В том смысле, что он уже даже и не смеялся, а просто повизгивал, как поросенок, причем зрителей это смешило больше, чем то, что делала Миранда. Она уничтожила аудиторию. Но не в том направлении, в каком собиралась. Два молодых человека в первом ряду буквально умирали от смеха, согнувшись чуть ли не пополам.
– Да вам всем только пальчик покажи, вы будете ржать.
Миранда прошла к барной стойке, раскрыла телефонную книгу и углубилась в чтение. Зрители вновь рассмеялись. Она нашла слабое место комедии в чистой виде. Наверное, у каждого в жизни бывают значимые моменты, смысл которых мы постигаем только спустя десять, двадцать, а то и сорок лет, но Миранда сразу же поняла, что такой замечательной аудитории у нее больше не будет уже никогда. Эти зрители – ее лучшие зрители. Сама того не желая, она покорила зал. Всего-то тридцать человек, но зато полностью в ее власти.
Дальше она действовала, исходя из тактики «смутить и озадачить». Среди артистов бытует мнение, что истории из собственной жизни, причем такие истории, когда ты буквально выворачиваешься наизнанку и выливаешь на публику все самое гадкое, что в тебе есть, – это бесценный источник сценического материала. Однако только один определенный вид исповеди пользуется зрительским спросом. Почти все вкалывают, как проклятые, почти у всех есть проблемы, и люди, которые ходят на юмористов, платят деньги за то, чтобы отвлечься и посмеяться. Им не нравится слушать, как ты горестно сокрушаешься, что муж бросил тебя ради какой-то старухи с гнилыми зубами, у которой нет за душой ни гроша, или что твоя младшая сестра умирает от неизлечимой болезни. Им это не нравится даже не потому, что они пришли сюда развлекаться, а потому, что они не хотят, чтобы им напоминали о том, что у них есть сострадание.
– У меня есть одна проблема, – сказала Миранда, уверенная, что у нее получится погасить их улыбочки. – Я даже уже к психиатрам обращалась по этому поводу. Моя мать покончила самоубийством, когда мне было двенадцать. И вот какая моя проблема. Я очень по ней скучаю. Кто-нибудь может помочь? Есть в зале кто-нибудь умный, кто в состоянии решить эту проблему?
Миранда чувствовала настроение аудитории, словно плод у себя в руке. На поверхности плода ощущалось нетерпение и удовольствие. Такие чистосердечные нетерпение и удовольствие, что даже среди тридцати человек можно было легко выделить одного, которому что-то не нравится или который заснул от скуки. Зрители с радостью ждали, что будет дальше, куда она их заведет. Они предвкушали, что будет смешно.
– Кажется, нет, – сказала она после долгой паузы. – Я бы отдала двадцать лет жизни, лишь бы побыть с мамой хоть пять минут.
Потом Миранда просто развернулась и вышла из зала. Первые жидкие аплодисменты обернулись бурной овацией. Лич вышел на сцену с многозначительным видом. Капитан Никудышний изобразил на лице выражение: что-черт-возьми-это-было?-но-что-бы-ни-было-это-было-круто.
Снаружи, приплясывая от волнения, ждала выдворенная девица.
– Мне уже можно войти обратно?
Какой-то импозантный мужик, полностью отвечавший стандартам Сохо конца девяностых – стильная стрижка, шикарные очки, черная кожаная куртка, – протолкался вперед и с таинственным видом попросил у Миранды ее телефон. Она дала ему свой телефон, заметив при этом, что с чего бы ей вдруг раздавать свои телефоны каким-то неопознанным пижонам. Она не забрала свои деньги. Не то чтобы здесь не платили артистам, просто здесь ничего не делали для того, чтобы максимально облегчить этот процесс. Джек, организатор концерта, не бежал из страны, но искать его где-то поблизости – скажем, в радиусе пяти миль, – было бессмысленно. Он всегда появлялся в самом начале вечера, так что новички обретали уверенность, что по окончании программы они получат обещанный гонорар, но под конец он испарялся. Ладно, завтра она поймает его за обедом.
Она кое-чему научилась: осталось только понять, чему именно.
* * *
– Если ты используешь мой пинцет для каких-то особенных половых извращений, то так и скажи, – не отставала Миранда.
– Нет, я его не использую для половых извращений.
