— Нет, ну какой ужас! Ты ведь тогда же во всех газетах будешь, Игнациус. Стыд-то какой! Ты все-таки что-то натворил, пока меня ждал, Игнациус. Я ведь тебя знаю, дуся.
— Если там кто-то и занимался своим делом, так это я, — выдохнул Игнациус. — Я вас умоляю. Мы должны остановиться. Мне кажется, у меня сейчас откроется кровотечение.
— Ладно. — Миссис Райлли поглядела на побагровевшую физиономию сына и поняла, что он очень радостно может грохнуться у ее ног исключительно в доказательство своей правоты. Раньше так уже бывало. Последний раз, когда она заставила его сопровождать себя к воскресной мессе, он дважды валился наземь по пути в церковь и один раз рухнул на пол прямо посреди проповеди о праздности, вывалившись в центральный проход и неприлично всех потревожив. — Давай вот сюда заглянем и присядем.
Одной из коробок с кексами она пропихнула его в двери бара «Ночь Утех». Во тьме, провонявшейся бурбоном и окурками, они взгромоздились на два табурета. Пока миссис Райлли расставляла свои коробки по стойке, Игнациус расправил экспансивные ноздри и вымолвил:
— Мой Бог, мамаша, смердит здесь ужасно. У меня аж в животе заурчало.
— Назад на улицу хочешь? Чтобы этот полицай тебя заграбастал?
Игнациус не ответил: он громко принюхивался и корчил рожи. Бармен, наблюдавший за парочкой, вопросительно осведомился из теней:
— Да?
— Я изопью кофе, — величественно произнес Игнациус. — Кофе с цикорием и кипяченым молоком.
— Только растворимый, — ответил бармен.
— Такое мне пить никак не возможно, — сообщил Игнациус матери. — Это гнусность.
— Так возьми себе пива, Игнациус. Пиво тебя не убьет.
— Меня может раздуть.
— Я возьму «Дикси-45», — обратилась миссис Райлли к бармену.
— А джентльмен? — осведомился бармен богатым, уверенным голосом. — Чего ему будет угодно?
— И ему тоже «Дикси».
— Я могу его не допить, — запротестовал Игнациус, когда бармен отправился открывать бутылки.
— Но мы же здесь не можем сидеть за просто так, Игнациус.
— Почему бы и нет? Мы — единственные клиенты. Они должны радоваться нашему появлению.
— А у них тут по ночам стриптиз есть, а-а? — подначила сына миссис Райлли.
— Могу себе вообразить, — ледяным тоном отреагировал Игнациус. Ему явно было не по себе. — Могли бы и еще куда-нибудь заглянуть. Подозреваю, что сюда в любой момент полиция с облавой нагрянет. — Он громко фыркнул и прочистил горло. — Слава Богу, мои усы фильтруют хоть какую-то часть этого смрада. Мои органы обоняния уже шлют сигналы тревоги.
Казалось, прошла целая вечность, по ходу которой где-то слышалось лишь громкое звяканье стекла и хлопанье крышек от ящиков со льдом, потом из теней снова возник бармен и поставил перед ними стаканы, сделав вид, что Игнациусу он сейчас опрокинет пиво на колени. Семейство Райлли в «Ночи Утех» обслуживалось по низшему разряду — такой сервис приберегали для особо нежелательной клиентуры.
— А у вас совершенно случайно холодного «Доктора Орешка» не найдется? — поинтересовался Игнациус.
— Нет.
— Мой сын обожает «Доктор Орешек», — объяснила миссис Райлли. — Я вынуждена покупать его цельными ящики. Иногда он усаживается и выпивает два, три «Доктора Орешка» зараз.
— Я уверен, что этого человека подробности особо не интересуют, — сказал ей Игнациус.
— Колпак снять не угодно? — поинтересовался бармен.
— Нет, не угодно! — громогласно рявкнул Игнациус. — Здесь зябко.
— Как пожелаете, — пожал плечами бармен и отчалил в тень на другом конце стойки.
— Это уж точно!
— Успокойся, — сказала ему мать.
Игнациус задрал наушник на шапочке с той стороны, где сидела мать.
— Так уж и быть, я его подниму, чтобы вам надсаживаться не приходилось. Ну и что врач сказал вам про локоть или что там у вас?
