И я даже бывал в одной из них, в «Голове грека», просторном зале, наполненном будущими актерами и поэтами, но его благоприятная атмосфера никоим образом не могла подготовить меня к дыму и мраку «Золотого рога».
Найдя место, трехногий табурет, я сел подальше от камина, огонь в котором едва теплился.
— К вашим услугам, сэр.
Возле моего столика возник коротконогий толстопузый слуга, вытирающий руки о грязный передник. За его спиной о чем-то серьезно спорили два не внушающих доверия мужчины, а чуть дальше устроился одинокий посетитель, который только что вошел и, сев к нам спиной, начал срезать ножом мозоли со своих ладоней. Оглядевшись вокруг и увидев грубую мебель, крошечный камин, какие-то пожелтевшие объявления, криво пришпиленные на стенах, я подумал, какие же хитросплетения судьбы могли связать «Золотой рог» с Понтифик-Холлом. И как-то сразу усомнился, что все эти приметы, между которыми я видел некую связь, — шифровка, ключевая фраза, странный стих, Страбон и, наконец, эта кофейня «Золотой рог» — имели хоть какое-то реальное значение помимо моих личных фантазий. Существовало ли объяснение этой серии зацепок, или все это случайности и совпадения?
Был только один путь выяснить это. Я сунул руку в карман и выудил мелочь.
— Чашку кофе, пожалуйста.
Но никакие свидетельства или таинственные силы не желали проявлять себя; по крайней мере — пока. К тому времени, когда я покончил с кофе — горьким, грязноватого вида напитком, — помещение пополнилось новыми посетителями. Прибавилось в общей сложности около дюжины новых любителей кофе, они заходили по одному или по двое, все в изрядно поношенной одежде, видавших виды ботинках и залатанных куртках. Тихие спорадические разговоры прерывались иногда резкими взрывами смеха. Между стойкой и столиками постоянно мелькал слуга, позвякивая чашками на подносе. Казалось, все находятся в ожидании некоего события, но ничего не происходило. Я ошибся, придав особое значение названию кофейни; должно быть, это чистое совпадение и ничего больше. Вероятно, существует полдюжины таверн и кофеен под названием «Золотой рог», которые не имеют никакого отношения к Понтифик-Холлу, — и уж меньше всего эта.
Только спустя несколько минут я заметил один шкаф. Он стоял в углу комнаты, маленький застекленный шкаф с диковинами того сорта, которые используют владельцы подобных заведений для привлечения посетителей. Но со своего места я видел, что данная конкретная коллекция еще жалче, чем в других кофейнях: подобному колдовскому набору не поверит даже самый доверчивый клиент. Но я от природы любознателен, хотя я и не легковерен, — и потому встал и подошел к шкафу.
Он стоял в самом темном углу, и никто, кроме меня, не обращал ни малейшего внимания на эту унылую, пыльную экспозицию. На карточках дрожащим почерком и с ошибками были написаны названия тех невдохновляющих предметов, что, казалось, стыдливо съежились за стеклом. Я склонился вперед и прищурившись рассматривал их через очки. Поеденный червями обрывок ткани претендовал называться фрагментом савана Эдуарда Исповедника , а соседняя карточка, лежавшая под ничем не примечательной, полусгнившей веткой дерева, гласила, что сия ветвь с того дерева, по поверхности которого скользнула стрела, убившая короля Вильгельма Рыжего . А еще более неприметный экспонат, также согласно ярлыку, объявлялся фрагментом усыпальницы Себерта, короля саксов.
Я едва не прыснул от смеха при виде таких фальшивых исторических ценностей, но тут на глаза мне попалась еще одна карточка. Пожелтевшая и согнувшаяся, она стояла у задней стенки шкафа, и в ней утверждалось, что несколько квадратных дюймов обтрепанной парусины являются фрагментом грот-марселя «Бритомарта», корабля, принимавшего участие в Оринокской экспедиции 1617 года, возглавляемой Уолтером Рэли. Насупив брови, я вновь склонился вперед. Сомнительно, чтобы этот обрывок был более подлинным, чем остальные, но он напомнил мне об одном патенте, хранившемся в гробу Понтифик-Холла, патенте на строительство «Филипа Сидни».
