Разве он не понимает, что они не виделись уже несколько недель? Что она уже немолода? Что ее врачи обеспокоены?Она еще некоторое время продолжала в том же духе. Наконец Эдуарду удалось перебить ее:– Очень хорошо, мама. Я скоро к вам приеду, Но надолго задержаться не смогу.В голосе Луизы тут же появились бархатные нотки. Эдуард повесил трубку. Он знал истинную причину этих призывов, и ему стало интересно, как скоро Луиза перейдет к делу.Ей на это понадобилось полчаса. Все это время, откинувшись в шезлонге и прижимая руку ко лбу, но при этом сохраняя свою лучезарность, она рассказывала ему о промашках прислуги, о своем предыдущем докторе. Сообщила о своих болезненных симптомах, реальных и мнимых, с большим жаром. По большей части ее недомогания были воображаемые и обычно быстро проходили с появлением нового любовника. Но теперь любовников стало меньше, а перерывы между ними удлинились. Наверно, у нее сейчас как раз такой пробел, подумал Эдуард, несколько шокированный собственной отчужденностью.Он унесся мыслями на Луару, к Элен. Луиза открыто улыбнулась.– Но хватит о моих проблемах, дорогой. Должна сказать, что выглядишь ты замечательно. Наверно, благодаря свежему воздуху и верховой езде. Тебе следует чаше брать отпуск. Это явно идет тебе на пользу.– Спасибо, мама, – сказал Эдуард, ожидая продолжения.– Разумеется, я все время о тебе думаю, Эдуард. – Она изящно наклонилась вперед, и платье ее легло мягкими складками. – Знаешь, что я думаю? Ты не рассердишься? Я думаю, дорогой Эдуард, что тебе пришло время подумать о новой женитьбе.Бросив эту фразу, она молчала. Эдуард хладнокровно взглянул на нее.– В самом деле, мама? Это примечательно. И я думаю о том же.– Правда, дорогой? – Ровно выщипанные брови Луизы слегка поднялись. Она хитровато улыбнулась. Интересно, подумал Эдуард, до какой степени сплетни были близки к действительности и что именно знает Луиза. – Я так рада. В конце концов, нельзя же вечно быть в трауре, даже я пришла к осознанию этого после смерти бедного Ксави. Надо думать о будущем. Надо же жить, в конце концов… У человека есть обязанности…Она сделала подходящий к случаю неопределенный жест рукой и встала.– Разумеется, в твоем случае дело не так просто. Я очень это понимаю. Такому человеку, как ты, нужен кто-то особенный… и вот я хотела узнать, я подумала, дорогой Эдуард, когда ты вернешься с Луары… может быть, я устрою небольшой вечер… целую вечность я не давала вечеров. Совсем небольшой, но есть несколько очаровательных людей, которых я, возможно, могу пригласить. Молодая девушка из семьи Кавендишей – ты помнишь ее, Эдуард? И Сильвия де Касталлане. Или Моника – нет, наверное, Монику не надо. Денег у нее, конечно, много, но она не вполне… Нет. И потом есть еще обаятельные американки. Глория Стенхоуп – помнишь, в прошлом году я останавливалась у них на Лонг-Айленде? Прелестная девушка и…– Мама, простите меня. – Эдуард встал. – Я не хочу, чтобы вы понапрасну тратили время.– Тратила время? – Луиза широко открыла глаза. – Эдуард, как ты можешь так думать? – Она слегка улыбнулась. – Ну хорошо, Я в самом деле немножко занимаюсь сводничеством. Но матерям это свойственно, дорогой, им это приносит радость. Ты не возражай. И мне так хочется, чтобы ты был счастлив, дорогой, чтобы ты нашел кого-нибудь подходящего, потому что я не хочу, чтобы тебе причинили боль. Ты иногда бываешь таким непредсказуемым, Эдуард, даже опрометчивым. Ну, не хмурься, ты же знаешь, что это правда…– Мама, – оборвал ее Эдуард. Он посмотрел на Луизу, и та опустила глаза. – Может быть, хватит играть в шарады? Вы слыхали парижские сплетни. Вам что-то сказала Жислен Бельмон-Лаон, которая, видит бог, понятия не имеет, о чем толкует. И теперь вам хочется все узнать. Поэтому вы меня сюда и вызвали. Может, проще было бы так и сказать?Луиза взглянула на него и улыбнулась. Она ничуть не расстроилась, и Эдуард угрюмо подумал, что ему не следовало забывать о ее неколебимой уверенности в собственном шарме. Теперь она смотрела на него удрученно, почти кокетливо.