Может, вынесла мышей в урну, стоявшую под лестницей неподалеку от ее кухонного матового окна, если, конечно, кой-какие мышки за ночь попались, а потом положила в мышеловки новые куски сала, хотя и этого каждое утро регулярно не делала. Может, она вообще ничего такого сегодня не делала. Несомненно, пожалуй, одно: госпожа Наталия Моосгабр после обеда хорошо убрала квартиру – кухню, комнату, коридор – и стала готовиться к работе у Оберона Фелсаха, сына оптовика, готовиться к работе и ужину в Фелсаховой вилле.
Поскольку вилла Фелсаха была в районе Блауэнталя, не очень далеко от трех убогих улиц, где стоял старый обветшалый дом, госпоже Моосгабр не пришлось идти на перекресток к торговому дому «Подсолнечник» и переходить по белым полосам на асфальте, не пришлось сворачивать в большие многолюдные улицы города, и, разумеется, она не сворачивала и не заходила, не заходила и не сворачивала, а шла к оптовику тем же путем, что и в первый раз. И потому даже не знала, что происходит сейчас после обеда на этих больших многолюдных улицах города. Здесь по дороге от трех убогих улиц к вилле оптовика она проходила мимо небольших группок людей, празднично одетых, поспешавших к центру города, людей молчаливых и тихих или шумных и оживленно толкующих… и госпожа Моосгабр отлично знала, что все эти проходившие мимо люди, молчаливые и тихие или шумные и оживленно толкующие, таращат на нее глаза, пялятся, оборачиваются, поворачиваются, она чувствовала взгляды этих людей спереди, сбоку, сзади и знала, почему они смотрят. Из большой темно-коричневой гривы черно-коричневой шубы выглядывала шляпа со старой лиловой лентой, широкими полями и разноцветными – зелеными и красными – перьями, которые колыхались и дрожали, а щеки, утопавшие в гриве, были красно-белые, а рот и брови накрашенные. Но сейчас у госпожи Моосгабр были еще и заняты руки. В белых перчатках она несла какие-то странные вещи. Несла большую черную сумку, в которой обычно носила на кладбище тряпки, метелку, лейку, а по весне и тяпку, и в ней была уйма вещей. И еще она несла какой-то большой белый сверток, перевязанный уже знакомой веревкой… Когда наконец она очутилась в районе вилл, у калитки оптовика Фелсаха на улице У колодца, шесть и ступила на широкую мощеную дорожку, что вела вдоль опустелого осеннего сада к парадному с двумя колоннами, било пять часов пополудни. Бой часов доносился до нее с недалекой костельной башни. Дверь открыла ей какая-то старая женщина. И уже в дверях очень испугалась.
На пороге зала, где горел свет, старая женщина назвала свое имя.
Госпожа Моосгабр положила большую черную набитую сумку и сверток на ковер и стала расстегивать шубу, не расслышав даже, что сказала ей старая женщина. Она лишь поняла, что это, видимо, экономка, потому что на ней был белый кружевной фартук и белый кружевной чепец. Госпожа Моосгабр не успела до конца расстегнуть шубу – шея все еще утопала в большой темно-коричневой гриве, хотя руки, разведенные в стороны, уже понемногу высвобождались из рукавов, – как вдруг увидела перед собой мальчика.
У мальчика были длинные черные волосы и черные глаза, он был в темном костюме, а не в черном плаще – все-таки сидел дома, в зале виллы. Он смотрел на большую темно-коричневую гриву, на зеленые и красные перья на шляпе, которые колыхались и дрожали в этой гриве, смотрел на коричнево-черные полосы шубы, на бело-красные щеки, на крашеные губы и брови, а также на большую черную набитую сумку и сверток на ковре, потом смотрел и на… но это уже когда госпожа Моосгабр совсем сняла шубу и передала ее в руки экономки, когда открылись красные подвески на длинных блестящих проволоках, а на кофте, под шеей, цветные бамбуковые бусы. Он смотрел на госпожу Моосгабр и молчал, а госпожа Моосгабр смотрела на него и тоже молчала. Экономка повесила шубу на вешалку и проговорила:
– Госпожа, – проговорила она дрожащим голосом, и госпожа Моосгабр не знала, то ли дрожит он от старости, то ли от страха или забот, – госпожа, куда мне поставить сумку и сверток?
Госпожа Моосгабр закивала головой – и перья на шляпе затрепетали еще сильнее, потому что, как и в прошлый раз, шляпы она не сняла, – и сказала:
– Пока никуда. Пока не трогайте. Пока поставьте все где-нибудь у стены. – И только теперь она слегка улыбнулась и посмотрела на мальчика.