И наконец я заметил последний экспонат выставочного шкафа, пожалуй самый ужасный. Он также располагался у задней стенки и напоминал отрезанную человеческую голову. Вздрогнув, я опять наклонился вперед, чтобы получше разглядеть этот жуткого вида раритет, свидетельствовавший, должно быть, о каком-то варварском языческом обряде. Голова производила ужасающее впечатление. Спутанные каштановые волосы свисали на бледный лоб, а из-под него таращились два запавших глаза — причем один смотрел в потолок, а другой — в пол. Левое веко полуопущено, словно подмигивает, а губы — карикатурно толстые и ярко-красные, как у шлюхи, — изогнуты в циничной и многозначительной усмешке. И только до меня дошло, что голова-то не настоящая, а сделана из воска и бархата, как я опять невольно вздрогнул — на сей раз прочитав карточку, приколотую под выступающим подбородком и написанную той же по-детски неуверенной рукой, что и остальные:
Автоматическая Голова из Королевства Богемия, некогда принадлежавшая Его Императорскому Величеству Рудольфу II.
Еле передвигая ноги, я дополз до моего столика, замети в, что за окнами уже потемнело и облачка каминного дыма проплывали под потолочными балками. Дрожащей рукой я поднес ко рту чашку с кофе. Интересно, может ли эта страшная голова быть подлинной, в отличие от других экспонатов. Неужели она каким-то образом попала сюда из Понтифик-Холла? Возможно, с помощью солдат Кромвеля или какой-то другой банды грабителей.
Я просидел за столиком еще с полчаса, чувствуя себя еще более уставшим и встревоженным и время от времени бросая взгляды на восковой череп, который, казалось, подмигивает мне, самодовольно и многозначительно, из-за своей стеклянной дверцы. Чашка кофе вовсе не взбодрила меня, как я надеялся, а подействовала крайне раздражающе. Когда слуга пробегал мимо моего столика, я, однако, успел спросить его, показав на шкафчик, как приобрели этот экспонат. Но он заявил, что знать не знает, когда тот появился в «Золотом роге». По правде говоря, он выглядел таким удивленным и озадаченным, что создавалось впечатление, что он едва ли не впервые заметил выставочный шкафчик, не говоря уж о его самом ужасном обитателе.
Подумав о возвращении домой, я пожалел, что так опрометчиво отпустил извозчика. Обратная дорога на Флит-стрит явно сопряжена с опасностями. Я осознавал, что мне придется идти пешком, поскольку невероятно, что на эту улицу завернет какой-то наемный экипаж, особенно после наступления темноты. Пробираясь к выходу из кофейни, я пытался отогнать мысли о всевозможных неприятных встречах, рождавшиеся в моей голове.
Именно тогда я сделал последнее открытие этого вечера. Оказавшись у двери, я заметил рекламное объявление, приклеенное к стене рядом с дверным косяком. Тут не было ничего необычного, ведь стены этой кофейни пестрели всевозможными видами подобных объявлений. Попивая кофе, я успел ознакомиться по меньшей мере с парой десятков засиженных мухами театральных афиш, торговых предложений, непристойных стишков, напечатанных на порыжелых плакатах, — вперемежку с рисунками, также непристойными, вырезанными на скамьях и столах или намалеванными на деревянных балках. Поэтому я готов был пройти мимо, не удостоив особым вниманием это объявление, но так как мне пришлось отступить в сторону, пропуская новых посетителей, мое внимание привлек его жирный текст, оттиск медной печатной формы:
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ АУКЦИОН
состоится 19 июля в девять часов утра в «Золотом роге», Уайтфрайерс (Эльзас), в указанное время много разнообразных и редких книжных изданий будет выставлено на обозрение и предложено к распродаже в 300 лотах доктором Сэмюэлем Пиквансом.
Несколько посетителей протиснулись к столикам, а потом еще несколько протиснулись мимо меня, выйдя на вечернюю улицу, а я все стоял, задумчиво глядя на это объявление. Книжный аукцион? у меня возникло ощущение, будто я наткнулся на книги Гомера или Вергилия в джунглях Гвианы. Мне казалось, я знаю всех, кто имеет отношение к книготорговле Лондона, включая организаторов аукционов, но мне еще не приходилось слышать о человеке по имени Пикванс, если, конечно, это его настоящее имя. Интересно, какие же «разнообразные и редкие» издания он собирается продавать и какого рода коллекционеры появятся на торгах. Но самое интересное, почему он решил устроить аукцион в «Золотом роге». Впрочем, все это можно довольно легко выяснить, поскольку до девятнадцатого июля, дня аукциона, осталось всего два дня.
