Хотя, Пшибурджевскому без
разницы кто - молодая, старая... Лазутчики. Сколько их было - бродяг,
беженцев, нищих старух, агентов по недоразумению и агентов по подозрению,
сумасшедших, выдающих себя за агентов... Откуда повылезли, не было их
столько до развала. Или не замечали? Малолетки из банд, велорокеры, какой
-то бредовый "отряд старых партийцев". Ни разу ничего серьезного. Разведка
как искусство умерла вместе с госбезопасностью. Только Красный Дом полон
по-прежнему.
В Красном Доме не расстреливали, блюли санитарию. Выводили в соседний
особнячок - бывшую гостиницу обкома. Очень удобно - забор, ничего не
видно. Слышно, но это ничего, опять же население воспитывает. Раньше
сжигали, теперь горючки мало - закапывают. Интересно, куда Петрович трупы
девает? Вода дрянь стала, пить невозможно.
Погано и тошно сделалось мне. Погано и тошно, потому что сейчас ведут
ее по тропинке, молодую и живую, и она идет, вертит задом, как привыкла,
классная, несмотря на рванину и латанные перелатанные джинсы, и все кто не
"голубые" и трезвые, кто есть во дворе уставились на нее, провожая
взглядами, раздевая мысленно. Ее ведут такую спокойную, будто не понимает
она чем все кончится, будто может быть иначе, будто всегда ей везло...
Только дождь ей не нравится, морщится, не любит дождя, никогда не любила.
И не полюбит... Потому что жить ей осталось совсем ничего, агенты живут
недолго, даже если они и не агенты. Жизнь не имеет цены, ее просто не
покупают, реквизируют. Не объяснить, что это Ирка, что я искал ее и...
- Вот, - Гулько посторонился, пропуская ее вперед.
Она изменилась. Ох какая женщина стала! Я вспомнил наш дикий пляж и
сразу понял, что Гали и Оли по сравнению с ней... У нас будет вечер
сегодня и может быть день завтра. Мы все успеем, а потом может случится
чудо, повезет. Что-то вдруг случится, выкрутимся...
Все на нее уставились. Пшибурджевский давился слюнями, Потапов, как
всегда перебирая, улыбался радостно и глупо. Добрый дедушка Петрович...
Костик оторвался от рации, но наушники не снял. А она как чувствовала,
добавила эффект, закусив губу, опустила глазки, разыгрывая испуг и
смущение маленькой девочки, а может быть, делая вид, что разыгрывает
испуг, скрывая страх настоящий. Она обожала разыгрывать что-нибудь,
маленькая девочка двадцати пяти лет...
Ирка увидела меня. Игра кончилась.
- Привет! - она была рада, улыбалась, словно и не было ничего. - А я
тебя искала.
Теперь все смотрели на меня. Не сказать, удивленно - не такое
случалось. Прикидывали, что даст новый расклад.
- Привет.
- Вы знакомы, кажется? - оживился Потапов.
Ничего особенного не было в его вопросе, кроме этого дурацкого
"кажется". Но отчего-то именно оно дохнуло на меня дымом. Жирным дымом
из-за забора бывшего обкомовского особнячка. Я опомнился. Вечер
воспоминаний кончился. Пора заниматься делом.
Ирка будто не слышала. Подошла и уселась напротив, осмотрев с ног до
головы.
- Ничего так! А это откуда?
Она ткнула пальцем в щеку, в старый одесский шрам.
- Так... Это давно.
- Больно?
- Было...
Ирка смотрела на меня, довольная, идиотка, словно не понимала куда
попала, чем это кончится. Дико, но она действительно не волновалась. Я
ощущал веселый покой от нее исходящий и душную трупную уверенность, что
все будет "о'кей". Жуткое сочетание. Кладбищенский оптимизм. У
дедка-сокамерника было нечто подобное, когда его выводили. Он-то, дурак,
думал выпустят.
- Как ты здесь оказалась, - откашлявшись, начал я.
- Я же говорю - тебя искала, - Ирка не поняла, что разговор кончился,
начался допрос.
- Вы, видимо, не вполне уяснили себе положение вещей, - Шуров строго
постучал по столу ручкой. - Мы хотим знать, каким образом вы оказались в
расположении части.
Она и тут не поняла.
- Стас, я тебе...
- Ты, красавица, не кобенься, расскажи нам лучше кто тебя послал. Уж
мы не обидим, - посоветовал Петрович.
Святочный старичок. Она не видела его раньше, не знала кто это.
Мелькнула в его голосе какая-то интонация или сработало десятое чувство,
помогавшее нам понимать друг друга без слов... Дернувшись, Ирка торопливо
заговорила, обращаясь по-прежнему только ко мне.