«Так это он, – подумала она, – наконец-то я его вижу. Теперь он не посмеет никуда убегать – ни в город, ни даже в сад, я буду его караулить, а главное, ему нельзя… – подумала она сейчас впервые, – убегать до ужина…»
– Значит, это сын господина оптовика Фелсаха, – сказала она вслух.
– Госпожа, покажу вам сначала, – проговорил мальчик Оберон Фелсах, и его голос был твердый, спокойный, – покажу вам сначала несколько окон здесь, на первом этаже. Вам надо посмотреть украшения. Окуривать будем только перед ужином, когда придут господа.
– Господин Оберон имеет в виду студентов, – сказала старая экономка испуганно, и госпожа Моосгабр кивнула.
– Взгляну на окна, – сказала она.
– Я пойду на кухню, – сказала экономка испуганно, – приготовлю еду. А пока предложу госпоже кофе с пирожными. Сбегаю за ними в погреб…
Экономка поклонилась и пошла к мраморной лестнице. Там повернула к темным полированным дверям и вошла в одну из них. Госпожа Моосгабр заметила теперь, что это действительно старая экономка, маленькая, слабая, хрупкая, и подумала: «Неудивительно, что она не справляется с мальчиком. Неудивительно, что он может убежать от нее. Но от меня он не убежит, во всяком случае, до ужина…» И она, кивнув Оберону, пошла вслед за ним.
Он сперва подвел ее к окну зала, что было рядом с парчовым диваном и такими же креслами. Он откинул длинную розовую занавесь в красных портьерах и показал окно. Он показал окно, и тут госпожа Моосгабр заметила и его ногти. Они были действительно длинные, особенно на мизинцах – на них они аж загибались… За окном госпожа Моосгабр увидела бокал красного вина, тарелку с двумя пирогами, вазу с тремя прекрасными тюльпанами и три свечи.
– Зажжем их, когда совсем стемнеет, – сказал Оберон, – а теперь посмотрим на окно в столовой. – И мальчик опять закрыл окно занавесью и через зал прошел к большим стеклянным задвижным дверям.
Госпожа Моосгабр в шляпе с разноцветными перьями, в подвесках, бусах и белых перчатках пошла вслед за ним, слегка придерживая при этом свою черную блестящую праздничную юбку. Она посмотрела на фонтан посреди зала – из его расщепленного стебля вода била обратно в бассейн, – посмотрела на картины в золотых рамах на стене и на горевшие хрустальные люстры, посмотрела на скульптуры с красными светильниками у лестницы. Но Оберон Фелсах уже раскрыл большие задвижные двери матового стекла и вошел в столовую.
В столовой стоял темный стол с шестью красными креслами. Стол не был покрыт, и по борозде на его столешнице можно было догадаться, что он раскладной. У одной стены стоял длинный низкий сервант, на нем – несколько ваз с гиацинтами. У другой стены стояли три небольших подсобных столика. На стенах были две большие темные картины в золотых рамах – натюрморты с фазанами, фруктами и вином. За креслом, которое стояло во главе стола против широких стеклянных дверей, было окно, которое задергивалось тяжелым темно-синим бархатом. Оберон Фелсах подошел к этому окну, откинул легкую розовую занавесь и открыл его.
– Здесь, как видите, – он указал рукой, на которой опять мелькнули длинные ногти, – еще одно окно. Взгляните.
Госпожа Моосгабр увидела за окном три свечи, три бокала с красным вином, блюдо пирогов и три вазы. В одной были тюльпаны, в другой гиацинты, в третьей – букет каких-то белых цветов… – Я и здесь зажгу, – сказал Оберон Фелсах и показал на свечи, – когда совсем стемнеет. Нравятся вам наши окна?
– Нравятся, – глядя на белые цветы, кивнула госпожа Моосгабр, и перья на шляпе затрепетали, – что за прекрасные белые цветы, я знаю их, откуда они…
– Из кооперативной лавки, – засмеялся мальчик, – от Элизабет Вердун, взгляните…
В широких дверях столовой появилась старая экономка в белом кружевном фартуке и в кружевном чепце. В руке она держала поднос, на нем – чашку, кофейник, сахарницу и пирожные.
– Куда госпожа изволит, чтобы я подала? – спросила она боязливо. – Госпоже накрыть здесь или в зале?
– В зале, – кивнула госпожа Моосгабр, и все вернулись в зал.
