Я знаю, когда остановиться, просто ты сама сказала, что он не в твоем вкусе.
Линдсей пристально посмотрела на Джини и шутливо подняла руки.
– Больше ни слова, клянусь. Твои секреты умрут вместе со мной.
– Линдсей, так ты разузнаешь все ради меня?
– Хорошо, хорошо, прямо сейчас этим и займусь. Только не кусайся.
Линдсей стала названивать по нескольким номерам. Пока она звонила, Джини просматривала каталоги с фотографиями манекенщиц. Сюзанна из СМД была отличной, просто великолепной свидетельницей, а какой была ее первая реакция, когда женщина с посылками вошла в приемную фирмы? Она сразу же подумала, что посетительница может быть манекенщицей. Джини нахмурилась. Женщина не была миссис Дж. А. Гамильтон. Возможно, внутреннее чутье не обмануло девушку.
Кипа каталогов агентств была внушительной: «Моделз уан», «Сторм», «Элита». Лица одно другого красивее. Джини внимательно рассматривала фотографии. Легкость, с которой эти девушки умели изменять свою внешность, потрясала. Вот, к примеру, Линда Евангелиста: то с белыми волосами, то рыжая, то брюнетка…
Через полчаса Линдсей закончила свои телефонные переговоры. Она подошла к Джини и вручила ей несколько листков с записями. Вид у нее был весьма довольный.
По мере того, как Джини читала записи, глаза ее расширялись от изумления, а внутри нарастало возбуждение. Она читала молча, а когда закончила, то спросила:
– Ты абсолютно в этом уверена?
Линдсей кивнула.
– На все сто. Я хорошо знакома с управляющим Шанель, и сейчас говорила с ним лично. Ошибки быть не может.
– Они часто идут на такие соглашения?
– Когда речь идет о знаменитостях, хороших клиентах, конечно, а как ты думала! – Она внимательнее всмотрелась в лицо Джини. – Ты взволнована, Джини, и мне хорошо знаком этот твой взгляд. Это настолько важно для тебя? Что-то серьезное?
– Да нет, не очень, – осторожно ответила Джини. – Так, проверяю кое-что. Спасибо тебе, Линдсей. И, пожалуйста, не рассказывай никому об этой моей просьбе, договорились?
– Ни слова, обещаю.
Линдсей вернулась к своей работе, но оглянувшись, бросила взгляд на Джини, которая собирала свои вещи. Линдсей поняла: что-то произошло. Лицо Джини окаменело, на нем застыло злое выражение. Она как будто пыталась сосредоточиться на работе, но что-то не давало ей покоя. «Джини редко можно увидеть раздраженной», – подумала Линдсей. Джини была ее самой близкой подругой в редакции «Ньюс», но никогда прежде Линдсей не видела подругу в таком состоянии.
Джини потянулась за плащом, но Линдсей остановила ее.
– Эй, погоди. Джини, с тобой все в порядке?
– Нет, не совсем. Точнее, совсем нет, – быстро взглянула на подругу Джини и передернула плечами. – Сама знаешь, как это бывает. Чертово место!
– Кофе? – Линдсей пристально смотрела на Джини. Они с ней говорили на специфическом женском языке. В данном случае предложение кофе означало предложение поболтать.
Джини колебалась.
– Мне бы не следовало… Если только минут десять, не больше.
– Я и сама с удовольствием сделаю перерыв. Пойдем ко мне в кабинет. Там не такой бедлам, как здесь.
– Хорошо. Спасибо, Линдсей. Я совсем забыла про обед. С удовольствием хотя бы выпью кофе. Но только на десять минут, а потом побегу.
– Ты слишком много бегаешь, – улыбнулась Линдсей. – Это одна из твоих вечных проблем. Чего ты боишься, Джини? Что у тебя появится время остановиться и задуматься о жизни?!
Как только они оказались в кабинете Линдсей и дверь за ними закрылась, Джини дала волю эмоциям. Она сняла только что надетый плащ и с яростью швырнула его на кресло. За плащом последовал шарф, туго набитая всякой всячиной сумка, с которой Джини никогда не расставалась, и красные перчатки. С удивлением глядя на подругу, Линдсей включила электрический чайник. В ярком свете флюоресцентных ламп волосы Джини отливали серебром, черты лица обрисовались более резко.
– Господи, Линдсей, – воскликнула она, нервно расхаживая по кабинету. – Все, не могу больше. Здесь все принадлежит мужикам…
Линдсей промолчала. Она всегда считала Джини очень сдержанным человеком, никогда раньше она не видела подругу в таком состоянии. Джини умела держать себя в руках. Линдсей не раз задумывалась, чего ей это стоило, а теперь увидела своими глазами.