- Мы, когда из Москвы уехали, застряли под Анапой. Не было билетов,
потом поезда ходить перестали. Очень страшно было... Нас хозяйка выгнала,
у нее сын из Новороссийска вернулся. Деньги кончились. У отца в Сочи друг
жил, он к нему поехал. Уехал и все... Ничего, как-то жили. Мама в
трактире, я шила, у меня с собой две "Бурды" было, весь поселок
обшивала...
- Чего-чего? - встрепенулся Пшибурджевский.
Я вспомнил, что "бурдой" местные называют убойную смесь поганого
вина, настоянного на табаке и дури из местных огородов, не выдержал и
усмехнулся.
- Журналы иностранные. А потом... - она запнулась. - Меня увезли.
Маленький такой кораблик, вроде катера.
"Маленький кораблик". Да, это нам знакомо. "Мать, давай выпить! Ты
что, старая, байки травить вздумала?! Тащи живо! Это что? Ах огурчики..."
Налеты на побережье, базы в укромных местах, девочки из поселков,
разыгрываемые на право первой ночи. Самые красивые - "капитановы невесты".
Разбухшие утопленники на тросе за кормой, "попрыгунчики" на рее. Дань с
прибрежных сел, а если повезет, то и абордаж транспортов. "Поехали,
малышки, с нами на лодочке кататься. Ох, какие пугливые. Давай,
шевелись..."
- Потом я сбежала. Так получилось. Около Керчи на якорь встали. Берег
близко, они подсели и вырубились. Я плаваю хорошо...
Все посмотрели на меня.
- Ага, - я кивнул. Будто это могло помочь.
- Из Керчи я пешком шла. В Симферополь, потом сюда.
- Зачем? - спросил Гулько.
- У меня тетя здесь.
Я опять наклонил голову. Полез в карман, достал тюбик и, положив на
стол, начал разглаживать. Надо аккуратней пасту выдавливать, в углах много
остается. Когда кончится, разрежу и выскоблю изнутри.
- А ты долго это... на катере? - выпытывал тем временем
Пшибурджевский.
- Полгода... - лениво протянула Ирка. Успокоилась девочка. А может
опять играла.
- Ух ты, девонька! - восхитился Пшибурджевский. - Да тебя поди много
чему научили! Там ребята крутые!
Он прищелкнул пальцами.
- Не для тебя, - все тем же тоном ответила Ирка. Костик у рации
хихикнул. Пшибурджевский налился кровью.
- Помолчи, - упредил его Гулько. - А в Симферополе что забыла?
- А куда мне? В море топиться?
- На вокзале не была? - участливо спросил Петрович. - Иногда,
говорят, поезда с Киева ходят. А там и до Москвы недалеко.
Симферопольский вокзал разбомбили еще в прошлом году, во время одного
из налетов то ли керченцев, то ли великороссов. А что до поездов... Но
Ирка не попалась.
- Нет там никакого вокзала! Проверяете? Что еще рассказать?! Почем
картошка на рынке? На что я свой купальник выменяла?
- Про купальники не сейчас, после, - спокойно ответил Гулько. - Лучше
объясни где твоя тетя и как ее зовут.
- Тетя мою зовут Надеждой Афанасьевной. Улица Ленина, дом пять. Я не
знаю куда она делась.
- Улица Ленина! - заржал Пшибурджевский. - Ух ты, девонька, даешь!
- Есть такая улица, - сказал я. - Была... Вдоль берега идет.
Ничего ей не могло помочь. Помянув Керчь, она подписала себе смертный
приговор. Керчь - база Союза Освобождения Юга России, столица временного
переходного правления национального единства. Теперь любое правительство
временное и переходное... Впрочем, промолчи про Керчь - разница небольшая.
- Значит с тетей вы мне не поможете, - она встала. - Ладно, я пошла.
- Шустрая, девонька, - Пшибурджевский ел Ирку глазами. - - Нет,
ребятки, здесь дело не чисто! Я чую, я вам точно говорю! Мы ее подержим.
Подержим, капитан, да? Допросить еще потребуется. Я могу...
- Уймись, - обрезал Гулько. - После скажешь. Так что?
Он смотрел на меня и только на меня. Он наслаждался ситуацией. Он
любил меня сейчас. Как не ответь - я проиграл. Разница лишь в том выведут
ее одну или вместе со мной. Пособничество агентуре... Получить девять
граммов, даже в компании с любимой женщиной - слишком дорогой подарок. Не
дождется.
- Все ясно, - твердо ответил я. Меньше всего мне хотелось, чтобы Ирка
что-нибудь поняла.
