Ты ни капли не знаешь о способностях Джини, потому что всю жизнь не проявлял ни малейшего интереса к ее карьере. Начнем с того, что Джини уже не ребенок. У нее уже достаточно опыта…
– Опыта? Ой, умоляю, не надо! В чем опыт-то? Дешевки стряпать, сексуальные скандалы обсасывать?
– Повторяю, у нее большой опыт, Сэм. Если уж Джини взялась за этот материал, то можешь быть уверен: она тщательно проверит все от начала до конца, до последней мельчайшей подробности. – Голос Мэри звучал непреклонно. – Если бы этот Джеймс Макмаллен был именно таким, как ты говоришь, то она бы его сразу же раскусила. Нет, не все так просто.
– Мэри права, – снова вклинился в разговор ледяной голос Джона Хоторна, тут же заставив умолкнуть всех остальных. – Все действительно не так просто, – вздохнул он. – К величайшему сожалению.
Сказав это, он устремил взгляд в сторону, и Джини впервые уловила нервозность в его облике. Лишь на секунду на его лице промелькнуло то выражение, которое она заметила во время памятного ужина в «Савое». «Несмотря на эту маску спокойствия, он близок к отчаянию», – подумала она. Ей пришла в голову мысль о том, что отец и Мэри, должно быть, тоже уловили его состояние. Украдкой взглянув на Хоторна, отец сразу же изменил тон. Поднявшись со стула, он несколько умерил свою воинственность.
– Слушай, Джини, – произнес Сэм Хантер, постаравшись придать своему голосу мягкость, – почему бы тебе не остановиться. Хотя бы ради того, чтобы задуматься, насколько высоки ставки в этой игре? Ведь речь идет о жизни Джона, о его репутации. Ты же вполне представляешь, что случается, когда подобные вещи выходят из-под контроля. Начинаются всякие разговоры… Ты еще и напечатать ничего не успеешь, а глядишь, народ уже гудит вовсю, шушукается, слухи ползут один нелепее другого… Я, знаешь ли, не могу допустить, чтобы все произошло именно так. Потому-то и приехал сюда.
Он остановился, чтобы взглянуть на Хоторна, и затем продолжил:
– Знаю, я сейчас не сдержался. Но ты уж, Джини, прости меня. Что делать, бывает. Особенно со мной. Ты же знаешь: вспыхиваю как порох. Но я тебя ни в чем не виню.
Честное слово, не виню. Насколько я понимаю, ты просто заблуждаешься, причем от чистого сердца. Да тут еще этот Ламартин поганый! Я не собираюсь ворошить прошлое – не нужно мне этого. Но если ты не извлекла должного урока из общения с этим человеком двенадцать лет назад, то извлеки хотя бы сейчас. Ты, Джини, главное, присмотрись получше, чем этот самый Ламартин занимается. Никакая это не журналистика. И не будет никогда журналистикой. Копание в дерьме – вот что это такое. А Ламартин твой – сволочь последняя!
В воздухе повисло молчание. Хоторн по-прежнему отрешенно глядел на огонь. Джини некоторое время смотрела на отца, потом отвернулась. Позади вставала, скрипнув стулом, Мэри.
– Джини, – тихонько подала она голос. – Подумай над словами Сэма. Я не хочу выносить суждение о Паскале Ламартине как о личности. Я уже говорила тебе, что как мужчина он мне вполне нравится. Но Сэм по-своему прав. Нельзя закрывать глаза на то, чем занимается Паскаль Ламартин сейчас. Все это так жестоко, нетактично, недостойно. Думаю, ты вряд ли будешь возражать, настаивая на том, что такая деятельность этична. – Посмотрев на Хоторна, она продолжила: – Знаешь, Джини, я думаю, ты должна спросить себя, насколько сильно твое чувство к Ламартину влияет на твои решения. Стала бы ты и дальше раскапывать эту историю с таким же рвением, если бы не работала над ней вместе с ним? Он просто растлевает тебя, Джини. Прости, но таково мое мнение.
– Довольно, Мэри! Эту тему я обсуждать не буду. К тому же ты говоришь неправду.
– В таком случае, – вздохнула Мэри, – вернемся к тому, о чем я говорила ранее. Ты поступила очень глупо, Джини. Ты и твой Паскаль Ламартин введены в заблуждение. Причем очень ловко. И если уж ты не хочешь прислушаться к нашим словам, то, надеюсь, скоро обнаружишь этот подвох. Оч-чень скоро.
Ее голос теперь звучал резче: она больше не пыталась скрывать осуждения. Мэри отвернулась, и тут, как бы приняв от нее эстафету, заговорил Джон Хоторн.