Тони пытался читать какие-то там документы насчет учреждения детских фондов, и она настоятельно не давала ему сосредоточиться. Ему и нужно-то было всего пятнадцать минут тишины и покоя, но Миранда поставила себе целью мешать ему до упора.
– Если ты мне признаешься, что ты вообще-то гомосексуалист, я тебя прощу.
– Я не гомосексуалист.
– Тогда, может быть, онанист?
Тони отложил бумаги, понимая, что пришло время последнего противостояния. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед несчастными неизлечимо больными детьми, умирающими сиротками, которых ее зловредные подколки над Тони, возможно, лишают помощи и поддержки. Но отступать было нельзя. Если бить, то наотмашь; если сражаться, то всеми средствами, пусть даже и неблагородными.
– Я просто ни разу не видела, чтобы ты клеился к другим женщинам.
Тони пошатнулся, сраженный яростным обвинением. Но устоял.
– Может быть, ты мне сама кого-нибудь приведешь? – парировал он. Он потихоньку учился покорно принимать наказание. – Ты даже можешь за нами понаблюдать.
– Но ведь это ты, Тони, вечно талдычишь о настоящей любви, – сказала она, пытаясь сбить его бойцовское настроение резкой сменой темы.
– А ты вечно талдычишь о сексе. Но я действительно убежден, что самое главное в отношениях – это верность.
– Самое главное – это постель.
– Это минутное удовольствие.
– Тут ты прав, Тони, но если сложить все минутные удовольствия одно к одному, то получится непреходящее удовольствие. А тебе на меня наплевать. Деймиан весь вечер разглядывал мою грудь, а ты так ничего и не сделал по этому поводу.
– У тебя очень красивая грудь.
– По-моему, Деймиан мной увлечен.
– А почему нет? Ты вообще женщина привлекательная. Я постоянно тебе говорю, что ты очень красивая, но ты не хочешь мне верить.
– Это потому, что у тебя извращенный вкус.
– Наверное, это и есть любовь, – заорал он, пиная журнальный столик. Не самый убедительный аргумент в споре.
Зазвонил телефон, объявляя тайм-аут. Но она поставила Тони на место, и это главное. Звонил какой-то мужик. Заявил, что вчера вечером был на ее выступлении и что она дала ему свой телефон.
– Нет, я ничего никому не давала. Вы кто?
– Ха-ха, – сказал мужик в телефоне. Он действительно это сказал. А потом он сказал, что он продюсер на телевидении и что он хочет с ней встретиться.
– Френк, ты, наверное, еще больший кретин, чем я думаю, если ты думаешь, что я на такое куплюсь.
– Я не Френк, я…
Она рассудила, что это может быть правдой. Голос был слишком скучающим. Такой голос бывает у человека, который всю жизнь проработал в собесе, в отделе, где выдают пособия по безработице. Если бы это был идиотский розыгрыш, звонивший бы выдал себя либо слишком цветистой речью, либо излишней манерностью, либо какой-нибудь замысловатой историей, перегруженной деталями. Но ничего этого не было и в помине. И никаких явных намеков типа: приходи ко мне в офис в такой-то день, во столько-то времени.
Она наблюдала за тем, как Тони изучает журнальный столик на предмет возможных повреждений. Вот ведь как в жизни бывает. Ты выдаешь совершенно несмешной номер, и кто-то, кого ты не можешь вспомнить, приглашает тебя выступить по телевизору, в то время как ты занята дрессировкой Пони. Надо сходить в библиотеку и посмотреть, нет ли подобных примеров в истории.
– Ты … ты мой бог и господин, – сказала она, ткнув пальцем в Тони, и вывалила из рубашки левую грудь, стараясь придать ей уныло-жалобный вид; она ни капельки не сомневалась, что доведет Тони до сексуального бешенства из состояния бессильной ярости меньше, чем за полминуты. Тони, конечно же, понимал, что она над ним издевается, но он даже понятия не имел насколько . На свете не существует такого мужчины, которому бы не польстило подобное заявление. Им всем хочется думать, что в этом есть доля правды.
