Развернувшись, Конан снизу вверх вмазал ему в рожу коленом и довершил дело, опустив бедняге на затылок тяжелый, как молот, кулак. Однако угомонить толстяка оказалось не так-то просто даже ему. Тот никак не падал: согнулся, шатался, но все-таки еще силился вслепую ухватить Конана поперек тела. Шут его знает, – мелькнуло в голове у киммерийца, – может, коварная Нитокар его накачала какой-нибудь гадостью, он и не чувствует ничего!.. Выругавшись, Конан нагнулся, сцапал евнуха за пояс, поднял его, брыкающего в воздухе ногами, и с размаху швырнул вниз головой о дверной косяк.
– Неотесанный варвар! Ты заплатишь, если... – пронзительно закричала Нитокар. Вмешаться она, правда, и не пыталась. – Стража! Раб взбунтовался! Взять его!.. А-а-а...
Вопль оборвался: поверженный слуга рухнул в ноги царице, так что оба опрокинулись через порог. Это освободило дорогу второму евнуху. Тот осторожно обошел упавшую Нитокар, перепрыгнул через своего сотоварища и со всех ног погнался за Конаном.
Киммериец уже удирал по коридору, но, заметив погоню, повернулся к евнуху лицом. Его преследователь успел прихватить из спальни царицы оружие – длинный кинжал с волнистым лезвием. Этот кинжал не показался Конану пригодным для серьезного дела. Скорее он был призван ласкать чей-то глаз. А может быть – внушать страх.
– Ну, давай, давай, – прорычал киммериец, обращаясь к слуге. – Если бы ты уже не был евнухом, я бы тебе...
Тот зарычал в ответ и бросился к нему, держа свое оружие на уровне пояса. Подскочив, он занес кинжал высоко над головой, но Конан ударил его по руке, уходя от удара. Кинжал пошел в сторону, описывая дугу, и Конан перехватил его рукоять. Он полоснул евнуха по брюху, потом вздернул руку, метя в горло. Тонкое лезвие застряло в сухожилии под подбородком и обломилось. Слуга царицы схватился за горло и, невнятно булькая, осел на пол. Конан отшвырнул окровавленную рукоять и со всех ног кинулся прочь.
– Сдавайся, варвар! Стра-а-ажа! Взять его, говорю! Он оскорбил вашу царицу! О-о-о...
Призывы Нитокар стихли сами собой: она склонилась над еще дергавшимся рабом. Заворачивая за угол коридора, Конан оглянулся в последний раз и увидел: царица поднесла к лицу руку, перемазанную в крови, и завороженно уставилась на нее...
Несмотря на весь поднятый ею шум, стража что-то не торопилась. Тем не менее впереди в коридоре Конану померещился шорох. Он начал оглядываться, ища хоть какой-нибудь путь к отступлению. Одна из позолоченных дверей в коридоре была приоткрыта. Или ее как раз собирались закрыть. Конан, не раздумывая, кинулся в ту сторону и влетел внутрь, без усилия вынеся дверь плечом. Громадный, грозно сжатый кулак готов был укоротить любого.
Дверь, резко распахнутая его натиском, отшвырнула в глубину комнаты тоненькую фигурку. Здесь горела всего одна масляная лампа, не дававшая яркого света, но Конан сразу узнал юную девушку, сидевшую во время пира на тронном возвышении. Она даже не успела переодеть темно-зеленого платья, только вынула шпильки, удерживавшие прическу, так что лицо обрамляли каштановые завитки.
Кроме нее, в комнате никого больше не было.
Девушке никто не мешал закричать, но она только ахнула. И молча смотрела на Конана. Похоже, она была до того потрясена неожиданным вторжением, что потеряла дар речи. Киммериец, не тратя времени попусту, тихо притворил за собой дверь и надежно запер ее.
– Предупреждаю: лучше не кричи, – сказал он девчонке. – Будешь сидеть тихо, обещаю, не трону.
Она кивнула и быстро обежала его взглядом. Потом сказала:
– У тебя рука в крови.
Она говорила очень тихо, но голос не дрожал.
– Ага, – проворчал Конан и тоже посмотрел на выпачканный кулак.
Он оглядел комнату и убедился, что это была опочивальня с единственным выходом в коридор. Обнаружив на столике золотой умывальник, Конан подошел к нему. К девушке он спиной на всякий случай не поворачивался: еще надумает сбежать, пока он умывается. Потом он спросил:
– Слышала небось крики в коридоре?
