с удовольствием копался в огороде, Катя читала, стараясь пореже показываться из своего убежища. Особенно ее раздражала близость соседей.
— Рано утром выползает на крыльцо сосед справа, в одних подштанниках, — рассказывала она. — Почесывается, крякает, потягивается. Мы слышим, как его кости хрустят. У соседей слева младенец пищит, лает собака. Сумасшедший дом.
Первым делом она посадила живые изгороди из слив, вишен, кустов сирени и жасмина, чтобы хоть как-то скрыться от соседских глаз. Скоро изгородь разрослась, и густая ее зелень прочно заслонила домик от дороги и соседей. И здесь повсюду была Катя, ее книги, ее халатик, небрежно брошенный на спинку стула. Сергей Петрович схватил ружье и бросился вон, на дорогу, в лес, куда угодно.
Его остановил сосед, скучавший на даче уже дня три. Сергей Петрович вежливо, но немногословно с ним пообщался. Сосед впоследствии вспоминал, что не заметил в нем ничего особенного. Разве что тот выглядел измученным и усталым.
В лесу тоска как будто отступила, и Колесников бродил, как леший, по лесным дорогам и полянам. Даже вздремнул в тени на забытой возле охотничьей сторожки копне сена. Лес утешил и успокоил его. Ему даже показалось, что началось медленное выздоровление. Что особенного произошло? Друзья предают, женщины бросают и уходят к другим. Это случалось миллионы раз и до него. И люди продолжали жить, чтобы снова впадать в иллюзии и обманываться. Эта нехитрая философия тоже утешила его.
Колесников вернулся уже затемно, но их дачный поселок по случаю воскресного дня гудел, как потревоженный улей: ярко светились окна, гремела музыка, лаяли собаки, в густом кустарнике у дороги щелкал соловей, ему подпевали лягушки в маленьком болотце. Сергей Петрович даже улыбнулся, послушав этот необычный оркестр, который Катя окрестила бы какофонией. Он принял две таблетки снотворного и ненадолго забылся тяжелым сном. Ему снилась покойница жена. Грустно и молча смотрела на него.
Колесников открыл глаза и, глядя в окно на забрезжившее утро, сказал себе твердо: «Ни о чем не жалею и не считаю себя обманутым. Я знал, на что шел, пять лет назад. Эти годы я был очень счастлив. Она влюбилась. Это могло случиться и со мной. Я очень виноват перед покойницей Машей: у меня было сильное увлечение, о котором она знала…» Колесников словно подводил итоги.
Тоска, пользуясь тем, что он проснулся, снова, как пиявка, присосалась к сердцу. Он пометался по их маленькому домику, ища себе занятие. Как жаль, что в огороде пока нет работы. Сергей Петрович посадил недавно немного картошки, две грядки с луком и морковью. В огородничестве наступило кратковременное затишье. Тогда он уселся чистить ружье. Катя шутила:
— Из этого ружья никогда не стреляют. Его чистят, гладят. Если б можно было, Колесников спал бы с ним.
Ружье было старинное, французской работы, доставшееся Сергею от отца, а тому — от деда. Даже в трудные военные времена, когда все более или менее ценное несли на базар, чтобы не умереть с голоду, бабушка с мамой сохранили ружье.
Пройдет время, думал Колесников, и все забудется, наступят «окаменелое бесчувствие», ровные будни, работа. Но как пережить это время, вот в чем вопрос. Завтра нужно идти на факультет, заниматься с дипломниками. Он почувствовал, что не в силах сейчас окунуться в работу. Но самое страшное — через два-три дня вернется она, войдет как ни в чем не бывало и станет рассказывать о главе администрации и его нововведениях. Представив себе это, Колесников даже застонал и сжал зубы, как от боли. Нет, этого он не в силах перенести. Его Катюша такая прямая, непреклонная и правдивая. Она сама страдает. Он вспомнил ее виноватый, убегающий взгляд.
Год назад покончил с собой один из его друзей. Хороший журналист, он вдруг сломался, стал пить, сделался обузой и наказанием для близких. Сергей Петрович горевал о нем, но все же в глубине души упрекал за этот малодушный для мужчины поступок. Ну что ж, сытый голодного не разумеет. Тогда он был счастлив и не поверил бы, какие беды падут на его голову.