Эльзас выглядел почти умиротворенным, когда я вышел на мощеную дорожку, вечерний воздух казался прохладным и свежим в сравнении с адским климатом «Золотого рога». Но эта иллюзия быстро исчезла. Вскоре я уже почуял ароматы Флита, а минуту спустя меня грубо оттолкнули, едва не сбив с ног, четверо или пятеро мужчин — все при шпагах или с кинжалами на боках, — важно шествующих к двери кофейни. В темноте маячили еще какие-то мрачные фигуры. Эльзас тупо и неотвратимо пробуждался к жизни. Я содрогнулся при мысли о предстоящем мне сейчас путешествии.
Но через два дня мне предстоит вернуться сюда. Осознав это, я обернулся и бросил последний взгляд на вывеску с золотыми рогами, увенчанными соответствующей надписью, едва различимую в угасающем свете и казавшуюся набором таинственных блестящих иероглифов. Я вдруг почувствовал уверенность в том, что существует определенная связь между рукописью, которую я ищу, и «разнообразными и редкими» изданиями доктора Пикванса.
Возвращение в «Редкую Книгу» в итоге прошло без приключений. Следуя вдоль дорожной колеи, я спустился к реке и нашел лодочника, дремавшего на веслах возле одного из угольных причалов. За два шиллинга он согласился отвезти меня вниз по течению, учитывая, что начался очередной отлив. Он вставил весла в уключины и, проворчав что-то, оттолкнулся от берега, а я уже спокойно сидел в его ялике и смотрел на цепочку удалявшихся прибрежных огней. Медленно проплывали мимо силуэты зданий и шпилей; какая-то лодка обогнала нас. Наши весла размеренно опускались и поднимались, опускались и поднимались, и зачерпнутый их лопастями мелководный ил шлепался обратно в воду. Островерхая крыша «Золотого рога» отступила вдаль, уменьшилась в размерах и исчезла из виду. А спустя пару минут я уже видел луну, встающую над дымовыми трубами домов Лондонского моста. Прикрыв глаза, я почувствовал, что ялик скользит между каменными быками и ныряет, невесомый, в пять футов гудящей темноты и водяных брызг, беспорядочно прорезающих воздух.
Когда мы вынырнули с другой стороны, я дрожащими ногами сошел на берег и обнаружил, что в окнах моей «Редкой Книги» горит свет. Монк ушел спать, но Маргарет еще мариновала устрицы на кухне. Она пожурила меня за опоздание к ужину (она приготовила отварную свинину, которую я съел холодной, устало уединившись в своем кабинете) Через полчаса мне тоже удалось доползти до постели. Я долго лежал неподвижно, слушая, как волны плещутся о мостовые опоры, и пытаясь выровнять дыхание. На мгновение мне показалось, что я все еще скольжу между гигантскими ногами моста; словно я вновь весело покачиваюсь на корме ялика, заглатывая порывистый встречный воздух. Засыпая, я думал не только об объявлении, наклеенном на стене «Золотого рога», но также и о письме, запечатанном знакомой печатью, что лежало у меня на письменном столе в ожидании моего возвращения.
Глава 5
Если путешествие до Эльбы было нелегким, то в следующие несколько дней, когда кареты и повозки оставили позади Богемию, странникам пришлось еще хуже. С пасмурного неба повалил снег — сперва редкими кружившимися снежинками, потом тяжелыми хлопьями. Бесконечные ветры с востока дули в Карпатах — в сторону Моравского нагорья и Великого хребта, завывали среди валунов и сугробов, через которые пытался пробраться караван беглецов. Они миновали несколько городков — а дальше шли только селения в дюжину домов, лепившиеся, точно ласточкины гнезда, к склонам крутых холмов. Но вот и селения сменились редкими хуторками, а вскоре пропали и они. Да и сами дороги грозили исчезнуть. В одних местах проезд преграждали снежные заносы, в других — оползни. Путешествия в такое время года, шептались между собой слуги, — чистое варварство. В конце концов, даже войска — даже валлоны и ирландцы Фердинанда — грабили пока Прагу, ожидая прихода весны. Однако каждое утро, невзирая на погоду и крутизну дорог, на количество подхвативших лихорадку пассажиров и охромевших, растянувших связки или повредивших копыта лошадей, это печальное путешествие продолжалось. Вскоре окрестный снежный пейзаж уже не подавал никаких признаков жизни лишь волки дали о себе знать, когда дорога, петляя по лесу, начала подниматься в гору. Поначалу являясь поодиночке, затем стаями — по десять или двенадцать, волки следовали за караваном на некотором расстоянии, прячась за гранитными уступами. Потом они осмелели и уже подкрадывались так близко, что Эмилия видела их желтые глаза и заостренные морды. Тощие и изголодавшиеся, точно нищие, они бросались врассыпную после приглушенных выстрелов аркебуз. Звук этих выстрелов пугал также и путников, поскольку по каравану поползли слухи, что императорские наемники уже догоняют их, хотя невозможно было представить, что кто-то, даже казаки, может быстро продвигаться по этим ужасным горным дорогам.