Она утвердительно тряхнула кудрями и, пытаясь изображать безразличие, сказала:
– Крики, доносящиеся из покоев Нитокар, – самое обычное дело...
Конан кивнул, вытирая руки краешком тканой шпалеры, висевшей подле умывальника.
– А ты, значит, царевна?
– Да. Я – Эфрит.
С распущенными волосами она выглядела совсем девочкой, но тело под облегающим платьем было по-женски влекущим. Сдвинувшись с места, Эфрит с уверенностью прирожденной аристократки проследовала мимо Конана, взяла тазик с кровянисто-мутной водой и опорожнила его в каменный слив в углу комнаты.
– И тебе совсем не интересно, чья это кровь?.. – спросил Конан, которого ее действия привели в некоторое замешательство. – Царица, по крайней мере, жива...
– Ну и очень плохо, – ответила девушка. – Терпеть не могу Нитокар!.. – Эфрит поставила умывальник на место и с вызовом поглядела на Конана. – Если ты натянул ей нос, я только с большим удовольствием тебе помогу!
– Нитокар, похоже, опасная стерва... – проговорил киммериец.
– Опасная!.. – взорвалась царевна и возмущенно шагнула к Конану. – Эта сука мою маму отравила, чтобы надеть на себя корону!.. А теперь травит и отца!.. Это из-за нее Абеддрахский двор превратился в свинарник, а я только смотрю и сделать ничего не могу!..
Она была такой маленькой и хрупкой, особенно по сравнению с ним, но Конан поймал себя на том, что рука сама собой поднимается в защитном движении. Кончилось же тем, что он заметил в ее глазах слезы бессилия... и осторожно погладил царевну по волосам, успокаивая:
– Ну, что ты, девочка... не плачь.
Она стряхнула его руку, а заодно и слезы:
– Что за глупости!.. Какое, спрашивается, тебе дело до горестей сильных мира сего?.. – Она отвернулась. – И я тоже хороша: вздумала открывать душу простолюдину! Да притом чужестранцу, у которого другой заботы нет, как только удрать отсюда и сохранить свою ничтожную жизнь...
– Ну... это последнее не лишено некоторого основания, – признался Конан. – Значит, так, если в самое ближайшее время по-прежнему не будет особого крика и шума, я вылезу вон в то окошко и не буду более тебе досаждать. – И он кивнул на окно в противоположной стене, забранное позолоченным деревянным экраном. – Так, значит, говоришь, все эти слухи насчет Нитокар – правда?..
Эфрит раздраженно передернула плечами:
– Не знаю, о каких слухах ты говоришь, но думаю, что правда! Такое чудовище, как она, невозможно оклеветать: припиши ей любой порок, и он наверняка у нее обнаружится!.. – Она вновь обратила к варвару мокрое от слез лицо. – Нитокар была личной лекаркой моей мамы. Она втерлась в доверие к несчастной больной женщине и постепенно добилась, что та жить не могла без тех самых зелий, которые ее в конце концов в могилу свели!.. А мой отец – он даже и не думал о возмездии. Боюсь, мама ему давным-давно надоела... – Голос царевны срывался, в горле, по-видимому, стоял ком. – Нитокар живо совратила его... и точно так же подчинила своему злому влиянию! Теперь его дни сочтены, и все это знают, только ни у кого не хватает мужества встать и прямо заявить об измене...
Конан озадаченно нахмурился:
– А что все-таки будет, если кто-нибудь изобличит отравительницу?
– Отец только умрет еще раньше либо сойдет с ума, лишившись снадобий Нитокар. Когда она запаздывает со своими «лекарствами», на него становится страшно смотреть – так он бесчинствует и страдает...
– Ну, а чего добивается царица? – спросил Конан. – Собирается загнать его в гроб и сама городом править?
Эфрит вздохнула:
– Согласно абеддрахским законам, здравствующий монарх сам определяет наследование. И боюсь, отец в самом деле отдаст предпочтение не мне, а Нитокар и ее пакостному ублюдку, Иблису. Он, конечно, говорит, будто любит меня больше всего на свете. Когда он... когда он вообще в состоянии говорить, он только и бормочет о том, как ему хотелось бы никогда не расставаться со мной. Но я – женщина... и к тому же, в его-то глазах, – совсем ребенок... Разве он примет меня всерьез!..
– М-м-м... смелые замыслы, – пробормотал Конан. – Должно быть, у Нитокар могущественных друзей при дворе – как котов на помойке!