– Прекрасно. Ты очень умен. Эдуард. Я признаю это. Люди в самом деле говорят – немного. И я была несколько озабочена. Ну, упоминался некий бриллиант, он был на ней, когда ты водил ее к «Живанши». И в «Гермес». А потом я услышала, что она с тобой на Луаре – а ты никогда туда никого не брал. Поэтому, естественно, я начала думать. Насколько мне известно, она очень молода, англичанка, и никто не имеет ни малейшего понятия, кто она такая. Разумеется, Эдуард, я знаю, что у тебя есть романы, это нормально, так что, может быть, это просто один из них, потому что по рассказам как-то непохоже, чтобы она была вполне…– Ее зовут Элен Хартлэнд, – Эдуард двинулся к двери. – И это не просто роман, короткий или какой-нибудь еще. А все остальное, по моему мнению, моя личная жизнь, и вас она не касается.Его лицо было каменным. Луиза шагнула за ним и позвала его, но дверь уже закрылась.
На Луаре день был жаркий, и часы без Эдуарда казались вечностью.Утром, после его отъезда, Элен прогулялась по призамковым садам и прошла парком на заливные луга. В последние недели она часто приезжала сюда верхом вместе с Эдуардом, они останавливали лошадей как раз на этом обрыве.Она немного посидела там, в прохладной голубой тени орешника, глядя на широко раскинувшуюся Луару. Река загибалась в пространство, спокойная, серебряная, без малейшей ряби, и казалось, что она не движется. Стрекоза зависла над водой, и Элен смотрела, как солнце высекает радугу на ее крыльях, потом подобрала пригоршню камешков и бросала в воду, глядя на расширяющиеся круги. Тогда она подумала о Билли.Она пыталась думать о нем в прошлые недели – когда она жила в Париже, когда впервые приехала сюда с Эдуардом. У нее было странное суеверное чувство, что она обязана думать о нем, что нельзя пропустить ни одного дня без воспоминаний о нем, о том, что он делал и что говорил. Если не вспоминать его, то смерть его станет окончательной, как будто он никогда и не жил, словно от его существования не осталось и следа.Но получалось так, что она не всегда могла думать о нем. Иногда она осознавала, что прошел день, два, иногда три, и она, счастливая, поглощенная Эдуардом, забывала о Билли.А в эту минуту, без всякого сознательного усилия с ее стороны, Билли вдруг встал перед ней как живой: она увидела его ребенком, потом юношей. Она различала покорность в его глазах, печальное принятие того, что она не любила его, как он ее любит, что бы она ни сделала.Элен быстро поднялась. Ей следовало бы толком хранить траур по нему, подумала она с внезапным чувством стыда; по крайней мере, это она была ему должна. Если бы она любила его, если бы его смергь была для нее действительно значима, разве она поехала бы сюда?«Я не должна была становиться счастливой, такой, как сейчас, и так скоро», – снова сказала она себе, совсем как в тот день, когда покинула свою комнату в Париже и вернулась к Эдуарду. Она посмотрела в сторону замка, и вдруг в ней сработал какой-то капризный механизм; ощущение счастья начало улетучиваться, она огляделась вокруг новыми глазами.Она, видимо, забрела дальше, чем собиралась, во всяком случае, теперь, когда она проходила парком, тени было очень мало, и солнце, стоявшее почти вертикально, вызвало у нее головную боль. Она временами останавливалась, прикрывая глаза, чувствуя, как ею овладевает какая-то странная летаргия.В отдалении блестел на жаре замок. Солнечный свет придал сверкание бледно-желтым камням, высветил отвесные шиферные крыши, вернулся к ней, отраженный замковыми башенками и величественными окаймлениями окон. Теперь, когда она была одна, без Эдуарда, для которого этот дом был просто одним из домов его детства, замок показался ей странно нереальным, миражом, изображением на почтовой открытке, но не местом, где она могла бы жить на самом деле или имела бы право жить; здесь было не место для девушки, которая выросла не по ту сторону дороги. Она приехала сюда, чтобы полюбить этот дом, но сегодня чем ближе она к нему подходила, тем дальше от нее он оказывался.