Нам только этого не хватает – начать выяснять отношения с фермерами!
– Ирвинг этого не допустит.
– Извини, Отто, мы говорим о моем будущем.
– Правильно.
Они помолчали с минуту. Затем мистер Шульц продолжил:
– Понятно. Мисс Дрю?
– Я до сих пор так и не услышал ее полное имя.
– Знаешь, давай позвони Куни, пусть привезет проектор, холостяцкие фильмы и пусть ребята оторвутся!
– Артур, выслушай меня теперь. Она – серьезные взрослые мужчины, они не такие мыслители, но думать они могут и они могут так же беспокоиться о своих судьбах, как и ты – о своей.
Я услышал как мистер Шульц начал ходить. Затем он остановился.
– Господи! – вскрикнул он.
– И тем не менее! – ответил мистер Берман.
– Отто, да у нее даже денег больше, чем у меня, о чем мы говорим? Она – просто другая. Да, она – сучка испорченная, они все такие, но я тебе обещаю, придет время, я ей сожму кое-что кое-где и все встанет на свои места!
– Они помнят Бо.
– Ну и что ты имеешь в виду? Я тоже помню, я тоже расстроен, я больше их расстроен. Я просто помалкиваю об этом.
– Не влюбляйся, Артур. – сказал мистер Берман.
Я быстро вернулся в свою комнату и лег в кровать. Дрю Престон – красива, стройна и двигается с неуловимым изяществом женщины. Когда она не думает о себе, так было, когда мы пошли с ней на природу, она становится волшебницей из старой-старой сказки потрепанных книжек приюта, наверно, еще прошлого века, она становится доброй, плоть от плоти доброй хозяйкой всех зверюшек леса, ее лицо меняется, она не знает, кто она и откуда пришла и с кем сейчас, и этот изогнутый овал рта и зеленые, с чарующей глубиной, глаза, которые могут быть злыми и прятать решимость под длинными ресницами – такой она волнует всех. Все мы в той или иной степени подпали под ее влияние, даже философски настроенный мистер Берман, самый старший среди всех, и может даже с явным мужским дисбалансом, с существованием которого он давно смирился, и которое напомнило о себе лишь в присутствие этой тонконогой особы. Но все это делало ее очень опасной, она не уравновешивала команду, она оцветила наше существование на какой-то момент, сумев влезть в роль, предложенную нашим окружением, но одновременно ослабила наши имена. Как, к примеру, тогда, когда пастор спросил при приеме в воскресную школу мое имя, я ответил
– Билли Батгейт, и наблюдая, как он записывает это имя в книгу, я понял, что я крестился в банду, потому что отныне у меня есть такое имя, которым я могу пользоваться, когда чувствую, что оно мне подходит. Так Артур Флегенхаймер мог изменить себя на Голландца Шульца, а Отто Берман – в некоторых кругах на Аббадаббу. Так наши имена будто номерные знаки на машине, существуют с машиной, но освещаются только при определенных обстоятельствах, на опознавание. А мисс Лола на борту лодки и мисс Дрю в отеле «Савой», в Онондаге стала мисс Престон – она тоже, как и мы, стала меняющейся в зависимости от жизни. Хотя я должен признать, что возможно в отеле «Савой» у меня сложилось о ней неправильное впечатление, ведь клерк приветствовал ее как мисс Дрю, но, наверно, не потому что это ее девичья фамилия, а просто может он так давно ее знал, еще с детства, что предпочитал не называть ее по-новому. Наверно, не надо мне было так все жестко расставлять по полочкам, даже по кличкам, может это была моя собственная проблема, что мне надо было знать вещи четко – ведь я ожидал, что они не будут меняться. Но сам-то я менялся, кто я был, где я сейчас? Каждое утро – надеваю очки с ничего не увеличивающим стеклом, каждый вечер – снимаю их, будто только без них могу спать. Я поступил в ученики на гангстера, а обучался святой Библии. Я был уличный пацан из Бронкса, а жил в провинции как Лорд Фонтлерой. Сравнивая то и это – получалась бессмыслица, но я везде оказывался на своем месте. А если ситуация изменится, изменюсь ли я? Да, ответ был – да. Подобные размышления привели меня к мысли, что может вся идентификация людей и имен тоже явление временное, потому что ты идешь по жизни временных ситуаций. Такая мысль очень успокоила меня. Я назвал ее про себя «теорией номерных знаков». Как чистую теорию ее можно применить к кому угодно, сумасшедшему или нормальному, не только ко мне. Я почему-то перестал волноваться за мисс Лолу мисс Дрю мисс Престон так, как за нее волновался мистер Отто Аббадабба Берман. Надену новый халат, дождусь, пока мистер Артур Флегенхаймер Шульц уйдет спать, постучусь в дверь к Аббадаббе и скажу ему, что значит Х. А помнить мне надо обо всем этом, о том, что привело меня к таким выводам, по совсем другим причинам – и вот этого никому не открывать. Помнить надо о своей исключительности. И это не изменится.