Она вышла на Оксфорд-серкус и попыталась сообразить, где тут поблизости можно купить более или менее приличный пинцет и не рано ли ей рваться на телевидение. Определение смешного, над которым она билась уже три года, по-прежнему не давалось. В надежде раскрыть секреты юмора и разобраться в его законах она растащила «по винтикам» тысячи шуток и анекдотов. Потому что, если знать эти законы, можно производить юмор – по-настояшему смешной юмор – в неограниченных количествах и по любой заданной теме. Но пока что она ничего не добилась. Может, она не такая уж и остроумная. В последнее время подобные опасения возникают все чаще. Она ни с кем это не обсуждала, потому что если высказываешь мысли вслух, они начинают распространяться. Да, все правильно: она не такая уж и остроумная, во всяком случае, не такая, как ей бы хотелось, она еще учится этому ремеслу, – и тем не менее она не хуже, чем большинство коллег-юмористов.
Миранда пошла вдоль по Оксфорд-стрит, невольно прислушиваясь к разговорам прохожих. Нормального чистого английского языка теперь уже и не услышишь на улице, разве что в редких случаях, да и то, как правило, от людей с очень уж глупым видом.
Если остановить любого из этих прохожих, то вряд ли даже один из пятидесяти сможет внятно объяснить, что такое электричество, не говоря уже о каком-нибудь булевом логическом выражении. Чем лучше работают автоматы, тем меньше люди думают головой. Да и зачем нагружать мозги, если достаточно просто нажать на кнопку?! Ткнул пальцем – и все заработало. Кнопочная нация. Кнопочные автоматы, произведенные в дальних странах. Скоро у нас не останется ничего своего, кроме нашего британского акцента, жаргона и местных говоров и наречий американцы не купят ни в жизнь. Мы будем гулять по бетонным улицам с бетонными деревьями и играть в игры на мощных компьютерах, которые бесконечно превосходят нас по интеллекту.
На Уордур-стрит Миранда увидела на другой стороне улицы свою сестру. Они минут пять стояли, улыбаясь друг другу и дожидаясь, пока в потоке машин не образуется хотя бы какой-то просвет. Миранда увидела, что просвет сейчас будет, и засомневалась: переходить самой или остаться на месте, и пусть переходит сестра? Даже думать об этом было бы проявлением слабости, и, как только проехал тот грузовик, она решительно шагнула на проезжую часть.
– Три года прошло, – сказала Патрисия.
Миранда на секунду задумалась и поправила:
– Четыре.
Она всегда хорошо помнила даты.
Они мило болтали минут пятнадцать. Миранда отметила про себя, что это действительно нехорошо – не знать, где живет твоя родная сестра. Не общаться – это одно, но не знать, где не общаться – совсем другое.
– От Дана чего-нибудь слышно? – спросила Патрисия. Дан периодически звонил Миранде. Дан – это их брат, которого чуть ли не с рождения называли в семье Дан Тридцать Три Несчастья. Его стараниями она получила повод для непреходящего раздражения в детстве и материал для своих лучших комических сценок впоследствии. По странному совпадению, она как раз размышляла о том, что надо бы показать продюсеру с телевидения что-нибудь «из Дана». Все номера рано или поздно «изнашиваются», но сценки из жизни Дана – непогрешимы и вечны, насколько вообще что-то может быть вечным в мире сценического юмора.
Вот вкратце, чем отличился Дан в плане несчастий и бедствий: в четырнадцать лет он поджигает школу (не нарочно – если бы нарочно, это было бы круто), так что одно крыло выгорает дотла. В семнадцать он разбивает родительскую машину. Через год повторяется то же самое. В девятнадцать он познает радости секса, и его первая девушка беременеет с первого же раза, плюс к тому он подцепляет болезнь, настолько редкую, что его случай обсуждается на конференциях: какая-то непонятная сыпь в форме географических очертаний Объединенного королевства, которая появляется и исчезает по его желанию. В двадцать, после двух лет безуспешных попыток найти работу, ему удастся устроиться на работу и продержаться на этом месте почти три часа, после чего он разбивает машину начальника, которую ему поручили припарковать. В двадцать один Дан заявляет, что Англия – это гниющий труп, и что ему надоело задыхаться под ошметками разлагающейся нации. Он уезжает в Америку: через неделю он разбивает взятую напрокат машину, и его упекают в тюрягу, потому что американские власти принимают его за какого-то известного фальшивомонетчика и утверждают, что его паспорт – поддельный. Через пару дней недоразумение разрешается, но к тому времени Дан уже подхватил гепатит. При отсутствии медицинской страховки.