– Как ты только можешь выносить все это, Линдсей? – обернулась к ней Джини, остановившись на мгновение. – Все эти бесконечные взгляды, смешки, намеки, шлепки по заднице, когда стоишь у ксерокса, указания от мужиков типа Николаса Дженкинса, и никогда не можешь высказать то, что думаешь, только потому, что ты женщина. Ты должна быть тише воды и ниже травы, не можешь выйти из себя, не имеешь права высказать свое мнение, потому что если осмелишься, – если ты только осмелишься! – они лишь убедятся в том, что были правы.
Джини вновь резко обернулась.
– Тебе никогда не хочется все выложить им? Ну хотя бы разик? Высказать все, пусть тебя назовут истеричкой, или решат, что у тебя месячные, или примут за мужененавистницу? О Линдсей, неужели тебе никогда не хочется перестать притворяться?
Наступило молчание. Линдсей заварила кофе и поставила маленький кофейник на стол. Джини все еще не могла успокоиться, внезапно она сорвала ленту, которой на затылке были подхвачены ее волосы, и они рассыпались по ее плечам. Линдсей наблюдала, как подруга откинула пряди назад, продолжая метаться по кабинету, словно по клетке. В эту минуту Джини была похожа на вакханку – само воплощение прекрасной и всепобеждающей женской силы.
– У меня свои владения, Джини, – ответила Линдсей, чуть помолчав. – Чисто женские владения, поэтому в них я чувствую себя спокойно. Мужчины сюда не заходят, а если кто и появится, я вполне могу сразу указать ему на дверь. Они не принимают нас всерьез, считая, что мода не составит им конкуренции.
– О Господи, Господи… – Джини резко стукнула напряженно сжатыми кулаками по столу. – Иногда мне просто хочется взорвать к чертям собачьим всю эту поганую газету.
– Ну и в чем же дело? Давай, Джини, если ты такая отважная и можешь высказать все, что в тебе накопилось, сделай это хоть раз.
– В чем дело? В Дженкинсе. Я ненавижу его, презираю и испытываю к нему отвращение. А еще я ненавижу, презираю и испытываю отвращение к самой себе за то, что работаю на него. Мне нужно было уходить давным-давно, а я этого не сделала. Я не должна была выслушивать все его лживые обещания. «Возможно, через месяц, Джини, мы пошлем тебя за границу… – Она зло, но очень точно скопировала манеру Дженкинса. – А сейчас, Джини, займись этой крайне важной темой. Темой телефонного секса…»
– Ну ладно, – Линдсей закурила. Она просто не верила своим глазам. Джини – холодная, спокойная, выдержанная Джини, которая никогда не теряла голову, – вела себя подобным образом. – Ну ладно, – сказала она, – что еще?
– Что еще? Для начала то, что эти козлы пускают по кругу фотографии с Соней Свон. «Эй, Джини, правда, горяченькие снимки?» Меня от этого тошнит. Тошнит. И ни у кого не хватает мужества прийти к Николасу Дженкинсу и спросить: «Какого черта мы делаем? Пусть хоть весь кабинет министров Франции перетрахается с этой Соней Свон – кому какое дело!» – Она глубоко вздохнула и снова обернулась, чтобы посмотреть на Линдсей. – Смелости не хватает ни им, ни мне, понимаешь? Ведь я могла высказать все это Дженкинсу, только что в его кабинете у меня была для этого прекрасная возможность. Сделала я это? Нет, держала рот на замке. Почему? Разве я его боюсь? – Она помолчала, а затем потрясла головой. – Нет, даже не в этом дело. Просто сейчас я работаю над тем, над чем очень хочу работать, вот я и побоялась рисковать, не хочу, чтобы у меня отобрали это задание. Вот и держала рот на замке. «Да, Николас. Нет, Николас». Ненавижу себя!
– Что еще? – настойчиво повторила Линдсей. – Ты ведь знаешь, Джини, – меня не проведешь. Скажи, чего это ты так завелась?
Джини посмотрела ей в глаза. Она колебалась. Линдсей видела, что в ее подруге происходит какая-то внутренняя борьба.
– Ну ладно, – наконец решилась Джини. – Ладно. Паскаль Ламартин. Вот в ком все дело. Именно он сделал эти снимки Сони Свон, и мне это отвратительно. Я просто в бешенстве от этого.
– Почему? – спросила Линдсей, хотя ответ ей был уже известен. Он светился в зеленых глазах Джини, проступал в каждой черточке ее лица.