На закате девятого дня первый этап путешествия наконец завершился. Из последних сил медленно проехав мимо мужского монастыря и спустившись с холма, караван остановился не в одной из обычных гостиниц, а перед замком с освещенными провалами бойниц, которые пронзали подступающую темноту лучистыми световыми стрелами. Эмилия, успевшая за время пути обморозить пальцы на ногах, сидела съежившись в своей коляске, и вдруг ей пригрезилось, что она слышит журчание речной воды. Подавшись вперед; девушка всматривалась в заоконный мрак через щелочку между оконными занавесками и увидела группу мужчин в длинных одеждах и широкополых шляпах, быстро пересекавших внутренний двор, по периметру которого стояло множество экипажей всевозможных форм и размеров. Со скрипом и скрежетом поднялась опускная решетка, и затем пара тяжелых дверей с гулким стуком захлопнулась за ними. Бреслау, сказал кто-то. Они добрались до Силезии.
В этом древнем замке Пястов изгнанники оставались около недели. До конца путешествия было еще далеко, а здесь скитающийся богемский двор просто устроился на очередной привал. Эмилию вместе с тремя остальными придворными дамами поселили в комнате без окон, которую тем не менее терзали таинственные сквозняки, приносившие снежную пыль. Королева спала в одной из соседних комнат. Она серьезно заболела почти сразу после прибытия каравана в Бреслау, и поэтому Эмилия ее совсем не видела. В королевские апартаменты заходили только врачи, они сновали туда-сюда с унылыми и мрачными физиономиями. Спустя день или два по замку прошел слух, что королева умерла. Днем позже — что умер ее еще не родившийся ребенок, но другой слух, более похожий на правду, утверждал, что она разрешилась от бремени. А под конец начали поговаривать, что и мать, и дитя вместе испустили последний вздох. Правда стала такой же редкостью, как дрова и корм для скота. Выпало много снега. Одер покрылся льдом. Затем, на четвертый день пребывания в замке, сэр Амброз Плессингтон зашел навестить Эмилию.
Она находилась в комнате одна и читала книгу. Услышав стук в дверь, Эмилия не стала вставать со своей узкой кровати, поскольку, как и ее королева, испытывала недомогание. Уже два дня она плохо себя чувствовала. Боли, предшествующие месячным, начались у нее на несколько дней раньше срока, а сами месячные все не наступали. У нее болели голова и зубы, и ее мучила бессонница. Даже чтение книг давалось ей с трудом. Из-за недостатка собственных книжных запасов она была вынуждена довольствоваться книгами из собрания королевы. Весь последний день Эмилия читала труд сэра Уолтера Рэли «Открытие обширной, богатой и прекрасной Гвианской империи», с его блаженными описаниями теплых краев и заполненных сокровищами погребений. Ей как раз удалось задремать — впервые за несколько дней, — когда неожиданный стук в дверь разбудил ее.
Появление сэра Амброза, конечно, удивило ее. Ведь за прошедшие две недели он не перемолвился с ней даже словом; в сущности, он просто не замечал ее. Она же, со своей стороны, следила за всеми его передвижениями. Из окошек дорожной коляски или гостиничных комнат она видела, как он руководит погрузкой и разгрузкой ящиков или едет верхом рядом с королевской каретой, придерживая подпрыгивающий на боку ятаган. А бывало, он галопом улетал вперед, опережая караван, чтобы найти проход через горы или разведать, не устраивают ли засаду польские наемники, отряд которых, как говорили, он перебил до последнего человека и оставил на съедение волкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Найдя место, трехногий табурет, я сел подальше от камина, огонь в котором едва теплился.