Эфрит горько рассмеялась:
– Куда уж могущественнее! Взять хоть Хораспеса – единственного, чья способность творить зло превосходит ее собственную...
Тут царевна замолчала на полуслове. И она, и ее, с позволения сказать, гость чутко прислушивались к тихим шагам в коридоре.
– Царица, наверное, уже начала розыски... – прошептал Конан и двинулся к окошку.
– Нет, нет, погоди! Если тебя вправду ищут, ни окно, ни дверь не безопасны!
Эфрит загасила лампу и быстро перебежала комнату. Теперь опочивальню озарял только мутноватый лунный свет, и Конан напрягал зрение, провожая глазами силуэт царевны: что там на уме у девчонки, не предательство ли она замышляет? Но она только расстегнула платье – у подмышек, по бокам и возле колен – и отшвырнула его прочь, представ неясно-бледным пятном в темноте. А потом, так же быстро, натянула через голову длинную хлопчатую рубашку. Повернувшись, она поманила варвара рукой. Она становилась все более видимой в темноте по мере того, как глаза Конана привыкали к отсутствию света.
– Уходить прямо сейчас было бы неразумно, – сказала она. – Вот что: если сюда ворвутся, я притворюсь спящей. А ты спрячься вон тут! – Она склонилась над постелью, стоявшей посередине комнаты на довольно порядочном возвышении, и сдернула шелковое покрывало. Оказалось, постельное белье с дальней стороны ложа свешивалось вниз, на пол. – Я сама часто там сплю, когда жара...
Конан пытался разглядеть выражение ее лица в тусклом полусвете, падавшем из окна. Шагов в коридоре больше не было слышно.
– А ты, – спросил он, – не боишься, что меня найдут здесь... с тобой?..
Она передернула хрупкими, почти нагими плечами.
– Ты еще не понял, что в этом дворце более чем странные связи скорее закон, нежели исключение? Хватит уже им чесать языками, будто я здесь единственная, кто спит в одиночестве... – Она уселась на постель и застыла в целомудренной, девической позе. – И потом, беседа с тобой меня забавляет. Все остальные... они до того помешаны на всевозможных интригах, что и поговорить-то по-человечески ни с кем нельзя, тем более – душу открыть...
– Вот это стыд и срам, – сказал Конан и тоже сел на постель, стараясь не помять тончайшие простыни. – У такой девушки, как ты, должно быть много друзей. Настоящих, преданных друзей.
– Спасибо тебе, – отозвалась она. – Ты... тебя ведь Конан зовут?
Ему померещился румянец на бледном лице. Она смотрела на него в темноте, стараясь уловить кивок.
– Абеддрахский двор болен... тяжелая болезнь разъедает его, – продолжала Эфрит. – Хораспес с царицей всех околдовали. Царедворцы теперь только и делают, что добиваются их благосклонности!
– Хораспес! – сказал Конан. – Так ты, значит, не веришь в его пророчества?
– Нет! – Эфрит с горечью тряхнула головой. – Но то, что мы видим здесь у себя, ведь это только начало! Его учение будет разрастаться, как опухоль, и разорять другие города, не только наш Абеддрах. Сколько пота и крови пойдет на сооружение этих никому не нужных гробниц!.. Его «пророческий» бред и колдовские штучки – как мало в них общего с нашей, истинно шемитской древней религией! Какая-то сборная солянка, вполне, однако, годящаяся, чтобы одурачить глупцов и простолюдинов и заставить их следовать за пророком – разумеется, в его целях...
Конан кивнул:
– Вполне возможно. Во имя Крома, он и так кудряво живет! И царь во всем его слушается...
– Да, и, если моя мачеха займет трон, его влияние только усилится! Она уже и теперь ему помогает заставить вельмож ходить по одной половице... – Эфрит задумчиво смотрела во тьму. – Но все-таки мне кажется, что истинные его мотивы лежат еще глубже. Не могу себе представить, чтобы он, как большинство жрецов, удовольствовался ролью опоры могущественного самодержца... – Царевна повернулась к Конану, рассуждая. – Ты знаешь, он сущий аскет: плотские утехи мало волнуют его. А этот его телохранитель, Нефрен... мне иногда кажется, что в нем и жизни-то нет... бр-р! – Она обхватила себя руками, неожиданно озябнув в жаркой комнате.
– А ты, понятное дело, остаешься крайней во всей этой неприглядной истории, – сказал Конан и пододвинулся ближе, коснувшись рукой ее плеча. – Если бы все делалось по праву, тебе воистину нечего было бы бояться. Такая женщина, как ты... с твоим-то положением и талантом... По-моему, ты даже в этих интригах способна запросто переиграть Нитокар!
