– У вас, наверное, ничего не получилось с музой? – пытаюсь я, как умею, ее утешить. – Ну так, может, вам стоит поискать не музу, а мужа?
С рыданиями она убегает.
Занавес.
Сцена вторая, она же последняя.
Перед нами опять лицо персонажа. На месте рта у него начинают расти волосы.
Я беру свой кофе и, стараясь не слишком его расплескивать на попадающихся по дороге бродящих, как сомнамбулы, пьяных интеллектуалов, иду на поиски юной поэтесски: как бы чего не натворила, дуреха.
В зале полумрак. Несколько алкоголестойких пар, измочаленных, как в финале фильма «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?», кружатся под медляк «Скорпов». Все углы засижены, как мухами, слипшимися в поцелуях влюбленными. Совсем неожиданно для себя натыкаюсь на Шарло.
ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ:
ЖЕНЩИНА КАК ДОРОГА
Она рассказывает юному интеллектуалу, любителю средневековой испанской живописи, с которым они «просто ходили гулять по ночному городу», свою легенду.
– Я родом из XIV века, – говорит она (здесь следует глубокая пауза, во время которой она успевает отпить из своего бокала большой глоток сухого вина) и продолжает:
– Даты моей жизни: 1312-1332. Мои родители были очень знатного рода. Я умерла совсем юной, двадцатилетней, от какой-то странной воспалительной болезни. Здесь, в вашем времени, мне сказали, что, скорее всего, это была корь, которой я не переболела в детстве. Меня похоронили в родовом склепе. Мое тело бальзамировал странный монах на одной ноге. Раньше он часто лечил меня, хорошим здоровьем я ведь никогда не отличалась.
И вот, спустя шесть веков этот идиот, гений современности, Макс (Семен и Глеб его знают), художник, блин, влюбляется в мой портрет работы Джотто де Бондоне. Кстати, единственный написанный им женский портрет. Макс, блин, раз в жизни был в Лувре, офигел там от этого шедевра и решил любой ценой воскресить меня.
– Сумасшедший, а обо мне он подумал! – в бешенстве, которому веришь, восклицает Шарлотта. – И вот он начинает собирать все сведения о нашем роде. В конце концов вычисляет склеп, где я была погребена… или погреблена?.. Ну, это не суть важно. За огромные деньги он договаривается с кладбищенским сторожем, они вскрывают саркофаг. Макс берет частичку моей сохранившейся кожной ткани и везет ее в Штаты, где еще один придурок, Эйнштейн генной инженерии, его приятель, уехавший во времена перестройки на Запад, с радостью соглашается провести эксперимент по… клонированию!
– Не может быть… – юный эстет поражен так, что наконец-то роняет альбом средневековой испанской живописи себе на ногу.
– Ну и, в общем, они воссоздают мой прекрасный и бессмертный образ.
Шарлотте, видимо, надоело сочинять, и она быстро закругляется. Затем делает еще одну театральную паузу, достает тонкую дамскую сигарету. А я уже тут как тут – подношу зажигалку.
– Как видишь, эксперимент удался, – Шарлотта торжествует. На меня – ноль внимания, даже спасибо не сказала, сучка. И вдруг неожиданно для всех (но только не для меня!) начинает остервенело реветь, зло выкрикивая:
– А обо мне он, сволочь, подумал? О том, как я буду здесь жить, в это чужое сволочное время, в чужом городе, с чужим телом и душой?!
Она продолжает рыдать, ее новый друг-эстет в полной растерянности. Семен делает ему знак, сначала покрутив у виска, а потом показав на Шарлотту, мол, не обращай внимания: пьяная женщина – плетет что попало. И уводит его в прихожую, где помогает найти обувь, шляпу и тросточку и выпроваживает его на хер.
А я в это время увожу пьяную в дым Шарлотту в ванную, умываю ее, как маленькую, говорю что-то успокаивающее.
– Ну хоть ты-то мне веришь?! Веришь, что я не сумасшедшая? – икая, допытывается она. – Ты-то хоть веришь?
– Верю, детка, – шепчу я ей на ухо и целую сначала в мокрую щеку, потом в шею, обнимаю за талию и крепко прижимаю ее маленькую, но всегда стоящую торчком грудь к своей, груди.
– Верю. Два дня назад я был в психушке, куда поместили Макса. Мы с ним очень мило побеседовали. Он сказал, что ты состоишь с ним в алхимическом браке… И дьявол вам развода не давал.
Видимо, при рождении у вас обоих в голове случилась опечатка, так и живете теперь с ошибкой в башке.