Да, это малодушие и большой грех. Он всегда считал себя слабым человеком. Сдается без боя, выбрасывает белый флаг. Он даже не принимал никакого решения, ничего не обдумывал, ни с кем мысленно не простился. Все произошло быстро, за полминуты. Он слегка пододвинул стул, чтобы приклад уперся в стену. Сначала положил висок на дуло, почувствовал приятное прикосновение прохладной стали. Нет, так неудобно. Он не раз слышал о самоубийцах, уходивших из жизни таким способом. Быстро сбросил тапку и большим пальцем ноги нажал спусковой крючок.
Неизвестно, сколько дней пролежал бы Сергей Петрович в своем садовом домике, не случись это под утро в воскресенье. Съехались на выходные все соседи. А близкие никогда не обделяли Сережу Колесникова вниманием. Примерно в полдень соседка, сердобольная пожилая женщина, сказала своим:
— Отнесу-ка я Сереже борща. Он один, без жены, будет есть всухомятку.
Бедная женщина, осторожно неся в вытянутых руках полную миску, взошла на крылечко, постучала в дверь. Никто не ответил. Она толкнула дверь. Дверь была не заперта. Рано утром Колесников вышел на свой маленький огород, по-хозяйски обошел надел, проверил саженцы, которые посадил с Катей прошлой осенью, постоял на крыльце…
…День премьеры стал днем ее и Левиного триумфа. Спектакль прошел, что называется, на одном дыхании, в «бешеном», как и мечталось Леве, ритме. Занавес поднимался девятнадцать раз, зрители еще долго не расходились. Сцена была завалена цветами, как в старые добрые времена на «Фуэнте Овехуны» в исполнении Ермоловой. Наташа и Лева, держась за руки, кланялись на авансцене.
— У меня сейчас голова отвалится, — шепнула Наташа.
— Она тебе больше не нужна, — счастливым шепотом ответил Лева, — теперь все будет идти как по маслу…
Выпили по бокалу шампанского в гримерной, отмечая успех, затем покатили на такси к Москалевым. Наташа ничего не видела и не слышала. Она давно не ощущала в душе такого мощного прилива счастья. Во-первых, не прошло еще то ощущение полета и вдохновения, которое не покидало ее во время всего спектакля. Во-вторых, когда в последний раз упал занавес и артисты начали качать Леву, а актрисы обнимать и целовать Наташу, к ней протиснулся сквозь толпу поздравляющих Николай Николаевич.
У него дрожали губы. Он ничего не мог сказать, только наклонился и поцеловал ей руку. Когда он выпрямился, она увидела в его лице выражение, какого не видела еще никогда. Казалось, его переполняет то же ощущение счастья, что и ее.
— Да-да, — сказал он, — я безмерно рад за тебя… Наташа, от тебя на сцене искры летели…
Он впервые обратился к ней на «ты». Наташа усилием воли сдержала слезы. Но Диана, ее графиня, пришла ей на помощь.
— Букет, который вы прячете за спиной, — это мне? — ослепительно улыбнувшись, сказала она.
— Да-да, чуть не забыл, конечно, тебе…
В эту минуту она услышала дружный смех и, оглянувшись, увидела Сашу, который, пыхтя, вкатывал на сцену реквизиторскую тележку, полную апельсинов…
Когда она оглянулась, Николая уже не было. Наташа поискала глазами Катю, но подруга не пришла.
Они с Галкой резали на кухне салаты, и Наташа тихо изумлялась: она всегда считала Галину суховатой и немного завистливой, но сейчас подруга выглядела такой же оживленной и счастливой, как она сама.
Они то и дело призывали из гостиной Сашу: то ножи надо было наточить, то открыть консервы. Саша, успевая все, поминутно чмокал обеих женщин в щеки, в затылок, в шею, куда придется. Он тоже был очень счастлив и оживлен, и это удивляло Наташу. Он вообще-то всегда равнодушно относился к ее успеху на сцене.
— Галя, милая, спасибо тебе, — не удержалась Наташа и вдруг припала к Галине, обняла ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Обязательно позвоню и заеду, — обещал Сергей Петрович, удивленно посмотрев на Катю.
— Ей сейчас, как никогда, нужны поддержка и помощь. А ты у нас великий утешитель женщин. Кто, как не ты, выслушает, поймет и пожалеет?