Экономка поставила поднос на столик, налила в чашку кофе, и госпожа Моосгабр, поблагодарив, села в кресло. Она вспомнила, что это тот же столик и те же парчовые кресла, где неделю назад она сидела с оптовиком. Оберон Фелсах сел в кресло напротив нее.
– Вот сахарница, – сказала экономка и указала еще на золотые щипчики, лежавшие рядом, – пусть госпожа угощается. А вот… – экономка вынула из кружевного кармана какую-то блестящую вещь, – вот звонок. Если госпоже что-то понадобится, пусть позвонит, и я тотчас приду. – Экономка поклонилась и опять направилась к лестнице, к темным полированным дверям. Госпожа Моосгабр заметила, что кроме кружевного фартука и белого кружевного чепца на ней длинное, темное, очень красивое платье.
– Госпожа экономка, – сказала госпожа Моосгабр Оберону Фелсаху в кресле напротив, – госпожа экономка пошла в кухню. Она даже там слышит звонок?
– Она слышит повсюду, – улыбнулся Оберон Фелсах, глядя на бусы, на подвески и на шляпу госпожи Моосгабр, – и в погребе слышит… Кто с ней вступает в контакт, может узнать от нее много вещей, она медиум. Но об этом почти никто не знает, возможно, даже она сама, и я с ней мало работаю. У меня есть лучшие источники, – сказал он и странно улыбнулся. Госпожа Моосгабр, глядя на него, только сейчас заметила, что он довольно бледный. Его отец-оптовик был намного смуглее. Возможно, однако, бледность лица мальчика подчеркивали длинные черные волосы и глаза, пожалуй, и его темный костюм.
– Меди…? – спросила госпожа Моосгабр, и мальчик сказал:
– Медиум. – А потом кивнул к стене и со странной улыбкой спросил: – Что, собственно, у вас, госпожа, в этой большой черной сумке и в этом свертке?
– Там разное, – сказала госпожа Моосгабр, спокойно глядя в его бледное лицо, – кое-что к ужину. И пирожки там. Хорошие. Я положила в них ваниль, изюм, миндаль… и творог там. Пекла их целый вчерашний день, я люблю печь. Будут кстати… после ужина, – сказала она спокойно, глядя в его бледное лицо, – вам понравятся.
– Угощайтесь, пожалуйста, – кивнул Оберон Фелсах и указал на поднос. Госпожа Моосгабр поблагодарила; держа щипчики белой перчаткой, потянулась к сахарнице и положила кусочек сахару в чашку. Потом ложечкой размешала и осторожно отпила. – Когда вы сюда шли, – сказал Оберон Фелсах с некоторым любопытством, хотя, возможно, это просто показалось, – вы встретили людей? Вы видели группки, шествия, толпы…
– Когда я шла к вам, – госпожа Моосгабр слегка обеспокоилась, но не показала виду, – я встретила только одну группку. Люди все больше сидят по домам, не выходят… Слыхала я, – сказала она быстро, стараясь отвлечь внимание мальчика, – что уроки вы не учите, так как все знаете. Но что вы вообще учите в школе?
– Какой предмет вы имеете в виду? – сказал Оберон Фелсах и удобно развалился в кресле. – Географию, математику, историю…
– Так, вообще, – сказала госпожа Моосгабр, – самое главное.
– Ну, например, к государственному празднику мы учим о председателе, – сказал мальчик. – О нем и о вдовствующей княгине правительнице Августе. – И госпожа Моосгабр кивнула, потянулась рукой к бамбуковым бусам на шее и стала слушать. – Альбин Раппельшлунд, – начал Оберон Фелсах и еще удобнее развалился в кресле, – Альбин Раппельшлунд пришел к власти пятьдесят лет назад, когда был произведен в генералы и раскрыл предателей у трона. С тех пор он властвует как единственный и верховный вместе с вдовствующей княгиней правительницей Августой. Из его подвигов самые главные, например, следующие: в одной короткой войне он разгромил соседа… он установил порядок, дал всем людям работу, после войны он основал Музей мира, в котором самая большая и самая редкая коллекция оружия. За городом в районе «Стадиона» он построил большой звездодром, который носит его имя, на Луне у кратера Эйнштейн он достраивает новую современную тюрьму на пятьсот человек, которые недостойны ходить по Земле… он и сам пять раз участвовал в полете на Луну. И ни разу при посадке кровь у него не становилась тяжелой. – Оберон Фелсах на мгновение умолк и лишь странно улыбался. Госпожа Моосгабр смотрела на него и только теперь осознала, что он, наверное, в самом деле очень умный. – Этот отрывок об Альбине Раппельшлунде мы должны выучить в школе обязательно. Кто хочет иметь хорошую отметку, должен уметь прочесть его без запинки и точно, таков приказ. Кто совсем не будет его знать, того могут вызвать на допрос. Нам обязательно надо это учить, – улыбнулся Оберон Фелсах, – а в младших классах учат о том, как он был кожевенником, официантом, солдатом, протестантским священником. А теперь я вам расскажу, что мы учим в нашем классе о княгине.
