..
Томас. Слушайте, а почему бы нам не уехать? К примеру, на экскурсию?
Мария. Вечером мы все равно вернемся, и он будет ждать.
Регина. Он правда может тебе навредить?
Томас. Конечно.
Pегина (с удовлетворением, какое испытывают и в неприятностях). Значит, определенно навредит; не стоит его недооценивать. Пока внешне все было благоприлично, он, как ягненок, терпел все капризы, отвращение, сцены. Пожалуй, счастье всегда представлялось ему неким усилием. Пусть оно даже утомительно, он готов примириться; а может, все это ему непонятно, и наоборот, до некоторой степени всерьез. Но от малейшего публичного скандала он будет отчаянно защищаться!
Мария. Он уже сейчас зовет ее женой Потифара.
Мертенс. Мученица! Жертва собственной тонкой натуры!
Регина. Но он ведь и про Ансельма говорит, что...
Мария. Тут он сам себе противоречит, потому что одновременно подозревает измену, да?
Регина. Про Ансельма он говорит, что тот поневоле целомудренный... (Выхватывает у Марии письмо.)
Томас. О-о!
Мария. Регина, как ты неделикатна!
Регина. Так ведь это его слова! Что-де Ансельм поневоле целомудренный распутник.
Томас. Любопытно, однако. (Забирает у Регины письмо.) Почему сразу-то не сказали?
Мария. В письме нет слова "распутник"; Йозеф только и говорит, что они друг друга соблазнили и запутали.
Регина. А еще там написано: обманщик!
Томас. Обманщик?.. (Ищет нужное место.)
Регина. На третьей странице.
Томас. Неспособный любить обманщик. Вампир. Авантюрист. Откуда он это взял?
Регина (по-гномъи вздернув плечи). Да ниоткуда...
Мария. Наверно, не стоит так негодовать на него. Он бесспорно уязвлен ревностью, вот и возводит напраслину, чувствуя, что до Ансельма ему как до звезды небесной!..
Томас. В конце концов Ансельму без малого тридцать пять, а чего он достиг?
Мария. Помнится, он был приват-доцентом, как и ты.
Томас. Ровно год, и когда - восемь лет назад! Потом он оставил доцентуру и как в воду канул. Кстати, то, о чем пишет Йозеф, странным образом имеет некую псевдовероятность. (Со злорадством еще раз просматривает те же фрагменты письма.) К Йозефу он подобрался под видом этакого середнячка; участливого друга, полного симпатии ко всему миру; скромного идеалиста... Но мы-то знаем, каков Ансельм был раньше; так какой же он теперь - на самом деле?
Мария. Ты бестактен!
Томас. Госпожа Мертенс так почитает Ансельма, что вовсе этого не слышит.
Мария. Он - выдающийся человек!
Томас (ехидно). О, разумеется. Вероятно. У него есть идеи! Конечно... Но... есть ли у него идеи? Настоящие? Не только те, какими нынче сыплет каждый второй? Это уже вопрос, и нелегкий. (Пародируя глубокомыслие.) Испытывает ли он сильные чувства? Что ж, страсть, все равно какая, набирает силу под стать человеку, которым она овладевает.
Мертенс. Он едва не покончил с собой, когда отъезд, казалось, готов был сорваться!
Томас. Правда? Так-таки едва не покончил? Главное - способность чувства к метаморфозе; оборванная веревка была пуповиной многих великих произведений, и лишь глупец просто вешается по-настоящему.
Регина. Но... обманщик?
Томас. В том-то и заключено визионерство; обманщик тоже едва не вешается; первый шаг у великих и у обманщиков одинаков.
Mepтенс. О, боюсь, подобные рефлексии отражают лишь вашу предубежденность против доктора Ансельма.
Томас. Ошибаетесь, сударыня; я человек дурной и никогда не заслуживал иметь друга, но он у меня был - Ансельм.
Мария (подводя итог). Ансельм, бесспорно, человек выдающийся, и зачем, в самом деле, сразу пускаться в бесполезные сравнения? Достаточно того, что ты натворил своим письмом.
Mepтенс. Его превосходительство ссылается на ваши собственные слова!
Мария. Именно ты внушил ему, что они от него сбежали.
Томас. Неуверенные люди от уверенного!
Мария. Ладно, Томас, я не собираюсь затевать спор, но самое позднее через три часа Йозеф потребует решения. Что же будет?
Томас. Ничего.
Мария. Ничего?
Мертенс (в один голос с Марией). Ничего!
Томас. Все разъяснится. Ансельм и Регина, конечно, никуда не уедут.
Мария. Значит, ты поговоришь с Йозефом? Ансельм наотрез отказывается.