Оттуда – в Фиджи, где Дан встречает самую красивую женщину из всех, кого он знал в жизни. По непонятным причинам девушка соглашается поехать к нему в отель (она за рулем). Дан, ясное дело, весь в предвкушении, поскольку «это должен был быть первый раз, когда я сплю с кем-то, кто мне действительно нравится». Они раздеваются, Дан любуется на голую красавицу у себя в постели и еще успевает подумать: «ради этого стоит жить», – как вдруг маленький метеорит размером с мраморный шарик прошибает стену, чиркает Дана по левой ноге, пробивает пол и приземляется на гладильный пресс в комнате этажом ниже. Если бы Дану хотя бы достался метеорит, он мог бы выручить за него неплохую сумму, но администрация заявила, что метеорит – это собственность отеля, а с Дана содрали двойной тариф, поскольку в номере их было двое.
Потом происходит нечто загадочнее, потому что кто-то дает Дану взаймы двести тысяч фунтов, и он открывает магазин аудио-техники. Если есть что-то, в чем Дан разбирается – и, похоже, действительно есть, – то это как раз репродукторы для низких и высоких частот. Дан открывает свой звуковой рай в Кувейте, за три дня до вторжения иракской армии; по сравнению с его страданиями над разграбленным магазином меркнут все скорби мира.
Итак, неизбежно, Дан возвращается домой. Но не с пустыми руками, а с пятью кэгэ лучшего афганского героина, спрятанными под рубашкой. Когда в самолете уже объявляют посадку в Хитроу, его неожиданно пробивает. Для него настает момент непрошеной истины, и он познает себя. Он понимает, кто он такой – человек, которого родная сестра называет «ходячим обломом». Его сигарета, выкуренная украдкой за школой, за сарайчиком, где оставляют велосипеды, послужила причиной пожара с ущербом на несколько миллионов фунтов. Когда на земле царили динозавры, астероид на другом конце вселенной уже подписал его на административное взыскание. Он из собственного кармана оплатил сочный звук офицерам иракской армии. Он отправил на свалку столько хороших машин. Так с какой радости он решил, что у него получится стать наркодилером?! Это надо совсем уже головой повернуться…
Его охватила паника. Настолько сильная паника, что он может только икать и периодически похныкивать. На паспортном контроле он падет в обморок, и ему дают воды. Не в силах понять, почему его не задержали, он сам идет на таможню сдаваться. Но там нет ни души. Он ждет две минуты. А потом до него начинает доходить, как глупо он будет выглядеть, если появится кто-нибудь из таможенников. Он идет себе восвояси.
Наверное, это лучшее утро в Дановой жизни. Унылая лондонская серость и мелкий дождь кажутся ему восхитительными. Спустившись в подземку, он искренне аплодирует худшему уличному гитаристу на всей линии Пиккадилли; он смеется, когда ему наступают на ноги и пихают в толпе. Семейство каких-то индусов прошлось ему по ногам, а он лишь улыбается. Он улыбается, увертываясь от нахальных датских туристов с огромными рюкзаками. Он идет по адресу на Одд-Кент-роуд, куда нужно доставить товар. Адрес нигде, разумеется, не записан. Он помнит его наизусть.
Он понимает, почему в его жизни было столько досадных недоразумений. Он оплатил все счета невезений на многие годы вперед, чтобы сегодня все прошло гладко. Сегодня ему обязательно повезет.
Дан видит паб на углу и решает зайти. Он уже столько лет не пил настоящего темного пива; тем более ему есть что отметить. Он доказал, что все они были неправы – все, кто звал его неудачником. Он дает себе слово сделать что-то хорошее: помочь глухим детям или что-нибудь вроде того. В общем, он пьет свою пинту, и тут к нему подъезжает какой-то барыга и предлагает оторваться на кислоте. Дану смешно: у него под рубашкой пять кило интернационального кайфа, а какой-то цинготный заморыш хочет впарить ему откровенную дрянь по цене, явно завышенной. Он щедро отваливает барыге десятку за марочку.