— К вашим услугам, сэр.
Возле моего столика возник коротконогий толстопузый слуга, вытирающий руки о грязный передник. За его спиной о чем-то серьезно спорили два не внушающих доверия мужчины, а чуть дальше устроился одинокий посетитель, который только что вошел и, сев к нам спиной, начал срезать ножом мозоли со своих ладоней. Оглядевшись вокруг и увидев грубую мебель, крошечный камин, какие-то пожелтевшие объявления, криво пришпиленные на стенах, я подумал, какие же хитросплетения судьбы могли связать «Золотой рог» с Понтифик-Холлом. И как-то сразу усомнился, что все эти приметы, между которыми я видел некую связь, — шифровка, ключевая фраза, странный стих, Страбон и, наконец, эта кофейня «Золотой рог» — имели хоть какое-то реальное значение помимо моих личных фантазий. Существовало ли объяснение этой серии зацепок, или все это случайности и совпадения?
Был только один путь выяснить это. Я сунул руку в карман и выудил мелочь.
— Чашку кофе, пожалуйста.
Но никакие свидетельства или таинственные силы не желали проявлять себя; по крайней мере — пока. К тому времени, когда я покончил с кофе — горьким, грязноватого вида напитком, — помещение пополнилось новыми посетителями. Прибавилось в общей сложности около дюжины новых любителей кофе, они заходили по одному или по двое, все в изрядно поношенной одежде, видавших виды ботинках и залатанных куртках. Тихие спорадические разговоры прерывались иногда резкими взрывами смеха. Между стойкой и столиками постоянно мелькал слуга, позвякивая чашками на подносе. Казалось, все находятся в ожидании некоего события, но ничего не происходило. Я ошибся, придав особое значение названию кофейни; должно быть, это чистое совпадение и ничего больше. Вероятно, существует полдюжины таверн и кофеен под названием «Золотой рог», которые не имеют никакого отношения к Понтифик-Холлу, — и уж меньше всего эта.
Только спустя несколько минут я заметил один шкаф. Он стоял в углу комнаты, маленький застекленный шкаф с диковинами того сорта, которые используют владельцы подобных заведений для привлечения посетителей. Но со своего места я видел, что данная конкретная коллекция еще жалче, чем в других кофейнях: подобному колдовскому набору не поверит даже самый доверчивый клиент. Но я от природы любознателен, хотя я и не легковерен, — и потому встал и подошел к шкафу.
Он стоял в самом темном углу, и никто, кроме меня, не обращал ни малейшего внимания на эту унылую, пыльную экспозицию. На карточках дрожащим почерком и с ошибками были написаны названия тех невдохновляющих предметов, что, казалось, стыдливо съежились за стеклом. Я склонился вперед и прищурившись рассматривал их через очки. Поеденный червями обрывок ткани претендовал называться фрагментом савана Эдуарда Исповедника , а соседняя карточка, лежавшая под ничем не примечательной, полусгнившей веткой дерева, гласила, что сия ветвь с того дерева, по поверхности которого скользнула стрела, убившая короля Вильгельма Рыжего . А еще более неприметный экспонат, также согласно ярлыку, объявлялся фрагментом усыпальницы Себерта, короля саксов.
Я едва не прыснул от смеха при виде таких фальшивых исторических ценностей, но тут на глаза мне попалась еще одна карточка. Пожелтевшая и согнувшаяся, она стояла у задней стенки шкафа, и в ней утверждалось, что несколько квадратных дюймов обтрепанной парусины являются фрагментом грот-марселя «Бритомарта», корабля, принимавшего участие в Оринокской экспедиции 1617 года, возглавляемой Уолтером Рэли. Насупив брови, я вновь склонился вперед. Сомнительно, чтобы этот обрывок был более подлинным, чем остальные, но он напомнил мне об одном патенте, хранившемся в гробу Понтифик-Холла, патенте на строительство «Филипа Сидни».