Томас (обескураженно). Ансельм отказывается?.. (Почти кричит.) Он отказывается! (Смотрит на Регину, которая вместе с Мертенс идет к выходу.)
Pегина (с насмешкой). У него есть сопротивления!
Мария (намереваясь опять скрыться в спальне). А то письмо написал ты.
Томас. Что ж, в таком случае я устрою Йозефу торжественную встречу!
Мария, Мертенс, Регина (опять останавливаясь). Торжественную встречу?!
Томас (мрачно). Да, торжественную встречу, черт побери, чтобы создать ему подходящее настроение. Сколько есть опустевших коконов, из которых некогда выпархивали мотыльки человеческого восторга, все вокруг него развешу! Негритянские тамтамы, сосуды для божественного хмеля, плащи из перьев, в которых самцы танцуют перед самками!
Mapия (в дверях). Но он взбешен. И наверняка решительно разделается с тобой, если ты и дальше станешь вести себя так глупо! (Уходит.)
Томас смотрит на Регину, делает несколько шагов к ней, но так как она, сама того не замечая, медленно идет вместе с Мертенс к выходу, он поворачивает
назад и нехотя следует за Марией.
Мертенс (останавливаясь у двери). Правота за вами. И вы никак не должны допускать, чтобы с вами обошлись несправедливо. Помешайте этой торжественной встрече!
Регина. Если Томас вобьет себе что-то в голову, его не обуздаешь.
Мертенс. Тогда надо отсюда бежать!
Регина. Ради Ансельма Томас поставил на карту все свое будущее.
Мертенс. А разве этот превосходный человек не достоин много большего? Но доктор Томас все вам испортит. Умоляю вас, не поддавайтесь его влиянию, давайте уедем вместе с АН седьмом!
Регина. Ансельм не хочет уезжать.
Мертенс. Понимаю, он человек чести, не хочет бежать. Тогда пусть сам поговорит с его превосходительством Йозефом; он ведь изумительно владеет словом.
Регина. Зачем? Я же не выйду за Ансельма, это исключено.
Мертенс. Ах, какое малодушие! Неужели вам непонятно, что доктор Ансельм отказывался говорить с его превосходительством только потому, что ваш кузен Томас нанес ему обиду? Доктор Томас все вымораживает своими теоретическими рассуждениями.
Регина (таинственно). Но, милая моя, вы разве не замечаете? Ничегошеньки не замечаете?
Мертенс. Что я должна замечать?
Регина. Тсс! Тише! (Осторожно высовывается из окна - посмотреть, не подслушивает ли Ансельм.) От него нигде не скроешься - гляди в оба!.. Вы разве не замечаете, что Ансельм любит Марию?
Мертенс. Что вы говорите! Это преступно! Ваша сестра! Жена его единственного друга! Нет-нет! (Хватает Регину за плечо.) Регина! Ах, при всем вашем уме - и эти глупые, глупые фантазии!
Регина. Но почему бы нет? Что здесь особенного?
Mepтенс. Что особенного?! Не говорите таких ужасных вещей!
Регина. Вы безумно преувеличиваете: перед ним новый человек - он охвачен любопытством, ну, быть может... взволнован. Но что я говорю - новый человек! Ведь только по случайности на Марии женился не он, а Томас.
Mepтенс (забыв о негодовании). Я думала, это вы тогда по случайности вышли за Йоханнеса, а не за него.
Регина. Или не за Томаса, у нас это было почти все равно. Теперь же в собственном его костюме, который он своими руками отдал, разгуливает другой - вот уж мистика так мистика. И вообще, тут не какая-то глупая интрижка, что берет начало с бабы; нет, тут все начинается где-то в нем самом, а потом бурно перекидывается на женщину!.. Да! То-то и оно!.. О любви и речи никогда нет! Телесная встреча фантазий - вот что это такое! Фантастическое преображение... (Скользя взглядом по комнате в поисках сравнения.) ...стульев... занавесей... деревьев... А посредине - человек!
Mepтенс. Ну что вы, не надо так, успокойтесь! Доктор Томас испускает флюиды, которые вам явно во вред. Давайте-ка перед завтраком немного прогуляемся. (Тянет вяло упирающуюся Регину за собой. У выхода - за разговором они снова очутились в комнате - опять останавливается.) А госпожа Мария?
Регина. Моя сестра? Эта глупая толстая кошка выгибает спинку, когда ее гладят.
Уходя, пропускают в дверь Горничную, которая ставит на стол поднос с завтраком, стучится в спальню и опять выходит из комнаты; входят Томас и
Мария.
Томас (у окна, глубоко дыша). Я проснулся, хотел поговорить с тобой, включаю свет - ты лежишь с открытым ртом, вся расслабленная...
Мария. Чудовище, почему ты меня не разбудил?
Оба принимаются заканчивать свой туалет.