– Мне очень жаль, Мэри, – сказал он, оторвав взгляд от огня, – но у меня нет времени дожидаться, пока Джини прозреет. Это ожидание может слишком дорого мне обойтись. Речь идет о чести Лиз. И я не стану спокойно взирать на то, как разрушают мою семью. Мне нужно подумать о своих детях. Бог свидетель, они уже достаточно выстрадали.
Он отвернулся, сделав жест, свидетельствующий о скрытом гневе и отвращении. Джини смотрела на него во все глаза. Она ясно видела: Хоторн взволнован настолько, что почти лишился дара речи. Она почувствовала, как в глубине души у нее снова зашевелились сомнения. В комнате опять повисло молчание. Затем прокашлялся отец. Он преданно смотрел на Хоторна, будто дожидаясь высочайшей санкции.
– Джон? Хоторн кивнул.
– Отлично, – вновь повернулся к ней отец, изобразив на лице крайнюю серьезность. – Скажу тебе одно, Джини, причем очень коротко. Нечего тут огород городить. Но только между нами. Конфиденциально. То, что я сейчас сообщу тебе, не должно выйти за пределы этой комнаты. Тебе ясно?
Джини утвердительно наклонила голову.
– Прекрасно. Истина заключается в том, что вот уже почти четыре года, с тех пор, как тяжело заболел младший мальчик Джона, Лиз сама очень нездорова. Специалисты в Вашингтоне, Лондоне и Нью-Йорке ставят ей диагноз: маниакально-депрессивный синдром. Она постоянно принимает лекарства. Уже пять раз проходила электрошоковую терапию. Дважды пыталась покончить с собой: один раз – в Вашингтоне, когда Джон ушел из сената, второй – месяц спустя после приезда сюда. Ее нельзя оставлять одну, без присмотра, разве что на очень короткое время. И тем не менее паранойя, мания преследования у нее прогрессируют, Джон делает все, что в его силах, чтобы помочь ей, и не думай, что это так уж легко. Ради нее ему пришлось оставить большую политику, поскольку она все время твердила, что хочет, чтобы он был рядом с ней и детьми. Джон согласился принять здесь должность именно потому, что этого требовала Лиз, причем с невероятной одержимостью. Ей, видите ли, захотелось играть более заметную роль! Джон думал, что это будет к лучшему: новый город, смена обстановки, новые друзья. Однако все вышло наоборот. Ей стало хуже. Да тут еще этот Макмаллен свалился ей на голову. Ты же знаешь, как он на нее действует. Согласно заключению здешних врачей, Лиз требуется срочная госпитализация. Видишь ли, Джини, они еще с лета твердят об этом. А Джон сопротивляется. В чем, на мой взгляд, абсолютно не прав. Лиз очень милая женщина, Джини, но она очень больна. Она не в силах отличить реальность от фантазии. – Его голос стал тверже. – К тому же есть еще кое-какие проблемы. Обсуждать их не мне и не здесь, но могу твердо засвидетельствовать одно: это очень больной человек, страдающий тяжелой формой шизофрении. И Мэри тебе скажет то же самое. Не так ли, Мэри? Да или нет?
Джини повернула голову, чтобы посмотреть на мачеху, и та подняла лицо, на котором застыло выражение горькой озабоченности.
– Да, – тихо произнесла она. – Помнишь, Джини, я говорила тебе о той сцене, свидетельницей которой мне пришлось стать. Поверь, это произвело на меня крайне удручающее впечатление. Что уж тут говорить о Джоне? Он был просто в шоке. Ты должна понять: Джон находится в отчаянной ситуации. Ведь ему по долгу службы приходится находиться на глазах у всего общества. И он пытается не прекращать своих публичных появлений, оберегая в то же время Лиз от самой себя. Ему надо думать о сыновьях. И вся эта тяжесть лежит на его плечах. Ему даже не с кем поговорить о своих проблемах, если не считать врачей, которые лечат Лиз. Попытайся хоть на миг представить себе, Джини, чего все это ему стоит…
– Отчасти я сам во всем виноват, – внезапно заговорил Джон Хоторн. Он смотрел Джини прямо в лицо. Теперь боль в его глазах читалась безошибочно. – Должен признать это, – устало потер он лоб. – Сейчас я вынужден жить с этим день и ночь. Нужно было действовать раньше. Нельзя было допускать, чтобы мои сыновья, наблюдали, как… Не стоило мне, наверное, соглашаться на этот пост. Лучше было бы последовать совету докторов еще несколько месяцев назад. А теперь вот видите… – Его голос дрогнул. Через секунду, взяв себя в руки, он продолжил: – Это ужасное заболевание. Временами Лиз становится почти такой же, как и раньше. И в душе моей вновь зарождается надежда. А потом – опять приступ. Неизбежно… В такие минуты я с трудом узнаю ее. Неудержимое бешенство – снова и снова. А иногда она кажется вполне нормальной, но вдруг ни с того, ни с сего ужасно солжет, хотя, кажется, и причины-то лгать нет никакой.