Когда она вошла, ей подали завтрак со всеми церемониями, совсем так же, как и при Эдуарде. Место в торце длинного полированного стола. Выложенные по ранжиру серебряные ножи и вилки, выстроенные бокалы баккара:" – Слуга, мама, будет стоять от меня слева, а салфетка будет лежать на коленях… – А если там будет миска с водой, то – только кончики пальцев, дорогая, помни, это вовсе не означает мытья рук!" Она опустила голову, прикрыла глаза и снова открыла. Комната была прохладной и спокойной, но ей было душно и совсем не привлекала роскошная еда. Она сдвинула тарелку в сторону, чувствуя пресыщенность этим вкусом. На нее накатил внезапный приступ тошноты, и она встала. На мгновение комната закачалась, а потом успокоилась. Она увидела, что слуга с тревогой смотрит на нее, он сделал к ней шаг, и Элен пришла в замешательство.Она не знала, как удалить его из комнаты, не представляла, как это сказать по-английски, не говоря уж о французском, и воззрилась на него с крайней неуверенностью, отчаянно пытаясь вспомнить, как вел себя в подобных случаях Эдуард. Но ничего не приходило в голову, вспомнить она не могла, он заслонял ей все остальное.
Ее выручил сам слуга. Увидев, что румянец возвращается к ней, он сделал полупоклон и открыл для нее дверь. Элен миновала его неловко и застенчиво. Может быть, он презирает ее, этот вышколенный, вежливый, умелый человек? Может быть, все они презирают ее и сплетничают о ней в своей комнате, считают ее вторжение беззаконным? Когда она, к своему великому облегчению, добралась наконец до своих комнат, где могла уединиться, то чувствовала именно это: пришелец, чужак, ей нет здесь места.Ее комнаты прилегали к комнатам Эдуарда и выходили окнами в парк. Когда-то они принадлежали Аделине де Шавиньи, одной из красавиц Версальского двора, и были меблированы специально для нее. И она, и ее муж пошли на гильотину через несколько дней после своего короля. Элен бродила из будуара в спальню и обратно, прикасаясь к вещам, когда-то принадлежавшим Аделине. Мягкий серый шелковый полог над постелью, расшитое покрывало на кресле с вышивкой «пти-пуан», выполненной руками самой Аделины, ее веер, обюссонский ковер, рисунок к которому выбрала она сама, стол для игры в триктрак, украшенный табличкой слоновой кости с ее именем, а ниже слова «Le Roi» «Король» (фр.)
.Она отважно приняла смерть, сказал Эдуард. Элен остановилась перед серым мраморным камином и посмотрела на висевший над ним портрет Аделины. Светясь спокойной красотой, она стояла в призамковом парке, рядом с ней с одной стороны был сеттер, подаренный ей Людовиком XVI, с другой – старший сын, избежавший гильотины и ставший впоследствии одним из великих наполеоновских генералов. Старый порядок и новый; Аделина стояла между ними, безмятежно глядя из рамы. В ее улыбке была красота и враждебность. Элен почувствовала себя узурпатором и отвернулась.Она закрыла ставни и поставила жалюзи так, что свет косо падал в комнату, а стены и пол покрылись полосками. Потом легла на кровать и стала смотреть на портрет. Аделина и ее собачка, Аделина и ее сын. Наверное, легче умирать с отвагой, подумала она сквозь дремоту, если знаешь, что сын переживет тебя, что ты отослала его в Англию, как сделала Аделина, если знаешь, что он в безопасности.Она закрыла глаза. Комната казалась душной и жаркой, болела голова. Как рассказывал ей Эдуард, его отец тоже смело принял смерть. Под пулями немецкой бригады, расстрелявшей его за участие в Сопротивлении… На фотографии, которую показывал Эдуард, сходство между ним и его отцом в молодости было поразительным. Это из-за отца Эдуард придавал такое значение своей работе в фирме. Ксавье де Шавиньи и его сын, Аделина де Шавиньи и ее сын. Эти имена словно плавали в ее сонном сознании, ей казалось, что она пытается ухватить их, но они выскальзывают. На протяжении веков, поколение за поколением семья Эдуарда жила в этом месте близ Луары, и только теперь, подумала Элен, она начинает понимать, что это означает для такого человека, как Эдуард. Протяженность во времени делала смерть чем-то незначительным, вроде палочки в эстафетной гонке. «Мой отец умер, – сказал Эдуард, – но здесь, в его деле, он продолжает жить…» И он показал рукой на дом с садами и парком, на Луару в отдалении…Она не хотела и не