Вытряхни из него душу. Мне плевать, будет он ходить после этого или нет. Я хочу усышать его признание.
Признание, полковник Том?
Вот именно, хочу услышать его признание.
По внешнему виду Сильверы или Овермарса всегда можно понять, что дело буксует: они начинают приходить на службу с двухдневной щетиной на щеках и подбородке, с припухшими от недосыпа глазами. Как бомжи. Полковник Том выбрит безупречно. Щеки аж отливают. Но под глазами темнеют коричневые круги, глубокие, похожие на коросту.
– Не поддавайся на его образованность. Не доверяй его вкрадчивому голосу. Не следуй его логике. Он слишком много о себе возомнил. От него веет злом, Майк. Ему…
Молчание. Голова полковника подрагивает. Его воображение рисует страшные картины. Надругательство, колесование, членовредительство, каннибализм, многочасовые пытки, китайская изощренность, афганская жестокость – он бы согласился подвергнуться любой из этих мук, лишь бы избежать самой главной. Лишь бы не жить с мыслью о том, что его дочь вставила в рот револьвер и трижды нажала на курок.
У полковника Тома есть для меня что-то новое. Так мне показалось с самой первой минуты. Он взвинчен. Нервно и вто же время деловито просматривает какую-то папку, похожую на лабораторный отчет. Можно только поражаться, насколько внимательно он отслеживаетразрозненные, нерегулярно поступающие материалы посмертной экспертизы.
– «В мазках, взятых как из вагинальной области, так и из полости рта, обнаружен эякулят». – Ему стоило огромных усилий прочесть это вслух в моем присутствии. – Из полости рта. Ты понимаешь, что из этого следует, Майк?
Я кивнула. А сама подумала: из этого следует, что дело хреновое.
Прошло уже восемь дней, а Дженнифер Рокуэлл все еще лежит распластанная, как полуфабрикат, в морозильнике на Бэттери и Джефф.
13 марта
Настало время прижать Трейдера.
Сначала я планировала так: пусть наши ребята – да хотя бы Олтан О'Бой и Кит Букер – возьмут полицейский фургон, поедут на факультет, где преподает Трейдер, и заберут его прямо из аудитории. Можно даже включить мигалку – без сирены, пожалуй, обойдемся. Пусть сдернут его с лекции и доставят в город. Единственная загвоздка – в этом случае нам придется раньше времени раскрыть карты. Что бы там ни говорил полковник Том, а мы ведь так и не докопались до вероятных мотивов.
Поэтому для начала я решила просто позвонить в кампус. В шесть утра.
– Профессор Фолкнер? Детектив Майк Хулигэн, отдел по расследованию убийств. Вам надлежит явиться в Городское полицейское управление. Немедленно.
Это еще зачем? – спрашивает Трейдер.
– Могу прислать за вами полицейский фургон. Вы этого добиваетесь?
Он опять: это еще зачем?
Пришлось сказать, что нам требуется уточнить ряд деталей.
* * *
Все складывается как нельзя лучше.
С раннего утра в городе бушует метель, прилетевшая с Аляски. Океан обрушил на нас град и мокрый снег с дождем. Ледяной ветер хлещет по физиономии каждого, кто осмелится выйти на улицу. Трейдеру придется топать своим ходом от метро или искать стоянку такси. После такой прогулки он будет рад укрыться даже в подвалах Лубянки – не то что в полицейском управлении. У нас его встретят грязные лабиринты коридоров, нервно вздрагивающий лифт и крашеная блондинка сорока четырех лет с боксерским торсом, с мощными плечами и выцветшими голубыми глазами, которые повидали все.
Кроме нее, в кабинете не будет ни одной живой души. Сегодня вторник. В «обезьяннике» убойного отдела остается только горстка свидетелей, подозреваемых и злоумышленников. «Выходные» – это слово означает для нас еженедельный пик преступности, ничего больше – как настали, так и закончились. Погода мерзкая. Но для полиции плохая погода – просто подарок. Трейдеру придется подождать в нашем «обезьяннике», где мы подберем ему веселую компанию: это будут муж, отец и сутенер зарезанной проститутки плюс еще наемный убийца Джеки Зи (на сегодняшний день самый состоятельный человек в мафии), вызванный для проверки алиби.