Оберон Фелсах снова удобно отвалился на спинку кресла, и госпожа Моосгабр осознала теперь, что он действительно говорит как взрослый человек, даже, пожалуй, как писатель, и что он, наверное, в самом деле очень умный. Она осторожно отпила кофе и кивнула.
– Княгиня Августа, – сказал Оберон Фелсах, – родилась единственной наследницей трона от отца Карла Наполеона, принца из Саас-Беер, и от матери Анны-Марии, княгини тальской, названной Блаженной. Детство и юность она провела отчасти здесь, в столице, отчасти в загородных замках, в наследственных имениях тальских. После смерти своей матери Анны-Марии, названной Блаженной и умершей в возрасте ста лет, она взошла на престол. Тогда ей было пятнадцать. С тех пор она правит. Но как только были раскрыты предатели у трона, то есть спустя пять лет, вдовствующая княгиня Августа властвует вместе с Альбином Раппелышгундом как единственная и верховная правительница. А почему она вдовствующая? Да потому, что в двадцать лет она вышла замуж, но муж ее вскоре умер, умер через несколько недель после свадьбы. Он был внучатым племянником Карла Наполеона и погребен в княжеском дворце. Конечно, – сказал Оберон Фелсах минутой позже, стукнув длинным ногтем о подлокотник кресла, – конечно, это все, что я вам рассказал по учебнику, – враки. Княгиня не властвует. Если раз-другой за эти пятьдесят лет Раппельшлунд и показал людям княгиню с балкона, то это был муляж.
– Муля… – госпожа Моосгабр вскинула подкрашенные глаза и затрясла головой, – муля…? А что такое «муля»?
– Муляж – это мертвая подделка. Муляж – это искусственная вещь, – сказал Оберон Фелсах, глядя в лицо госпожи Моосгабр, – муляж – это просто-напросто обман. Такой муляж может стоять на балконе, может сидеть на троне, может быть снят в кино и изображен на официальных портретах. В магии это называется субститут, заменитель. Уже долгие годы ходят слухи, – Оберон Фелсах поглядел теперь на фонтан посреди зала, – что Раппельшлунд умертвил княгиню или держит ее в заключении в замке. Но правда другая, и об этом тоже говорят: княгиня жива и где-то скрывается. Думаю, – Оберон Фелсах посмотрел на разноцветное оперенье на шляпе госпожи Моосгабр, – думаю, что теперь полиция твердо знает, где княгиня. В прошлые годы полиция наводила справки у разных людей: у тех, кто когда-то знал ее или хотя бы раз в жизни видел, или у тех, кто когда-либо в прошлом перемолвился с ней словом. В прошлые годы полиция разыскивала ее постоянно.
– А теперь, значит, разыскала?.. – вскинула глаза госпожа Моосгабр.
– Разыскала, – улыбнулся Оберон Фелсах, – в самом деле, теперь полиция уже знает, где княгиня. Предположим, что именно сейчас она в Кошачьем замке.
– В Кошачьем замке в предгорье Черного леса, – изумилась госпожа Моосгабр, – в Кошачьем замке? Разве там она когда-нибудь была?
– Несомненно, – кивнул Оберон Фелсах спокойно, – и теперь она, возможно, тоже там. Возможно, именно сейчас в этом замке она жарит шампиньоны и вяжет кружево.
– А ваша экономка готовит ужин? – изумленно спросила госпожа Моосгабр.
