– Она звонила тебе? – спросил Гарри. – У нее хватило духу?!
– Да, звонила, – печально улыбнулся Чарльз. – Знаешь, по-моему, она и впрямь думает, будто оказала мне услугу, заставив меня публично «изливать свои чувства». Понимаешь, как психа, страдающего словесным поносом, на приеме у врача. – Он был в ярости, но тем не менее рассмеялся – безнадежным смехом разуверившегося человека.
– И что она сказала?
– «Ты был великолепен! Мне так понравилось беседовать с тобой. Надеюсь, и тебе это доставило не меньшее удовольствие». Я ничего не отвечаю, просто молчу в трубку, пусть себе, думаю, потрещит. А потом до нее вроде бы доходит, что болтает-то она, похоже, сама с собой.
– Ну и?..
– Ну и тогда я заявляю ей: «Рейчел Ричардсон, я в жизни не встречал столь лживого и двуличного человека, как вы. Отныне буду надеяться и молить Бога, чтобы вы больше никогда в жизни не попадались мне на глаза».
– Вот как? А может быть, она и сама уже догадалась о твоей реакции.
Гарри посмотрел на стол. Сейчас? Потом? Взять да и покончить с этим? Или для него это будет уже слишком?
– Как ты думаешь, Гарри? Неужели она и впрямь думала, будто такое придется мне по душе? Вот что мне хотелось бы знать. Очень хотелось бы!
Мысленно он перенесся в тот день. От дуговых ламп в студии было жарко, розы, стоявшие на столе между ним и Рейчел, были кроваво-красными, как бы символизируя этим цветом предстоящее состояние его души, которая вот-вот начнет кровоточить. В тот момент он подумал об этом в шутку, не зная, что его ждет.
Рейчел обхаживала его мягко и осторожно. Была настолько обаятельна, льстила ему, наклонялась за столом так, что в вырезе ее платья бутылочно-зеленого цвета виднелась грудь – очень красивая, как он тогда отметил про себя.
– Вы должны гордиться этими великолепными полотнами!
Он видел их перед собой на экране монитора, как и миллионы телезрителей, и действительно гордился ими, и ему действительно было приятно находиться в центре внимания столь обаятельной женщины. Досконально изучив предмет его работы, она знала, о чем говорит. Распространялась о мистицизме индейцев, об их внутренней устремленности к далеким воображаемым мирам, населенным духами. Чарльз сумел это увидеть и распознать. И, как истинно талантливый живописец, мастерски воссоздал это на полотнах, написанных им когда-то.
– А над чем вы работаете сейчас?
Он попытался было отделаться какой-нибудь банальностью, ни к чему не обязывающей фразой, но не смог солгать. Увы, не смог даже на телевидении – этом чудовищном средстве массовой информации, твердо стоящем на фундаменте из лжи и выспренних преувеличений, полунамеков, недосказанностей и подтасовок.
– Некоторое время я был не в состоянии работать.
– Творческий кризис? Расскажите об этом.
Чарльз почувствовал себя так, словно вдруг очутился на скользком покатом склоне холма. Вся эта обстановка. Расслабленность. Он уже не замечал ни мерного гудения камер, ни людей, бесшумно перемещающихся в темноте за пределами этой залитой светом студии. Ощущение было такое, что они с нею одни. Точно так же, как там, в баре «Танзис», когда их руки лежали рядом на столе, изредка соприкасаясь. Тогда они думали в унисон и доверяли друг другу. Было так задушевно, так тепло в том баре.
– Я не хотел бы говорить об этом. Для художника это слишком личное.
– Мне известно, что вы очень сильно любили женщину, которая умерла год назад. Розу Эбернети.
Роза Эбернети! Этим именем она хлестнула его по лицу, будто плетью. Он проглотил комок в горле. Даже сейчас Чарльз чувствовал гнев, отчаяние и полную беспомощность.
– Да.
Его мысли прервал голос Гарри:
– Разное окружение, Чарльз. Все дело в разном окружении. Людям ее круга нравится появляться на телевизионном экране. Слезы – признак смелости. Борьба сенатора Доула за президентское кресло началась с того момента, как он пустил слезу на похоронах Никсона. Женщины обожают, когда мужчина становится печальным, а зрительская аудитория «Шоу Рейчел Ричардсон» состоит главным образом из женщин. Конечно, она и мыслит, и дышит в унисон со своей аудиторией. Вполне вероятно, что Рейчел едва ли не влюблена в тебя сейчас, если ей вообще ведомо, что такое чувства.