– Почему? Потому что он не такой, он лучше. Гораздо лучше. Ты знаешь, какой работой он занимался раньше. А сейчас он занялся вот этим. И он сам себя за это ненавидит, я прекрасно вижу, Линдсей. Это его особый способ самоубийства, и я не могу на это спокойно смотреть.
С этими словами Джини прижала руки к сердцу, а потом сделала резкое и сердитое движение, словно бросила что-то на пол. Она мотнула головой, и волосы ее вспыхнули в голубовато-белом свете ламп. Линдсей ждала – секунду, вторую… Джини встретилась с ней глазами и взгляд ее дрогнул. Она отвела его в сторону.
Линдсей вздохнула и, немного поколебавшись, сказала:
– Ну ладно, Джини, рассказывай. Когда?
Линдсей думала, что Джини не ответит, а если и признается, то скажет, что дело было в прошлом году или полгода назад. Она ошиблась.
– Двенадцать лет назад, – негромко ответила Джини.
– Двенадцать лет! – удивленно воскликнула Линдсей. Она не помнила, чтобы Джини хоть когда-нибудь упоминала имя Паскаля Ламартина.
– Двенадцать лет? Ты хочешь сказать, что тебе было пятнадцать?
– Да. Только он об этом не знал. Я наврала ему о том, сколько мне лет.
– Где это было?
– В Бейруте.
– И сколько это продолжалось?
– Три недели.
– Всего-то?
Джини сердито обернулась.
– Этого хватило, поверь. Он до сих пор здесь. – Джини снова прижала руки к груди. – Он в моем сердце, в моей голове, и я никак не могу его выгнать оттуда. Не получается.
Линдсей не знала, что сказать. Джини была на десять лет моложе ее, но сейчас, рядом с подругой, Линдсей вдруг ощутила себя немолодой и усталой женщиной.
– Так что же случилось, Джини? – спросила она гораздо более мягко.
– Что случилось? Случился мой отец. Он обо всем узнал.
Еще один поворот, еще один резкий жест, еще раз волосы упали на лицо.
– И на этом все закончилось? После этого ничего не было? – спросила Линдсей.
– Молчание, – ответила Джини. – Глубокое молчание. Я только раз, да и то случайно, встретила Паскаля в Париже. И опять ничего. Снова молчание – до тех пор, пока мы не встретились снова на прошлой неделе.
– Молчание, которое о многом говорит?
– Только с моей стороны, с его – нет. Он женился. У него ребенок. Он развелся…
– Он не пытался встретиться с тобой после этого?
– Нет.
– А ты на это надеялась?
– Когда перестала держать себя в руках, то – да.
В ее глазах промелькнуло смятение. Джини отвернулась, и воцарилось долгое молчание. За окном мигали огни, снаружи по стеклу хлестали струи дождя, доносился шум проезжающих машин, в соседнем кабинете зазвонил телефон.
– Три недели и двенадцать лет молчания? – медленно проговорила Линдсей. – Джини, тебе нужны новые страдания? Мало ты мучилась?
– Пусть будет все как будет. – Голос Джини сник, но затем вновь окреп. – Если этого не случится, если мне придется выбирать между тем, что что-нибудь произойдет и мне будет больно или ничего не произойдет, но я буду в безопасности, я снова выберу боль.
– Вряд ли это разумно.
– Разумно? – обернулась Джини, уставившись на Линдсей. – Я уже не знаю, что означает это слово. Оно уже не является частью уравнения. Я больше не могу двигаться через все это шаг за шагом, взвешивая и перебирая все снова и снова:
– Ну так скажи ему обо всем, – резко произнесла Линдсей.
– Нет. Нет, я не могу этого сделать. Это единственное, чего я не могу. Ты его не знаешь. Он только что прошел через жуткий развод. Только моих признаний ему сейчас и не хватает.
– Чушь все это! – Линдсей потеряла терпение, вся жалость к Джини вдруг испарилась. – По-моему, он еще тот подонок.
Повисла мертвая тишина. Лицо Джини побелело.
– Почему ты так говоришь?
– Да будет тебе, повзрослей ты наконец. Три недели в зоне военных действий и двенадцать лет молчания? Да ему на тебя было просто наплевать!
– Ты ошибаешься. Все было не так. Он никогда не был таким. И сейчас не такой.
– А ты уверена? – смягчилась Линдсей. – Или это ты его представляешь таким?
Снова воцарилось короткое молчание. И вдруг Джини начала решительно надевать плащ, перчатки и шарф. Наконец она взяла с кресла свою сумку.
Линдсей молча наблюдала за подругой. Джини даже не прикоснулась к кофе и теперь в нерешительности, с несчастным лицом стояла у двери.
– Линдсей…
– Да?