– Да, готовит, – кивнул Оберон Фелсах, – в кухне. Готовит фукусы и другие водоросли, шампиньоны, варит черепаховый суп и при этом бегает в погреб и трясется от страха. Жарит рыбу… – Оберон Фелсах поглядел на фонтан посреди зала, – вынимает из нее кости, в рыбе не должно оставаться ни одной косточки. На буфете на подносе у нее и нарезанное сало, – сказал он, – а вы, значит, принесли пироги…
– Пирожки, – уточнила госпожа Моосгабр и кинула взгляд к стене, где стояла ее большая черная сумка и перевязанный веревкой сверток, – я пекла их целый день. Положила ваниль, миндаль, изюм… Но я принесла и другие вещи… – госпожа Моосгабр слегка улыбнулась, – я ведь не только пеку, но умею и стол накрывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Поскольку вилла Фелсаха была в районе Блауэнталя, не очень далеко от трех убогих улиц, где стоял старый обветшалый дом, госпоже Моосгабр не пришлось идти на перекресток к торговому дому «Подсолнечник» и переходить по белым полосам на асфальте, не пришлось сворачивать в большие многолюдные улицы города, и, разумеется, она не сворачивала и не заходила, не заходила и не сворачивала, а шла к оптовику тем же путем, что и в первый раз. И потому даже не знала, что происходит сейчас после обеда на этих больших многолюдных улицах города. Здесь по дороге от трех убогих улиц к вилле оптовика она проходила мимо небольших группок людей, празднично одетых, поспешавших к центру города, людей молчаливых и тихих или шумных и оживленно толкующих… и госпожа Моосгабр отлично знала, что все эти проходившие мимо люди, молчаливые и тихие или шумные и оживленно толкующие, таращат на нее глаза, пялятся, оборачиваются, поворачиваются, она чувствовала взгляды этих людей спереди, сбоку, сзади и знала, почему они смотрят. Из большой темно-коричневой гривы черно-коричневой шубы выглядывала шляпа со старой лиловой лентой, широкими полями и разноцветными – зелеными и красными – перьями, которые колыхались и дрожали, а щеки, утопавшие в гриве, были красно-белые, а рот и брови накрашенные. Но сейчас у госпожи Моосгабр были еще и заняты руки. В белых перчатках она несла какие-то странные вещи. Несла большую черную сумку, в которой обычно носила на кладбище тряпки, метелку, лейку, а по весне и тяпку, и в ней была уйма вещей. И еще она несла какой-то большой белый сверток, перевязанный уже знакомой веревкой… Когда наконец она очутилась в районе вилл, у калитки оптовика Фелсаха на улице У колодца, шесть и ступила на широкую мощеную дорожку, что вела вдоль опустелого осеннего сада к парадному с двумя колоннами, било пять часов пополудни. Бой часов доносился до нее с недалекой костельной башни. Дверь открыла ей какая-то старая женщина. И уже в дверях очень испугалась.
На пороге зала, где горел свет, старая женщина назвала свое имя.
Госпожа Моосгабр положила большую черную набитую сумку и сверток на ковер и стала расстегивать шубу, не расслышав даже, что сказала ей старая женщина. Она лишь поняла, что это, видимо, экономка, потому что на ней был белый кружевной фартук и белый кружевной чепец. Госпожа Моосгабр не успела до конца расстегнуть шубу – шея все еще утопала в большой темно-коричневой гриве, хотя руки, разведенные в стороны, уже понемногу высвобождались из рукавов, – как вдруг увидела перед собой мальчика.
У мальчика были длинные черные волосы и черные глаза, он был в темном костюме, а не в черном плаще – все-таки сидел дома, в зале виллы. Он смотрел на большую темно-коричневую гриву, на зеленые и красные перья на шляпе, которые колыхались и дрожали в этой гриве, смотрел на коричнево-черные полосы шубы, на бело-красные щеки, на крашеные губы и брови, а также на большую черную набитую сумку и сверток на ковре, потом смотрел и на… но это уже когда госпожа Моосгабр совсем сняла шубу и передала ее в руки экономки, когда открылись красные подвески на длинных блестящих проволоках, а на кофте, под шеей, цветные бамбуковые бусы. Он смотрел на госпожу Моосгабр и молчал, а госпожа Моосгабр смотрела на него и тоже молчала. Экономка повесила шубу на вешалку и проговорила:
– Госпожа, – проговорила она дрожащим голосом, и госпожа Моосгабр не знала, то ли дрожит он от старости, то ли от страха или забот, – госпожа, куда мне поставить сумку и сверток?
Госпожа Моосгабр закивала головой – и перья на шляпе затрепетали еще сильнее, потому что, как и в прошлый раз, шляпы она не сняла, – и сказала:
– Пока никуда. Пока не трогайте. Пока поставьте все где-нибудь у стены. – И только теперь она слегка улыбнулась и посмотрела на мальчика.