– …Что, что мы сделали хорошего в этой жизни? – пытается выяснить у зеркала в прихожей собравшийся за дополнительным спиртным астролог Коля-Пол-Лица. – Что у нас за спиной?
– Крылья, – это слово он услышал совершенно внятно, хотя в зеркале рядом с ним никто не отразился.
– Стоп-стакан, – грозит пальцем своему отражению Николс. – Пора уходить в потенциал. Ничего не скажешь, оттопырились сегодня на славу.
…Всем известна другая история, другой, так сказать, сюжет Шарлоттиного повествования. Вот он.
Безумный Макс, Макс Пигмалион, художник-неоклассик Максим Медведев вытащил Шарлотту из глубокой жопы, из говна, в котором она плавала, как конченый овощ. Макс вытащил ее, алкоголичку и наркоманку, брошенную семьей и мужем подыхать в одной из бесплатных лечебниц Франции для таких вот опустившихся созданий. Шарлотта с мужем убежали из России в Европу за красивой и сытой жизнью, как только Горбачев заново прорубил туда окно (а вот про дверь, гад, он не подумал).
Макс – единственный, кто ездил к ней в лечебницу, и именно там он создал свои знаменитые, щемящие и откровенные портреты, принесшие ему заслуженный успех и славу на Западе.
Он, как истинный Пигмалион нового времени, вылепил эту суку из дерьма, помог избавиться от прошлого. Заново назвал Шарло. А она его, естественно, Пигмалионом.
Эх, написать бы мне пронзительную повесть о первой любви!
Да боюсь, блин, кого-нибудь пронзю…
Сквозь дымящиеся развалины прошедшей ночи мы с Шарлоттой пробираемся к ней в спальню. Не буду скрывать, мне нравится заниматься любовью с пьяненькими женщинами. Не с пьяными – боже упаси! – а с пьяненькими, когда в женщине просыпается женщина.
Когда пьяная женщина, которую ты любишь, заявляет тебе: «Делай со мной, что хочешь, только будь нежным…» – разве эта формула не затмевает для тебя в этот миг все истины мира? В высоченном заборе «Нет» всегда найдется маленькая лазейка «Да».
Любовь глупа, как природа, а это и есть главная мудрость мира.
В общем, как это принято у интеллектуалов, было много водки и пьяных слез. Думаю, что первый день рождения Шарлотты удался: остаток ночи я активно щекотал своей трехдневной щетиной ее маленький клитор.
Любая женщина знает как минимум три способа, как повысить тонус в ваших штанах. Но для этого вы должны доказать, что умеете работать языком не только когда говорите.
У хорошей мысли, как и у красивой женщины, не может быть ни автора, ни хозяина. «Это не я, – говорит в таких случаях Сэм, – это Бог проговорился».

БАЙКИ ИЗ ГАЗЕТНОЙ КУРИЛКИ:
Редактор Нестор Иванович Вскипин принимает на работу новую секретаршу. К нему в кабинет входит молодая симпатичная девушка. Вскипин:
– Заходи. Раздевайся. Ложись. Здравствуй.

ГОЛАЯ МИКРОСХЕМА РОМАНА
…Вместе со мной провожали Семена шестеро бомжей, три вокзальных проститутки и один «диссидент поведения» дядя Коля, одноглазый дедок в лыжных ботинках, везде пытающийся отбивать чечетку.
На перроне к нашей процессии присоединились два милиционера из патрульной службы.
Процессия моментально сформировалась, когда в ожидании поезда Семен решил проверить действенность своего учения о мистическом диссидентстве. Бомжи и проститутки, а также примкнувший к ним чечеточник дядя Коля сразу же восприняли идеи мистической свободы, равенства и братства. «Существующий режим превратил всех в отбросы, но я верю, что скоро в вас проснется самосознание!» – с чувством закончил свое импровизированное выступление Семен.
Первыми, в ком проснулось самосознание, были бомжи: сначала они попросили у нас закурить, а потом на бутылку. «Диссидент поведения», чечеточник дядя Коля, внимательнее всех слушавший Семена, изъявил непреклонное желание следовать за своим учителем хоть до Германии.
Минута была критическая. Но тут помог патруль, оттеснивший восторженных провожающих от вагона. Сказав еще несколько теплых слов своим поклонникам, мы с Семеном нырнули в вагон.
– Прямых дорог не бывает, – загрустил он, когда в купе мы выпили с ним на посошок из горла отличнейшего армянского коньяку. – Легче всего заблудиться, идя именно по прямой дороге.
Мы обнялись. Договорились, что, как только он там обустроится, сразу же напишет мне.