Телефоны в это время молчат. Ночная смена расходится по домам, утренняя неспешно заступает на дежурство. Джонни Мак читает «Пентхауз». Кит Букер, чернокожий здоровяк, весь в жутких шрамах, с золотыми коронками на зубах, пытается настроить допотопный черно-белый телик, чтобы посмотреть трансляцию баскетбольного матча из Флориды. О'Бой одним пальцем тычет в клавиши пишущей машинки. Все наши ребята предупреждены. Полностью в курсе один Сильвера, а остальным лишь сказано, что Фолкнера нужно взять в оборот. Так что поддержки ему ждать неоткуда.
В 08.20 профессор отметился в бюро пропусков и поднялся на четырнадцатый этаж. Я наблюдаю, как он с потемневшим лицом выходит из лифта: в правой руке портфель, в левой – розовый квадратик пропуска. От мокрого снега и дождя его фетровая шляпа совершенно потеряла форму, поля обвисли; от пальто поднимается легкий пар, хорошо заметный под лампами дневного света. Ступает осторожно, широко расставляя ноги; стоптанные туфли хлябают.
Заметив меня, он говорит:
– Если не ошибаюсь, вы – Майк. Доброе утро.
А я ему в ответ:
– Вы опоздали.
Джонни Мак цинично ухмыляется, детектив Букер со смаком чавкает резинкой, а я веду Трейдера в «обезьянник». Там молча указываю на стул и, выходя, запираю за собой дверь. Трейдеру предоставляется уникальная возможность побеседовать с Джеки Зи о проблемах философии. Через полчаса я возвращаюсь. По моему знаку Трейдер поднимается со стула. Веду его мимо лифта обратно в отдел.
В этот момент, согласно нашей договоренности, из-за двери с надписью «Преступления на половой почве» вразвалочку появляется Сильвера и обращается ко мне: ну как, Майк, что там у нас?
Отвечаю: шлюху, что отсасывала за десять баксов, зарезали на автостоянке. Доставили киллера – Джеки Зи. Ну и еще вот этот.
Сильвера измеряет его взглядом и спрашивает: помощь нужна?
Да нет, говорю, сама управлюсь. Мне и вправду не нужна никакая помощь. От Сильверы больше ничего не требуется. Мы не станем ломать комедию с двумя полицейскими – добрым и злым. Это чушь собачья. Сериал «Гавайи пять-ноль» смотрели все, причем не по одному разу, но это не главное. Просто постановление Эскобедо, принятое тридцать лет назад, связало нас по рукам и ногам. То ли дело было в прежние времена: каждые десять минут допрос прерывался появлением плохого полицейского, который входил в кабинет и молча бил подозреваемого по голове телефонной книгой. Но у меня есть свои приемы. Я обхожусь без посторонней помощи.
Веду Трейдера Фолкнера в кабинет для допросов, лишь на мгновение задержавшись, чтобы прихватить висящий на гвоздике ключ.
* * *
Возможно, я немного перегибаю палку, оставляя его под замком в полном одиночестве на два с половиной часа. Правда, я предупредила, что можно стучать в дверь, если что-нибудь понадобится. Однако он и бровью не повел.
Каждые двадцать минут подхожу к одностороннему окошку – изнутри оно выглядит, как помутневшее, исцарапанное зеркало. Но вижу только человека лет тридцати пяти с кожаными заплатками на локтях.
Аксиома:
Оставшись в кабинете для допросов, некоторые начинают вести себя так, словно их вот-вот, максимум секунд через пять, стошнит. Такое состояние может длиться часами. Подозреваемый отчаянно потеет. Судорожно глотает воздух. Он не притворяется. Если неожиданно войти и направить ему в глаза яркий свет, то станет видно, что глаза у него круглые, красные, да вдобавок сетчатые, как у насекомого – словно разделенные ржавой проволокой на крошечные выпуклые квадратики.
Это означает, что человек невиновен.
Виновные засыпают. Особенно ветераны-рецидивисты. Им уже известно, что по правилам игры это мертвое время. Они оттаскивают стул в угол и задают храпака. Вырубаются.
Трейдер не спал. Не корчился, не глотал воздух, не рвал на себе волосы. Он работал. Выложил на стол, рядом с пепельницей, стопку машинописных листов, ссутулился под сорокаваттной лампой и начал трудиться над каким-то текстом: щурясь сквозь поблескивающие очки, вносил исправления шариковой ручкой. Так прошел час, потом другой.
Вхожу, запираю за собой дверь. От этого под столом автоматически включается замаскированный магнитофон. У меня такое ощущение, будто в комнате нас трое: я чувствую незримое присутствие полковника Тома. Трейдер взирает на меня с равнодушным спокойствием. Бросаю ему через стол папку с увеличенной фотографией Дженнифер на обложке. Рядом кладу лист с объяснением прав подозреваемого. Приступаю.