Томас. Да, почему? Потому что едва не стал на колени, будто отшельник! Ты лежала такая большая, некрасивая, безгласная. И я растрогался.
Мария. Уж и поспать спокойно нельзя.
Томас. Когда вообще не бываешь один...
Mapия. И много лет состоишь в браке: да, да, да! Право, я этого больше не выдержу!
Томас. После стольких лет в браке и ходишь как бы все время на четырех ногах, и дышишь в две пары легких, и каждую мысль думаешь дважды, и время между серьезными делами вдвойне забито всякими пустяками - вот и мечтаешь иной раз стать этакой стрелой в разреженном воздушном пространстве. И вскакиваешь ночью, пугаясь собственного дыхания, которое только что было ровным и спокойным - без твоего участия. Но подняться не можешь. На колени и то по-настоящему не встаешь. Вместо этого чиркаешь спичкой. И оказывается, рядом еще некто из плоти и крови. Именно это и есть любовь.
Мария (заткнув уши). Сил моих больше нет слушать.
Томас. Ты даже ненависти ко мне никогда не испытываешь?
Мария (сразу опуская руки). Я? Ненависти?
Томас. Да, самой настоящей ненависти. Мне было показалось, нынче утром. Ты шла босая, несла свое тяжелое тело, а я стоял на пороге, маленький, до боли жалкий, и моя небритая щетина, колючая и ломкая, топорщилась в дверном проеме. Ты, верное, ненавидела меня тогда, как нож, который вечно тебе мешает?
Mapия (с горечью, спокойно и уверенно). Это конец любви.
Томас (восторженно). Нет, подлинное начало! Пойми же: любовь единственное, чего между мужчиной и женщиной не бывает вообще. Как особого состояния. Реальное переживание предельно просто - пробуждение. (Оживленно.). Я наблюдал, как ты подрастала рядом со мной, наблюдал по-братски, но, разумеется, не с тем сочувствием, какое питал к себе самому. Потом я наблюдал - ты уж извини! (Ироническим жестом намекает на ее рост.) как ты все росла, росла... Обгоняя меня. И однажды настал миг, когда ты явилась передо мною огромная, неохватная как мир. Это был удар молнии, хмельной дурман. Все, что меня окружало - облака, люди, планы, - было еще раз окружено тобой, вот так же сквозь удары сердца матери слышно биение сердца ребенка. Свершилось чудо открытия и единения. (С меньшим пылом.) Или как уж там принято говорить.
Мария. А сегодня кажется, будто мечтали мы в сточной канаве.
Томас. Если угодно, да. Мы вновь просыпаемся и обнаруживаем, что валяемся в сточной канаве. Массы жира, скелеты, заключенные в чувствонепроницаемую кожаную оболочку. Восторг улетучивается. Но в итоге будет то, что из всего этого сделаем мы. Подлинная человеческая пикантность именно такова, все прочее - преуменьшающая гипербола.
Мария. Я хотела только одного: чтоб ты добился успеха. И когда, усталый от непомерной нагрузки, ты приходил в спальню в два, в три часа утра, по-детски сердитый, я тебя понимала. В чем заключалась твоя работа, я не знала, но это было и мое счастье, моя человеческая ценность; я была уверена: в этом неведомом была часть меня. А теперь все по-другому. Ты ушел прочь, избавился от меня.
Томас. Потому что видеть не могу, как ты ползешь прямиком в медовую ловушку!
Мария. Что ты такое говоришь!
Томас. Он обольщает тебя. Ведь он тщеславен и не может отказаться от твоего благодарного восхищения.
Мария. От его преувеличений мне иной раз просто жутко становится.
Томас. Однако же эта омерзительно слащавая белиберда действует на тебя.
Мария. Я не такая дура, чтоб постоянно талдычить "любовь! любовь! ". Но представь себе, у меня тоже порой бывает ощущение, что не мешало бы сделать из своей жизни что-то получше этой косной рутины!
Томас. Порой? С тех пор как здесь появился Ансельм. Он не дает тебе понять меня.
Мария (взяв себя в руки, подходит к нему). Но ты же сам прямо-таки бредил им, когда его здесь не было, да и когда он уже был здесь! Ты говорил: у него есть то, чего нам не хватает!
Томас. И что же это?
Мария. Нелепый вопрос! Мне всего хватало. А теперь, видишь ли, тебе что-то взбрело в голову, и ты решил опять выставить его плохим; исключительно ради пробы сил, такой уж ты уродился.
Томас. Ну-ну, скажи, какой я уродился.
Мария. Ни капли живого сочувствия другому. Все у тебя идет не от сердца - вот что удручает!
Томас. Значит, от головы?