«Так это он, – подумала она, – наконец-то я его вижу. Теперь он не посмеет никуда убегать – ни в город, ни даже в сад, я буду его караулить, а главное, ему нельзя… – подумала она сейчас впервые, – убегать до ужина…»
– Значит, это сын господина оптовика Фелсаха, – сказала она вслух.
– Госпожа, покажу вам сначала, – проговорил мальчик Оберон Фелсах, и его голос был твердый, спокойный, – покажу вам сначала несколько окон здесь, на первом этаже. Вам надо посмотреть украшения. Окуривать будем только перед ужином, когда придут господа.
– Господин Оберон имеет в виду студентов, – сказала старая экономка испуганно, и госпожа Моосгабр кивнула.
– Взгляну на окна, – сказала она.
– Я пойду на кухню, – сказала экономка испуганно, – приготовлю еду. А пока предложу госпоже кофе с пирожными. Сбегаю за ними в погреб…
Экономка поклонилась и пошла к мраморной лестнице. Там повернула к темным полированным дверям и вошла в одну из них. Госпожа Моосгабр заметила теперь, что это действительно старая экономка, маленькая, слабая, хрупкая, и подумала: «Неудивительно, что она не справляется с мальчиком. Неудивительно, что он может убежать от нее. Но от меня он не убежит, во всяком случае, до ужина…» И она, кивнув Оберону, пошла вслед за ним.
Он сперва подвел ее к окну зала, что было рядом с парчовым диваном и такими же креслами. Он откинул длинную розовую занавесь в красных портьерах и показал окно. Он показал окно, и тут госпожа Моосгабр заметила и его ногти. Они были действительно длинные, особенно на мизинцах – на них они аж загибались… За окном госпожа Моосгабр увидела бокал красного вина, тарелку с двумя пирогами, вазу с тремя прекрасными тюльпанами и три свечи.
– Зажжем их, когда совсем стемнеет, – сказал Оберон, – а теперь посмотрим на окно в столовой. – И мальчик опять закрыл окно занавесью и через зал прошел к большим стеклянным задвижным дверям.
Госпожа Моосгабр в шляпе с разноцветными перьями, в подвесках, бусах и белых перчатках пошла вслед за ним, слегка придерживая при этом свою черную блестящую праздничную юбку. Она посмотрела на фонтан посреди зала – из его расщепленного стебля вода била обратно в бассейн, – посмотрела на картины в золотых рамах на стене и на горевшие хрустальные люстры, посмотрела на скульптуры с красными светильниками у лестницы. Но Оберон Фелсах уже раскрыл большие задвижные двери матового стекла и вошел в столовую.
В столовой стоял темный стол с шестью красными креслами. Стол не был покрыт, и по борозде на его столешнице можно было догадаться, что он раскладной. У одной стены стоял длинный низкий сервант, на нем – несколько ваз с гиацинтами. У другой стены стояли три небольших подсобных столика. На стенах были две большие темные картины в золотых рамах – натюрморты с фазанами, фруктами и вином. За креслом, которое стояло во главе стола против широких стеклянных дверей, было окно, которое задергивалось тяжелым темно-синим бархатом. Оберон Фелсах подошел к этому окну, откинул легкую розовую занавесь и открыл его.
– Здесь, как видите, – он указал рукой, на которой опять мелькнули длинные ногти, – еще одно окно. Взгляните.
Госпожа Моосгабр увидела за окном три свечи, три бокала с красным вином, блюдо пирогов и три вазы. В одной были тюльпаны, в другой гиацинты, в третьей – букет каких-то белых цветов… – Я и здесь зажгу, – сказал Оберон Фелсах и показал на свечи, – когда совсем стемнеет. Нравятся вам наши окна?
– Нравятся, – глядя на белые цветы, кивнула госпожа Моосгабр, и перья на шляпе затрепетали, – что за прекрасные белые цветы, я знаю их, откуда они…
– Из кооперативной лавки, – засмеялся мальчик, – от Элизабет Вердун, взгляните…
В широких дверях столовой появилась старая экономка в белом кружевном фартуке и в кружевном чепце. В руке она держала поднос, на нем – чашку, кофейник, сахарницу и пирожные.
– Куда госпожа изволит, чтобы я подала? – спросила она боязливо. – Госпоже накрыть здесь или в зале?
– В зале, – кивнула госпожа Моосгабр, и все вернулись в зал.
Экономка поставила поднос на столик, налила в чашку кофе, и госпожа Моосгабр, поблагодарив, села в кресло. Она вспомнила, что это тот же столик и те же парчовые кресла, где неделю назад она сидела с оптовиком. Оберон Фелсах сел в кресло напротив нее.