Итак, Трейдер. Задам вам несколько предварительных вопросов. Возражений нет?
Пока нет.
Сколько лет вы с Дженнифер были вместе?
Теперь он заставляет меня ждать. Снимает очки, встречается со мной взглядом. Потом отворачивается. Медленно ощеривает верхние зубы. Отвечает через силу, будто страдает косноязычием. Но косноязычие здесь ни при чем.
Почти десять лет.
Как вы познакомились?
В университете.
Разница в возрасте у вас была какая? Семь лет?
Она училась на втором курсе, а я писал докторскую.
Вы у нее преподавали? Она была вашей студенткой?
Нет. Она занималась физикой и математикой, а я – философией.
Попрошу об этом подробнее. Вы занимаетесь философскими проблемами естествознания, верно?
В настоящее время – да. Но прежде занимался лингвистикой.
Лингвистикой? Философскими проблемами языкознания?
Совершенно верно. Точнее, семантикой условных конструкций. Меня интересовали различия между «если» и «если бы».
А теперь что вас интересует, друг мой?
…Множественность миров.
В каком смысле? Другие планеты?
Множественность миров, множественность форм сознания. Интерпретация относительных состояний. То, что в обиходе называют «параллельными вселенными», детектив.
Иногда я становлюсь похожа на обиженного ребенка, который едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Так и сейчас. Мне, как ребенку, трудно переносить снисхождение, но из гордости не подаю вида. Здесь идет скорее противодействие, чем жалость к себе. Когда я чего-то не понимаю, то сразу начинаю злиться. Говорю, сжав зубы: нет, от меня так легко не отделаешься. Хотя на самом-то деле именно так от человека и отделываются. Остается только смириться.
Значит, познакомились не на почве науки. А каким же образом?
…На университетском мероприятии.
Когда стали жить вместе?
Когда она закончила учебу. Года через полтора.
Как можете охарактеризовать ваши отношения?
Трейдер на некоторое время замолкает. Я прикуриваю новую сигарету от окурка старой. Как обычно, делаю это с умыслом – чтобы превратить кабинет в газовую камеру. Убийцы, бандиты, проститутки – те, как правило, не возражают (хотя бывают и сюрпризы). Мне показалось, у профессора философии порог чувствительности должен быть пониже. Полная пепельница – это подчас единственно доступный метод давления. Окурком по придуркам, как мы говорим. Один вид переполненной пепельницы вызывает приступ удушья.
Вы позволите?
Берите.
Спасибо. Вообще-то, я бросил. Кстати, после того, как сблизился с Дженнифер. Мы тогда оба бросили. А теперь снова закурил. Как я могу охарактеризовать наши отношения? Это было счастье. Счастье.
Но ваша связь близилась к завершению?
Ничего подобного.
У вас возникли определенные сложности.
Ничего подобного.
Так. Значит, все было великолепно. Пока примем на веру.
Как это понимать?
Вы строили планы на будущее.
Пожалуй, да.
Вы это обсуждали… Я спрашиваю, вы это обсуждали?… Ага. Дети. Вы хотели иметь детей? Вы, лично?
Разумеется. Мне тридцать пять лет. Появляется потребность видеть новые лица.
А она?
Любая женщина хочет иметь ребенка.
Он смотрит на меня, видит мой землистый цвет лица, мои глаза. И думает: любая, но не эта.
Вы считаете, женщина хочет ребенка как-то иначе, чем мужчина? Дженнифер хотела ребенка не так, как вы?
Женщина хочет ребенка физиологически. Для нее это потребность организма.
Вот как? Значит, у вас такой потребности не было.
Дело не в том. По-моему, каждый человек должен прожить…
Полноценную жизнь…
Нет, он должен просто прожить жизнь. А остальное приложиться. Вы позволите еще одну?…
Берите.
На следующей стадии надо отбросить последнюю видимость дружелюбия. Дурацкое дело – нехитрое, как некоторые выражаются. Тоуб, к примеру, так говорит. Здесь полиция изображает переход от подозрений к уверенности, и процесс этот выставляется напоказ. Но и внутри мы тоже меняемся. По крайней мере я меняюсь – иначе не получается. Я действительно должна перейти от подозрений к уверенности. Попросту говоря, мне нужно убедить себя, что этот тип виновен. Нужно влезть в шкуру полковника Тома. Нужно поверить. Захотеть этого. Нужно твердо знать, что подозреваемый виновен. Я это знаю. Я это знаю.