– Ха-ха, ведомо, да еще как, уж будь спокоен! Она влюблена по уши в… свою собственную персону, в свою карьеру, во всех этих негодяев, которым она нужна, чтобы помочь всучить производимую ими дрянь «великому американскому народу». А вообще-то, да, я согласен с тобой. Очевидно, она в самом деле убеждена, что ничего плохого или предосудительного не совершила. Она вытянула из меня правду, разве не так? А разве в журналистике правда не является предметом поклонения, культа, Святым Граалем, независимо от того, страдает ли кто-то при этом, растоптаны ли чьи-то чувства и насколько эта правда вообще уместна в данной ситуации? Правда сделает тебя свободным! Только скажу тебе вот что: мне она дает гораздо больше, чем просто делает меня свободным. Меня от нее тошнит так, что аж наизнанку всего выворачивает.
Чарльз начал расхаживать по комнате. Посмотрел на картины, висящие на стене, отметив настоящий шедевр – рисунок Рембрандта, словно тот мог бы каким-то неведомым образом защитить его от злых духов, яростно нападавших на него.
Однако карандашный набросок великого мастера не выполнил своей функции талисмана.
Мысленно он опять был там, теперь уже разъяренный, под всепроникающим светом дуговых ламп. Видел красный цвет расставленных повсюду роз. Видел улыбку на лице женщины, обманувшей его.
Эбернети! Так, значит, она разыскала старика Джона в его тихой заводи в Делавэре. Что же она выудила у него? Какая еще личная тайна вот-вот перестанет быть таковой?
– Послушайте, я бы действительно не хотел… это сугубо личное.
Но тогда злиться было еще слишком рано. Он еще целиком находился во власти ее чар. Он доверяет ей даже и сейчас, хотя весь его разум восстает против этого, говоря ему, что доверять Рейчел больше нельзя.
– Вы очень любили ее, не так ли?
– Да. – Едва этот односложный ответ сорвался у него с языка, как волна скорби затопила его. Роза! Ведь он так сильно любил ее! Отрицать это невозможно. Такого больше не будет никогда!
Рейчел вопросительно смотрела на него. Она хотела бы услышать нечто гораздо большее, чем короткое «да».
– Тогда, возможно, то, что вы не в состоянии сейчас работать, как-то связано с ее уходом?
Чарльз не слышал, а только чувствовал, как тихо жужжащая камера надвигается на него. Не смотрел на монитор, но знал, что его лицо дают сейчас крупным планом. Вселенская печаль охватила его. Она рвалась наружу, неузнаваемо изменив выражение и даже черты его лица. Не в силах говорить, он лишь кивнул.
Словно в тумане он видел перед собой лицо Рейчел. Сочувствие. Волнение. И что-то еще, чего он никак не мог определить. Она замолчала, глубоко вздохнула и, похоже, заколебалась. И тут же вновь ринулась вперед, отбросив сомнения, и в тот самый момент, когда он был наиболее уязвим, нанесла ему свой коронный, заранее подготовленный удар.
– Отец Розы рассказал мне, что у вас существовала традиция. В качестве символа вашей с Розой близости каждый из вас проводил кистью первую линию на чистом холсте другого…
Слезы выступили у него на глазах, но он не замечал их, застыв в скорбной тоске. Роза у чистого холста, первое прикосновение кистью. Роза – первая его любовь и последняя! Его вторая половина – половина, которая умерла. Терзаясь мучениями, не в силах прийти в себя от изумления, он сумел лишь покачать головой. Его охватило ощущение нереальности происходящего, и только это отчасти притупило причиненную ему боль.
Последовали еще какие-то вопросы, Чарльз смутно помнил, что механически отвечал на них. А потом все завершилось.
Когда в полнейшем оцепенении он пошел прочь от всевидящего объектива камеры, Рейчел взяла его за локоть. Он вспоминал сейчас, как отвел ее руку, очень мягко, и не проговорил ни слова, пока не покинул пучину этого ада, в который он позволил ввергнуть себя, и не избавился от того состояния ужаса, в которое она так расчетливо влекла его.
Он помолчал, погруженный в воспоминания о происшедшем с ним кошмаре.
И тут Гарри наконец-то принял решение.
– Думаю, тебе нужно прочесть вот это. – Он взял со стола иллюстрированный журнал.
Чарльз рассеянно посмотрел на глянцевую страницу. В углу стояло название журнала – «Пипл». Крупный заголовок гласил: «ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ». Чуть пониже подзаголовок: «Девиз Рейчел Ричардсон – «Быть всегда во всеоружии». Гостям, приглашенным на ее передачи, тоже лучше держать ухо востро». Автор статьи – Селеста Риттер.