– Извини, мне не следовало вываливать на тебя все это. Я еще никогда ни с кем об этом не говорила.
– Заметно.
– Ты никому не расскажешь? Обещай мне.
– Да ладно тебе, Джини, сама ведь знаешь, что не расскажу.
Джини действительно не сомневалась в этом. Немного помявшись, она сделала неуверенный жест и просительным тоном произнесла:
– Линдсей, ты сказала, что ему было на меня наплевать. Ты действительно так думаешь?
Линдсей со вздохом поднялась со стула, и они обнялись.
– Будет тебе, Джини, – сказала старшая. – Ты ведь знаешь, я не могу судить. Посторонние не должны вмешиваться. Но если смотреть только на факты, должна признать, что они не очень обнадеживают. Я бы солгала, если бы сказала тебе другое.
– Наверное, ты права. – На лице Джини появилось отчужденное выражение. – Я всегда об этом подозревала. Двенадцать лет молчания. Мне пришлось жить с этим. На самом деле я уже почти выкинула все это из головы, и если бы не последняя встреча, такая неожиданная… Она вернула прошлое.
– Не забывай, что это и в самом деле прошлое, оно уже позади.
– Да, если не считать, что мы сами являемся своим прошлым. Он – часть меня…
Линдсей попыталась возражать, и Джини встряхнулась.
– Нет, нет, ты права, – улыбнулась она. – Мне следует повзрослеть. Спасибо, Линдсей, желаю тебе хорошо провести время на Мартинике.
Через несколько минут Джини ушла, прихватив с собой каталоги агентств, предоставлявших манекенщиц. Она засунула каталоги в сумку и быстрым шагом вышла из здания.
Было уже около пяти часов. Шел проливной дождь, по улицам бежали потоки воды. Если поторопиться, Джини могла успеть добраться до Сити и попасть в контору СМД прежде, чем Сюзанна закончит работу. А вдруг женщина, отправившая посылки, и впрямь была манекенщицей, как и предположила Сюзанна? Манекенщицей, которую наняли для того, чтобы выполнить эту необычную работу. Может быть, полистав эти каталоги, Сюзанна узнает ее?
Надежда на успех была, конечно, ничтожной, но попробовать стоило. Потом, когда она вернется домой, к Паскалю, им удастся еще немного продвинуться вперед. Еще один кусочек головоломки займет свое место.
Внезапно она резко остановилась прямо посередине улицы. Домой, к Паскалю? Почему она позволила себе так подумать? Она вернется к себе домой, в свою квартиру, и там, конечно, может оказаться Паскаль, но возвращается она не к нему, а в свой собственный дом.
Несколько мгновений она неподвижно стояла под дождем. Мысленно вернувшись к разговору с Линдсей, Джини подумала, что подруга была кругом права, что ее советы были чуткими и мудрыми. Умом она в этом не сомневалась, а вот сердцем… «Я любила его», – сказала Джини сама себе. Она снова и снова повторяла эти слова, пока они не стали каким-то бессмысленным рефреном, иллюзией пятнадцатилетней девочки, иллюзией, которая должна была развеяться еще двенадцать лет назад.
Убедившись в том, что она разобралась с этим глупым самообманом, Джини двинулась дальше. Такси поблизости не было, а все автобусы были переполнены. Весь путь до Сити она прошла пешком, сражаясь со своими заблуждениями, отталкивая их, словно они были материальны, швыряя их в серые воды Темзы с моста Тауэр. Она почувствовала легкость, будто с ее плеч упала тяжкая ноша, и хрупкую пустоту. На мгновение Джини почувствовала себя так паршиво, словно, она кого-то предала, и она резко прибавила шаг. Но это не избавило ее от мерзкого душевного состояния.
Глава 13
Сестру Джеймса Макмаллена звали Кэтрин, но она настаивала на том, чтобы ее называли Кейт. Она жила в маленьком трехкомнатном домике на Честер-роу в Белгрэвиа, взятом в аренду у Вестминстерского управления недвижимости за огромные деньги. Расположенный в этом фешенебельном районе, снаружи дом казался скромным, но внутри поражал роскошью. Аренда была оформлена двенадцать лет назад, когда Кейт была моложе, красивее и еще не распрощалась с честолюбивыми амбициями. Тогда ее имя было на устах у всех домохозяек, поскольку дважды в неделю в прайм-тайм она появлялась на телеэкране в популярнейшем сериале.
Однако через полгода на нее «наехал» этот ублюдок-продюсер, который уготовил ее героине ужасную судьбу. Еще через пару месяцев ее героиня стала «катать колеса», а еще через месяц, мстительно вспоминала Кейт, – что бы вы думали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Линдсей пристально посмотрела на Джини и шутливо подняла руки.