Полиция находил Дана в телефонной будке. Съежившись на полу, он рыдает в трубку: «У меня замечательный героин, лучше просто уже не бывает. За ним охотятся марсиане. Они вооружены метеоритами. Нельзя допустить, чтобы они его отобрали. Пришлите помощь», – а оператор на телефонной станции пытается его успокоить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Да вам всем только пальчик покажи, вы будете ржать.
Миранда прошла к барной стойке, раскрыла телефонную книгу и углубилась в чтение. Зрители вновь рассмеялись. Она нашла слабое место комедии в чистой виде. Наверное, у каждого в жизни бывают значимые моменты, смысл которых мы постигаем только спустя десять, двадцать, а то и сорок лет, но Миранда сразу же поняла, что такой замечательной аудитории у нее больше не будет уже никогда. Эти зрители – ее лучшие зрители. Сама того не желая, она покорила зал. Всего-то тридцать человек, но зато полностью в ее власти.
Дальше она действовала, исходя из тактики «смутить и озадачить». Среди артистов бытует мнение, что истории из собственной жизни, причем такие истории, когда ты буквально выворачиваешься наизнанку и выливаешь на публику все самое гадкое, что в тебе есть, – это бесценный источник сценического материала. Однако только один определенный вид исповеди пользуется зрительским спросом. Почти все вкалывают, как проклятые, почти у всех есть проблемы, и люди, которые ходят на юмористов, платят деньги за то, чтобы отвлечься и посмеяться. Им не нравится слушать, как ты горестно сокрушаешься, что муж бросил тебя ради какой-то старухи с гнилыми зубами, у которой нет за душой ни гроша, или что твоя младшая сестра умирает от неизлечимой болезни. Им это не нравится даже не потому, что они пришли сюда развлекаться, а потому, что они не хотят, чтобы им напоминали о том, что у них есть сострадание.
– У меня есть одна проблема, – сказала Миранда, уверенная, что у нее получится погасить их улыбочки. – Я даже уже к психиатрам обращалась по этому поводу. Моя мать покончила самоубийством, когда мне было двенадцать. И вот какая моя проблема. Я очень по ней скучаю. Кто-нибудь может помочь? Есть в зале кто-нибудь умный, кто в состоянии решить эту проблему?
Миранда чувствовала настроение аудитории, словно плод у себя в руке. На поверхности плода ощущалось нетерпение и удовольствие. Такие чистосердечные нетерпение и удовольствие, что даже среди тридцати человек можно было легко выделить одного, которому что-то не нравится или который заснул от скуки. Зрители с радостью ждали, что будет дальше, куда она их заведет. Они предвкушали, что будет смешно.
– Кажется, нет, – сказала она после долгой паузы. – Я бы отдала двадцать лет жизни, лишь бы побыть с мамой хоть пять минут.
Потом Миранда просто развернулась и вышла из зала. Первые жидкие аплодисменты обернулись бурной овацией. Лич вышел на сцену с многозначительным видом. Капитан Никудышний изобразил на лице выражение: что-черт-возьми-это-было?-но-что-бы-ни-было-это-было-круто.
Снаружи, приплясывая от волнения, ждала выдворенная девица.
– Мне уже можно войти обратно?
Какой-то импозантный мужик, полностью отвечавший стандартам Сохо конца девяностых – стильная стрижка, шикарные очки, черная кожаная куртка, – протолкался вперед и с таинственным видом попросил у Миранды ее телефон. Она дала ему свой телефон, заметив при этом, что с чего бы ей вдруг раздавать свои телефоны каким-то неопознанным пижонам. Она не забрала свои деньги. Не то чтобы здесь не платили артистам, просто здесь ничего не делали для того, чтобы максимально облегчить этот процесс. Джек, организатор концерта, не бежал из страны, но искать его где-то поблизости – скажем, в радиусе пяти миль, – было бессмысленно. Он всегда появлялся в самом начале вечера, так что новички обретали уверенность, что по окончании программы они получат обещанный гонорар, но под конец он испарялся. Ладно, завтра она поймает его за обедом.
Она кое-чему научилась: осталось только понять, чему именно.
* * *
– Если ты используешь мой пинцет для каких-то особенных половых извращений, то так и скажи, – не отставала Миранда.
– Нет, я его не использую для половых извращений.
Тони пытался читать какие-то там документы насчет учреждения детских фондов, и она настоятельно не давала ему сосредоточиться. Ему и нужно-то было всего пятнадцать минут тишины и покоя, но Миранда поставила себе целью мешать ему до упора.