Он попеременно смотрел то на Джини, то на Мэри.
– Помните тот вечер, когда мы пришли к вам в гости? Тогда еще был день рождения Лиз. – Мэри кивнула. Что же касается самого Хоторна, то на его лице лежала печать горестного недоумения. – Тогда был как раз один из тех моментов, когда мне начинало казаться, что ей становится лучше. Она была оживлена – почти такая же, какой бывала прежде. А когда мы уже собирались уходить – помнишь, Мэри? – Она показала тебе свое пальто, а потом ожерелье и сказала, что все это мои подарки ей на день рождения.
– Помню, – откликнулась Мэри.
– Но это же неправда! Я подарил Лиз пальто и ожерелье в прошлом году, осенью. Я тогда увез ее за город на выходные дни. Постарался, чтобы мы остались наедине, чтобы никто не мешал нам. Это была годовщина нашей свадьбы. Я хотел… Я пытался… – Его голос снова сорвался, но он все же справился с нахлынувшими эмоциями. – Я думал, если нам удастся провести вдвоем хотя бы два дня, два безмятежных, нормальных дня… Поначалу казалось, что эти пальто и ожерелье доставили ей радость. А потом она сняла их и больше никогда не надевала – ни разу, до той самой вечеринки у вас. И там вдруг солгала о том, когда я якобы подарил ей все это. Зачем? Почему? Я не могу понять, действительно ли она путается, не ведая, что творит, или же лжет намеренно, пытаясь причинить мне боль, словно желая забыть тот уик-энд, забыть нашу годовщину, забыть нашу свадьбу. Господи, я ничего не знаю… – отвернулся Хоторн. Мэри бросилась к нему и нежно обняла за плечи.
– Не надо, Джон. Не надо, – начала она мягко, как ребенка, успокаивать его. – Зачем терзаться попусту? Ты же знаешь: этим горю не поможешь. Ты лучше говори, говори. Ты должен научиться делиться несчастьем со своими друзьями. Вот что, выпей-ка. Ты же извелся весь. Давай налью тебе виски. Нет-нет, не спорь. Совсем чуть-чуть. Ну, давай-ка.
Она снова захлопотала вокруг подноса с напитками. Джини смотрела на напряженную фигуру Хоторна, и внутри ее росло тошнотворное предчувствие неладного. «Что же я наделала? – металась в ее мозгу мысль. – Я не права, кругом не права…»
В комнате повисла тяжелая тишина. Хоторн взял бокал из рук Мэри, и она снова заняла свое место на стуле. Джини заметила, как отец со смущением и тревогой взглянул на Хоторна.
– Может, я продолжу, Джон? Конечно, не исключено, что Джини уже все знает…
– Почему бы и нет? – Хоторн вновь сделал рукою жест, выражавший горестную отрешенность. – Постарайся сам все объяснить. Для меня это становится невыносимым.
Сэм вновь повернулся к Джини. Он вытащил из нагрудного кармана листок бумаги и подал ей.
– Потом почитаешь, – сказал он. – Это копия статьи, написанной мною двадцать пять лет назад. Там говорится о боевом задании, которое выполнял взвод Джона во Вьетнаме в ноябре 1968 года. Я был прикомандирован к этому взводу. Нас отрезали от своих, и мы оказались в глуши, в джунглях к югу от Хюэ, от семнадцатой параллели, вблизи деревушки под названием Майнук. Более пяти дней взвод Джона был прижат к земле огнем вьетконговцев: более половины личного состава выбито. – Он на секунду замолк. – Макмаллен, наверное, уже обращался в твою газету с собственной версией случившегося у той деревни? Если еще нет, то будь уверена, Джини, долго ждать не придется: обратится непременно.
Джини смутилась, в нерешительности потупив взгляд. Все трое не спускали с нее глаз.
– Да ладно тебе, Джини, – нетерпеливо пробурчал отец. – Все мы тут в курсе относительно того, что этот Макмаллен болтает о Джоне и его семейной жизни. Так ответь же мне: он и о Вьетнаме болтал?
– Я уже говорила, что вообще не разговаривала с Макмалленом. Он исчез. Я просто проверяла слухи и больше ничего.