– Больше ни слова, клянусь. Твои секреты умрут вместе со мной.
– Линдсей, так ты разузнаешь все ради меня?
– Хорошо, хорошо, прямо сейчас этим и займусь. Только не кусайся.
Линдсей стала названивать по нескольким номерам. Пока она звонила, Джини просматривала каталоги с фотографиями манекенщиц. Сюзанна из СМД была отличной, просто великолепной свидетельницей, а какой была ее первая реакция, когда женщина с посылками вошла в приемную фирмы? Она сразу же подумала, что посетительница может быть манекенщицей. Джини нахмурилась. Женщина не была миссис Дж. А. Гамильтон. Возможно, внутреннее чутье не обмануло девушку.
Кипа каталогов агентств была внушительной: «Моделз уан», «Сторм», «Элита». Лица одно другого красивее. Джини внимательно рассматривала фотографии. Легкость, с которой эти девушки умели изменять свою внешность, потрясала. Вот, к примеру, Линда Евангелиста: то с белыми волосами, то рыжая, то брюнетка…
Через полчаса Линдсей закончила свои телефонные переговоры. Она подошла к Джини и вручила ей несколько листков с записями. Вид у нее был весьма довольный.
По мере того, как Джини читала записи, глаза ее расширялись от изумления, а внутри нарастало возбуждение. Она читала молча, а когда закончила, то спросила:
– Ты абсолютно в этом уверена?
Линдсей кивнула.
– На все сто. Я хорошо знакома с управляющим Шанель, и сейчас говорила с ним лично. Ошибки быть не может.
– Они часто идут на такие соглашения?
– Когда речь идет о знаменитостях, хороших клиентах, конечно, а как ты думала! – Она внимательнее всмотрелась в лицо Джини. – Ты взволнована, Джини, и мне хорошо знаком этот твой взгляд. Это настолько важно для тебя? Что-то серьезное?
– Да нет, не очень, – осторожно ответила Джини. – Так, проверяю кое-что. Спасибо тебе, Линдсей. И, пожалуйста, не рассказывай никому об этой моей просьбе, договорились?
– Ни слова, обещаю.
Линдсей вернулась к своей работе, но оглянувшись, бросила взгляд на Джини, которая собирала свои вещи. Линдсей поняла: что-то произошло. Лицо Джини окаменело, на нем застыло злое выражение. Она как будто пыталась сосредоточиться на работе, но что-то не давало ей покоя. «Джини редко можно увидеть раздраженной», – подумала Линдсей. Джини была ее самой близкой подругой в редакции «Ньюс», но никогда прежде Линдсей не видела подругу в таком состоянии.
Джини потянулась за плащом, но Линдсей остановила ее.
– Эй, погоди. Джини, с тобой все в порядке?
– Нет, не совсем. Точнее, совсем нет, – быстро взглянула на подругу Джини и передернула плечами. – Сама знаешь, как это бывает. Чертово место!
– Кофе? – Линдсей пристально смотрела на Джини. Они с ней говорили на специфическом женском языке. В данном случае предложение кофе означало предложение поболтать.
Джини колебалась.
– Мне бы не следовало… Если только минут десять, не больше.
– Я и сама с удовольствием сделаю перерыв. Пойдем ко мне в кабинет. Там не такой бедлам, как здесь.
– Хорошо. Спасибо, Линдсей. Я совсем забыла про обед. С удовольствием хотя бы выпью кофе. Но только на десять минут, а потом побегу.
– Ты слишком много бегаешь, – улыбнулась Линдсей. – Это одна из твоих вечных проблем. Чего ты боишься, Джини? Что у тебя появится время остановиться и задуматься о жизни?!
Как только они оказались в кабинете Линдсей и дверь за ними закрылась, Джини дала волю эмоциям. Она сняла только что надетый плащ и с яростью швырнула его на кресло. За плащом последовал шарф, туго набитая всякой всячиной сумка, с которой Джини никогда не расставалась, и красные перчатки. С удивлением глядя на подругу, Линдсей включила электрический чайник. В ярком свете флюоресцентных ламп волосы Джини отливали серебром, черты лица обрисовались более резко.
– Господи, Линдсей, – воскликнула она, нервно расхаживая по кабинету. – Все, не могу больше. Здесь все принадлежит мужикам…
Линдсей промолчала. Она всегда считала Джини очень сдержанным человеком, никогда раньше она не видела подругу в таком состоянии. Джини умела держать себя в руках. Линдсей не раз задумывалась, чего ей это стоило, а теперь увидела своими глазами.