Он начал было читать по порядку, но глаза его скользнули в самый низ страницы, к абзацу, который Гарри Уордлоу отметил желтым маркером.
«Я находилась в студии, когда Рейчел со своей командой составляла план предстоящей передачи о «состоянии рынка произведений живописи». В качестве гостя они хотели пригласить Чарльза Форда, художника ярко выраженной манеры живописи, ведущего затворнический образ жизни. Как выяснила Рейчел, в настоящее время он переживает творческий кризис.
Все сошлись на том, что добиться его согласия на участие в передаче будет нелегким делом. Он – человек, ценящий уединение, и вряд ли захочет обсуждать свои творческие трудности и проблемы перед многомиллионной аудиторией.
«Говорите ему все, что ему только захочется услышать. Уговорите его в принципе, а уж все остальное предоставьте мне», – беспечно проговорила Рейчел, нимало не смущаясь. Эта сцена дала мне редкую возможность постичь одну из черт любопытнейшей разновидности людей: в то время как обыкновенный человек может лишь попытаться сделать осторожный глоток разреженного воздуха, современные Рейчел Ричардсон глубоко вдыхают его полной грудью, прекрасно чувствуя себя при этом».
Чарльз Форд молча смотрел на журнал. И вдруг с такой силой швырнул его в угол, словно это была сама Рейчел Ричардсон. И все же странное предчувствие не покидало его. Он вновь увидит ее.
26
Стук в дверь был резким и настойчивым. Кэрол отложила книгу. Она никого не ждала. Да ей и некого было ждать. Она встала и прошла через всю маленькую квартирку к двери.
– Кто там?
– Я.
Она почти физически ощутила выброс адреналина в кровь. Словно высокая волна обрушилась на тихий песчаный пляж.
Ни в его позе, ни в выражении лица не было ничего угрожающего, но на ярком фоне безоблачного неба над Санта-Фе он выглядел как предвестник бури.
– Ты уехала, – сказал он. Его слова звучали как обвинение.
Кэрол кротко улыбнулась, как бы признавая за ним право быть сильным и требовательным по отношению к себе.
– Да, – ответила она. – Мне пришлось.
– И что же случилось? – Никакого извинения в голосе не прозвучало. Впрочем, в нем просто не было нужды, Кэрол чувствовала это.
– Ты не хочешь войти?
– Ах да, – сказал он, будто только что осознал, что стоит на лестничной площадке.
Он вошел – очень осторожно, – оглядываясь вокруг, словно ожидая встретить засаду.
– Это твоя квартира? – И опять в его голосе прозвучала едва ли не агрессивность, но вместе с тем и удивление. – Мне сказали, что ты уехала, – повторил он.
– Я же решила начать самостоятельную жизнь, – наконец заговорила Кэрол. – Дело вовсе не в том, что что-то случилось. Ничего плохого не произошло. Случилось только хорошее. Тебе она нравится? – спросила Кэрол.
– Квартира? Пожалуй, да. Очень светлая, – сказал он, более внимательно оглядевшись по сторонам. Голос его смягчился. – Я уехал не попрощавшись. – Вот это прозвучало как извинение.
– Я не обиделась, – сказала Кэрол.
Вот они опять стоят рядом. Неловкая и вместе с тем многообещающая ситуация. До сих пор из ее памяти не изгладилось воспоминание о том, с какой силой он тогда впился в нее губами. Она хочет, чтобы это произошло вновь. Прямо сейчас. Нет смысла отрицать это.
Он выглядел измученным. Кэрол каким-то образом поняла, что полного и безоговорочного успеха в Нью-Йорке у него не было.
– Послушай, – сказал он. – Извини, что я вломился к тебе вот так. Вернулся сегодня утром, а мне сказали, что ты уехала, и… и… ну, в общем, я не думал, что ты можешь вот так уехать. Вот и все.
Это было далеко не все, но он теперь стал осторожнее обращаться со словами.
– Хочешь чаю? – спросила Кэрол.
– Да, если есть.
Она опять улыбнулась. Он так отличается от других знакомых ей мужчин. Похож на какого-то великолепного дикого зверя.