Десятая глава
Я спал допоздна, что на меня не было похоже. Проснувшись, увидел, что свет солнца играет на белых занавесках, как луч проектора на экране перед показом фильма. Горничная шумела в коридоре пылесосом, грузовик на улице гремел цепной передачей. Я вылез из постели, чувствуя затекшие мышцы и сделал утреннее омовение. Затем оделся и пошел завтракать.
Перед отелем меня ждал у распахнутой двери «Бьюика» Аббадабба Берман.
– Эй, малыш! – сказал он, – Садись, проедемся!
Внутри мне место было только на заднем сиденье, между Ирвингом и Лулу. Когда мистер Берман сел вперед, а Микки завел машину, Лулу склонился и сказал грубым голосом: «А сопляк тоже с нами?»
Мистер Берман не удосужил того ответом и Лулу обиженно замолк, взглянув на меня многозначительно враждебно. Затем добавил: «Сыт по горло всем этим дерьмом!»
Мистер Берман и так это знал, все понимал, ему не надо было лишний раз напоминать. Мы проехали мимо здания онондагского суда и направились по дороге в поля, сзади к нам присоединилась полицейская машина. Я оглянулся, убедился, что она едет прямо за нами, хотел было открыть рот, но инстинкт подсказал мне помалкивать.
Голубые глаза Микки регулярно появлялись в зеркале заднего обзора. Плечи мистера Бермана едва виднелись из-за переднего сиденья, панама сплюснута, голова ушла вниз – но я знал, что именно в ней все дело, там скрыт весь ум и вся информация о полицейской машине, следующей за нами. Он про нее знал.
Микки провез нас по скрипучему мосту и понесся по дороге среди полей. Природа поджаривалась на палящем солнце, в машине было душно. Через пятнадцать минут Микки свернул на проселочную дорогу и разогнал протестующую толпу цыплят, сдвинул с дороги пару блеющих козлов, завернул за какой-то хлев, там обнаружилась еще одна дорога и уже по ней, вздымая пыль, поехал дальше. Подъехали мы к какому-то сараю, вокруг – изгородь с воротами, на них висел огромный замок. Следом за нами заскрипела тормозами полицейская машина, хлопнула дверь, мимо нас прошествовал полисмен, открыл замок, распахнул ворота и мы въехали внутрь. На воротах я заметил надпись «Не приближаться».
За одним сараем обнаружилось еще несколько – это было стрельбище для полицейских Онондаги. Пол внутри был грязный, в конце сараев возвышалась горка земли, поверх нее тянулись провода с картонными мишенями. Система проводов была такая, что мишени можно было менять с того места, откуда стреляли. Полицейский достал из какого-то бидона мишени, прикрепил их к проводам, подтянул их до земляной горки, сел на у входа на кресло, закурил. Лулу Розенкранц не стал дожидаться пока тот прикурит, а достал свой 45-ый калибр и начал палить. В моей голове будто что-то разорвалось, я оглянулся и увидел, что каждый засовывает в уши затычки и уже потом увидел, что они лежат на столе сбоку. И пока сумасшедший Лулу окончательно не выбил мне мозги звуками своего нагана, я быстро запихал их в уши. В течение нескольких секунд около Лулу образовалось облако пороховых газов, эхо от его почти автоматных очередей заполнило пространство сарая, мишени начали быстро дырявиться.
Лулу подтянул к себе свою мишень, не удостоив ее изучения, сорвал, нацепил новую и быстро перебирая руками, протянул назад. Затем торопливо стал заряжать пистолет, роняя патроны на пол, так ему хотелось снова разрядить и разрядиться. Он снова с ощутимой быстротой прострелялся, будто вел с кем-то незримый спор, я даже через затычки слышал все увеличивающийся шум и грохот – мне все это сразу надоело и я вышел наружу. Облокотившись о крыло машины, я поприслушивался к гулу в своей голове, он и не думал спадать, а гремел и гремел безостановочно, как мощный гудок «Паккарда» мистера Шульца.