– Как ты только можешь выносить все это, Линдсей? – обернулась к ней Джини, остановившись на мгновение. – Все эти бесконечные взгляды, смешки, намеки, шлепки по заднице, когда стоишь у ксерокса, указания от мужиков типа Николаса Дженкинса, и никогда не можешь высказать то, что думаешь, только потому, что ты женщина. Ты должна быть тише воды и ниже травы, не можешь выйти из себя, не имеешь права высказать свое мнение, потому что если осмелишься, – если ты только осмелишься! – они лишь убедятся в том, что были правы.
Джини вновь резко обернулась.
– Тебе никогда не хочется все выложить им? Ну хотя бы разик? Высказать все, пусть тебя назовут истеричкой, или решат, что у тебя месячные, или примут за мужененавистницу? О Линдсей, неужели тебе никогда не хочется перестать притворяться?
Наступило молчание. Линдсей заварила кофе и поставила маленький кофейник на стол. Джини все еще не могла успокоиться, внезапно она сорвала ленту, которой на затылке были подхвачены ее волосы, и они рассыпались по ее плечам. Линдсей наблюдала, как подруга откинула пряди назад, продолжая метаться по кабинету, словно по клетке. В эту минуту Джини была похожа на вакханку – само воплощение прекрасной и всепобеждающей женской силы.
– У меня свои владения, Джини, – ответила Линдсей, чуть помолчав. – Чисто женские владения, поэтому в них я чувствую себя спокойно. Мужчины сюда не заходят, а если кто и появится, я вполне могу сразу указать ему на дверь. Они не принимают нас всерьез, считая, что мода не составит им конкуренции.
– О Господи, Господи… – Джини резко стукнула напряженно сжатыми кулаками по столу. – Иногда мне просто хочется взорвать к чертям собачьим всю эту поганую газету.
– Ну и в чем же дело? Давай, Джини, если ты такая отважная и можешь высказать все, что в тебе накопилось, сделай это хоть раз.
– В чем дело? В Дженкинсе. Я ненавижу его, презираю и испытываю к нему отвращение. А еще я ненавижу, презираю и испытываю отвращение к самой себе за то, что работаю на него. Мне нужно было уходить давным-давно, а я этого не сделала. Я не должна была выслушивать все его лживые обещания. «Возможно, через месяц, Джини, мы пошлем тебя за границу… – Она зло, но очень точно скопировала манеру Дженкинса. – А сейчас, Джини, займись этой крайне важной темой. Темой телефонного секса…»
– Ну ладно, – Линдсей закурила. Она просто не верила своим глазам. Джини – холодная, спокойная, выдержанная Джини, которая никогда не теряла голову, – вела себя подобным образом. – Ну ладно, – сказала она, – что еще?
– Что еще? Для начала то, что эти козлы пускают по кругу фотографии с Соней Свон. «Эй, Джини, правда, горяченькие снимки?» Меня от этого тошнит. Тошнит. И ни у кого не хватает мужества прийти к Николасу Дженкинсу и спросить: «Какого черта мы делаем? Пусть хоть весь кабинет министров Франции перетрахается с этой Соней Свон – кому какое дело!» – Она глубоко вздохнула и снова обернулась, чтобы посмотреть на Линдсей. – Смелости не хватает ни им, ни мне, понимаешь? Ведь я могла высказать все это Дженкинсу, только что в его кабинете у меня была для этого прекрасная возможность. Сделала я это? Нет, держала рот на замке. Почему? Разве я его боюсь? – Она помолчала, а затем потрясла головой. – Нет, даже не в этом дело. Просто сейчас я работаю над тем, над чем очень хочу работать, вот я и побоялась рисковать, не хочу, чтобы у меня отобрали это задание. Вот и держала рот на замке. «Да, Николас. Нет, Николас». Ненавижу себя!
– Что еще? – настойчиво повторила Линдсей. – Ты ведь знаешь, Джини, – меня не проведешь. Скажи, чего это ты так завелась?
Джини посмотрела ей в глаза. Она колебалась. Линдсей видела, что в ее подруге происходит какая-то внутренняя борьба.
– Ну ладно, – наконец решилась Джини. – Ладно. Паскаль Ламартин. Вот в ком все дело. Именно он сделал эти снимки Сони Свон, и мне это отвратительно. Я просто в бешенстве от этого.
– Почему? – спросила Линдсей, хотя ответ ей был уже известен. Он светился в зеленых глазах Джини, проступал в каждой черточке ее лица.