Царевна крепко схватила его руку, лежавшую у нее на плече.
– Твои слова да Богам в уши, Конан!.. Я... я даже еще не женщина, и моя юность... она становится препятствием. Я стараюсь учиться, но могу ли я в ближайшем будущем что-либо предпринять? Конан, ты мне поможешь?..
– Я?..
Киммериец приобнял жмущуюся к нему девушку, ощутил ее мягкие волосы у себя на плече. В прикосновении девичьего тела мешались отчаяние и надежда.
– Я?.. Но что я-то могу?..
– Убей для меня Нитокар! Ты можешь это сделать! Ты силен и безжалостен!.. – Она смотрела снизу вверх, он чувствовал ее горячее дыхание. – Когда ее не станет, я найду какой-нибудь способ исцелить отца! Ступай и сделай это прямо сейчас! Я дам тебе нож!..
– Нет, царевна. Я не наемный убийца. И не дурак. – Он покачал головой и решительно отстранился. – Я и так уже впутался в ваши семейные дела гораздо глубже, чем мне когда-либо хотелось...
– Пожалуйста, Конан!.. Не ради меня – ради города!..
И вновь звуки, донесшиеся из коридора, заставили их замолчать. На сей раз это были шаги – близкие и тяжелые. В дверь застучали, потом окликнули:
– Царевна! Царевна Эфрит!.. Ты у себя?
Это был приглушенный мужской голос. В скважине заскрипел ключ.
– Прячься! Скорее! – шепнула Конану Эфрит. – Дверь открывается снаружи!
Конан живо выскользнул из ее рук и скатился за кровать. В тот же миг бронзовый засов отскочил вверх и через порог хлынул свет масляных ламп.
– Царевна, простишь ли ты нас за беспокойство? Дело в том, что на свободу вырвался опасный преступник...
Говоривший помедлил на пороге полуоткрытой двери, потом все-таки вошел внутрь. Это был молодой стражник в пернатом шлеме капитана, за спиной у него маячили еще двое.
– Мне велено, – сказал он, – обыскать все комнаты в этом крыле дворца...
Эфрит натянула на себя самую верхнюю, самую прозрачную простыню.
– Я спала, капитан Арамас, ты меня разбудил! Неужели ты в самом деле думаешь, будто здесь могут прятаться какие-то беглецы?..
Офицер нерешительно переминался возле порога. Вне всякого сомнения, он приписал покрасневшие щеки и странноватый голос царевны вполне понятному раздражению.
– Умоляю простить меня, царевна Эфрит, но мы должны все осмотреть... Если он незамеченным проскользнул куда-нибудь сюда и затаился, тебе угрожает страшная опасность!
Арамас поставил зажженную лампу на стол. Двое стражников вошли в комнату и взялись за дело. Они открывали шкафы, отодвигали занавеси, даже выглянули из окна. Наконец тот, что был старше и крепче, повернулся к Арамасу:
– Никого, капитан... Никаких признаков, чтобы кто-то вылезал из окна... погодите-ка, а это еще что?..
Направляясь обратно к двери, воин наступил на простыню, ниспадавшую с ложа Эфрит, и обо что-то споткнулся. Когда он нагнулся рассмотреть это что-то, из-под простыни высунулась здоровенная лапища и стиснула его горло. Потом появились голова и плечи киммерийца. Отбросив ногой простыню и продолжая сжимать глотку стражника, свободной рукой он уже тянулся к его вдетому в ножны мечу.
– Нет, Конан, нет! Пожалуйста, остановись!..
Отчаянные мольбы Эфрит, которым придавали убедительности острия двух мечей у его шеи, заставили Конана сжалиться. Он отшвырнул полузадушенного стражника, – тот, с налившимся кровью лицом, шатнулся прочь, силясь перевести дух, – и опустился на колени перед Арамасом и тем другим, точно пойманный волк.
– Вот так и стой, негодяй! Одно движение – и ты покойник! – предупредил его капитан. Потом укоризненно посмотрел на царевну: – А ты говорила нам, госпожа, будто здесь никого нет...
Вылезая из постели, чтобы остановить Конана, Эфрит сбросила простыню; теперь она повернулась к Арамасу, уже совершенно забыв о всяческой скромности.