И наконец я заметил последний экспонат выставочного шкафа, пожалуй самый ужасный. Он также располагался у задней стенки и напоминал отрезанную человеческую голову. Вздрогнув, я опять наклонился вперед, чтобы получше разглядеть этот жуткого вида раритет, свидетельствовавший, должно быть, о каком-то варварском языческом обряде. Голова производила ужасающее впечатление. Спутанные каштановые волосы свисали на бледный лоб, а из-под него таращились два запавших глаза — причем один смотрел в потолок, а другой — в пол. Левое веко полуопущено, словно подмигивает, а губы — карикатурно толстые и ярко-красные, как у шлюхи, — изогнуты в циничной и многозначительной усмешке. И только до меня дошло, что голова-то не настоящая, а сделана из воска и бархата, как я опять невольно вздрогнул — на сей раз прочитав карточку, приколотую под выступающим подбородком и написанную той же по-детски неуверенной рукой, что и остальные:
Автоматическая Голова из Королевства Богемия, некогда принадлежавшая Его Императорскому Величеству Рудольфу II.
Еле передвигая ноги, я дополз до моего столика, замети в, что за окнами уже потемнело и облачка каминного дыма проплывали под потолочными балками. Дрожащей рукой я поднес ко рту чашку с кофе. Интересно, может ли эта страшная голова быть подлинной, в отличие от других экспонатов. Неужели она каким-то образом попала сюда из Понтифик-Холла? Возможно, с помощью солдат Кромвеля или какой-то другой банды грабителей.
Я просидел за столиком еще с полчаса, чувствуя себя еще более уставшим и встревоженным и время от времени бросая взгляды на восковой череп, который, казалось, подмигивает мне, самодовольно и многозначительно, из-за своей стеклянной дверцы. Чашка кофе вовсе не взбодрила меня, как я надеялся, а подействовала крайне раздражающе. Когда слуга пробегал мимо моего столика, я, однако, успел спросить его, показав на шкафчик, как приобрели этот экспонат. Но он заявил, что знать не знает, когда тот появился в «Золотом роге». По правде говоря, он выглядел таким удивленным и озадаченным, что создавалось впечатление, что он едва ли не впервые заметил выставочный шкафчик, не говоря уж о его самом ужасном обитателе.
Подумав о возвращении домой, я пожалел, что так опрометчиво отпустил извозчика. Обратная дорога на Флит-стрит явно сопряжена с опасностями. Я осознавал, что мне придется идти пешком, поскольку невероятно, что на эту улицу завернет какой-то наемный экипаж, особенно после наступления темноты. Пробираясь к выходу из кофейни, я пытался отогнать мысли о всевозможных неприятных встречах, рождавшиеся в моей голове.
Именно тогда я сделал последнее открытие этого вечера. Оказавшись у двери, я заметил рекламное объявление, приклеенное к стене рядом с дверным косяком. Тут не было ничего необычного, ведь стены этой кофейни пестрели всевозможными видами подобных объявлений. Попивая кофе, я успел ознакомиться по меньшей мере с парой десятков засиженных мухами театральных афиш, торговых предложений, непристойных стишков, напечатанных на порыжелых плакатах, — вперемежку с рисунками, также непристойными, вырезанными на скамьях и столах или намалеванными на деревянных балках. Поэтому я готов был пройти мимо, не удостоив особым вниманием это объявление, но так как мне пришлось отступить в сторону, пропуская новых посетителей, мое внимание привлек его жирный текст, оттиск медной печатной формы:
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ АУКЦИОН
состоится 19 июля в девять часов утра в «Золотом роге», Уайтфрайерс (Эльзас), в указанное время много разнообразных и редких книжных изданий будет выставлено на обозрение и предложено к распродаже в 300 лотах доктором Сэмюэлем Пиквансом.
Несколько посетителей протиснулись к столикам, а потом еще несколько протиснулись мимо меня, выйдя на вечернюю улицу, а я все стоял, задумчиво глядя на это объявление. Книжный аукцион? у меня возникло ощущение, будто я наткнулся на книги Гомера или Вергилия в джунглях Гвианы. Мне казалось, я знаю всех, кто имеет отношение к книготорговле Лондона, включая организаторов аукционов, но мне еще не приходилось слышать о человеке по имени Пикванс, если, конечно, это его настоящее имя. Интересно, какие же «разнообразные и редкие» издания он собирается продавать и какого рода коллекционеры появятся на торгах. Но самое интересное, почему он решил устроить аукцион в «Золотом роге». Впрочем, все это можно довольно легко выяснить, поскольку до девятнадцатого июля, дня аукциона, осталось всего два дня.