– О моем браке? – резко вскинулся Хоторн.
– Да.
– И о том, что произошло в Майнуке? – на сей раз вопрос принадлежал ее отцу.
Джини пожала плечами.
– Да, мне приходилось слышать утверждения о том, что произошло там во время войны.
– Гос-споди Иисусе! – Отец адресовал Хоторну разъяренный взгляд. – О'кей, Джини. В этом году выходит моя книга о Вьетнаме. Может, Макмаллену именно это и не дает покоя. Но давай говорить начистоту. Макмаллен и раньше поднимал разные вопросы относительно деревни Майнук. Ему не впервой выступать с идиотскими обвинениями на этот счет. Еще двадцать лет назад начал, чтоб ему пусто было! Тебе это известно?
Джини вновь заколебалась.
– Нет, не известно, – тихо ответила она.
– Так вот, знай теперь. Зверства, изнасилования, убийства мирных жителей… В первый раз он вывалил всю эту чушь одному американскому сенатору, которого сейчас уже нет в живых. Эти же россказни он предложил двум американским газетам в 1972 году, когда шесть месяцев жил в Соединенных Штатах. Все это вымысел от начала до конца. Того, о чем он болтает, никогда не было в реальности. Не было! И когда он попытался заинтересовать этими байками газеты, то превратился в посмешище для всего города. Потом и сам был не рад, что высунулся. Послушай, Джини, я был там, в той деревне. И я ни на минуту не расставался с Джоном. Знай же: деревня Майнук была стерта с лица земли еще до нашего прихода. Когда мы добрались до этого места, все уже были мертвы, в том числе та девушка, которую, если верить Макмаллену, сперва изнасиловали. И все, что я тогда об этом написал, – чистая правда, клянусь Богом! Я был свидетелем, черт возьми! Верь мне, Джини.
Наступило молчание, которое на сей раз нарушил Хоторн.
– Макмаллен всегда утверждал, что у него также есть свидетели. Не забывай, Сэм. Думаю, что и Джини знает об этом. Сейчас, когда от тех событий нас отделяют двадцать пять лет, все эти препирательства теряют смысл. На что Джини здесь действительно стоит обратить внимание, так это, по-моему, на то, когда именно Макмаллен выступил со своими обвинениями и что он делал с тех пор. – Медленно повернув голову, Хоторн уперся в нее неподвижным взглядом. – С июля прошлого года, когда Макмаллен повел активную кампанию с целью воздействовать на мою жену – причем, я уверен, прекрасно зная, насколько она больна, – для меня стало делом чести проверить истинность его обвинений. Да и сама его личность, кстати, нуждается в проверке. И оказалось, что женщина, которая, как он уверяет, была изнасилована, отнюдь не какая-нибудь крестьянка из крохотной деревушки, затерянной в джунглях. Начнем с того, что попала она туда из Северного Вьетнама, а вовсе не с юга. Ее отец и брат были заметными функционерами в Ханое. Отец, например, входил в состав постоянного комитета северовьетнамского Национального собрания. Она погибла в двадцать пять лет, а политической деятельностью занималась с шестнадцати. Эта девушка была наполовину француженкой и получила блестящее образование: училась не только в Ханое, но также в Париже, Праге и Москве. Не возникает ли у вас после всего этого вопросов о том, кем была эта женщина и что она делала в Майнуке, на юге страны?
– Кем-кем… Агентом Национального фронта освобождения, вот кем! – выпалил со своего места Сэм. – Она работала на Вьетконг. Неужто трудно догадаться, Джини? – Он в отчаянии воздел руки. – Господи Иисусе, Джон, мы попусту теряем время. Джини ведь не имеет о той войне ни малейшего представления.
– Хорошо. – Хоторн оставался холоден как лед. – В таком случае, быть может, мне лучше попытаться объяснить ей, в каком состоянии пребывал тогда Макмаллен. Уж это она способна понять. Эта женщина была его знакомой по Парижу. В день ее гибели их знакомству исполнилось ровно два месяца. Узнав, что ее нет в живых, он помешался. У него наступило полное психическое расстройство. Родители, конечно, попытались окружить это обстоятельство завесой секретности, но для подобных случаев существуют истории болезни. Когда по моей просьбе британская служба безопасности начала прошлым летом проверять его биографию, оказалось, что Макмаллен бросил учебу в Оксфорде и провел шесть месяцев в частной лечебнице. И вот когда он покинул стены этого скорбного заведения, им овладела навязчивая идея о деревне Майнук. Моим людям удалось даже выяснить, что он трижды письменно обращался в аппарат моих сотрудников, добиваясь информации о моей военной службе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47