– Если ты мне признаешься, что ты вообще-то гомосексуалист, я тебя прощу.
– Я не гомосексуалист.
– Тогда, может быть, онанист?
Тони отложил бумаги, понимая, что пришло время последнего противостояния. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед несчастными неизлечимо больными детьми, умирающими сиротками, которых ее зловредные подколки над Тони, возможно, лишают помощи и поддержки. Но отступать было нельзя. Если бить, то наотмашь; если сражаться, то всеми средствами, пусть даже и неблагородными.
– Я просто ни разу не видела, чтобы ты клеился к другим женщинам.
Тони пошатнулся, сраженный яростным обвинением. Но устоял.
– Может быть, ты мне сама кого-нибудь приведешь? – парировал он. Он потихоньку учился покорно принимать наказание. – Ты даже можешь за нами понаблюдать.
– Но ведь это ты, Тони, вечно талдычишь о настоящей любви, – сказала она, пытаясь сбить его бойцовское настроение резкой сменой темы.
– А ты вечно талдычишь о сексе. Но я действительно убежден, что самое главное в отношениях – это верность.
– Самое главное – это постель.
– Это минутное удовольствие.
– Тут ты прав, Тони, но если сложить все минутные удовольствия одно к одному, то получится непреходящее удовольствие. А тебе на меня наплевать. Деймиан весь вечер разглядывал мою грудь, а ты так ничего и не сделал по этому поводу.
– У тебя очень красивая грудь.
– По-моему, Деймиан мной увлечен.
– А почему нет? Ты вообще женщина привлекательная. Я постоянно тебе говорю, что ты очень красивая, но ты не хочешь мне верить.
– Это потому, что у тебя извращенный вкус.
– Наверное, это и есть любовь, – заорал он, пиная журнальный столик. Не самый убедительный аргумент в споре.
Зазвонил телефон, объявляя тайм-аут. Но она поставила Тони на место, и это главное. Звонил какой-то мужик. Заявил, что вчера вечером был на ее выступлении и что она дала ему свой телефон.
– Нет, я ничего никому не давала. Вы кто?
– Ха-ха, – сказал мужик в телефоне. Он действительно это сказал. А потом он сказал, что он продюсер на телевидении и что он хочет с ней встретиться.
– Френк, ты, наверное, еще больший кретин, чем я думаю, если ты думаешь, что я на такое куплюсь.
– Я не Френк, я…
Она рассудила, что это может быть правдой. Голос был слишком скучающим. Такой голос бывает у человека, который всю жизнь проработал в собесе, в отделе, где выдают пособия по безработице. Если бы это был идиотский розыгрыш, звонивший бы выдал себя либо слишком цветистой речью, либо излишней манерностью, либо какой-нибудь замысловатой историей, перегруженной деталями. Но ничего этого не было и в помине. И никаких явных намеков типа: приходи ко мне в офис в такой-то день, во столько-то времени.
Она наблюдала за тем, как Тони изучает журнальный столик на предмет возможных повреждений. Вот ведь как в жизни бывает. Ты выдаешь совершенно несмешной номер, и кто-то, кого ты не можешь вспомнить, приглашает тебя выступить по телевизору, в то время как ты занята дрессировкой Пони. Надо сходить в библиотеку и посмотреть, нет ли подобных примеров в истории.
– Ты … ты мой бог и господин, – сказала она, ткнув пальцем в Тони, и вывалила из рубашки левую грудь, стараясь придать ей уныло-жалобный вид; она ни капельки не сомневалась, что доведет Тони до сексуального бешенства из состояния бессильной ярости меньше, чем за полминуты. Тони, конечно же, понимал, что она над ним издевается, но он даже понятия не имел насколько . На свете не существует такого мужчины, которому бы не польстило подобное заявление. Им всем хочется думать, что в этом есть доля правды.