собиралась спать, но сон подкрался к ней незаметно и сначала казался мирным, она чувствовала себя так, словно плавает на поверхности воды. Вдоль берега, под ветки орешника, потом к бумажным деревьям, где она думала встретить Эдуарда, но увидела, что там ждет ее Билли. Билли улыбнулся и помог ей выбраться на берег. Она легла рядом с ним, и поскольку знала, что он очень скоро погибнет, то ей было страшно важно, чтобы все было в порядке. Это был ее последний подарок Билли, последний, какой мог ему от кого бы то ни было достаться. Она положила руку в прохладную ложбинку между его лопатками и сказана ему. что сейчас правильное время и правильное место, и то, что они делают, правильно, и, кажется, Билли понял, она ясно видела понимание в его взгляде. И только когда она начала гладить его по спине, она заметила, что что-то не так. Его кожа была такая холодная, а когда она взглянула на его руку, то увидела, что рука обесцвечивается и становится бледной.Она немного потрясла его, он был тяжел и неподвижен. Только что он прикасался к ней, а теперь застыл и не двигался. Она почувствовала на своем лице что-то холодное и влажное, и подумала, что это его слезы, но когда посмотрела – это оказалась кровь, а не слезы. Кровь была липкая, пахла сладковато и неприятно, и тут же рядом оказался Нед Калверт, сказавший ей, что это лучший лосьон для кожи на свете, и тогда она открыла рот и начата кричать, очень громко и совершенно беззвучно.Она проснулась и вскочила, дрожа всем телом. Ее заливал пот, в голове стучало. Она оглядела тихую комнату с полосками света и некоторое время не могла сообразить, где находится. Она все еще была во власти сна, худшего из всех, что ей снились.Она сидела неподвижно, впечатления от сна отчетливо отпечатались в сознании. Она втянула воздух и попыталась успокоиться. Сердце колотилось, она стала ждать, когда краски сна начнут блекнуть. Это был всего лишь сон, сказала она себе, вполне можно было ожидать, что ей такое приснится. Это скоро пройдет. Оставит ее.Но кое-что она увидела в этом сне, посреди искажений была крупица правды. Там, где-то там было нечто, во что ей следовало вглядеться, что надо было столкнуть со своим просыпающимся сознанием. Думай, сказала она себе и попыталась вернуть сон, эпизод за эпизодом. На реке, под орешником, а потом… Но сон не возвращался. Он неизменно ускользал от нее, как только она его достигала, только что он был здесь и тут же уплывал, вывертываясь из-под ее руки. Билли был мертв в ее объятиях – может быть, это? Нет, не это, не совсем это, и вот уже комната утверждала свои права, а с ней и ясный день, и вот сна уже не было.Она встала, прошла в ванную и сполоснула разгоряченное лицо холодной водой. Вытерев кожу мягкими белыми полотенцами, она чуть успокоилась. Просто сон. Всего лишь сон.Она вернулась в спальню и открыла ставни. Солнце уже стояло ниже, воздух стал прохладней. Она принялась расхаживать по комнате; одна часть ее сознания упрямо тщилась догнать сновидение, другая уже начала подсчитывать, сколько часов осталось до возвращения Эдуарда.. Она расправила покрывала на постели. Потрогала табличку из слоновой кости на столике для игры в триктрак. Передвинула кресло. Время шло чрезвычайно медленно, казалось, оно едва тащится.У одной стены стояло маленькое инкрустированное бюро, сделанное для Аделины де Шавиньи. На нем лежала бумага и ручки, и Элен от нечего делать вытащила лист. Взяла ручку. Некоторое время она тешилась мыслью, что напишет кому-нибудь, напишет Касси.Больше писать было некому. Она отвинтила колпачок ручки и взглянула на лежащую перед ней бумагу. Некоторое время она колебалась, потом быстро вывела дату, а под ней – «Дорогая Касси». Тут она остановилась и положила ручку. Как только она написала имя Касси, тут же вернулось прошлое. Вот оно, обступает ее: трейлерная стоянка, жаркий воздух, ее мать, беспокойно откидывающаяся в старом красном кресле. Она увидела доброе, озабоченное лицо Касси: «Возьми, милая, они мне не нужны…» Она подняла голову и оглядела комнату. Так много красивых вещей, так много дорогих. Все, с кем она росла, кого она любила, были так бедны. Они работали, жались в расходах, экономили, но все равно не смогли бы купить ни одной вещицы из этой комнаты, ни одной изящной безделушки. Способен ли Эдуард понять это, подумалось ей. Может ли такой человек, как он, понять, что значит быть бедным?