Она и не поняла. В отличии от остальных.
- Я согласен с тобой, - Гулько довольно кивнул.
- Не-е-ет, вы как хотите, а я против! Это что же такое, девоньки?!
Стоит раз в жизни увидеть приличного агента... Не дураков полоумных, а...
- Да успеешь ты, не бухти...
- А все-таки, каким образом вы попали в расположение части? - не
успокаивался Шуров.
- Какой части? Я шла спокойно, а тут какие-то шизики...
Картинка проявилась мгновенно. Как она шла, и как Гаврик, раздеваясь
на ходу, догнал ее с автоматом - "Давай, ложись, быстро", и как пусто
смотрел, не видя, Сафарбий... Но тут появился Гулько. Маньяк-мокрушник,
вышедший на охоту. Имел ли он на нее свои виды или зачем-то понадобился
ему "агент"... Он привел ее на хоздвор, поднял тревогу, а дальше все пошло
по накатанному. Допрос, подвал, Петрович. Колея, не свернешь.
- Ну все, все... - торопливо сказал я.
- Пошли, - Гулько взял Ирку за локоть.
И тут она не выдержала.
- Это что за дела такие? Никуда я не пойду!
Голос не изменился, только пальцы, вцепившиеся в стол, побелели.
Дурочка, решила, что ее уже выводят! Кому же охота на ночь, по дождю...
- Стас, ты что, совсем уже... того?
- Ничего-ничего, нормально, обойдется. Завтра зайду. - Не стоило так
говорить, они только и ждали, поймать мечтали... Не успеют!
- Правда? - Ирка смотрела на меня огромными глазами и вновь казалась
маленькой испуганной девочкой. Или играла девочку, кто разберет.
- Конечно, правда, - я не врал, зайти собирался.
- Ты это... Семену скажи, - посоветовал Петрович. - Пусть посторожит.
Скажешь, я приказал.
Гулько кивнул и они вышли. Мыслей не было. Ничьих. Пустота звенела в
комнате. Петрович возился с кисетом. Шуров, придвинув коптилку, делал
пометки в своей важной стратегической карте. Пшибурджевский, поворочавшись
на стуле, потряс над ухом пустой фляжкой и невнятно пробормотал:
- Классная баба! Козлы вы!
Может быть, может быть... Терпеть больше было невозможно - я
осторожно открутил крышку тюбика. Запахло мятой, слюна заполнила рот.
Блестящий кафель, много света, яркого электрического света в полный накал,
белоснежная раковина, пушистое полотенце, не пахнущее портянкой, вода
чистая, сладкая - экономить не приходится. А на кухне закипает чайник... Я
осторожно сжал тюбик. Белоснежный цилиндрик с прозрачными полосками - алой
и бирюзовой, словно висящими в воздухе. Как желе... Мать-покойница такое
делала, слоистое.
Смотреть можно было бесконечно, но я не удержался - кончиком языка
слизнул яркую душистую каплю, а когда она растворилась на языке, с
восторгом ощутил острый холодок...
- Когда? - Петрович растянув самопалку, щурился на меня. - Эй,
капитан, хорош балду сосать! Слышь, чего говорю?
Гад! Все испортил! И так мало осталось, а он...
- Отвяжись! - рявкнул я. - Выводи, когда хочешь! Что тебе от меня
надо?!
- Значит вечером... - заключил Петрович. - А не жаль?
- А ты как думаешь? Кайф мне обломал!..
- Да он тебя про девку, - хмыкнул Пшибурджевский.
Девку? Какую девку? Ах это... Я пожал плечами.
- Там мэр ждет... - начал было Потапов.
- Подождет, - отрезал я. Сволочи, такой кайф обломали!

Я пек ежевичный торт. Чистая кухня, свежие продукты - готовить одно
удовольствие. Засунул в духовку коржи и стал растирать ежевику. Сладкая
багровая масса похрустывала под ложкой. Тоскливый цвет. Свернувшаяся
кровь, солнце за тучами - закат, который видишь в последний раз. Открылась
дверь и кто-то со смазанным, неразличимым лицом сказал: "Выходи..." Я
вышел и ежевичный свет ударил в глаза. Человек толкнул меня в спину и мы
двинулись вверх по тропинке. Шли долго. Поселок лежал на ладони, как на
карте-трехверстке. Сгоревшие дома, сетка дорог и тропинок, окопы старые и
новые, начатые нами, но брошенные за ненадобностью, две пулеметные
точки... На "верхотуре" стояла машина Пшибурджевского - маскировочная сеть
натянута, пост выставлен, сидят, хлещут самогонку... Мы шли, а в голове, в
такт шагам, метрономом, стучало: "Пора начинать, пора, пора, пора..."