Трейдер, я хочу, чтобы вы восстановили в памяти события четвертого марта. Да-да, именно за этим я вас и позвала. Трейдер, мне захотелось убедиться, что ваши слова совпадают с нашими данными.
С вашими данными?
Да. С вещественными доказательствами, обнаруженными на месте преступления, Трейдер.
На месте преступления.
Трейдер, мы с вами живем в бюрократическом государстве. Иногда приходится заниматься ерундой.
Сейчас вы зачитаете мои права.
Верно, Трейдер, я собираюсь зачитать ваши права.
Я арестован?
Вам смешно. Нет, вы не арестованы. Но это легко исправить.
Я буду проходить по делу в качестве подозреваемого?
Посмотрим, как будете себя вести. На этой странице…
Постойте. Детектив Хулигэн, я ведь в любой момент могу прекратить это представление, не так ли? У меня есть право не отвечать на вопросы. И если не ошибаюсь, право позвонить адвокату.
Хотите адвоката? Нам достаточно свистнуть – и сюда явится адвокат. Но это не в ваших интересах. Протокол автоматически будет направлен в управление прокурора штата, и тогда я ничем не сумею вам помочь. Ну что, желаете адвоката? Или предпочтете спокойно побеседовать со мной.
Он снова ощеривает зубы; речь его опять становится затрудненной. Однако, вопреки всем ожиданиям, он кивает и говорит:
Приступайте. Приступайте.
Видите, вот тут у нас написано: «Разъяснение прав». Прочитайте, после каждого абзаца поставьте свою фамилию, инициалы и распишитесь. Вот здесь. И здесь. Ага. Хорошо. Итак, четвертое марта. Воскресенье.
Трейдер закуривает очередную сигарету. В тесном кабинете уже не продохнуть. Профессор всем телом подается вперед и начинает говорить – совершенно буднично, сложив перед собой руки и опустив глаза.
Воскресенье. Было воскресенье. День складывался, как обычный выходной. Встали поздно. В половине одиннадцатого я пошел на кухню готовить завтрак. Яичницу. За едой читали «Таймс». Да вы сами знаете, как это бывает, детектив. Сидели в халатах. Газету поделили – она взяла «Искусство», а я – «Спорт». Час поработали. Около двух вышли подышать воздухом. Заглянули в кафе, взяли по сэндвичу с ветчиной. Погуляли. В Родем-парке. Погода выдалась ясная. Поиграли в теннис на крытом корте. Дженнифер, как всегда, выиграла. Со счетом три-шесть, шесть-семь. Вернулись около половины шестого. Она приготовила лазанью. Я собрал вещи, уложил их в сумку…
Вот это точно, вы собрали вещи. Не понимаю вас. Ночь с воскресенья на понедельник мы всегда проводили порознь. Четвертого было воскресенье. Я сложил вещи в сумку.
Вот это точно, вы сложили вещи в сумку. Ведь день-то был необычный, признайтесь, Трейдер. Вы предвидели, как будут развиваться события? Давно? Все шло к тому, что вы ее потеряете. Она тяготилась связью с вами, Трейдер, и вы это чувствовали. Возможно, она уже нашла вам замену. А может, и нет. Это уже несущественно. Так или иначе, ваш роман близился к развязке. А что вы так нервничаете? Дело житейское. Сплошь и рядом такое бывает. Как там в песнях поется: любовь ушла, мосты сожгла. Но вы отказывались смириться, Трейдер. И я вас понимаю. Вполне понимаю.
Неправда. Все было не так. Это все ваши домыслы.
Повторите, какое у нее было настроение?
Обычное. Жизнерадостное. Как всегда.
Ага, понимаю. Проведя обычный выходной в обычном жизнерадостном настроении с обычным жизнерадостным любовником, она остается одна и пускает себе две пули в рот.
Две пули?
Вас это удивляет?
Да, не скрою. А разве вас это не удивляет, детектив?
В прежние времена я входила в этот кабинет, поигрывая дубинкой, и неизменно добивалась признания. Впрочем, к таким методам приходится прибегать нечасто. Садисты-маньяки, не разменивающиеся по мелочам, убийцы, чье богатое криминальное прошлое занимало несколько томов, – все они ловились на крючок примитивным способом: достаточно было пряди светлых волос или едва различимого следа от кроссовки «Рибок». Этих можно было расколоть по науке. Но в науке Трейдер и сам не слаб – философ.
Постараюсь его дожать. Пока не упущен момент.