– Присмотрись к нему, капитан, и сжалься над ним! – сказала она. – Это не преступник, а всего лишь несчастный раб, и все его преступление – в том, что он пытается отстоять свою жизнь! – Тут она коснулась правой руки офицера. – Я давно присматриваюсь к тебе, капитан Арамас. Я знаю, что ты великодушен и неподкупен! Да и о жестокостях, которые творит моя мачеха, ты достаточно осведомлен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Неотесанный варвар! Ты заплатишь, если... – пронзительно закричала Нитокар. Вмешаться она, правда, и не пыталась. – Стража! Раб взбунтовался! Взять его!.. А-а-а...
Вопль оборвался: поверженный слуга рухнул в ноги царице, так что оба опрокинулись через порог. Это освободило дорогу второму евнуху. Тот осторожно обошел упавшую Нитокар, перепрыгнул через своего сотоварища и со всех ног погнался за Конаном.
Киммериец уже удирал по коридору, но, заметив погоню, повернулся к евнуху лицом. Его преследователь успел прихватить из спальни царицы оружие – длинный кинжал с волнистым лезвием. Этот кинжал не показался Конану пригодным для серьезного дела. Скорее он был призван ласкать чей-то глаз. А может быть – внушать страх.
– Ну, давай, давай, – прорычал киммериец, обращаясь к слуге. – Если бы ты уже не был евнухом, я бы тебе...
Тот зарычал в ответ и бросился к нему, держа свое оружие на уровне пояса. Подскочив, он занес кинжал высоко над головой, но Конан ударил его по руке, уходя от удара. Кинжал пошел в сторону, описывая дугу, и Конан перехватил его рукоять. Он полоснул евнуха по брюху, потом вздернул руку, метя в горло. Тонкое лезвие застряло в сухожилии под подбородком и обломилось. Слуга царицы схватился за горло и, невнятно булькая, осел на пол. Конан отшвырнул окровавленную рукоять и со всех ног кинулся прочь.
– Сдавайся, варвар! Стра-а-ажа! Взять его, говорю! Он оскорбил вашу царицу! О-о-о...
Призывы Нитокар стихли сами собой: она склонилась над еще дергавшимся рабом. Заворачивая за угол коридора, Конан оглянулся в последний раз и увидел: царица поднесла к лицу руку, перемазанную в крови, и завороженно уставилась на нее...
Несмотря на весь поднятый ею шум, стража что-то не торопилась. Тем не менее впереди в коридоре Конану померещился шорох. Он начал оглядываться, ища хоть какой-нибудь путь к отступлению. Одна из позолоченных дверей в коридоре была приоткрыта. Или ее как раз собирались закрыть. Конан, не раздумывая, кинулся в ту сторону и влетел внутрь, без усилия вынеся дверь плечом. Громадный, грозно сжатый кулак готов был укоротить любого.
Дверь, резко распахнутая его натиском, отшвырнула в глубину комнаты тоненькую фигурку. Здесь горела всего одна масляная лампа, не дававшая яркого света, но Конан сразу узнал юную девушку, сидевшую во время пира на тронном возвышении. Она даже не успела переодеть темно-зеленого платья, только вынула шпильки, удерживавшие прическу, так что лицо обрамляли каштановые завитки.
Кроме нее, в комнате никого больше не было.
Девушке никто не мешал закричать, но она только ахнула. И молча смотрела на Конана. Похоже, она была до того потрясена неожиданным вторжением, что потеряла дар речи. Киммериец, не тратя времени попусту, тихо притворил за собой дверь и надежно запер ее.
– Предупреждаю: лучше не кричи, – сказал он девчонке. – Будешь сидеть тихо, обещаю, не трону.
Она кивнула и быстро обежала его взглядом. Потом сказала:
– У тебя рука в крови.
Она говорила очень тихо, но голос не дрожал.
– Ага, – проворчал Конан и тоже посмотрел на выпачканный кулак.
Он оглядел комнату и убедился, что это была опочивальня с единственным выходом в коридор. Обнаружив на столике золотой умывальник, Конан подошел к нему. К девушке он спиной на всякий случай не поворачивался: еще надумает сбежать, пока он умывается. Потом он спросил:
– Слышала небось крики в коридоре?
Она утвердительно тряхнула кудрями и, пытаясь изображать безразличие, сказала:
– Крики, доносящиеся из покоев Нитокар, – самое обычное дело...
Конан кивнул, вытирая руки краешком тканой шпалеры, висевшей подле умывальника.
– А ты, значит, царевна?
– Да. Я – Эфрит.