Колесников собирался в очередную творческую командировку. Он любил путешествовать в поисках интересных сюжетов и тем. Раньше Катя роптала, когда он слишком часто уезжал осенью или зимой. Летом все менялось. В мае она начинала загодя выспрашивать:
— Сергей Петрович, ты когда свалишь? Мне нужно помыть окна, покрасить балкон, тысячу дел переделать. А ты путаешься под ногами, поминутно просишь есть, помощи от тебя никакой, только морока.
— Скоро, Катюша, — кротко отвечал Колесников, — только допишу очерк, сдам в редакцию и отбуду.
Он чувствовал себя виноватым, что хозяин он никудышный, недомовитый и все тяготы хозяйственных забот несет на себе жена. Но делает это как будто с удовольствием. Проводив Сергея на вокзал, как самая примерная супруга, Катя возвращалась в пустую квартиру, мыла, драила, наслаждалась одиночеством. Брала к себе на несколько дней Петьку, не обращая внимания на квохтанье Марии Игнатьевны.
Теперь все изменилось. Пряча виноватые глаза, она робко спросила, когда он уезжает. Видеть эту тихую, словно запуганную Катю было невыносимым испытанием для Колесникова, и он спешил поскорее уехать. Если бы не защита дипломов в июне, он бы с удовольствием исчез на все лето.
— Знаешь, Сережа, я хотела тебя предупредить. Когда ты вернешься в начале июня, меня, возможно, не будет дома, — робко начала она и запнулась.
Сердце у Колесникова екнуло, рука так и не донесла к губам чашку с горячим чаем. Он заметил, как испугалась Катя, значит, он изменился в лице, побледнел. Только сейчас понял Сергей, как он ждал этого разговора и панически боялся его. Он готов на любые унижения, готов получать анонимные письма, в которых доброжелатели именуют его рогоносцем, только бы она не уходила… Катя сразу поняла, о чем он подумал.
— Хочу на недельку съездить к маме, — поспешила продолжить она.
Колесников с облегчением вздохнул. OHА каждый год в начале лета навещала своих и обычно брала командировку, обещая сделать какой-нибудь интересный материал. Катя не могла долго сидеть без дела и не умела отдыхать. Через день-другой вызывала к себе oпeратора с камерой, и работа закипала.
Чтобы окончательно прийти в себя, Сер гей расспросил ее, что она нынче надумала сделать.
— Наверное, возьму интервью у нашего главы администрации. Он хоть из бывших, исполкомовец, но очень интересный, изворотливый мужичок. Ухитряется не предавать старых, коммунистических идеалов и одновременно приспосабливается к новым веяниям. В общем, хозяйственник, — все больше увлекаясь, рассказывала Катя.
Колесников с интересом слушал. Он хотел бы и сам заехать к теще, за пять лет успел полюбить эти места и новую родню. Но Катя его почему-то не приглашала. А сам он из деликатности не навязывался. Может быть, Катюше хочется побыть одной.
Сергей засобирался в редакцию, радуясь, что хотя бы крупицы их прежней семейной жизни еще теплятся в этом доме. Иногда они снова оживленно говорят о работе. Завтра обещают дать на выходные Петьку, и они все вместе отправятся в зоопарк или просто погуляют. Может быть, все и наладится скоро.
Катя, оставшись одна, задумалась. Ни в какую командировку она не едет. Эта новая ложь далась ей нелегко. Рохля Евдокимов так и не решился до сих пор поговорить с Сережей. Все тянул, оправдывался. Только было собрался неделю назад, но ему показалось, что Колесников ужасно выглядит, болен, подавлен.
— Я понял, что просто добью его этим разговором. Пускай поправится, придет в себя. Ох, Катя, как мне не по себе, какая я скотина…
Катя видела, что он не преувеличивает, действительно страдает, и не стала попрекать его за медлительность. Она сама как огня боялась решительных объяснений. На самом деле они едут с Костей отдохнуть неделю у его друга в Сочи. Она знала, что Сергей никогда не станет выслеживать ее, справляться на работе, звонить матери. Так что поездка обещала остаться тайной. А уж потом Евдокимов наберется духу и поговорит с Сережей.
Глава 16
На другой день по возвращении из командировки Сергей Петрович уехал на дачу. Это было похоже на бегство — из пустой квартиры, душной Москвы, от замучивших его тяжелых мыслей. Он отлично поработал в Костроме, забылся, и все это время его согревала непонятно откуда взявшаяся надежда — что все уладится, пройдет, как тяжелый дурман, Катюшино увлечение и заживут они лучше прежнего.