Подойдя к окну, Чарльз посмотрел вниз, на площадь, на миссионерскую церковь и на людей у входа. Готовя чай, Кэрол продолжала говорить:
– Ты знаешь, почему я уехала в пустыню? Хотела твердо стоять на своих собственных ногах. А что получилось? Чуть было не погибла. Ты спас меня, дал крышу над головой – и жилье, и мастерскую. Это было замечательно! Ты оказался таким радушным и гостеприимным, но я вновь превращалась в ту, кем была все эти годы. Снова возникла зависимость от другого человека. Только не от Джека, а от тебя. – Она глубоко вздохнула.
Налив воды в чайник, Кэрол поставила его на плиту.
Чарльз кивнул, продолжая смотреть вниз на площадь.
Она достала из шкафчика чай с травами.
– Эта квартира напоминает мне жилье, которое я снимала, когда училась в колледже, – продолжала Кэрол. – Она означает для меня свободу, независимость. Могу жить здесь в грязи, а могу начистить все до блеска. Это она существует для меня, а не я для нее. Если захочу, могу взять и уйти отсюда и никогда не возвращаться, а могу просто запереть дверь и сидеть здесь, чтобы отгородиться от всего окружающего стеной и ничего и никого за ней не видеть.
И опять он кивнул.
– Для меня то же самое означают пустыня и океан. Мне нравится искать убежище в огромных открытых пространствах. А тебе – в замкнутых. Но мне понятно само стремление искать его.
– Судя по твоим словам, тебе хочется отправиться искать убежище прямо сейчас, – сказала Кэрол.
Чарльз обернулся и посмотрел на нее. По выражению его лица было видно, что он удивлен ее интуицией.
– Хорошо провел время в Нью-Йорке?
– Более или менее.
– Но не очень.
– Не очень.
Подойдя к креслу, в котором раньше сидела Кэрол, он опустился в него. На полу лежала книга Хемингуэя «Острова в океане».
– Со многими встречался в Нью-Йорке? – спросила Кэрол, наливая ему чай в большую кружку.
Чарльз резко повернулся и посмотрел на нее долгим испытующим взглядом.
– Я стал думать, что начинаю понемногу доверять людям. По-моему, отчасти это и твоих рук дело.
– Доверился человеку, не достойному этого?
– Да, именно так, – горько усмехнулся Чарльз. Он заметил, что она избегает говорить о себе. – Ну, а как ты и твои новые начинания? – поинтересовался он. – Работа идет хорошо? Одиночество помогает?
– Когда как. Временами бывает легче, временами – нет. Работа и одиночество.
Кэрол подала ему кружку. Сидеть больше было не на чем, и она села на пол. Он привстал, но Кэрол жестом остановила его.
– Не надо, пожалуйста. Мне нравится сидеть так. Раньше я всегда сидела на полу.
– Прежде чем стать взрослой?
– Да, – рассмеялась она. – Прежде чем всем нам пришлось притворяться, что мы больше уже не дети.
– Зайдешь ко мне как-нибудь? – спросил он вдруг.
– Конечно. И ты можешь приходить ко мне в любое время. Будем пить чай. – Она посмотрела в сторону, потом опять перевела взгляд на него. – Но почему у меня такое предчувствие, что ты сейчас уходишь?
– Потому что я действительно ухожу.
Кэрол не хотелось расставаться с ним. Она не думала, что после всего случившегося может встретиться человек, который так быстро ей понравится. Но почему она должна избегать этого чувства? Почему должна избегать и сторониться Чарльза? Ведь она нравится ему, она видит это. Почему же он уходит?
– Можно спросить, куда?
– Лечу в Европу.
– Можно спросить, почему?
– Потому что Америка, американцы слишком жестоки.
– Речь идет о конкретном человеке?
Он кого-то встретил в Нью-Йорке. Начало этому процессу положила она сама, и, видимо, завершился он неудачно. Кэрол чувствовала, что в ее душе ревность борется с надеждой, но с надеждой на что? Ее тянуло к нему, и вместе с тем что-то настораживало.
– Да. А может, и обо всех. Людям нужно так много. Пожалуй, слишком много. Большие ожидания. Еще большие разочарования.
– Стало быть, лекарством от американского оптимизма является европейский пессимизм?
Он ничего не ответил, но, помолчав, задал ей свой вопрос:
– Тебе будет не хватать меня?
И вновь как по голосу, так и по выражению его лица было очевидно, что спрашивает Чарльз ее об этом совершенно серьезно.
Он задавал ей вопрос, значимость которого она остро чувствовала. Спросить ее об этом более откровенно он просто не мог. Нужно было решать: сейчас или никогда. Стоит лишь сказать «да», и, возможно, он не уйдет, и то, что когда-то возникло между ними в той мастерской, сейчас продолжится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43