Эльзас выглядел почти умиротворенным, когда я вышел на мощеную дорожку, вечерний воздух казался прохладным и свежим в сравнении с адским климатом «Золотого рога». Но эта иллюзия быстро исчезла. Вскоре я уже почуял ароматы Флита, а минуту спустя меня грубо оттолкнули, едва не сбив с ног, четверо или пятеро мужчин — все при шпагах или с кинжалами на боках, — важно шествующих к двери кофейни. В темноте маячили еще какие-то мрачные фигуры. Эльзас тупо и неотвратимо пробуждался к жизни. Я содрогнулся при мысли о предстоящем мне сейчас путешествии.
Но через два дня мне предстоит вернуться сюда. Осознав это, я обернулся и бросил последний взгляд на вывеску с золотыми рогами, увенчанными соответствующей надписью, едва различимую в угасающем свете и казавшуюся набором таинственных блестящих иероглифов. Я вдруг почувствовал уверенность в том, что существует определенная связь между рукописью, которую я ищу, и «разнообразными и редкими» изданиями доктора Пикванса.
Возвращение в «Редкую Книгу» в итоге прошло без приключений. Следуя вдоль дорожной колеи, я спустился к реке и нашел лодочника, дремавшего на веслах возле одного из угольных причалов. За два шиллинга он согласился отвезти меня вниз по течению, учитывая, что начался очередной отлив. Он вставил весла в уключины и, проворчав что-то, оттолкнулся от берега, а я уже спокойно сидел в его ялике и смотрел на цепочку удалявшихся прибрежных огней. Медленно проплывали мимо силуэты зданий и шпилей; какая-то лодка обогнала нас. Наши весла размеренно опускались и поднимались, опускались и поднимались, и зачерпнутый их лопастями мелководный ил шлепался обратно в воду. Островерхая крыша «Золотого рога» отступила вдаль, уменьшилась в размерах и исчезла из виду. А спустя пару минут я уже видел луну, встающую над дымовыми трубами домов Лондонского моста. Прикрыв глаза, я почувствовал, что ялик скользит между каменными быками и ныряет, невесомый, в пять футов гудящей темноты и водяных брызг, беспорядочно прорезающих воздух.
Когда мы вынырнули с другой стороны, я дрожащими ногами сошел на берег и обнаружил, что в окнах моей «Редкой Книги» горит свет. Монк ушел спать, но Маргарет еще мариновала устрицы на кухне. Она пожурила меня за опоздание к ужину (она приготовила отварную свинину, которую я съел холодной, устало уединившись в своем кабинете) Через полчаса мне тоже удалось доползти до постели. Я долго лежал неподвижно, слушая, как волны плещутся о мостовые опоры, и пытаясь выровнять дыхание. На мгновение мне показалось, что я все еще скольжу между гигантскими ногами моста; словно я вновь весело покачиваюсь на корме ялика, заглатывая порывистый встречный воздух. Засыпая, я думал не только об объявлении, наклеенном на стене «Золотого рога», но также и о письме, запечатанном знакомой печатью, что лежало у меня на письменном столе в ожидании моего возвращения.
Глава 5
Если путешествие до Эльбы было нелегким, то в следующие несколько дней, когда кареты и повозки оставили позади Богемию, странникам пришлось еще хуже. С пасмурного неба повалил снег — сперва редкими кружившимися снежинками, потом тяжелыми хлопьями. Бесконечные ветры с востока дули в Карпатах — в сторону Моравского нагорья и Великого хребта, завывали среди валунов и сугробов, через которые пытался пробраться караван беглецов. Они миновали несколько городков — а дальше шли только селения в дюжину домов, лепившиеся, точно ласточкины гнезда, к склонам крутых холмов. Но вот и селения сменились редкими хуторками, а вскоре пропали и они. Да и сами дороги грозили исчезнуть. В одних местах проезд преграждали снежные заносы, в других — оползни. Путешествия в такое время года, шептались между собой слуги, — чистое варварство. В конце концов, даже войска — даже валлоны и ирландцы Фердинанда — грабили пока Прагу, ожидая прихода весны. Однако каждое утро, невзирая на погоду и крутизну дорог, на количество подхвативших лихорадку пассажиров и охромевших, растянувших связки или повредивших копыта лошадей, это печальное путешествие продолжалось. Вскоре окрестный снежный пейзаж уже не подавал никаких признаков жизни лишь волки дали о себе знать, когда дорога, петляя по лесу, начала подниматься в гору. Поначалу являясь поодиночке, затем стаями — по десять или двенадцать, волки следовали за караваном на некотором расстоянии, прячась за гранитными уступами. Потом они осмелели и уже подкрадывались так близко, что Эмилия видела их желтые глаза и заостренные морды. Тощие и изголодавшиеся, точно нищие, они бросались врассыпную после приглушенных выстрелов аркебуз. Звук этих выстрелов пугал также и путников, поскольку по каравану поползли слухи, что императорские наемники уже догоняют их, хотя невозможно было представить, что кто-то, даже казаки, может быстро продвигаться по этим ужасным горным дорогам.