Нет, сказала она себе, не может. И тут почувствовала некоторое расстояние между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На Луаре день был жаркий, и часы без Эдуарда казались вечностью.Утром, после его отъезда, Элен прогулялась по призамковым садам и прошла парком на заливные луга. В последние недели она часто приезжала сюда верхом вместе с Эдуардом, они останавливали лошадей как раз на этом обрыве.Она немного посидела там, в прохладной голубой тени орешника, глядя на широко раскинувшуюся Луару. Река загибалась в пространство, спокойная, серебряная, без малейшей ряби, и казалось, что она не движется. Стрекоза зависла над водой, и Элен смотрела, как солнце высекает радугу на ее крыльях, потом подобрала пригоршню камешков и бросала в воду, глядя на расширяющиеся круги. Тогда она подумала о Билли.Она пыталась думать о нем в прошлые недели – когда она жила в Париже, когда впервые приехала сюда с Эдуардом. У нее было странное суеверное чувство, что она обязана думать о нем, что нельзя пропустить ни одного дня без воспоминаний о нем, о том, что он делал и что говорил. Если не вспоминать его, то смерть его станет окончательной, как будто он никогда и не жил, словно от его существования не осталось и следа.Но получалось так, что она не всегда могла думать о нем. Иногда она осознавала, что прошел день, два, иногда три, и она, счастливая, поглощенная Эдуардом, забывала о Билли.А в эту минуту, без всякого сознательного усилия с ее стороны, Билли вдруг встал перед ней как живой: она увидела его ребенком, потом юношей. Она различала покорность в его глазах, печальное принятие того, что она не любила его, как он ее любит, что бы она ни сделала.Элен быстро поднялась. Ей следовало бы толком хранить траур по нему, подумала она с внезапным чувством стыда; по крайней мере, это она была ему должна. Если бы она любила его, если бы его смергь была для нее действительно значима, разве она поехала бы сюда?«Я не должна была становиться счастливой, такой, как сейчас, и так скоро», – снова сказала она себе, совсем как в тот день, когда покинула свою комнату в Париже и вернулась к Эдуарду. Она посмотрела в сторону замка, и вдруг в ней сработал какой-то капризный механизм; ощущение счастья начало улетучиваться, она огляделась вокруг новыми глазами.Она, видимо, забрела дальше, чем собиралась, во всяком случае, теперь, когда она проходила парком, тени было очень мало, и солнце, стоявшее почти вертикально, вызвало у нее головную боль. Она временами останавливалась, прикрывая глаза, чувствуя, как ею овладевает какая-то странная летаргия.В отдалении блестел на жаре замок. Солнечный свет придал сверкание бледно-желтым камням, высветил отвесные шиферные крыши, вернулся к ней, отраженный замковыми башенками и величественными окаймлениями окон. Теперь, когда она была одна, без Эдуарда, для которого этот дом был просто одним из домов его детства, замок показался ей странно нереальным, миражом, изображением на почтовой открытке, но не местом, где она могла бы жить на самом деле или имела бы право жить; здесь было не место для девушки, которая выросла не по ту сторону дороги. Она приехала сюда, чтобы полюбить этот дом, но сегодня чем ближе она к нему подходила, тем дальше от нее он оказывался.Когда она вошла, ей подали завтрак со всеми церемониями, совсем так же, как и при Эдуарде. Место в торце длинного полированного стола. Выложенные по ранжиру серебряные ножи и вилки, выстроенные бокалы баккара:" – Слуга, мама, будет стоять от меня слева, а салфетка будет лежать на коленях… – А если там будет миска с водой, то – только кончики пальцев, дорогая, помни, это вовсе не означает мытья рук!" Она опустила голову, прикрыла глаза и снова открыла. Комната была прохладной и спокойной, но ей было душно и совсем не привлекала роскошная еда. Она сдвинула тарелку в сторону, чувствуя пресыщенность этим вкусом. На нее накатил внезапный приступ тошноты, и она встала. На мгновение комната закачалась, а потом успокоилась. Она увидела, что слуга с тревогой смотрит на нее, он сделал к ней шаг, и Элен пришла в замешательство.Она не знала, как удалить его из комнаты, не представляла, как это сказать по-английски, не говоря уж о французском, и воззрилась на него с крайней неуверенностью, отчаянно пытаясь вспомнить, как вел себя в подобных случаях Эдуард. Но ничего не приходило в голову, вспомнить она не могла, он заслонял ей все остальное.