Она вышла на Оксфорд-серкус и попыталась сообразить, где тут поблизости можно купить более или менее приличный пинцет и не рано ли ей рваться на телевидение. Определение смешного, над которым она билась уже три года, по-прежнему не давалось. В надежде раскрыть секреты юмора и разобраться в его законах она растащила «по винтикам» тысячи шуток и анекдотов. Потому что, если знать эти законы, можно производить юмор – по-настояшему смешной юмор – в неограниченных количествах и по любой заданной теме. Но пока что она ничего не добилась. Может, она не такая уж и остроумная. В последнее время подобные опасения возникают все чаще. Она ни с кем это не обсуждала, потому что если высказываешь мысли вслух, они начинают распространяться. Да, все правильно: она не такая уж и остроумная, во всяком случае, не такая, как ей бы хотелось, она еще учится этому ремеслу, – и тем не менее она не хуже, чем большинство коллег-юмористов.
Миранда пошла вдоль по Оксфорд-стрит, невольно прислушиваясь к разговорам прохожих. Нормального чистого английского языка теперь уже и не услышишь на улице, разве что в редких случаях, да и то, как правило, от людей с очень уж глупым видом.
Если остановить любого из этих прохожих, то вряд ли даже один из пятидесяти сможет внятно объяснить, что такое электричество, не говоря уже о каком-нибудь булевом логическом выражении. Чем лучше работают автоматы, тем меньше люди думают головой. Да и зачем нагружать мозги, если достаточно просто нажать на кнопку?! Ткнул пальцем – и все заработало. Кнопочная нация. Кнопочные автоматы, произведенные в дальних странах. Скоро у нас не останется ничего своего, кроме нашего британского акцента, жаргона и местных говоров и наречий американцы не купят ни в жизнь. Мы будем гулять по бетонным улицам с бетонными деревьями и играть в игры на мощных компьютерах, которые бесконечно превосходят нас по интеллекту.
На Уордур-стрит Миранда увидела на другой стороне улицы свою сестру. Они минут пять стояли, улыбаясь друг другу и дожидаясь, пока в потоке машин не образуется хотя бы какой-то просвет. Миранда увидела, что просвет сейчас будет, и засомневалась: переходить самой или остаться на месте, и пусть переходит сестра? Даже думать об этом было бы проявлением слабости, и, как только проехал тот грузовик, она решительно шагнула на проезжую часть.
– Три года прошло, – сказала Патрисия.
Миранда на секунду задумалась и поправила:
– Четыре.
Она всегда хорошо помнила даты.
Они мило болтали минут пятнадцать. Миранда отметила про себя, что это действительно нехорошо – не знать, где живет твоя родная сестра. Не общаться – это одно, но не знать, где не общаться – совсем другое.
– От Дана чего-нибудь слышно? – спросила Патрисия. Дан периодически звонил Миранде. Дан – это их брат, которого чуть ли не с рождения называли в семье Дан Тридцать Три Несчастья. Его стараниями она получила повод для непреходящего раздражения в детстве и материал для своих лучших комических сценок впоследствии. По странному совпадению, она как раз размышляла о том, что надо бы показать продюсеру с телевидения что-нибудь «из Дана». Все номера рано или поздно «изнашиваются», но сценки из жизни Дана – непогрешимы и вечны, насколько вообще что-то может быть вечным в мире сценического юмора.
Вот вкратце, чем отличился Дан в плане несчастий и бедствий: в четырнадцать лет он поджигает школу (не нарочно – если бы нарочно, это было бы круто), так что одно крыло выгорает дотла. В семнадцать он разбивает родительскую машину. Через год повторяется то же самое. В девятнадцать он познает радости секса, и его первая девушка беременеет с первого же раза, плюс к тому он подцепляет болезнь, настолько редкую, что его случай обсуждается на конференциях: какая-то непонятная сыпь в форме географических очертаний Объединенного королевства, которая появляется и исчезает по его желанию. В двадцать, после двух лет безуспешных попыток найти работу, ему удастся устроиться на работу и продержаться на этом месте почти три часа, после чего он разбивает машину начальника, которую ему поручили припарковать. В двадцать один Дан заявляет, что Англия – это гниющий труп, и что ему надоело задыхаться под ошметками разлагающейся нации. Он уезжает в Америку: через неделю он разбивает взятую напрокат машину, и его упекают в тюрягу, потому что американские власти принимают его за какого-то известного фальшивомонетчика и утверждают, что его паспорт – поддельный. Через пару дней недоразумение разрешается, но к тому времени Дан уже подхватил гепатит. При отсутствии медицинской страховки.