Трейдер, когда именно вы с покойной занимались сексом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Признание, полковник Том?
Вот именно, хочу услышать его признание.
По внешнему виду Сильверы или Овермарса всегда можно понять, что дело буксует: они начинают приходить на службу с двухдневной щетиной на щеках и подбородке, с припухшими от недосыпа глазами. Как бомжи. Полковник Том выбрит безупречно. Щеки аж отливают. Но под глазами темнеют коричневые круги, глубокие, похожие на коросту.
– Не поддавайся на его образованность. Не доверяй его вкрадчивому голосу. Не следуй его логике. Он слишком много о себе возомнил. От него веет злом, Майк. Ему…
Молчание. Голова полковника подрагивает. Его воображение рисует страшные картины. Надругательство, колесование, членовредительство, каннибализм, многочасовые пытки, китайская изощренность, афганская жестокость – он бы согласился подвергнуться любой из этих мук, лишь бы избежать самой главной. Лишь бы не жить с мыслью о том, что его дочь вставила в рот револьвер и трижды нажала на курок.
У полковника Тома есть для меня что-то новое. Так мне показалось с самой первой минуты. Он взвинчен. Нервно и вто же время деловито просматривает какую-то папку, похожую на лабораторный отчет. Можно только поражаться, насколько внимательно он отслеживаетразрозненные, нерегулярно поступающие материалы посмертной экспертизы.
– «В мазках, взятых как из вагинальной области, так и из полости рта, обнаружен эякулят». – Ему стоило огромных усилий прочесть это вслух в моем присутствии. – Из полости рта. Ты понимаешь, что из этого следует, Майк?
Я кивнула. А сама подумала: из этого следует, что дело хреновое.
Прошло уже восемь дней, а Дженнифер Рокуэлл все еще лежит распластанная, как полуфабрикат, в морозильнике на Бэттери и Джефф.
13 марта
Настало время прижать Трейдера.
Сначала я планировала так: пусть наши ребята – да хотя бы Олтан О'Бой и Кит Букер – возьмут полицейский фургон, поедут на факультет, где преподает Трейдер, и заберут его прямо из аудитории. Можно даже включить мигалку – без сирены, пожалуй, обойдемся. Пусть сдернут его с лекции и доставят в город. Единственная загвоздка – в этом случае нам придется раньше времени раскрыть карты. Что бы там ни говорил полковник Том, а мы ведь так и не докопались до вероятных мотивов.
Поэтому для начала я решила просто позвонить в кампус. В шесть утра.
– Профессор Фолкнер? Детектив Майк Хулигэн, отдел по расследованию убийств. Вам надлежит явиться в Городское полицейское управление. Немедленно.
Это еще зачем? – спрашивает Трейдер.
– Могу прислать за вами полицейский фургон. Вы этого добиваетесь?
Он опять: это еще зачем?
Пришлось сказать, что нам требуется уточнить ряд деталей.
* * *
Все складывается как нельзя лучше.
С раннего утра в городе бушует метель, прилетевшая с Аляски. Океан обрушил на нас град и мокрый снег с дождем. Ледяной ветер хлещет по физиономии каждого, кто осмелится выйти на улицу. Трейдеру придется топать своим ходом от метро или искать стоянку такси. После такой прогулки он будет рад укрыться даже в подвалах Лубянки – не то что в полицейском управлении. У нас его встретят грязные лабиринты коридоров, нервно вздрагивающий лифт и крашеная блондинка сорока четырех лет с боксерским торсом, с мощными плечами и выцветшими голубыми глазами, которые повидали все.
Кроме нее, в кабинете не будет ни одной живой души. Сегодня вторник. В «обезьяннике» убойного отдела остается только горстка свидетелей, подозреваемых и злоумышленников. «Выходные» – это слово означает для нас еженедельный пик преступности, ничего больше – как настали, так и закончились. Погода мерзкая. Но для полиции плохая погода – просто подарок. Трейдеру придется подождать в нашем «обезьяннике», где мы подберем ему веселую компанию: это будут муж, отец и сутенер зарезанной проститутки плюс еще наемный убийца Джеки Зи (на сегодняшний день самый состоятельный человек в мафии), вызванный для проверки алиби.
Телефоны в это время молчат. Ночная смена расходится по домам, утренняя неспешно заступает на дежурство. Джонни Мак читает «Пентхауз». Кит Букер, чернокожий здоровяк, весь в жутких шрамах, с золотыми коронками на зубах, пытается настроить допотопный черно-белый телик, чтобы посмотреть трансляцию баскетбольного матча из Флориды. О'Бой одним пальцем тычет в клавиши пишущей машинки. Все наши ребята предупреждены. Полностью в курсе один Сильвера, а остальным лишь сказано, что Фолкнера нужно взять в оборот. Так что поддержки ему ждать неоткуда.