– Вот сахарница, – сказала экономка и указала еще на золотые щипчики, лежавшие рядом, – пусть госпожа угощается. А вот… – экономка вынула из кружевного кармана какую-то блестящую вещь, – вот звонок. Если госпоже что-то понадобится, пусть позвонит, и я тотчас приду. – Экономка поклонилась и опять направилась к лестнице, к темным полированным дверям. Госпожа Моосгабр заметила, что кроме кружевного фартука и белого кружевного чепца на ней длинное, темное, очень красивое платье.
– Госпожа экономка, – сказала госпожа Моосгабр Оберону Фелсаху в кресле напротив, – госпожа экономка пошла в кухню. Она даже там слышит звонок?
– Она слышит повсюду, – улыбнулся Оберон Фелсах, глядя на бусы, на подвески и на шляпу госпожи Моосгабр, – и в погребе слышит… Кто с ней вступает в контакт, может узнать от нее много вещей, она медиум. Но об этом почти никто не знает, возможно, даже она сама, и я с ней мало работаю. У меня есть лучшие источники, – сказал он и странно улыбнулся. Госпожа Моосгабр, глядя на него, только сейчас заметила, что он довольно бледный. Его отец-оптовик был намного смуглее. Возможно, однако, бледность лица мальчика подчеркивали длинные черные волосы и глаза, пожалуй, и его темный костюм.
– Меди…? – спросила госпожа Моосгабр, и мальчик сказал:
– Медиум. – А потом кивнул к стене и со странной улыбкой спросил: – Что, собственно, у вас, госпожа, в этой большой черной сумке и в этом свертке?
– Там разное, – сказала госпожа Моосгабр, спокойно глядя в его бледное лицо, – кое-что к ужину. И пирожки там. Хорошие. Я положила в них ваниль, изюм, миндаль… и творог там. Пекла их целый вчерашний день, я люблю печь. Будут кстати… после ужина, – сказала она спокойно, глядя в его бледное лицо, – вам понравятся.
– Угощайтесь, пожалуйста, – кивнул Оберон Фелсах и указал на поднос. Госпожа Моосгабр поблагодарила; держа щипчики белой перчаткой, потянулась к сахарнице и положила кусочек сахару в чашку. Потом ложечкой размешала и осторожно отпила. – Когда вы сюда шли, – сказал Оберон Фелсах с некоторым любопытством, хотя, возможно, это просто показалось, – вы встретили людей? Вы видели группки, шествия, толпы…
– Когда я шла к вам, – госпожа Моосгабр слегка обеспокоилась, но не показала виду, – я встретила только одну группку. Люди все больше сидят по домам, не выходят… Слыхала я, – сказала она быстро, стараясь отвлечь внимание мальчика, – что уроки вы не учите, так как все знаете. Но что вы вообще учите в школе?
– Какой предмет вы имеете в виду? – сказал Оберон Фелсах и удобно развалился в кресле. – Географию, математику, историю…
– Так, вообще, – сказала госпожа Моосгабр, – самое главное.
– Ну, например, к государственному празднику мы учим о председателе, – сказал мальчик. – О нем и о вдовствующей княгине правительнице Августе. – И госпожа Моосгабр кивнула, потянулась рукой к бамбуковым бусам на шее и стала слушать. – Альбин Раппельшлунд, – начал Оберон Фелсах и еще удобнее развалился в кресле, – Альбин Раппельшлунд пришел к власти пятьдесят лет назад, когда был произведен в генералы и раскрыл предателей у трона. С тех пор он властвует как единственный и верховный вместе с вдовствующей княгиней правительницей Августой. Из его подвигов самые главные, например, следующие: в одной короткой войне он разгромил соседа… он установил порядок, дал всем людям работу, после войны он основал Музей мира, в котором самая большая и самая редкая коллекция оружия. За городом в районе «Стадиона» он построил большой звездодром, который носит его имя, на Луне у кратера Эйнштейн он достраивает новую современную тюрьму на пятьсот человек, которые недостойны ходить по Земле… он и сам пять раз участвовал в полете на Луну. И ни разу при посадке кровь у него не становилась тяжелой. – Оберон Фелсах на мгновение умолк и лишь странно улыбался. Госпожа Моосгабр смотрела на него и только теперь осознала, что он, наверное, в самом деле очень умный. – Этот отрывок об Альбине Раппельшлунде мы должны выучить в школе обязательно. Кто хочет иметь хорошую отметку, должен уметь прочесть его без запинки и точно, таков приказ. Кто совсем не будет его знать, того могут вызвать на допрос. Нам обязательно надо это учить, – улыбнулся Оберон Фелсах, – а в младших классах учат о том, как он был кожевенником, официантом, солдатом, протестантским священником. А теперь я вам расскажу, что мы учим в нашем классе о княгине.