– Земля – это такой большой нелепый корабль, – сказал Сэм на прощанье. – И тебя не спрашивают, хочешь ли ты на нем плыть, а просто вручают билет, когда ты рождаешься: плыви, парень. Без вариантов. Корабль один, плыви, дурак, тебе еще повезло, этот билет счастливый. Но это ведь не совсем так: шанс за шанс. И я имею право хотя бы на один ответный, по-настоящему самостоятельный шаг. Поднять якорь, отдать швартовы, приготовиться: нас ждет путешествие, полное приключений, на Титанике, который еще плывет.
– Будда в городе! – крикнул он в форточку, когда я шел по перрону за быстро набирающим скорость поездом. – Будда остается в городе!
– Ага, Будда forever, – буркнул я в ответ на непонятные слова Сэма.
…Я снял ее на обратном пути, выходя из вокзального сортира, уже после того, как проводил Семена на его доисторическую родину.
Снял не потому, что хотел женщину, а просто так. Надо же было как-то заполнять образовавшуюся после отъезда друга пустоту.
– Дяденька, а дяденька, давайте я у вас отсосу, – остановил меня женский голос.
Фраза показалась мне занятной с филологической точки зрения.
– Сколько?
Она назвала цену.
– За такие деньги можно королеву Англии трахнуть.
Она легко сбавила почти наполовину, потом, видя мою заминку, быстро проговорила:
– Ну, не хочешь деньгами, так покорми.
Мне стало как-то грустно. Чем заполнить мое теперешнее одиночество? Пришлось согласиться на минет.
– Но только чтобы я кончил, – произнес я не менее интересную с филологической точки зрения фразу.
Она опять легко согласилась. И мне стало еще грустнее.
Мы зашли за привокзальный задристанный туалет. Она встала на колени и расстегнула молнию на моей ширинке.
Пока она работала, я иногда поглядывал вниз. Было темно, но пару раз нас выхватили фары проезжающих пригородных электричек. Я прислонился спиной к стене туалета, так как был пьян, а значит, работа для этой маленькой шлюшки предстояла долгая: пьяный я, как правило, очень долго не могу кончить.
Я немного разглядел ее. Несомненно, это была девочка (разумеется, в смысле возраста) лет четырнадцати-пятнадцати. Хрупкая, худенькая. Но высокий рост и слой дешевой косметики делали ее при беглом взгляде значительно старше. Чувствуя, что я не могу кончить, она ускорила темп.
«Бедное молодое поколение! – стал я философствовать про себя. – Вместо того чтобы еще играть в куклы, учиться или работать на благо общества, оно вынуждено зарабатывать себе на жизнь, отсасывая члены у старшего поколения».
Это я и про себя тоже.
Мне стало до того грустно, что, когда я бурно кончал в ее большой и голодный рот, слезы брызнули из глаз моих.
«Становлюсь сентиментальным, что ли?» – мелькнуло в пьяной голове.
– Как тебя звать-то?
– Ася.
– Ну что, блин, Ася, пойдешь со мной? – спросил я неожиданно для самого себя.
– Понравилось, что ли? – она вытирала рот чем-то похожим на носовой платок.
– Вообще-то, нет.
– Ну тогда пойду.
В эту нашу первую ночь я глубоко познал ее изнутри, а она дважды проглотила меня полностью.

ИНТЕРНЕТ-ШОУ:
– Девушка, как вас зовут?
– Не скажу!
– Спорим, с трех ударов угадаю.

НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ ЧУЖИМ.
ВЕРЬ ТОЛЬКО СВОЕМУ ТРЕТЬЕМУ ГЛАЗУ!
За что я люблю эту женщину, за что я люблю тебя, Шарлотта?
Не знаю.
Но уверен, что, как только пойму это, мы сразу же расстанемся. В ней исчезнет тайна.
Шарлотта умна?
Избави бог! Женщинам ум противопоказан, как секс в период месячных.
Это был один-единственный опыт гомосексуальной связи. И виной тому Шарлотта.
Этого молодого человека в кафе «СуперВубиндА» я заприметил давно. Он всегда был разным. Это меня устраивало и пробуждало к нему интерес и уважение. Сегодня он появился в кафе с забинтованными кистями. От него ушел друг, и он пытался покончить с собой. Это меня тоже устраивало: не так давно от меня ушла Ася.
Шарлотта сказала, что я должен вновь обрести гармонию мира, испытать чувство максимальной заполненности, полноты жизни. Только так я смогу победить пустоту, пустыню своего тела и духа.
Мы занимались любовью втроем. Этот парень нежно, я бы даже сказал, трагично, вошел в меня сзади, а Шарло взяла мой дротик к себе в ротик. Процесс шел медленно и печально. Я был одновременно мужчиной и женщиной. Звучали хоралы и ангелы плакали.