В таком добром расположении духа он вошел в свой подъезд, открыл почтовый ящик и вынул стопку писем и рекламных проспектов. Один конверт сразу бросился ему в глаза. Два предыдущих, полученных в апреле и мае, были похожи на него как близнецы: голубовато-серая бумага, адрес, отпечатанный на машинке.
Первым его побуждением было порвать и выбросить письмо. Но он вспомнил необычный горький и доброжелательный тон предыдущих анонимок. Поневоле думалось, что автор тоже пострадал в этой истории и просто хочет поделиться с собратом по несчастью. Сергей Петрович, вздохнув, спрятал письмо в карман и направился к лифту. С этой минуты надежда исчезла без следа, уступив место самым дурным предчувствиям.
Он выпил кофе, разложил вещи и блокноты, все еще оттягивая время. Ему так не хотелось вскрывать конверт. Наконец он сердито надорвал его и развернул тонкий душистый листок бумаги. Сразу видно — письмо писала женщина. Все тот же доброжелатель или доброжелательница, все так же уважала и любила его, Колесникова, и поэтому не могла допустить, чтобы его бессовестно обманывали. «Ваша жена уехала в Сочи с печально знаменитым К. Е.», — кратко сообщалось в письме. Далее следовала неразборчивая подпись и дата.
В лаконизме и сдержанности этого послания прочитывалось скрытое страдание. Колесников невольно посочувствовал автору. Жена? С женой Евдокимова он был дружен. Почему она просто не позвонила ему? Нет, конечно, никогда бы она не позвонила. Впрочем, автором могла быть и Алла, и одна из многочисленных поклонниц Костика.
Сергей Петрович сразу понял, что доброжелатель сообщил ему правду. Зачем Катя придумала эту историю про маму и, главное, интервью с местным чиновником, которого так ярко живописала? Сказала бы просто, что едет в командировку, возмущенно подумал он. Всякое вранье, в большом и малом, было ему отвратительно. Раньше Катя никогда не лгала. Но тут же он нашел оправдание ее слабости.
Виноват, конечно, Костян. То он старательно избегал всякого общения с Колесниковым. Но недели две назад вдруг сам нашел его и предложил проводить до метро. По дороге силился что-то сказать, бледнел, краснел, мычал что-то невразумительное и вдруг, сославшись на дела, поспешно сбежал. Уже тогда Сергей Петрович заподозрил, что Евдокимов собирался сделать ему решительное заявление, но не хватило пороху. Вот почему Катенька вынуждена была, бедняжка, выкручиваться.
Перекладывать на слабые женские плечи такие непосильные разговоры Сергей Петрович считал непростительным.
Он долго сидел, уставившись в одну точку и зачем-то прижав ладонь к груди, словно боялся, как бы не выскочило сердце. Но вдруг поднялся и быстро вышел из дому. Когда на Колесникова сваливались несчастья — это бывало очень редко, — он спасался быстрой ходьбой и непрерывным движением. «Двигаться, двигаться!» — приказал он себе, направляясь из Черемушек к Воронцовскому парку, оттуда зашагал к беляевским садам и к Ясеневу. При ходьбе как будто выветривались мысли из головы, наступала замечательная пустота и легкость. Время от времени он вскакивал в проходящий автобус или троллейбус. То же движение, мелькание за окном людей и картин.
Он вернулся домой поздно ночью, еле живой от усталости. И тут же на пороге его встретила черная-пречерная тоска. Он бы с радостью сбежал без оглядки, да бежать было некуда. Одна приятельница рассказывала Колесникову о «синдроме брошенной жены» — очень сложном состоянии из множества компонентов: обиды, ревности, жажды мести и прочего. У него не было никакого синдрома. Как счастливо они прожили с Катей эти пять лет. И теперь он понял, что не сможет существовать один в этой квартире.
С первой электричкой он уже был на даче. Той самой, над которой так потешалась когда-то Катя. С тех пор дача, благодаря ее усилиям, преобразилась. Галя-беленькая через одного из своих поклонников достала им садовый домик, маленький, но уютный.