В 08.20 профессор отметился в бюро пропусков и поднялся на четырнадцатый этаж. Я наблюдаю, как он с потемневшим лицом выходит из лифта: в правой руке портфель, в левой – розовый квадратик пропуска. От мокрого снега и дождя его фетровая шляпа совершенно потеряла форму, поля обвисли; от пальто поднимается легкий пар, хорошо заметный под лампами дневного света. Ступает осторожно, широко расставляя ноги; стоптанные туфли хлябают.
Заметив меня, он говорит:
– Если не ошибаюсь, вы – Майк. Доброе утро.
А я ему в ответ:
– Вы опоздали.
Джонни Мак цинично ухмыляется, детектив Букер со смаком чавкает резинкой, а я веду Трейдера в «обезьянник». Там молча указываю на стул и, выходя, запираю за собой дверь. Трейдеру предоставляется уникальная возможность побеседовать с Джеки Зи о проблемах философии. Через полчаса я возвращаюсь. По моему знаку Трейдер поднимается со стула. Веду его мимо лифта обратно в отдел.
В этот момент, согласно нашей договоренности, из-за двери с надписью «Преступления на половой почве» вразвалочку появляется Сильвера и обращается ко мне: ну как, Майк, что там у нас?
Отвечаю: шлюху, что отсасывала за десять баксов, зарезали на автостоянке. Доставили киллера – Джеки Зи. Ну и еще вот этот.
Сильвера измеряет его взглядом и спрашивает: помощь нужна?
Да нет, говорю, сама управлюсь. Мне и вправду не нужна никакая помощь. От Сильверы больше ничего не требуется. Мы не станем ломать комедию с двумя полицейскими – добрым и злым. Это чушь собачья. Сериал «Гавайи пять-ноль» смотрели все, причем не по одному разу, но это не главное. Просто постановление Эскобедо, принятое тридцать лет назад, связало нас по рукам и ногам. То ли дело было в прежние времена: каждые десять минут допрос прерывался появлением плохого полицейского, который входил в кабинет и молча бил подозреваемого по голове телефонной книгой. Но у меня есть свои приемы. Я обхожусь без посторонней помощи.
Веду Трейдера Фолкнера в кабинет для допросов, лишь на мгновение задержавшись, чтобы прихватить висящий на гвоздике ключ.
* * *
Возможно, я немного перегибаю палку, оставляя его под замком в полном одиночестве на два с половиной часа. Правда, я предупредила, что можно стучать в дверь, если что-нибудь понадобится. Однако он и бровью не повел.
Каждые двадцать минут подхожу к одностороннему окошку – изнутри оно выглядит, как помутневшее, исцарапанное зеркало. Но вижу только человека лет тридцати пяти с кожаными заплатками на локтях.
Аксиома:
Оставшись в кабинете для допросов, некоторые начинают вести себя так, словно их вот-вот, максимум секунд через пять, стошнит. Такое состояние может длиться часами. Подозреваемый отчаянно потеет. Судорожно глотает воздух. Он не притворяется. Если неожиданно войти и направить ему в глаза яркий свет, то станет видно, что глаза у него круглые, красные, да вдобавок сетчатые, как у насекомого – словно разделенные ржавой проволокой на крошечные выпуклые квадратики.
Это означает, что человек невиновен.
Виновные засыпают. Особенно ветераны-рецидивисты. Им уже известно, что по правилам игры это мертвое время. Они оттаскивают стул в угол и задают храпака. Вырубаются.
Трейдер не спал. Не корчился, не глотал воздух, не рвал на себе волосы. Он работал. Выложил на стол, рядом с пепельницей, стопку машинописных листов, ссутулился под сорокаваттной лампой и начал трудиться над каким-то текстом: щурясь сквозь поблескивающие очки, вносил исправления шариковой ручкой. Так прошел час, потом другой.
Вхожу, запираю за собой дверь. От этого под столом автоматически включается замаскированный магнитофон. У меня такое ощущение, будто в комнате нас трое: я чувствую незримое присутствие полковника Тома. Трейдер взирает на меня с равнодушным спокойствием. Бросаю ему через стол папку с увеличенной фотографией Дженнифер на обложке. Рядом кладу лист с объяснением прав подозреваемого. Приступаю.