На несколько минут стрельба прекратилась, затем началась снова – в ней появились размеренность и аккуратность. Выстрел – пауза, выстрел – пауза. Через несколько минут из двери вышел мистер Берман с двумя бумажными мишенями, подошел ко мне и положил их на капот.
Мишени были напечатаны черной типографской краской на белой бумаге – торс человека: живот, грудь и голова. Первая мишень была испещрена дырками от пуль по всему пространству, некоторые попали в «молоко». Но на груди была видна одна мощная дыра, пробитая не одной пулей, я даже увидел блики солнца через нее на капоте. На второй мишени дырки от пуль были аккуратно рассыпаны точно по цели, образуя даже некий рисунок – пара в голове, на месте глаз, пара на плечах, пара в центре груди и пара чуть ниже. Ни одного промаха.
– Кто стреляет лучше? – спросил меня мистер Берман.
Я помедлил с ответом, затем показал на вторую и ответил: «Ирвинг!»
– Ты понял, что это – Ирвинг?
– Да. Он все делает аккуратно.
– Ирвинг не убил ни одного человека, – сказал мистер Берман.
– Я тоже никого не убил, но если бы мне пришлось, то я бы хотел научиться стрелять как Ирвинг, – сказал я, показывая на мишень Ирвинга.
Мистер Берман задумчиво облокотился о капот, достал пачку сигарет, щелчком выбил одну и вставил между губ. Выбил еще одну и предложил мне. Я взял, взял его спички и зажег одну – мы прикурили.
– Если ситуация будет аховая, то лучше, если сзади стоит Лулу. Он прострелит все, что шевелится, – сказал он, – Ты знаешь, иногда не до точности, а дело решают секунды и даже их доли!
Он резко выбросил из кулака палец, будто изображал пистолет, затем второй, третий и так, пока вся ладонь не оказалась с растопыренными пальцами: «Бум, бум, бум, бум – готово!» – сказал он, – «Где то так! Ты не успеешь набрать номер на телефоне. И монетку из него не успеешь достать!»
Мне популярно объяснили азы профессии, но я еще упрямился. Глядел под ноги на землю. Он добавил: «Малыш, речь ведь не идет о вышивании. При чем здесь аккуратность?»
Мы постояли и помолчали. Парило. Я поднял голову и в вышине заметил летающую кругами птицу, она, как скользящий в потоках восходящего воздуха, планер, почему-то красного или красноватого цвета, выписывала сложные фигуры пилотажа. Я слышал, как хлопали выстрелы.
– Разумеется, – продолжил мистер Берман, – времена меняются и, глядя на тебя, я вижу, что карты ложатся по-другому. Вашему подрастающему поколению, возможно, потребуются другие способы. Наверно, так и будет, дела будут решаться более гладко, без стрельбы на улицах. И нам в будущем не потребуется много боевиков, таких, как Лулу. А может вообще так статься, что и убивать никого не придется.
Я быстро взглянул на него, он в ответ улыбнулся:
– Думаешь такой вариант возможен?
– Я не знаю. Но не исключаю возможности.
– Каждый из нас заглядывает в книжки под определенным углом зрения. Читают числа, смотрят на то, на что имеет смысл смотреть. Как будто совокупность чисел – это язык, а все буквы – числа, выходит, что все понимают то, как они расположены. Ты теряешь вкус к звукам букв, щелкают они, звенят, тянутся как а-а-а или о-о-о, и все, что ты можешь видоизменить в своем мозгу, их вид, их картинку, все это уходит, акцент, способы произношения, все-все, но потеряв, ты приобретаешь совершенно новый язык и по нему выходит все очень ясно, отчетливо, как пятно на стене. Как я сказал, приходит время читать числа! Ты понял, к чему я клоню?
– Да. Вы имеете в виду кооперацию. – ответил я.
– Молодец. Очевидный пример: ситуация в бизнесе с железными дорогами. Если посмотреть на железные дороги, что увидим? Сотни компаний грызли друг другу горло. Что мы видим сейчас? Вся страна поделена на участки, и на каждом отдельном участке – отдельная компания. А на вершине всей структуры – профсоюз, который решает общие для всех проблемы в Вашингтоне. Все организовано и упорядочено, все работает как часы.
Я вдохнул сигаретный дым и почувствовал, что меня переполняет чувство, которое невозможно спутать ни с чем, чувство собственной силы и гордости за обладание этой силы. То, что я слышал – было пророчеством! Но было ли это пророчество просто прозорливостью и констатацией фактов или запланированным предательством – в этом я не был уверен. Да и в конце концов какая мне разница, если уж я знал, что меня ЦЕНЯТ!