— Ну почему у тебя нет таких полезных поклонников? — донимала Катя Наталью. — Твои дохлые интеллигенты дарят только цветы и чистое обожание. А Галина обеспечивает себя, друзей и близких всем, начиная со жратвы и кончая автомобилями.
Катя недолюбливала дачу и редко сюда ездила. Красот природы никаких, лес и река далековато. Правда, они сажали сотки две картошки и овощей, поддавшись всеобщему огородническому психозу. Колесников с удовольствием копался в огороде, Катя читала, стараясь пореже показываться из своего убежища. Особенно ее раздражала близость соседей.
— Рано утром выползает на крыльцо сосед справа, в одних подштанниках, — рассказывала она. — Почесывается, крякает, потягивается. Мы слышим, как его кости хрустят. У соседей слева младенец пищит, лает собака. Сумасшедший дом.
Первым делом она посадила живые изгороди из слив, вишен, кустов сирени и жасмина, чтобы хоть как-то скрыться от соседских глаз. Скоро изгородь разрослась, и густая ее зелень прочно заслонила домик от дороги и соседей. И здесь повсюду была Катя, ее книги, ее халатик, небрежно брошенный на спинку стула. Сергей Петрович схватил ружье и бросился вон, на дорогу, в лес, куда угодно.
Его остановил сосед, скучавший на даче уже дня три. Сергей Петрович вежливо, но немногословно с ним пообщался. Сосед впоследствии вспоминал, что не заметил в нем ничего особенного. Разве что тот выглядел измученным и усталым.
В лесу тоска как будто отступила, и Колесников бродил, как леший, по лесным дорогам и полянам. Даже вздремнул в тени на забытой возле охотничьей сторожки копне сена. Лес утешил и успокоил его. Ему даже показалось, что началось медленное выздоровление. Что особенного произошло? Друзья предают, женщины бросают и уходят к другим. Это случалось миллионы раз и до него. И люди продолжали жить, чтобы снова впадать в иллюзии и обманываться. Эта нехитрая философия тоже утешила его.
Колесников вернулся уже затемно, но их дачный поселок по случаю воскресного дня гудел, как потревоженный улей: ярко светились окна, гремела музыка, лаяли собаки, в густом кустарнике у дороги щелкал соловей, ему подпевали лягушки в маленьком болотце. Сергей Петрович даже улыбнулся, послушав этот необычный оркестр, который Катя окрестила бы какофонией. Он принял две таблетки снотворного и ненадолго забылся тяжелым сном. Ему снилась покойница жена. Грустно и молча смотрела на него.
Колесников открыл глаза и, глядя в окно на забрезжившее утро, сказал себе твердо: «Ни о чем не жалею и не считаю себя обманутым. Я знал, на что шел, пять лет назад. Эти годы я был очень счастлив. Она влюбилась. Это могло случиться и со мной. Я очень виноват перед покойницей Машей: у меня было сильное увлечение, о котором она знала…» Колесников словно подводил итоги.
Тоска, пользуясь тем, что он проснулся, снова, как пиявка, присосалась к сердцу. Он пометался по их маленькому домику, ища себе занятие. Как жаль, что в огороде пока нет работы. Сергей Петрович посадил недавно немного картошки, две грядки с луком и морковью. В огородничестве наступило кратковременное затишье. Тогда он уселся чистить ружье. Катя шутила:
— Из этого ружья никогда не стреляют. Его чистят, гладят. Если б можно было, Колесников спал бы с ним.
Ружье было старинное, французской работы, доставшееся Сергею от отца, а тому — от деда. Даже в трудные военные времена, когда все более или менее ценное несли на базар, чтобы не умереть с голоду, бабушка с мамой сохранили ружье.
Пройдет время, думал Колесников, и все забудется, наступят «окаменелое бесчувствие», ровные будни, работа. Но как пережить это время, вот в чем вопрос. Завтра нужно идти на факультет, заниматься с дипломниками. Он почувствовал, что не в силах сейчас окунуться в работу. Но самое страшное — через два-три дня вернется она, войдет как ни в чем не бывало и станет рассказывать о главе администрации и его нововведениях. Представив себе это, Колесников даже застонал и сжал зубы, как от боли. Нет, этого он не в силах перенести. Его Катюша такая прямая, непреклонная и правдивая. Она сама страдает. Он вспомнил ее виноватый, убегающий взгляд.