— Его нужно массажировать.
— Надеюсь, вы не хотите, чтобы этим занимался я. Вы же знаете, каково мне дотрагиваться до других людей.
— Еще он велел мне как можно меньше бывать на холоде.
— Если бы я умел водить машину, то смог бы помогать вам больше, я полагаю.
— Ой, да это ничего, голубчик.
— На самом деле, даже простая поездка в автомобиле достаточно на меня действует. Разумеется, хуже нет, чем ездить на верхушках этих туристических «грейхаундов». Так высоко. Вы помните, как я в таком в Батон-Руж ездил? Меня рвало несколько раз. Водителю пришлось остановить автобус где-то в болотах, чтобы я смог выйти и немного побродить вокруг. Остальные пассажиры были значительно недовольны. Должно быть, у них железные кишечники, если они могут ездить на таких ужасных машинах. Необходимость покинуть Новый Орлеан тоже меня весьма напугала. За городскими кварталами начинается сердце тьмы, подлинная пустыня.
— Я помню это, Игнациус, — отсутствующе произнесла миссис Райлли, отхлебывая пиво большими глотками. — Ты действительно прихворнул, когда домой вернулся.
— Тогда мне уже было лучше. Хуже всего было прибытие в Батон-Руж. Я осознал, что у меня куплен билет в оба конца, и возвращаться придется тоже автобусом.
— Ты мне уже рассказывал это, дуся.
— Такси назад в Новый Орлеан стоило мне сорок долларов, но, по крайней мере, в поездке мне не было так неистово плохо, хотя несколько раз я чувствовал позывы к тошноте. Я заставил шофера ехать очень медленно — и в этом ему не повезло. Полиция штата останавливала его два раза за то, что тащился по шоссе медленнее разрешенного. Когда нас остановили в третий раз, у него забрали права. Понимаете, они отслеживали нас радаром всю дорогу.
Внимание миссис Райлли металось между сыном и пивом. Она слушала эту историю уже третий год.
— Разумеется, — продолжал Игнациус, по ошибке принимая увлеченный взгляд матери за интерес, — то был единственный раз в моей жизни, когда я уезжал из Нового Орлеана. Возможно, меня мог расстроить недостаток центра ориентации. Гнать на полной скорости в этом автобусе — это как в пропасть бросаться. К тому времени, как мы выехали из болот и достигли тех пологих холмов возле Батон-Ружа, я уже начал бояться, что какие-нибудь деревенские жлобы закидают автобус бомбами. Они обожают нападать на транспортные средства, являющиеся символом прогресса, я полагаю.
— Ну что ж, я рада, что ты не взялся за ту работу, — автоматически отреагировала миссис Райлли, догадавшись , что настал момент для ее реплики.
— Да мне никак не возможно было взяться за эту работу. Когда я увидел декана Отделения Средневековой Культуры, у меня все руки пошли маленькими белыми пупырышками. Абсолютно бездушный тип. Потом он что-то заметил по поводу того, что я не ношу галстука, самодовольно ухмыльнулся насчет моей куртки лесоруба. Я пришел в ужас от того, что такая бессмысленная личность осмеливается на подобное бесстыдство. Куртка лесоруба — одна из немногих утех существа, к которым я был когда-либо по-настоящему привязан, и если мне случится найти того психа, который ее спер, я непременно доложу о нем соответствующим властям.
Перед глазами миссис Райлли снова встала кошмарная, заляпанная кофе куртка лесоруба, которую ей всегда втайне хотелось отдать Добровольцам Америки вместе с некоторыми другими любимыми предметами гардероба Игнациуса.
— Видите ли, я был настолько ошеломлен омерзительностью этого насквозь фальшивого «декана», что выбежал из кабинета прямо посреди его кретинистического бреда и поспешно удалился в ближайшую уборную, которая оказалась уборной «Для Преподавательского Состава». Как бы то ни было, я сидел в одной из кабинок, удобно разместив куртку на дверце. Внезапно на моих глазах куртку с дверцы сорвали. Я услыхал шаги. Дверь в комнату отдыха захлопнулась. В тот момент я был не в состоянии преследовать бесстыжего вора, и поэтому заорал. В уборную кто-то вошел и постучал в дверь моей кабинки. Оказалось, что это работник службы безопасности университета — так он представился, по крайней мере. Через дверь я объяснил ему, что только что произошло. Он пообещал отыскать мою куртку и ушел. На самом деле, как я уже вам об этом упоминал, я всегда подозревал, что он и «декан» — одно и то же лицо. Голоса у них звучали несколько похоже.