Мария (возбужденно). Нет, я в самом деле больше не могу! О, эта вечная "работа" и вечные игры с реальностью! Добился признания, так и живи себе тихо-спокойно. Неужели этого мало?
Томас. Ты же попросту повторяешь... Увы, сейчас я тебе не отвечу. Его святейшество изволили явиться!
В оконном проеме до пояса виден Ансельм.
Ансельм. Как нынче почивали?
Мария (неприветливо). С чего бы такая церемонность?
Ансельм. Вы, наверное, спите как сама земля.
Мария. Что вы имеете в виду? Так же крепко или всегда вполглаза?
Ансельм. Мне представляется, что, когда вы спокойно лежите, вокруг вас растет кольцо зеленых гор.
Небольшая смущенная пауза.
Мария. Томас меня разбудил, сегодня он был на редкость беспокоен. (Смущенно.) Нет... то есть... хотя в конце концов почему бы не сказать и так?
Ансельм (иронически). Ну разумеется, почему бы и нет?.. Что тут такого?
Томас. А что ты думаешь насчет Йозефа?
Мария. Регина все ж таки вряд ли успела показать ему то письмо.
Ансельм. Н-да. Я с Региной еще не говорил.
Томас. Она где-то здесь. Это ее очень взволновало.
Мария (видя, что Анселъм как будто бы собирается уйти). Нет-нет. Письмо у меня. Для начала прочтите. (Отдает Ансельму письмо.)
Томас на некоторое время уходит в спальню, оставив дверь открытой. Ансельм
заглядывает в письмо, но тотчас перестает читать и смотрит на Марию.
Читайте же.
Ансельм влезает в окно
Ансельм. Вам случалось когда-нибудь видеть сны, в которых человек хорошо знакомый, бесконечно ласковый и нежный, вдруг предстает чужим, этакой сплошной мешаниной требовательных желаний и чувства собственности?
Mapия. А потом перед тобой взбудораженная куча палой листвы, и что-то под ней в любую минуту может взорваться?
Ансельм. Ладно, Мария; раньше, когда вы были девушкой Марией, я был вашим другом, а теперь вы носите имя Томаса, и я взорваться не могу.
Mapия. И при этом вы беспрестанно смотритесь в зеркало!
Ансельм (застигнутый врасплох). Думаете, я себя вижу? Господи, ну да, конечно, как пятно в зеркале. Глаза - это руки, ни разу в жизни не мытые; оттого-то они сохраняют грязную привычку трогать все подряд. И воспрепятствовать невозможно! Иногда мне хочется прокалить их, чтобы, очистившись от всех прикосновений, они сберегали только ваш образ.
Мария. Господи Боже, Ансельм!
Ансельм. Да, вам смешно, по-вашему, это преувеличение, каких хороший интеллигентный вкус избегает. Экий спесивый блюститель. Ох и побледнеет этот сверхинтеллигентный вкус, коли глаза впрямь зашипят на раскаленной стали! И, разбежавшись каплями, испарятся!
Мария. Фу! Опять вы смакуете эти мерзости!
Ансельм (с жаром). Я бы, не дрогнув, повернул нож и в вашем сердце! Если б мог однажды вернуть вас с порога. Где женщины расстаются с корсетом. С заемной "опорой". Со здравым смыслом вьючного животного, который все сносит - детей и больных, мужчин и безрассудное убийство на кухне.
Mapия. Да читайте же наконец! У вас правда есть что обсудить, и срочно.
Ансельм (смягчившись от ее решительности). Как все-таки замечательно, что вам никогда не удается застать меня врасплох. Я заранее знаю все, что вы сделаете. Заранее ощущаю это в себе как болезненно набухшую почку.
Мария. Разумеется, простенькие идейки здравого смысла угадать несложно!
Ансельм. Я не хочу необыкновенных переживаний! Самые глубокие переживания - будничные, нужно только освободить их от привычности. (Тихо.) Вот этого он не знает. А вы теперь не знаете себя. Измельчали под его влиянием.
Мария. Вы уже слышали мой ответ: я люблю Томаса.
Ансельм. Я не спрашиваю, любите ли вы его; на этот вопрос ответа вообще нет!.. (Сдерживаясь.) Решайте сами, может быть, здесь то, о чем я вам сейчас расскажу. Однажды меня захватила, заворожила... ива. На просторной лужайке только и были - я и одно это дерево. И я еле устоял на ногах, ибо то, что так сиротливо сплелось и завязалось узлом в его сучьях, этот страшный ровный поток жизни, я чувствовал в себе, но мягким, податливым, текучим. И я упал на колени! (Секунду тщетно ждет от Марии отклика.) Вот и все мои чувства. И к вам тоже.
Мария. Ансельм... подобные преувеличения мало что стоят. Ну почувствовали вы это, так ведь даже ниц не пали по-настоящему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13