– Почему? Потому что он не такой, он лучше. Гораздо лучше. Ты знаешь, какой работой он занимался раньше. А сейчас он занялся вот этим. И он сам себя за это ненавидит, я прекрасно вижу, Линдсей. Это его особый способ самоубийства, и я не могу на это спокойно смотреть.
С этими словами Джини прижала руки к сердцу, а потом сделала резкое и сердитое движение, словно бросила что-то на пол. Она мотнула головой, и волосы ее вспыхнули в голубовато-белом свете ламп. Линдсей ждала – секунду, вторую… Джини встретилась с ней глазами и взгляд ее дрогнул. Она отвела его в сторону.
Линдсей вздохнула и, немного поколебавшись, сказала:
– Ну ладно, Джини, рассказывай. Когда?
Линдсей думала, что Джини не ответит, а если и признается, то скажет, что дело было в прошлом году или полгода назад. Она ошиблась.
– Двенадцать лет назад, – негромко ответила Джини.
– Двенадцать лет! – удивленно воскликнула Линдсей. Она не помнила, чтобы Джини хоть когда-нибудь упоминала имя Паскаля Ламартина.
– Двенадцать лет? Ты хочешь сказать, что тебе было пятнадцать?
– Да. Только он об этом не знал. Я наврала ему о том, сколько мне лет.
– Где это было?
– В Бейруте.
– И сколько это продолжалось?
– Три недели.
– Всего-то?
Джини сердито обернулась.
– Этого хватило, поверь. Он до сих пор здесь. – Джини снова прижала руки к груди. – Он в моем сердце, в моей голове, и я никак не могу его выгнать оттуда. Не получается.
Линдсей не знала, что сказать. Джини была на десять лет моложе ее, но сейчас, рядом с подругой, Линдсей вдруг ощутила себя немолодой и усталой женщиной.
– Так что же случилось, Джини? – спросила она гораздо более мягко.
– Что случилось? Случился мой отец. Он обо всем узнал.
Еще один поворот, еще один резкий жест, еще раз волосы упали на лицо.
– И на этом все закончилось? После этого ничего не было? – спросила Линдсей.
– Молчание, – ответила Джини. – Глубокое молчание. Я только раз, да и то случайно, встретила Паскаля в Париже. И опять ничего. Снова молчание – до тех пор, пока мы не встретились снова на прошлой неделе.
– Молчание, которое о многом говорит?
– Только с моей стороны, с его – нет. Он женился. У него ребенок. Он развелся…
– Он не пытался встретиться с тобой после этого?
– Нет.
– А ты на это надеялась?
– Когда перестала держать себя в руках, то – да.
В ее глазах промелькнуло смятение. Джини отвернулась, и воцарилось долгое молчание. За окном мигали огни, снаружи по стеклу хлестали струи дождя, доносился шум проезжающих машин, в соседнем кабинете зазвонил телефон.
– Три недели и двенадцать лет молчания? – медленно проговорила Линдсей. – Джини, тебе нужны новые страдания? Мало ты мучилась?
– Пусть будет все как будет. – Голос Джини сник, но затем вновь окреп. – Если этого не случится, если мне придется выбирать между тем, что что-нибудь произойдет и мне будет больно или ничего не произойдет, но я буду в безопасности, я снова выберу боль.
– Вряд ли это разумно.
– Разумно? – обернулась Джини, уставившись на Линдсей. – Я уже не знаю, что означает это слово. Оно уже не является частью уравнения. Я больше не могу двигаться через все это шаг за шагом, взвешивая и перебирая все снова и снова:
– Ну так скажи ему обо всем, – резко произнесла Линдсей.
– Нет. Нет, я не могу этого сделать. Это единственное, чего я не могу. Ты его не знаешь. Он только что прошел через жуткий развод. Только моих признаний ему сейчас и не хватает.
– Чушь все это! – Линдсей потеряла терпение, вся жалость к Джини вдруг испарилась. – По-моему, он еще тот подонок.
Повисла мертвая тишина. Лицо Джини побелело.
– Почему ты так говоришь?
– Да будет тебе, повзрослей ты наконец. Три недели в зоне военных действий и двенадцать лет молчания? Да ему на тебя было просто наплевать!
– Ты ошибаешься. Все было не так. Он никогда не был таким. И сейчас не такой.
– А ты уверена? – смягчилась Линдсей. – Или это ты его представляешь таким?
Снова воцарилось короткое молчание. И вдруг Джини начала решительно надевать плащ, перчатки и шарф. Наконец она взяла с кресла свою сумку.
Линдсей молча наблюдала за подругой. Джини даже не прикоснулась к кофе и теперь в нерешительности, с несчастным лицом стояла у двери.
– Линдсей…
– Да?