Ее выручил сам слуга. Увидев, что румянец возвращается к ней, он сделал полупоклон и открыл для нее дверь. Элен миновала его неловко и застенчиво. Может быть, он презирает ее, этот вышколенный, вежливый, умелый человек? Может быть, все они презирают ее и сплетничают о ней в своей комнате, считают ее вторжение беззаконным? Когда она, к своему великому облегчению, добралась наконец до своих комнат, где могла уединиться, то чувствовала именно это: пришелец, чужак, ей нет здесь места.Ее комнаты прилегали к комнатам Эдуарда и выходили окнами в парк. Когда-то они принадлежали Аделине де Шавиньи, одной из красавиц Версальского двора, и были меблированы специально для нее. И она, и ее муж пошли на гильотину через несколько дней после своего короля. Элен бродила из будуара в спальню и обратно, прикасаясь к вещам, когда-то принадлежавшим Аделине. Мягкий серый шелковый полог над постелью, расшитое покрывало на кресле с вышивкой «пти-пуан», выполненной руками самой Аделины, ее веер, обюссонский ковер, рисунок к которому выбрала она сама, стол для игры в триктрак, украшенный табличкой слоновой кости с ее именем, а ниже слова «Le Roi» «Король» (фр.)
.Она отважно приняла смерть, сказал Эдуард. Элен остановилась перед серым мраморным камином и посмотрела на висевший над ним портрет Аделины. Светясь спокойной красотой, она стояла в призамковом парке, рядом с ней с одной стороны был сеттер, подаренный ей Людовиком XVI, с другой – старший сын, избежавший гильотины и ставший впоследствии одним из великих наполеоновских генералов. Старый порядок и новый; Аделина стояла между ними, безмятежно глядя из рамы. В ее улыбке была красота и враждебность. Элен почувствовала себя узурпатором и отвернулась.Она закрыла ставни и поставила жалюзи так, что свет косо падал в комнату, а стены и пол покрылись полосками. Потом легла на кровать и стала смотреть на портрет. Аделина и ее собачка, Аделина и ее сын. Наверное, легче умирать с отвагой, подумала она сквозь дремоту, если знаешь, что сын переживет тебя, что ты отослала его в Англию, как сделала Аделина, если знаешь, что он в безопасности.Она закрыла глаза. Комната казалась душной и жаркой, болела голова. Как рассказывал ей Эдуард, его отец тоже смело принял смерть. Под пулями немецкой бригады, расстрелявшей его за участие в Сопротивлении… На фотографии, которую показывал Эдуард, сходство между ним и его отцом в молодости было поразительным. Это из-за отца Эдуард придавал такое значение своей работе в фирме. Ксавье де Шавиньи и его сын, Аделина де Шавиньи и ее сын. Эти имена словно плавали в ее сонном сознании, ей казалось, что она пытается ухватить их, но они выскальзывают. На протяжении веков, поколение за поколением семья Эдуарда жила в этом месте близ Луары, и только теперь, подумала Элен, она начинает понимать, что это означает для такого человека, как Эдуард. Протяженность во времени делала смерть чем-то незначительным, вроде палочки в эстафетной гонке. «Мой отец умер, – сказал Эдуард, – но здесь, в его деле, он продолжает жить…» И он показал рукой на дом с садами и парком, на Луару в отдалении…Она не хотела и не собиралась спать, но сон подкрался к ней незаметно и сначала казался мирным, она чувствовала себя так, словно плавает на поверхности воды. Вдоль берега, под ветки орешника, потом к бумажным деревьям, где она думала встретить Эдуарда, но увидела, что там ждет ее Билли. Билли улыбнулся и помог ей выбраться на берег. Она легла рядом с ним, и поскольку знала, что он очень скоро погибнет, то ей было страшно важно, чтобы все было в порядке. Это был ее последний подарок Билли, последний, какой мог ему от кого бы то ни было достаться. Она положила руку в прохладную ложбинку между его лопатками и сказана ему. что сейчас правильное время и правильное место, и то, что они делают, правильно, и, кажется, Билли понял, она ясно видела понимание в его взгляде. И только когда она начала гладить его по спине, она заметила, что что-то не так. Его кожа была такая холодная, а когда она взглянула на его руку, то увидела, что рука обесцвечивается и становится бледной.