— В наши дни никому нельзя доверять, дуся, это уж точно.
— Как только смог, я бежал из уборной, стремясь лишь к одному — поскорее оказаться подальше от кошмарного места. Разумеется, я чуть не околел, торча возле этого вымершего университета в попытках поймать такси. Наконец, одно остановить удалось, и шофер согласился довезти меня до Нового Орлеана за сорок долларов — к тому же, он оказался настолько бескорыстен, что одолжил мне свою куртку. К тому времени, как мы прибыли, однако, выглядел он довольно угрюмо — его достаточно сильно угнетала утрата водительских прав. К тому же, если судить по частоте его чихов, у него развился сильнейший насморк. В конце концов, мы провели на шоссе почти два часа.
— Я, пожалуй, себе еще одно пиво выпью, Игнациус.
— Мамаша! В этом презренном заведении?
— Всего лишь одно, дуся. Ну давай же, мне еще хочется.
— Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди.
Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил:
— Так что там с тобой в том автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал.
— Не будете ли вы настолько любезны следить за своим баром как полагается? — яростно поинтересовался Игнациус. — Ваша обязанность — молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свой разговор, мы бы уже дали вам это понять. На самом деле, мы обсуждаем довольно настоятельные личные вопросы.
— Да человек же просто хотит быть милым, Игнациус. Как не стыдно?
— Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому не возможно быть милым в таком притоне.
— Мы хотим еще два пива.
— Одно пиво и один бренди, — поправил ее Игнациус.
— Чистые стаканы закончились, — ответил бармен.
— Подумать только, жалость-то какая, — отозвалась миссис Райлли. — Ну ничего, вы нам вот в эти налейте.
Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях.
* * *
В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом — в большинстве, магазинными воришками, — составлявшим весь дневной улов. У себя на колене он аккуратно выложил в ряд: карточку Социального Обеспечения, членскую карточку Общества Святого Имени Св. Одо из Клюни, значок Клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший его как члена Американского Легиона. Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на ляжке рядом со своею.
— В-во! — произнес он, ухмыляясь. — Слышь, ты, наверно, везде член.
Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил.
— Как это они тока таких за шкворень берут? — Темные очки выдохнули дымом по всем стариковским карточкам. — У них тут, в падлиции, наверно, полная безнадега.
— Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, — отчеканил старик, внезапно разгневавшись.
— Ага, так они тебе и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. — Темная рука потянулась к одной из карточек. — Эй, а эт чё значит — «Запит ы е Седины»?
Старик выхватил у него из рук карточку и вернул себе на ляжку.
— Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают.
— Вы так считаете? — поинтересовался старик у облака дыма.
— Еще бы. — К потолку вознеслась новая тучка. — А ты как тут очутился, чувак?
— Не знаю.
— Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это цветные народы часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё.
— Я на самом деле не знаю, — угрюмо ответил старик. — Стоял себе в толпе перед Д.Г.Холмсом.
— И слямзил чей-нить бамажник.
— Нет, полицейского обозвал.
— И как же ты его обозвал?
— Комунясом.
— Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мою жопу тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою это я в «Вулворте» себе, а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в нее пикой тычут. Э-эй! Тут сразу охрана меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанса у чувака нету. В-во! — Его губы всосались в сигарету. — Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрана и есть камунясы. Гнусное уёбище.
Старик прочистил горло и поиграл своими карточками.
— Тебя, наверно, отпустят, — сказали черные очки. — Меня — наверно, тока побазарят чутка, думают, попугают, хоть и знают, что у меня этого рахиса и в помине нет. Но, наверно, попробуют доказать, что есть. Наверно, сами купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулворт», наверно, меня на пожизненное засадить хочет.
Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и маленькие карточки. Потом задумчиво произнес:
— А интересно, кто все-таки стырил эти орехи. Наверно, сама охрана и сперла.
Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом.
— Ваше имя? — спросил сержант старика.
— Клод Робишо, — ответил тот и выложил все свои маленькие карточки на стол перед сержантом.
Сержант их осмотрел и произнес:
— Вот тут патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом.
— Я не хотел, — печально ответил старик, заметив, как яростно сержант обращается с карточками.
— Манкузо утверждает, что вы утверждаете, что что все полицейские — комунясы.
— Ууу-иии, — протянул негр с другого конца комнаты.
— Джоунз, заткнись, будь добр? — крикнул ему сержант.
— Ладна, — ответил Джоунз.
— Я до тебя чуть попозже доберусь.
— Слышь, я ж никого камунясом не обзывал, — вскинулся Джоунз. — Меня ж эта охрана в «Вулворте» подставила. А я рахис ващще не люблю.
— Заткни пасть себе.
— Ладна, — бодро отозвался Джоунз и испустил грозовую тучу дыма.
— Я совсем не это имел в виду, — объяснял мистер Робишо сержанту. — Я просто занервничал. Я увлекся. Этот полицейский хотел арессовать несчастного мальчонку, который возле Холмса маму ждал.
— Что? — сержант развернулся к тщедушному полицаю. — Ты что хотел сделать?
— Да никакой он не мальчонка, — ответил Манкузо. — Здоровенный жирный мужик, к тому же одет смешно. Выглядел подозрительной личностью. Я пытался осуществить обычную проверку документов, а он начал оказывать сопротивление. Сказать по правде, он был похож на взрослого извращенца.
— На изврашенца, значит, а? — алчно спросил сержант.
— Да, — воспрял духом Манкузо. — На большого взрослого извращенца.
— Насколько большого?
— На самого большого в моей жизни, — сказал Манкузо, разводя руками так, будто хвастался уловом. Глаза сержанта засияли. — Первым делом я заметил на нем зеленую охотничью шапочку.
Джоунз где-то в глубине своего облака прислушивался, внимательно и отрешенно.
— Ну, и что произошло, Манкузо? Как случилось, что он сейчас не стоит здесь, передо мной?
— Он убежал. Из магазина вышла эта женщина и все запутала, и они с ним убежали за угол, прямо в Квартал.
— О-о, да это типчики из Квартала, — внезапно обрадовался сержант.
— Нет, сэр, — перебил его старик. — Она на самом деле его мамочка. Славная симпатичная дама. Я их в городе и раньше видел. Этот полицейский ее напугал.
— Нет, ты послушай только, Манкузо! — завопил вдруг сержант. — Ты — единственный во всех наших органах, кто попробовал арестовать кого-то у мамочки. А зачем ты сюда еще и дедулю приволок? Сейчас же позвони его домашним, пусть приедут заберут его отсюда.
— Прошу вас, — взмолился мистер Робишо. — Не делайте этого. Дочка у меня с детишками возится. Меня за всю жизнь ни разу не арессовывали. Она за мной приехать не сможет. А что подумают мои внучки? Они все у святых сестер учатся.
— Позвони его дочери, Манкузо. Будет знать, как нас комунясами обзывать!
— Пожалуйста! — Мистер Робишо уже чуть не плакал. — Мои внучки меня уважают.
— Господи ты боже мой! — вздохнул сержант. — Сначала он пытается мальчика с мамой арестовать, потом чьего-то дедулю притаскивает. Пошел отсюда к чертовой матери, Манкузо, и деда с собой забирай. Хочешь подозрительных субъектов задерживать? Ты у нас будешь это делать.
— Есть, сэр, — слабо отозвался Манкузо, уводя рыдающего старика.
— Ууу-иии! — из уединенности дымного облака раздался голос Джоунза.
* * *
Сумерки оседали вокруг бара «Ночь Утех». Коньячная улица снаружи начала освещаться. Перемигивались неоновые вывески, отражаясь в мостовых, смоченных легкой моросью, опадавшей уже некоторое время. Таксомоторы, привозившие первых вечерних клиентов — туристов со Среднего Запада и участников конвенций, — слегка пошлепывали шинами в холодных сумерках.
Теперь в «Ночи Утех» сидело еще несколько клиентов:
1 2 3 4 5 6 7 8