У Шарлотты – идеально выбритый лобок. Что касается выбритости женских половых органов – у меня всегда возникало чувство их предельной незащищенности, открытости, девственности и невинности, гладкий лобок, совсем как у маленьких девочек. Я вытащил свою игрушку изо рта Шарлотты и тут же кончил, едва коснувшись ее лобка головкой члена. Одновременно в меня кончил тот парень. Вот и все.
Стал ли я после этого случая по иному смотреть на мир? Безусловно. Обрел ли я тогда некий тайный смысл, прикоснулся ли к истинной гармонии мира, недостижимой теми, кого Бог когда-то и навсегда разделил на две равные разнополые половинки? Несомненно. Стал ли я гомосексуалистом? Нет. Для меня это был не сексуальный, а мистический опыт. Я искал то, что нашел.
Я засовываю в Шарлотту пальцы, медленно подношу их к носу и с наслаждением обнюхиваю: у Шарле тихий, какой-то даже испуганный запах, не такой, как у Аси, у той он был пряно агрессивный, терпкий запах сексуальной агрессии, неизбежного насилия. Нет, у этих женщин не было абсолютно ничего общего. Общим у них был только я.
– Интересно, а почему ты все время называешь меня Шарлоттой ! – спросила как-то Шарлотта, когда мы после долгой любви лежали с ней в постели в центре августовской ночи и курили сигаретку с травкой. Одну на двоих. – Разве ты забыл мое настоящее имя!
Не поверите, но этой ночью я испытал настоящий библейский ужас. Я не был пьян, и это не было действием травы. Но я боялся посмотреть в ту сторону, где рядом со мной мирно посапывала во сне та, которую я, обознавшись, только что имел дерзость назвать Шарлоттой.
Я на один промельк сознания вспомнил ее истинное имя.
Имя , которое мой человеческий мозг не в состоянии был ни удержать, ни осознать. Иначе я бы точно сошел с ума.
Я читал письма, которыми засыпал Шарлотту наш безумный Макс:
«Моя дорогая Шарло!
Вчерашний вечер не удался. Потому что небо решило нас обмануть: луна была недельной свежести и давно протухла, а звезды тусклыми оттого, что их просто захватали жирными глазами. Но я надеюсь, что сегодня, когда мы…»
Или еще:
«Моя милая Шарло! Под окном моего дома разъяренная толпа режет императора Нерона.
Он визжит как свинья, и поэтому дописывать это письмо я перешел на кухню…»
Она смеется над его отчаянными письмами, дурочка, убившая своим безразличием и эгоизмом гения.
– Он влюбился в нее по-настоящему, – говорит Семен. – И однажды она свалила его метким поцелуем в голову…

СТРЕСС-ПАУЗА:
В этом доме пол всегда был женский.
Если пол женский, то он будет более скользким, чем пол каменный или, скажем, деревянный. Многие на нем поскальзывались и ломали себе шею. Поэтому, когда вы идете в дом, где, как вам точно известно, пол будет женский, советую надеть ботинки с шипами. Чтобы не оступиться. И на всякий случай, для перестраховки, захватите с собой веревку, бинт, нож, пистолет, топор, зеленку, можно вазелин с презервативами.
Вдруг осечка? Несчастный случай? Роковое стечение обстоятельств?

В конце учебника по философии, который я взял как-то полистать из Шарлоттиного книжного шкафа, несомненно ее рукой было написано:
«Пачка маргарина, 2 яйца, 2 ст. ложки сахара, щепотка соли, мука, молоко, тесто погуще, чем на блины, печь в вафельнице. Попробуйте, ой и вкусно будет!»
Самое большое достоинство женщины – то, что она женщина. А вот самый большой недостаток женщины – то, что она женщина.
– Ну вот, один пришел с розами, другой – с шипами, – сказала она, когда я первый раз избил ее, застав в будуаре с молодым нахалом а-ля Бред Питт. – Что я могла? – оправдывалась она, размазывая по лицу кровь и слезы. – Мы познакомились с ним на танцполе в клубе «Первое завтра». Поколбасились под рейв. Когда к утру зарядили ретро 80-х, он пригласил меня на медляк Эрика Клэптона. Никакого повода я ему не давала. Потом я пошла в дабл сделать пи-пи. Он поймал меня возле дамской комнаты, достал свою огромную пихалку, поставил меня на колени, соси, говорит, – и у меня все стало поперек горла.
Шарлотта была единственной из моих знакомых женщин, которая терпеть не могла разные там цветы и букеты. Она была слишком красивой, чтобы терпеть соперничество с этой разноцветной травой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27