– Извини, мне не следовало вываливать на тебя все это. Я еще никогда ни с кем об этом не говорила.
– Заметно.
– Ты никому не расскажешь? Обещай мне.
– Да ладно тебе, Джини, сама ведь знаешь, что не расскажу.
Джини действительно не сомневалась в этом. Немного помявшись, она сделала неуверенный жест и просительным тоном произнесла:
– Линдсей, ты сказала, что ему было на меня наплевать. Ты действительно так думаешь?
Линдсей со вздохом поднялась со стула, и они обнялись.
– Будет тебе, Джини, – сказала старшая. – Ты ведь знаешь, я не могу судить. Посторонние не должны вмешиваться. Но если смотреть только на факты, должна признать, что они не очень обнадеживают. Я бы солгала, если бы сказала тебе другое.
– Наверное, ты права. – На лице Джини появилось отчужденное выражение. – Я всегда об этом подозревала. Двенадцать лет молчания. Мне пришлось жить с этим. На самом деле я уже почти выкинула все это из головы, и если бы не последняя встреча, такая неожиданная… Она вернула прошлое.
– Не забывай, что это и в самом деле прошлое, оно уже позади.
– Да, если не считать, что мы сами являемся своим прошлым. Он – часть меня…
Линдсей попыталась возражать, и Джини встряхнулась.
– Нет, нет, ты права, – улыбнулась она. – Мне следует повзрослеть. Спасибо, Линдсей, желаю тебе хорошо провести время на Мартинике.
Через несколько минут Джини ушла, прихватив с собой каталоги агентств, предоставлявших манекенщиц. Она засунула каталоги в сумку и быстрым шагом вышла из здания.
Было уже около пяти часов. Шел проливной дождь, по улицам бежали потоки воды. Если поторопиться, Джини могла успеть добраться до Сити и попасть в контору СМД прежде, чем Сюзанна закончит работу. А вдруг женщина, отправившая посылки, и впрямь была манекенщицей, как и предположила Сюзанна? Манекенщицей, которую наняли для того, чтобы выполнить эту необычную работу. Может быть, полистав эти каталоги, Сюзанна узнает ее?
Надежда на успех была, конечно, ничтожной, но попробовать стоило. Потом, когда она вернется домой, к Паскалю, им удастся еще немного продвинуться вперед. Еще один кусочек головоломки займет свое место.
Внезапно она резко остановилась прямо посередине улицы. Домой, к Паскалю? Почему она позволила себе так подумать? Она вернется к себе домой, в свою квартиру, и там, конечно, может оказаться Паскаль, но возвращается она не к нему, а в свой собственный дом.
Несколько мгновений она неподвижно стояла под дождем. Мысленно вернувшись к разговору с Линдсей, Джини подумала, что подруга была кругом права, что ее советы были чуткими и мудрыми. Умом она в этом не сомневалась, а вот сердцем… «Я любила его», – сказала Джини сама себе. Она снова и снова повторяла эти слова, пока они не стали каким-то бессмысленным рефреном, иллюзией пятнадцатилетней девочки, иллюзией, которая должна была развеяться еще двенадцать лет назад.
Убедившись в том, что она разобралась с этим глупым самообманом, Джини двинулась дальше. Такси поблизости не было, а все автобусы были переполнены. Весь путь до Сити она прошла пешком, сражаясь со своими заблуждениями, отталкивая их, словно они были материальны, швыряя их в серые воды Темзы с моста Тауэр. Она почувствовала легкость, будто с ее плеч упала тяжкая ноша, и хрупкую пустоту. На мгновение Джини почувствовала себя так паршиво, словно, она кого-то предала, и она резко прибавила шаг. Но это не избавило ее от мерзкого душевного состояния.
Глава 13
Сестру Джеймса Макмаллена звали Кэтрин, но она настаивала на том, чтобы ее называли Кейт. Она жила в маленьком трехкомнатном домике на Честер-роу в Белгрэвиа, взятом в аренду у Вестминстерского управления недвижимости за огромные деньги. Расположенный в этом фешенебельном районе, снаружи дом казался скромным, но внутри поражал роскошью. Аренда была оформлена двенадцать лет назад, когда Кейт была моложе, красивее и еще не распрощалась с честолюбивыми амбициями. Тогда ее имя было на устах у всех домохозяек, поскольку дважды в неделю в прайм-тайм она появлялась на телеэкране в популярнейшем сериале.
Однако через полгода на нее «наехал» этот ублюдок-продюсер, который уготовил ее героине ужасную судьбу. Еще через пару месяцев ее героиня стала «катать колеса», а еще через месяц, мстительно вспоминала Кейт, – что бы вы думали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43