С распущенными волосами она выглядела совсем девочкой, но тело под облегающим платьем было по-женски влекущим. Сдвинувшись с места, Эфрит с уверенностью прирожденной аристократки проследовала мимо Конана, взяла тазик с кровянисто-мутной водой и опорожнила его в каменный слив в углу комнаты.
– И тебе совсем не интересно, чья это кровь?.. – спросил Конан, которого ее действия привели в некоторое замешательство. – Царица, по крайней мере, жива...
– Ну и очень плохо, – ответила девушка. – Терпеть не могу Нитокар!.. – Эфрит поставила умывальник на место и с вызовом поглядела на Конана. – Если ты натянул ей нос, я только с большим удовольствием тебе помогу!
– Нитокар, похоже, опасная стерва... – проговорил киммериец.
– Опасная!.. – взорвалась царевна и возмущенно шагнула к Конану. – Эта сука мою маму отравила, чтобы надеть на себя корону!.. А теперь травит и отца!.. Это из-за нее Абеддрахский двор превратился в свинарник, а я только смотрю и сделать ничего не могу!..
Она была такой маленькой и хрупкой, особенно по сравнению с ним, но Конан поймал себя на том, что рука сама собой поднимается в защитном движении. Кончилось же тем, что он заметил в ее глазах слезы бессилия... и осторожно погладил царевну по волосам, успокаивая:
– Ну, что ты, девочка... не плачь.
Она стряхнула его руку, а заодно и слезы:
– Что за глупости!.. Какое, спрашивается, тебе дело до горестей сильных мира сего?.. – Она отвернулась. – И я тоже хороша: вздумала открывать душу простолюдину! Да притом чужестранцу, у которого другой заботы нет, как только удрать отсюда и сохранить свою ничтожную жизнь...
– Ну... это последнее не лишено некоторого основания, – признался Конан. – Значит, так, если в самое ближайшее время по-прежнему не будет особого крика и шума, я вылезу вон в то окошко и не буду более тебе досаждать. – И он кивнул на окно в противоположной стене, забранное позолоченным деревянным экраном. – Так, значит, говоришь, все эти слухи насчет Нитокар – правда?..
Эфрит раздраженно передернула плечами:
– Не знаю, о каких слухах ты говоришь, но думаю, что правда! Такое чудовище, как она, невозможно оклеветать: припиши ей любой порок, и он наверняка у нее обнаружится!.. – Она вновь обратила к варвару мокрое от слез лицо. – Нитокар была личной лекаркой моей мамы. Она втерлась в доверие к несчастной больной женщине и постепенно добилась, что та жить не могла без тех самых зелий, которые ее в конце концов в могилу свели!.. А мой отец – он даже и не думал о возмездии. Боюсь, мама ему давным-давно надоела... – Голос царевны срывался, в горле, по-видимому, стоял ком. – Нитокар живо совратила его... и точно так же подчинила своему злому влиянию! Теперь его дни сочтены, и все это знают, только ни у кого не хватает мужества встать и прямо заявить об измене...
Конан озадаченно нахмурился:
– А что все-таки будет, если кто-нибудь изобличит отравительницу?
– Отец только умрет еще раньше либо сойдет с ума, лишившись снадобий Нитокар. Когда она запаздывает со своими «лекарствами», на него становится страшно смотреть – так он бесчинствует и страдает...
– Ну, а чего добивается царица? – спросил Конан. – Собирается загнать его в гроб и сама городом править?
Эфрит вздохнула:
– Согласно абеддрахским законам, здравствующий монарх сам определяет наследование. И боюсь, отец в самом деле отдаст предпочтение не мне, а Нитокар и ее пакостному ублюдку, Иблису. Он, конечно, говорит, будто любит меня больше всего на свете. Когда он... когда он вообще в состоянии говорить, он только и бормочет о том, как ему хотелось бы никогда не расставаться со мной. Но я – женщина... и к тому же, в его-то глазах, – совсем ребенок... Разве он примет меня всерьез!..
– М-м-м... смелые замыслы, – пробормотал Конан. – Должно быть, у Нитокар могущественных друзей при дворе – как котов на помойке!
Эфрит горько рассмеялась:
– Куда уж могущественнее! Взять хоть Хораспеса – единственного, чья способность творить зло превосходит ее собственную...
Тут царевна замолчала на полуслове. И она, и ее, с позволения сказать, гость чутко прислушивались к тихим шагам в коридоре.
– Царица, наверное, уже начала розыски... – прошептал Конан и двинулся к окошку.