Итак, Трейдер. Задам вам несколько предварительных вопросов. Возражений нет?
Пока нет.
Сколько лет вы с Дженнифер были вместе?
Теперь он заставляет меня ждать. Снимает очки, встречается со мной взглядом. Потом отворачивается. Медленно ощеривает верхние зубы. Отвечает через силу, будто страдает косноязычием. Но косноязычие здесь ни при чем.
Почти десять лет.
Как вы познакомились?
В университете.
Разница в возрасте у вас была какая? Семь лет?
Она училась на втором курсе, а я писал докторскую.
Вы у нее преподавали? Она была вашей студенткой?
Нет. Она занималась физикой и математикой, а я – философией.
Попрошу об этом подробнее. Вы занимаетесь философскими проблемами естествознания, верно?
В настоящее время – да. Но прежде занимался лингвистикой.
Лингвистикой? Философскими проблемами языкознания?
Совершенно верно. Точнее, семантикой условных конструкций. Меня интересовали различия между «если» и «если бы».
А теперь что вас интересует, друг мой?
…Множественность миров.
В каком смысле? Другие планеты?
Множественность миров, множественность форм сознания. Интерпретация относительных состояний. То, что в обиходе называют «параллельными вселенными», детектив.
Иногда я становлюсь похожа на обиженного ребенка, который едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Так и сейчас. Мне, как ребенку, трудно переносить снисхождение, но из гордости не подаю вида. Здесь идет скорее противодействие, чем жалость к себе. Когда я чего-то не понимаю, то сразу начинаю злиться. Говорю, сжав зубы: нет, от меня так легко не отделаешься. Хотя на самом-то деле именно так от человека и отделываются. Остается только смириться.
Значит, познакомились не на почве науки. А каким же образом?
…На университетском мероприятии.
Когда стали жить вместе?
Когда она закончила учебу. Года через полтора.
Как можете охарактеризовать ваши отношения?
Трейдер на некоторое время замолкает. Я прикуриваю новую сигарету от окурка старой. Как обычно, делаю это с умыслом – чтобы превратить кабинет в газовую камеру. Убийцы, бандиты, проститутки – те, как правило, не возражают (хотя бывают и сюрпризы). Мне показалось, у профессора философии порог чувствительности должен быть пониже. Полная пепельница – это подчас единственно доступный метод давления. Окурком по придуркам, как мы говорим. Один вид переполненной пепельницы вызывает приступ удушья.
Вы позволите?
Берите.
Спасибо. Вообще-то, я бросил. Кстати, после того, как сблизился с Дженнифер. Мы тогда оба бросили. А теперь снова закурил. Как я могу охарактеризовать наши отношения? Это было счастье. Счастье.
Но ваша связь близилась к завершению?
Ничего подобного.
У вас возникли определенные сложности.
Ничего подобного.
Так. Значит, все было великолепно. Пока примем на веру.
Как это понимать?
Вы строили планы на будущее.
Пожалуй, да.
Вы это обсуждали… Я спрашиваю, вы это обсуждали?… Ага. Дети. Вы хотели иметь детей? Вы, лично?
Разумеется. Мне тридцать пять лет. Появляется потребность видеть новые лица.
А она?
Любая женщина хочет иметь ребенка.
Он смотрит на меня, видит мой землистый цвет лица, мои глаза. И думает: любая, но не эта.
Вы считаете, женщина хочет ребенка как-то иначе, чем мужчина? Дженнифер хотела ребенка не так, как вы?
Женщина хочет ребенка физиологически. Для нее это потребность организма.
Вот как? Значит, у вас такой потребности не было.
Дело не в том. По-моему, каждый человек должен прожить…
Полноценную жизнь…
Нет, он должен просто прожить жизнь. А остальное приложиться. Вы позволите еще одну?…
Берите.
На следующей стадии надо отбросить последнюю видимость дружелюбия. Дурацкое дело – нехитрое, как некоторые выражаются. Тоуб, к примеру, так говорит. Здесь полиция изображает переход от подозрений к уверенности, и процесс этот выставляется напоказ. Но и внутри мы тоже меняемся. По крайней мере я меняюсь – иначе не получается. Я действительно должна перейти от подозрений к уверенности. Попросту говоря, мне нужно убедить себя, что этот тип виновен. Нужно влезть в шкуру полковника Тома. Нужно поверить. Захотеть этого. Нужно твердо знать, что подозреваемый виновен. Я это знаю. Я это знаю.