Когда мы выбрались к скалам начало темнеть. "Иди вперед" - человек
остановился, снял с плеча автомат. Времени оставалось немного, я закричал
и в ту же секунду услышал далекий крик Ирки. "Здесь! Я здесь, сюда!" Я
понял, что она - это я, но человек за спиной уже нажал на спуск...
Умирать не страшно. Особенно во сне. Но когда на небе вдруг
появляются тучи или полыхнет из-за облаков солнце, я вздрагиваю. Боюсь,
что это не солнце, что из облаков вместо дождя упадет пепел и единственный
наш дозиметр закудахчет, отсчитывая рентгены. Сохранились шахты, целы
пусковые установки и в прибрежных водах плавает вполне достаточно. Две
субмарины захватили на рейде Севастополя и еще, кажется, база под
Джанкоем...
Табу. Последнее средство. Никто не знает силы ответного удара и
количество шахт, оставшихся там, куда ушли твои ракеты. Старая власть
пыталась эвакуировать установки из опасных регионов. Вывозили и
демонтировали, пока не оказалось, что вывозить некуда.
Два залпа научили думать и заставили бояться. Зап и Востсиб. Обмен
ударами, локальный конфликт. Правда, был еще Воронеж... Последняя
незаконсервированная АЭС и кучка идиотов, возомнивших себя хозяевами
страны. Теперь под Царицыном ловятся лимонно-желтые безглазые раки
размером с БТР... Только ловить их некому. Связи нет не случайно. Второй
год безумствует в ионосфере чудовищная магнитная буря, подавившая эфир.
Так и не смог привыкнуть к северным сияниям, ложным солнцам и прочим
небесным чудесам. Многие видят в этом знамение, привет от Иоанна
Богослова.
Табу. На смену прежним заповедям пришли другие. Новые времена, новая
мораль. "Не убий, не укради, не возжелай..." Библейская рухлядь! Шелуха
осыпалась быстро, остался один и главный закон - "ударь первым". Многого я
не понимаю. Почему, например, допустимо реквизировать выпивку, а за
"травку" следует платить. Пусть немного, чисто символически... После
акции, захваченное оружие распределяется по жребию и не дай Бог кому-то
смухлевать! Прикуривать - только от спички или зажигалки, ни в коем случае
от самопалки. Из карточных игр нормальная лишь бура, остальные - "игры для
гомиков".
Другие времена и ценности, другой мир, другая жизнь. Не могу
вспомнить прошлое! Восьмичасовая работа с перерывом на обед, перекуры с
ребятами, треп и анекдотики, столовая-тошниловка, где люди стоят в
очереди... Не боятся стоять, ощущая соседа за спиной. Дико! Интересно,
скажи мне тогда в кого я превращусь, поверил бы? Я ведь мирным человеком
был. Никаких мордобоев, выяснений отношений в пивных, быдло ненавидел...
Крутым парнем стал, однако.
Никто не помнит прошлого, но каждый цепляется за него как может.
Шуров лелеет "биговскую" ручку, а Пшибурджевский пьет из хрустальной
антикварной рюмочки, не расставаясь ни на минуту...
Стоит начать, не остановишься. Утром я не удержался, почистил зубы.
От души, с удовольствием. И пасты выдавил сантиметр, не меньше. Тут же
пожалел и пришлось долго уговаривать себя, что тюбик еще не пуст, что буду
экономить, что иначе нельзя - башка трещит, во рту пересохло и горько от
желчи, а надо быть в форме...
Так я ничего и не решил. Изменить приговор невозможно, нет у меня
права отменять. Снять часового, похитить, спасти, бежать в горы - все это
бред, сюжет для вымерших киношников. Уйти дадут не дальше окраины.
Обложат, зажмут и расстреляют. Как Витьку-маленького... А если и
получится? Рай в шалаше, идиллия на руинах. До Симферополя не доберешься,
напорешься на стаю малолеток или ночков. Те еще волки. Может рискнуть
морем?..
Достал сигарету, тщательно размял и долго прикуривал, стараясь
успокоиться. Шанс имелся, крошечный, но реальный. Теплоходик у причала.
Убогое прогулочное суденышко, черт знает как и когда попавшее сюда.
Задолго до развала оно носило гордое имя какого-нибудь пионера-героя.
Катали на нем курортников, возили народнохозяйственные грузы. При Сытине
курортники исчезли, посудину покрасили в камуфляжный цвет, приспособив под
плавучую тюрьму. Сытин обожал подобные шутки. Вскоре Сытин кончился, а
кораблик остался стоять на приколе, забытый и никому не нужный.
1 2 3 4 5 6