– Нет, нет, погоди! Если тебя вправду ищут, ни окно, ни дверь не безопасны!
Эфрит загасила лампу и быстро перебежала комнату. Теперь опочивальню озарял только мутноватый лунный свет, и Конан напрягал зрение, провожая глазами силуэт царевны: что там на уме у девчонки, не предательство ли она замышляет? Но она только расстегнула платье – у подмышек, по бокам и возле колен – и отшвырнула его прочь, представ неясно-бледным пятном в темноте. А потом, так же быстро, натянула через голову длинную хлопчатую рубашку. Повернувшись, она поманила варвара рукой. Она становилась все более видимой в темноте по мере того, как глаза Конана привыкали к отсутствию света.
– Уходить прямо сейчас было бы неразумно, – сказала она. – Вот что: если сюда ворвутся, я притворюсь спящей. А ты спрячься вон тут! – Она склонилась над постелью, стоявшей посередине комнаты на довольно порядочном возвышении, и сдернула шелковое покрывало. Оказалось, постельное белье с дальней стороны ложа свешивалось вниз, на пол. – Я сама часто там сплю, когда жара...
Конан пытался разглядеть выражение ее лица в тусклом полусвете, падавшем из окна. Шагов в коридоре больше не было слышно.
– А ты, – спросил он, – не боишься, что меня найдут здесь... с тобой?..
Она передернула хрупкими, почти нагими плечами.
– Ты еще не понял, что в этом дворце более чем странные связи скорее закон, нежели исключение? Хватит уже им чесать языками, будто я здесь единственная, кто спит в одиночестве... – Она уселась на постель и застыла в целомудренной, девической позе. – И потом, беседа с тобой меня забавляет. Все остальные... они до того помешаны на всевозможных интригах, что и поговорить-то по-человечески ни с кем нельзя, тем более – душу открыть...
– Вот это стыд и срам, – сказал Конан и тоже сел на постель, стараясь не помять тончайшие простыни. – У такой девушки, как ты, должно быть много друзей. Настоящих, преданных друзей.
– Спасибо тебе, – отозвалась она. – Ты... тебя ведь Конан зовут?
Ему померещился румянец на бледном лице. Она смотрела на него в темноте, стараясь уловить кивок.
– Абеддрахский двор болен... тяжелая болезнь разъедает его, – продолжала Эфрит. – Хораспес с царицей всех околдовали. Царедворцы теперь только и делают, что добиваются их благосклонности!
– Хораспес! – сказал Конан. – Так ты, значит, не веришь в его пророчества?
– Нет! – Эфрит с горечью тряхнула головой. – Но то, что мы видим здесь у себя, ведь это только начало! Его учение будет разрастаться, как опухоль, и разорять другие города, не только наш Абеддрах. Сколько пота и крови пойдет на сооружение этих никому не нужных гробниц!.. Его «пророческий» бред и колдовские штучки – как мало в них общего с нашей, истинно шемитской древней религией! Какая-то сборная солянка, вполне, однако, годящаяся, чтобы одурачить глупцов и простолюдинов и заставить их следовать за пророком – разумеется, в его целях...
Конан кивнул:
– Вполне возможно. Во имя Крома, он и так кудряво живет! И царь во всем его слушается...
– Да, и, если моя мачеха займет трон, его влияние только усилится! Она уже и теперь ему помогает заставить вельмож ходить по одной половице... – Эфрит задумчиво смотрела во тьму. – Но все-таки мне кажется, что истинные его мотивы лежат еще глубже. Не могу себе представить, чтобы он, как большинство жрецов, удовольствовался ролью опоры могущественного самодержца... – Царевна повернулась к Конану, рассуждая. – Ты знаешь, он сущий аскет: плотские утехи мало волнуют его. А этот его телохранитель, Нефрен... мне иногда кажется, что в нем и жизни-то нет... бр-р! – Она обхватила себя руками, неожиданно озябнув в жаркой комнате.
– А ты, понятное дело, остаешься крайней во всей этой неприглядной истории, – сказал Конан и пододвинулся ближе, коснувшись рукой ее плеча. – Если бы все делалось по праву, тебе воистину нечего было бы бояться. Такая женщина, как ты... с твоим-то положением и талантом... По-моему, ты даже в этих интригах способна запросто переиграть Нитокар!
Царевна крепко схватила его руку, лежавшую у нее на плече.