На закате девятого дня первый этап путешествия наконец завершился. Из последних сил медленно проехав мимо мужского монастыря и спустившись с холма, караван остановился не в одной из обычных гостиниц, а перед замком с освещенными провалами бойниц, которые пронзали подступающую темноту лучистыми световыми стрелами. Эмилия, успевшая за время пути обморозить пальцы на ногах, сидела съежившись в своей коляске, и вдруг ей пригрезилось, что она слышит журчание речной воды. Подавшись вперед; девушка всматривалась в заоконный мрак через щелочку между оконными занавесками и увидела группу мужчин в длинных одеждах и широкополых шляпах, быстро пересекавших внутренний двор, по периметру которого стояло множество экипажей всевозможных форм и размеров. Со скрипом и скрежетом поднялась опускная решетка, и затем пара тяжелых дверей с гулким стуком захлопнулась за ними. Бреслау, сказал кто-то. Они добрались до Силезии.
В этом древнем замке Пястов изгнанники оставались около недели. До конца путешествия было еще далеко, а здесь скитающийся богемский двор просто устроился на очередной привал. Эмилию вместе с тремя остальными придворными дамами поселили в комнате без окон, которую тем не менее терзали таинственные сквозняки, приносившие снежную пыль. Королева спала в одной из соседних комнат. Она серьезно заболела почти сразу после прибытия каравана в Бреслау, и поэтому Эмилия ее совсем не видела. В королевские апартаменты заходили только врачи, они сновали туда-сюда с унылыми и мрачными физиономиями. Спустя день или два по замку прошел слух, что королева умерла. Днем позже — что умер ее еще не родившийся ребенок, но другой слух, более похожий на правду, утверждал, что она разрешилась от бремени. А под конец начали поговаривать, что и мать, и дитя вместе испустили последний вздох. Правда стала такой же редкостью, как дрова и корм для скота. Выпало много снега. Одер покрылся льдом. Затем, на четвертый день пребывания в замке, сэр Амброз Плессингтон зашел навестить Эмилию.
Она находилась в комнате одна и читала книгу. Услышав стук в дверь, Эмилия не стала вставать со своей узкой кровати, поскольку, как и ее королева, испытывала недомогание. Уже два дня она плохо себя чувствовала. Боли, предшествующие месячным, начались у нее на несколько дней раньше срока, а сами месячные все не наступали. У нее болели голова и зубы, и ее мучила бессонница. Даже чтение книг давалось ей с трудом. Из-за недостатка собственных книжных запасов она была вынуждена довольствоваться книгами из собрания королевы. Весь последний день Эмилия читала труд сэра Уолтера Рэли «Открытие обширной, богатой и прекрасной Гвианской империи», с его блаженными описаниями теплых краев и заполненных сокровищами погребений. Ей как раз удалось задремать — впервые за несколько дней, — когда неожиданный стук в дверь разбудил ее.
Появление сэра Амброза, конечно, удивило ее. Ведь за прошедшие две недели он не перемолвился с ней даже словом; в сущности, он просто не замечал ее. Она же, со своей стороны, следила за всеми его передвижениями. Из окошек дорожной коляски или гостиничных комнат она видела, как он руководит погрузкой и разгрузкой ящиков или едет верхом рядом с королевской каретой, придерживая подпрыгивающий на боку ятаган. А бывало, он галопом улетал вперед, опережая караван, чтобы найти проход через горы или разведать, не устраивают ли засаду польские наемники, отряд которых, как говорили, он перебил до последнего человека и оставил на съедение волкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50