– Так или иначе, что бы там в дальнейшем ни случилось, ты обязан изучить базовые вещи, – сказал мистер Берман, – Что бы ни случилось, ты должен знать, где и в какой момент окажешься и что тебе делать. Кстати, я велел Ирвингу научить тебя как следует. Они закончат и наступит твоя очередь.
– Вы имеете в виду стрелять? – спросил я.
Он уже держал в руках мой «Автоматик», купленный у Арнольда Мусорщика. Он был вычищен и смазан, нигде ни пятнышка ржавчины. Когда я взял его в руки, то увидел, что обойма заполнена патронами.
– Если хочешь носить с собой, то носи, – сказал мистер Берман, – Если не хочешь, спрячь его не в бюро под трусы, а куда-нибудь в другое место. Ты парнишка толковый, но пока еще просто парнишка, а все дети такие иногда олухи!
Никогда не забуду ощущение заряженного пистолета в руке, поднимаешь его, стреляешь, отдача ударяет в кость руки, ты настолько могуч, что не возникает никаких вопросов, это как посвящение в рыцарство, и хотя ты не изобрел это, не сконструировал, не сделал пистолет, ты им обладаешь, ты знаешь, как он работает, он у тебя в руках, ты нажимаешь на курок – а в мишени появляется дырка от пули, направленная тобой, рожденная твоим пальцем. Ну как тут не очароваться таким могуществом, как не полюбить эту мужскую радость, мужскую значимость, мужскую силу?! Я был возбужден, я был потрясен – оружие оживает, когда стреляет. Оно оживает в твоих руках. Раньше я этого не понимал. Я конечно пытался выполнять инструкции, сдерживать дыхание, принимать правильную стойку, но все это было другое, неважное, по сравнению с тем первым впечатлением!
Весь день и всю неделю мы стреляли. Прошло еще долгое время, куски земли взрыхленные пулями выпущенными мной, стали нежными как мякоть плода, пока я действительно не ощутил рукоять пистолета как продолжение своей собственной руки, пока моя естественная ловкость, координация движений, жонглерские навыки и крепкость ног не перетекли в новое естество – умение сливаться с пистолетом, жить с ним одной жизнью. Пока мой природный острый глаз, вкупе с навыками стрельбы не позволил мне догнать остальных по точности попаданий. Уже через несколько дней я мог позволить себе прицелиться и влепить пулю точно в глаз мишени, в грудь, плечо, сердце, живот. Затем повторить процедуру с другой мишенью и Ирвинг, сняв обе, клал их одна на другую и все дырки от пуль совпадали. Он не хвалил меня, но и не уставал давать правильные установки и инструкции. Лулу не обращал на меня внимание. Он не знал моих планов – иметь технику Ирвинга и развить ее до такой степени, чтобы даже в ярости Лулу, рука точно также выводила узоры выстрелов точно в цель, как выводила она их в спокойной обстановке. Я также знал, что он всегда мог сказать мне, что все, что я делаю – это дерьмо собачье. Стрельба по бумажкам – это пшик. Вот пойдем на настоящую работу, вот клиент встает из кресла в ресторане, вот на тебя наставлены пистолеты его охранников, их дула огромны – они все смотрят тебе в лицо и ты видишь отверстия увеличенными, как настоящие пушки, как гаубицы… вот тогда и посмотрим!
Странно, но такое же отношение ко мне я заметил у полицейского, который открывал нам ворота и вечно сидел на стуле у двери сарая. Он ничего не говорил, лишь сидел с вытянутыми ногами и курил сигареты. Лишь потом я понял, что он – шеф онондагской полиции, у него на фуражке был особый значок, таких значков у других полицейских я не видел, даже у сержантов. Через рукава его короткой рубашки виднелись мускулистые руки, животик слегка выпирал из-за пояса – я подумал, что шеф полиции графства мог бы и другое занятие себе найти, чем ездить с нами каждый день и отпирать и запирать ворота. Но городские ребята из Нью-Йорка хорошо ему платили, а в Онондаге он был и царь и бог одновременно, какого дьявола просиживать день-деньской в офисе и ничего не делать? Лучше с улыбкой отца наблюдать за все растущим мастерством парнишки, как тот заряжает пистолет, как стреляет… Я, в свою очередь, думал о нем, как о человеке, который нашел в системе свое место, как отец Монтень, и что из того, что с его места мир виден так же мало, как с любого другого, ему неплохо в таком окружении, он удовлетворен жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Ирвинг этого не допустит.