Она немного потрясла его, он был тяжел и неподвижен. Только что он прикасался к ней, а теперь застыл и не двигался. Она почувствовала на своем лице что-то холодное и влажное, и подумала, что это его слезы, но когда посмотрела – это оказалась кровь, а не слезы. Кровь была липкая, пахла сладковато и неприятно, и тут же рядом оказался Нед Калверт, сказавший ей, что это лучший лосьон для кожи на свете, и тогда она открыла рот и начата кричать, очень громко и совершенно беззвучно.Она проснулась и вскочила, дрожа всем телом. Ее заливал пот, в голове стучало. Она оглядела тихую комнату с полосками света и некоторое время не могла сообразить, где находится. Она все еще была во власти сна, худшего из всех, что ей снились.Она сидела неподвижно, впечатления от сна отчетливо отпечатались в сознании. Она втянула воздух и попыталась успокоиться. Сердце колотилось, она стала ждать, когда краски сна начнут блекнуть. Это был всего лишь сон, сказала она себе, вполне можно было ожидать, что ей такое приснится. Это скоро пройдет. Оставит ее.Но кое-что она увидела в этом сне, посреди искажений была крупица правды. Там, где-то там было нечто, во что ей следовало вглядеться, что надо было столкнуть со своим просыпающимся сознанием. Думай, сказала она себе и попыталась вернуть сон, эпизод за эпизодом. На реке, под орешником, а потом… Но сон не возвращался. Он неизменно ускользал от нее, как только она его достигала, только что он был здесь и тут же уплывал, вывертываясь из-под ее руки. Билли был мертв в ее объятиях – может быть, это? Нет, не это, не совсем это, и вот уже комната утверждала свои права, а с ней и ясный день, и вот сна уже не было.Она встала, прошла в ванную и сполоснула разгоряченное лицо холодной водой. Вытерев кожу мягкими белыми полотенцами, она чуть успокоилась. Просто сон. Всего лишь сон.Она вернулась в спальню и открыла ставни. Солнце уже стояло ниже, воздух стал прохладней. Она принялась расхаживать по комнате; одна часть ее сознания упрямо тщилась догнать сновидение, другая уже начала подсчитывать, сколько часов осталось до возвращения Эдуарда.. Она расправила покрывала на постели. Потрогала табличку из слоновой кости на столике для игры в триктрак. Передвинула кресло. Время шло чрезвычайно медленно, казалось, оно едва тащится.У одной стены стояло маленькое инкрустированное бюро, сделанное для Аделины де Шавиньи. На нем лежала бумага и ручки, и Элен от нечего делать вытащила лист. Взяла ручку. Некоторое время она тешилась мыслью, что напишет кому-нибудь, напишет Касси.Больше писать было некому. Она отвинтила колпачок ручки и взглянула на лежащую перед ней бумагу. Некоторое время она колебалась, потом быстро вывела дату, а под ней – «Дорогая Касси». Тут она остановилась и положила ручку. Как только она написала имя Касси, тут же вернулось прошлое. Вот оно, обступает ее: трейлерная стоянка, жаркий воздух, ее мать, беспокойно откидывающаяся в старом красном кресле. Она увидела доброе, озабоченное лицо Касси: «Возьми, милая, они мне не нужны…» Она подняла голову и оглядела комнату. Так много красивых вещей, так много дорогих. Все, с кем она росла, кого она любила, были так бедны. Они работали, жались в расходах, экономили, но все равно не смогли бы купить ни одной вещицы из этой комнаты, ни одной изящной безделушки. Способен ли Эдуард понять это, подумалось ей. Может ли такой человек, как он, понять, что значит быть бедным?Нет, сказала она себе, не может. И тут почувствовала некоторое расстояние между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31