Оберон Фелсах снова удобно отвалился на спинку кресла, и госпожа Моосгабр осознала теперь, что он действительно говорит как взрослый человек, даже, пожалуй, как писатель, и что он, наверное, в самом деле очень умный. Она осторожно отпила кофе и кивнула.
– Княгиня Августа, – сказал Оберон Фелсах, – родилась единственной наследницей трона от отца Карла Наполеона, принца из Саас-Беер, и от матери Анны-Марии, княгини тальской, названной Блаженной. Детство и юность она провела отчасти здесь, в столице, отчасти в загородных замках, в наследственных имениях тальских. После смерти своей матери Анны-Марии, названной Блаженной и умершей в возрасте ста лет, она взошла на престол. Тогда ей было пятнадцать. С тех пор она правит. Но как только были раскрыты предатели у трона, то есть спустя пять лет, вдовствующая княгиня Августа властвует вместе с Альбином Раппелышгундом как единственная и верховная правительница. А почему она вдовствующая? Да потому, что в двадцать лет она вышла замуж, но муж ее вскоре умер, умер через несколько недель после свадьбы. Он был внучатым племянником Карла Наполеона и погребен в княжеском дворце. Конечно, – сказал Оберон Фелсах минутой позже, стукнув длинным ногтем о подлокотник кресла, – конечно, это все, что я вам рассказал по учебнику, – враки. Княгиня не властвует. Если раз-другой за эти пятьдесят лет Раппельшлунд и показал людям княгиню с балкона, то это был муляж.
– Муля… – госпожа Моосгабр вскинула подкрашенные глаза и затрясла головой, – муля…? А что такое «муля»?
– Муляж – это мертвая подделка. Муляж – это искусственная вещь, – сказал Оберон Фелсах, глядя в лицо госпожи Моосгабр, – муляж – это просто-напросто обман. Такой муляж может стоять на балконе, может сидеть на троне, может быть снят в кино и изображен на официальных портретах. В магии это называется субститут, заменитель. Уже долгие годы ходят слухи, – Оберон Фелсах поглядел теперь на фонтан посреди зала, – что Раппельшлунд умертвил княгиню или держит ее в заключении в замке. Но правда другая, и об этом тоже говорят: княгиня жива и где-то скрывается. Думаю, – Оберон Фелсах посмотрел на разноцветное оперенье на шляпе госпожи Моосгабр, – думаю, что теперь полиция твердо знает, где княгиня. В прошлые годы полиция наводила справки у разных людей: у тех, кто когда-то знал ее или хотя бы раз в жизни видел, или у тех, кто когда-либо в прошлом перемолвился с ней словом. В прошлые годы полиция разыскивала ее постоянно.
– А теперь, значит, разыскала?.. – вскинула глаза госпожа Моосгабр.
– Разыскала, – улыбнулся Оберон Фелсах, – в самом деле, теперь полиция уже знает, где княгиня. Предположим, что именно сейчас она в Кошачьем замке.
– В Кошачьем замке в предгорье Черного леса, – изумилась госпожа Моосгабр, – в Кошачьем замке? Разве там она когда-нибудь была?
– Несомненно, – кивнул Оберон Фелсах спокойно, – и теперь она, возможно, тоже там. Возможно, именно сейчас в этом замке она жарит шампиньоны и вяжет кружево.
– А ваша экономка готовит ужин? – изумленно спросила госпожа Моосгабр.
– Да, готовит, – кивнул Оберон Фелсах, – в кухне. Готовит фукусы и другие водоросли, шампиньоны, варит черепаховый суп и при этом бегает в погреб и трясется от страха. Жарит рыбу… – Оберон Фелсах поглядел на фонтан посреди зала, – вынимает из нее кости, в рыбе не должно оставаться ни одной косточки. На буфете на подносе у нее и нарезанное сало, – сказал он, – а вы, значит, принесли пироги…
– Пирожки, – уточнила госпожа Моосгабр и кинула взгляд к стене, где стояла ее большая черная сумка и перевязанный веревкой сверток, – я пекла их целый день. Положила ваниль, миндаль, изюм… Но я принесла и другие вещи… – госпожа Моосгабр слегка улыбнулась, – я ведь не только пеку, но умею и стол накрывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39