Год назад покончил с собой один из его друзей. Хороший журналист, он вдруг сломался, стал пить, сделался обузой и наказанием для близких. Сергей Петрович горевал о нем, но все же в глубине души упрекал за этот малодушный для мужчины поступок. Ну что ж, сытый голодного не разумеет. Тогда он был счастлив и не поверил бы, какие беды падут на его голову.
Да, это малодушие и большой грех. Он всегда считал себя слабым человеком. Сдается без боя, выбрасывает белый флаг. Он даже не принимал никакого решения, ничего не обдумывал, ни с кем мысленно не простился. Все произошло быстро, за полминуты. Он слегка пододвинул стул, чтобы приклад уперся в стену. Сначала положил висок на дуло, почувствовал приятное прикосновение прохладной стали. Нет, так неудобно. Он не раз слышал о самоубийцах, уходивших из жизни таким способом. Быстро сбросил тапку и большим пальцем ноги нажал спусковой крючок.
Неизвестно, сколько дней пролежал бы Сергей Петрович в своем садовом домике, не случись это под утро в воскресенье. Съехались на выходные все соседи. А близкие никогда не обделяли Сережу Колесникова вниманием. Примерно в полдень соседка, сердобольная пожилая женщина, сказала своим:
— Отнесу-ка я Сереже борща. Он один, без жены, будет есть всухомятку.
Бедная женщина, осторожно неся в вытянутых руках полную миску, взошла на крылечко, постучала в дверь. Никто не ответил. Она толкнула дверь. Дверь была не заперта. Рано утром Колесников вышел на свой маленький огород, по-хозяйски обошел надел, проверил саженцы, которые посадил с Катей прошлой осенью, постоял на крыльце…
…День премьеры стал днем ее и Левиного триумфа. Спектакль прошел, что называется, на одном дыхании, в «бешеном», как и мечталось Леве, ритме. Занавес поднимался девятнадцать раз, зрители еще долго не расходились. Сцена была завалена цветами, как в старые добрые времена на «Фуэнте Овехуны» в исполнении Ермоловой. Наташа и Лева, держась за руки, кланялись на авансцене.
— У меня сейчас голова отвалится, — шепнула Наташа.
— Она тебе больше не нужна, — счастливым шепотом ответил Лева, — теперь все будет идти как по маслу…
Выпили по бокалу шампанского в гримерной, отмечая успех, затем покатили на такси к Москалевым. Наташа ничего не видела и не слышала. Она давно не ощущала в душе такого мощного прилива счастья. Во-первых, не прошло еще то ощущение полета и вдохновения, которое не покидало ее во время всего спектакля. Во-вторых, когда в последний раз упал занавес и артисты начали качать Леву, а актрисы обнимать и целовать Наташу, к ней протиснулся сквозь толпу поздравляющих Николай Николаевич.
У него дрожали губы. Он ничего не мог сказать, только наклонился и поцеловал ей руку. Когда он выпрямился, она увидела в его лице выражение, какого не видела еще никогда. Казалось, его переполняет то же ощущение счастья, что и ее.
— Да-да, — сказал он, — я безмерно рад за тебя… Наташа, от тебя на сцене искры летели…
Он впервые обратился к ней на «ты». Наташа усилием воли сдержала слезы. Но Диана, ее графиня, пришла ей на помощь.
— Букет, который вы прячете за спиной, — это мне? — ослепительно улыбнувшись, сказала она.
— Да-да, чуть не забыл, конечно, тебе…
В эту минуту она услышала дружный смех и, оглянувшись, увидела Сашу, который, пыхтя, вкатывал на сцену реквизиторскую тележку, полную апельсинов…
Когда она оглянулась, Николая уже не было. Наташа поискала глазами Катю, но подруга не пришла.
Они с Галкой резали на кухне салаты, и Наташа тихо изумлялась: она всегда считала Галину суховатой и немного завистливой, но сейчас подруга выглядела такой же оживленной и счастливой, как она сама.
Они то и дело призывали из гостиной Сашу: то ножи надо было наточить, то открыть консервы. Саша, успевая все, поминутно чмокал обеих женщин в щеки, в затылок, в шею, куда придется. Он тоже был очень счастлив и оживлен, и это удивляло Наташу. Он вообще-то всегда равнодушно относился к ее успеху на сцене.
— Галя, милая, спасибо тебе, — не удержалась Наташа и вдруг припала к Галине, обняла ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25