Оттуда – в Фиджи, где Дан встречает самую красивую женщину из всех, кого он знал в жизни. По непонятным причинам девушка соглашается поехать к нему в отель (она за рулем). Дан, ясное дело, весь в предвкушении, поскольку «это должен был быть первый раз, когда я сплю с кем-то, кто мне действительно нравится». Они раздеваются, Дан любуется на голую красавицу у себя в постели и еще успевает подумать: «ради этого стоит жить», – как вдруг маленький метеорит размером с мраморный шарик прошибает стену, чиркает Дана по левой ноге, пробивает пол и приземляется на гладильный пресс в комнате этажом ниже. Если бы Дану хотя бы достался метеорит, он мог бы выручить за него неплохую сумму, но администрация заявила, что метеорит – это собственность отеля, а с Дана содрали двойной тариф, поскольку в номере их было двое.
Потом происходит нечто загадочнее, потому что кто-то дает Дану взаймы двести тысяч фунтов, и он открывает магазин аудио-техники. Если есть что-то, в чем Дан разбирается – и, похоже, действительно есть, – то это как раз репродукторы для низких и высоких частот. Дан открывает свой звуковой рай в Кувейте, за три дня до вторжения иракской армии; по сравнению с его страданиями над разграбленным магазином меркнут все скорби мира.
Итак, неизбежно, Дан возвращается домой. Но не с пустыми руками, а с пятью кэгэ лучшего афганского героина, спрятанными под рубашкой. Когда в самолете уже объявляют посадку в Хитроу, его неожиданно пробивает. Для него настает момент непрошеной истины, и он познает себя. Он понимает, кто он такой – человек, которого родная сестра называет «ходячим обломом». Его сигарета, выкуренная украдкой за школой, за сарайчиком, где оставляют велосипеды, послужила причиной пожара с ущербом на несколько миллионов фунтов. Когда на земле царили динозавры, астероид на другом конце вселенной уже подписал его на административное взыскание. Он из собственного кармана оплатил сочный звук офицерам иракской армии. Он отправил на свалку столько хороших машин. Так с какой радости он решил, что у него получится стать наркодилером?! Это надо совсем уже головой повернуться…
Его охватила паника. Настолько сильная паника, что он может только икать и периодически похныкивать. На паспортном контроле он падет в обморок, и ему дают воды. Не в силах понять, почему его не задержали, он сам идет на таможню сдаваться. Но там нет ни души. Он ждет две минуты. А потом до него начинает доходить, как глупо он будет выглядеть, если появится кто-нибудь из таможенников. Он идет себе восвояси.
Наверное, это лучшее утро в Дановой жизни. Унылая лондонская серость и мелкий дождь кажутся ему восхитительными. Спустившись в подземку, он искренне аплодирует худшему уличному гитаристу на всей линии Пиккадилли; он смеется, когда ему наступают на ноги и пихают в толпе. Семейство каких-то индусов прошлось ему по ногам, а он лишь улыбается. Он улыбается, увертываясь от нахальных датских туристов с огромными рюкзаками. Он идет по адресу на Одд-Кент-роуд, куда нужно доставить товар. Адрес нигде, разумеется, не записан. Он помнит его наизусть.
Он понимает, почему в его жизни было столько досадных недоразумений. Он оплатил все счета невезений на многие годы вперед, чтобы сегодня все прошло гладко. Сегодня ему обязательно повезет.
Дан видит паб на углу и решает зайти. Он уже столько лет не пил настоящего темного пива; тем более ему есть что отметить. Он доказал, что все они были неправы – все, кто звал его неудачником. Он дает себе слово сделать что-то хорошее: помочь глухим детям или что-нибудь вроде того. В общем, он пьет свою пинту, и тут к нему подъезжает какой-то барыга и предлагает оторваться на кислоте. Дану смешно: у него под рубашкой пять кило интернационального кайфа, а какой-то цинготный заморыш хочет впарить ему откровенную дрянь по цене, явно завышенной. Он щедро отваливает барыге десятку за марочку.
Полиция находил Дана в телефонной будке. Съежившись на полу, он рыдает в трубку: «У меня замечательный героин, лучше просто уже не бывает. За ним охотятся марсиане. Они вооружены метеоритами. Нельзя допустить, чтобы они его отобрали. Пришлите помощь», – а оператор на телефонной станции пытается его успокоить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32