Трейдер, я хочу, чтобы вы восстановили в памяти события четвертого марта. Да-да, именно за этим я вас и позвала. Трейдер, мне захотелось убедиться, что ваши слова совпадают с нашими данными.
С вашими данными?
Да. С вещественными доказательствами, обнаруженными на месте преступления, Трейдер.
На месте преступления.
Трейдер, мы с вами живем в бюрократическом государстве. Иногда приходится заниматься ерундой.
Сейчас вы зачитаете мои права.
Верно, Трейдер, я собираюсь зачитать ваши права.
Я арестован?
Вам смешно. Нет, вы не арестованы. Но это легко исправить.
Я буду проходить по делу в качестве подозреваемого?
Посмотрим, как будете себя вести. На этой странице…
Постойте. Детектив Хулигэн, я ведь в любой момент могу прекратить это представление, не так ли? У меня есть право не отвечать на вопросы. И если не ошибаюсь, право позвонить адвокату.
Хотите адвоката? Нам достаточно свистнуть – и сюда явится адвокат. Но это не в ваших интересах. Протокол автоматически будет направлен в управление прокурора штата, и тогда я ничем не сумею вам помочь. Ну что, желаете адвоката? Или предпочтете спокойно побеседовать со мной.
Он снова ощеривает зубы; речь его опять становится затрудненной. Однако, вопреки всем ожиданиям, он кивает и говорит:
Приступайте. Приступайте.
Видите, вот тут у нас написано: «Разъяснение прав». Прочитайте, после каждого абзаца поставьте свою фамилию, инициалы и распишитесь. Вот здесь. И здесь. Ага. Хорошо. Итак, четвертое марта. Воскресенье.
Трейдер закуривает очередную сигарету. В тесном кабинете уже не продохнуть. Профессор всем телом подается вперед и начинает говорить – совершенно буднично, сложив перед собой руки и опустив глаза.
Воскресенье. Было воскресенье. День складывался, как обычный выходной. Встали поздно. В половине одиннадцатого я пошел на кухню готовить завтрак. Яичницу. За едой читали «Таймс». Да вы сами знаете, как это бывает, детектив. Сидели в халатах. Газету поделили – она взяла «Искусство», а я – «Спорт». Час поработали. Около двух вышли подышать воздухом. Заглянули в кафе, взяли по сэндвичу с ветчиной. Погуляли. В Родем-парке. Погода выдалась ясная. Поиграли в теннис на крытом корте. Дженнифер, как всегда, выиграла. Со счетом три-шесть, шесть-семь. Вернулись около половины шестого. Она приготовила лазанью. Я собрал вещи, уложил их в сумку…
Вот это точно, вы собрали вещи. Не понимаю вас. Ночь с воскресенья на понедельник мы всегда проводили порознь. Четвертого было воскресенье. Я сложил вещи в сумку.
Вот это точно, вы сложили вещи в сумку. Ведь день-то был необычный, признайтесь, Трейдер. Вы предвидели, как будут развиваться события? Давно? Все шло к тому, что вы ее потеряете. Она тяготилась связью с вами, Трейдер, и вы это чувствовали. Возможно, она уже нашла вам замену. А может, и нет. Это уже несущественно. Так или иначе, ваш роман близился к развязке. А что вы так нервничаете? Дело житейское. Сплошь и рядом такое бывает. Как там в песнях поется: любовь ушла, мосты сожгла. Но вы отказывались смириться, Трейдер. И я вас понимаю. Вполне понимаю.
Неправда. Все было не так. Это все ваши домыслы.
Повторите, какое у нее было настроение?
Обычное. Жизнерадостное. Как всегда.
Ага, понимаю. Проведя обычный выходной в обычном жизнерадостном настроении с обычным жизнерадостным любовником, она остается одна и пускает себе две пули в рот.
Две пули?
Вас это удивляет?
Да, не скрою. А разве вас это не удивляет, детектив?
В прежние времена я входила в этот кабинет, поигрывая дубинкой, и неизменно добивалась признания. Впрочем, к таким методам приходится прибегать нечасто. Садисты-маньяки, не разменивающиеся по мелочам, убийцы, чье богатое криминальное прошлое занимало несколько томов, – все они ловились на крючок примитивным способом: достаточно было пряди светлых волос или едва различимого следа от кроссовки «Рибок». Этих можно было расколоть по науке. Но в науке Трейдер и сам не слаб – философ.
Постараюсь его дожать. Пока не упущен момент.
Трейдер, когда именно вы с покойной занимались сексом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14