– Твои слова да Богам в уши, Конан!.. Я... я даже еще не женщина, и моя юность... она становится препятствием. Я стараюсь учиться, но могу ли я в ближайшем будущем что-либо предпринять? Конан, ты мне поможешь?..
– Я?..
Киммериец приобнял жмущуюся к нему девушку, ощутил ее мягкие волосы у себя на плече. В прикосновении девичьего тела мешались отчаяние и надежда.
– Я?.. Но что я-то могу?..
– Убей для меня Нитокар! Ты можешь это сделать! Ты силен и безжалостен!.. – Она смотрела снизу вверх, он чувствовал ее горячее дыхание. – Когда ее не станет, я найду какой-нибудь способ исцелить отца! Ступай и сделай это прямо сейчас! Я дам тебе нож!..
– Нет, царевна. Я не наемный убийца. И не дурак. – Он покачал головой и решительно отстранился. – Я и так уже впутался в ваши семейные дела гораздо глубже, чем мне когда-либо хотелось...
– Пожалуйста, Конан!.. Не ради меня – ради города!..
И вновь звуки, донесшиеся из коридора, заставили их замолчать. На сей раз это были шаги – близкие и тяжелые. В дверь застучали, потом окликнули:
– Царевна! Царевна Эфрит!.. Ты у себя?
Это был приглушенный мужской голос. В скважине заскрипел ключ.
– Прячься! Скорее! – шепнула Конану Эфрит. – Дверь открывается снаружи!
Конан живо выскользнул из ее рук и скатился за кровать. В тот же миг бронзовый засов отскочил вверх и через порог хлынул свет масляных ламп.
– Царевна, простишь ли ты нас за беспокойство? Дело в том, что на свободу вырвался опасный преступник...
Говоривший помедлил на пороге полуоткрытой двери, потом все-таки вошел внутрь. Это был молодой стражник в пернатом шлеме капитана, за спиной у него маячили еще двое.
– Мне велено, – сказал он, – обыскать все комнаты в этом крыле дворца...
Эфрит натянула на себя самую верхнюю, самую прозрачную простыню.
– Я спала, капитан Арамас, ты меня разбудил! Неужели ты в самом деле думаешь, будто здесь могут прятаться какие-то беглецы?..
Офицер нерешительно переминался возле порога. Вне всякого сомнения, он приписал покрасневшие щеки и странноватый голос царевны вполне понятному раздражению.
– Умоляю простить меня, царевна Эфрит, но мы должны все осмотреть... Если он незамеченным проскользнул куда-нибудь сюда и затаился, тебе угрожает страшная опасность!
Арамас поставил зажженную лампу на стол. Двое стражников вошли в комнату и взялись за дело. Они открывали шкафы, отодвигали занавеси, даже выглянули из окна. Наконец тот, что был старше и крепче, повернулся к Арамасу:
– Никого, капитан... Никаких признаков, чтобы кто-то вылезал из окна... погодите-ка, а это еще что?..
Направляясь обратно к двери, воин наступил на простыню, ниспадавшую с ложа Эфрит, и обо что-то споткнулся. Когда он нагнулся рассмотреть это что-то, из-под простыни высунулась здоровенная лапища и стиснула его горло. Потом появились голова и плечи киммерийца. Отбросив ногой простыню и продолжая сжимать глотку стражника, свободной рукой он уже тянулся к его вдетому в ножны мечу.
– Нет, Конан, нет! Пожалуйста, остановись!..
Отчаянные мольбы Эфрит, которым придавали убедительности острия двух мечей у его шеи, заставили Конана сжалиться. Он отшвырнул полузадушенного стражника, – тот, с налившимся кровью лицом, шатнулся прочь, силясь перевести дух, – и опустился на колени перед Арамасом и тем другим, точно пойманный волк.
– Вот так и стой, негодяй! Одно движение – и ты покойник! – предупредил его капитан. Потом укоризненно посмотрел на царевну: – А ты говорила нам, госпожа, будто здесь никого нет...
Вылезая из постели, чтобы остановить Конана, Эфрит сбросила простыню; теперь она повернулась к Арамасу, уже совершенно забыв о всяческой скромности.
– Присмотрись к нему, капитан, и сжалься над ним! – сказала она. – Это не преступник, а всего лишь несчастный раб, и все его преступление – в том, что он пытается отстоять свою жизнь! – Тут она коснулась правой руки офицера. – Я давно присматриваюсь к тебе, капитан Арамас. Я знаю, что ты великодушен и неподкупен! Да и о жестокостях, которые творит моя мачеха, ты достаточно осведомлен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31