– Извини, Отто, мы говорим о моем будущем.
– Правильно.
Они помолчали с минуту. Затем мистер Шульц продолжил:
– Понятно. Мисс Дрю?
– Я до сих пор так и не услышал ее полное имя.
– Знаешь, давай позвони Куни, пусть привезет проектор, холостяцкие фильмы и пусть ребята оторвутся!
– Артур, выслушай меня теперь. Она – серьезные взрослые мужчины, они не такие мыслители, но думать они могут и они могут так же беспокоиться о своих судьбах, как и ты – о своей.
Я услышал как мистер Шульц начал ходить. Затем он остановился.
– Господи! – вскрикнул он.
– И тем не менее! – ответил мистер Берман.
– Отто, да у нее даже денег больше, чем у меня, о чем мы говорим? Она – просто другая. Да, она – сучка испорченная, они все такие, но я тебе обещаю, придет время, я ей сожму кое-что кое-где и все встанет на свои места!
– Они помнят Бо.
– Ну и что ты имеешь в виду? Я тоже помню, я тоже расстроен, я больше их расстроен. Я просто помалкиваю об этом.
– Не влюбляйся, Артур. – сказал мистер Берман.
Я быстро вернулся в свою комнату и лег в кровать. Дрю Престон – красива, стройна и двигается с неуловимым изяществом женщины. Когда она не думает о себе, так было, когда мы пошли с ней на природу, она становится волшебницей из старой-старой сказки потрепанных книжек приюта, наверно, еще прошлого века, она становится доброй, плоть от плоти доброй хозяйкой всех зверюшек леса, ее лицо меняется, она не знает, кто она и откуда пришла и с кем сейчас, и этот изогнутый овал рта и зеленые, с чарующей глубиной, глаза, которые могут быть злыми и прятать решимость под длинными ресницами – такой она волнует всех. Все мы в той или иной степени подпали под ее влияние, даже философски настроенный мистер Берман, самый старший среди всех, и может даже с явным мужским дисбалансом, с существованием которого он давно смирился, и которое напомнило о себе лишь в присутствие этой тонконогой особы. Но все это делало ее очень опасной, она не уравновешивала команду, она оцветила наше существование на какой-то момент, сумев влезть в роль, предложенную нашим окружением, но одновременно ослабила наши имена. Как, к примеру, тогда, когда пастор спросил при приеме в воскресную школу мое имя, я ответил
– Билли Батгейт, и наблюдая, как он записывает это имя в книгу, я понял, что я крестился в банду, потому что отныне у меня есть такое имя, которым я могу пользоваться, когда чувствую, что оно мне подходит. Так Артур Флегенхаймер мог изменить себя на Голландца Шульца, а Отто Берман – в некоторых кругах на Аббадаббу. Так наши имена будто номерные знаки на машине, существуют с машиной, но освещаются только при определенных обстоятельствах, на опознавание. А мисс Лола на борту лодки и мисс Дрю в отеле «Савой», в Онондаге стала мисс Престон – она тоже, как и мы, стала меняющейся в зависимости от жизни. Хотя я должен признать, что возможно в отеле «Савой» у меня сложилось о ней неправильное впечатление, ведь клерк приветствовал ее как мисс Дрю, но, наверно, не потому что это ее девичья фамилия, а просто может он так давно ее знал, еще с детства, что предпочитал не называть ее по-новому. Наверно, не надо мне было так все жестко расставлять по полочкам, даже по кличкам, может это была моя собственная проблема, что мне надо было знать вещи четко – ведь я ожидал, что они не будут меняться. Но сам-то я менялся, кто я был, где я сейчас? Каждое утро – надеваю очки с ничего не увеличивающим стеклом, каждый вечер – снимаю их, будто только без них могу спать. Я поступил в ученики на гангстера, а обучался святой Библии. Я был уличный пацан из Бронкса, а жил в провинции как Лорд Фонтлерой. Сравнивая то и это – получалась бессмыслица, но я везде оказывался на своем месте. А если ситуация изменится, изменюсь ли я? Да, ответ был – да. Подобные размышления привели меня к мысли, что может вся идентификация людей и имен тоже явление временное, потому что ты идешь по жизни временных ситуаций. Такая мысль очень успокоила меня. Я назвал ее про себя «теорией номерных знаков». Как чистую теорию ее можно применить к кому угодно, сумасшедшему или нормальному, не только ко мне. Я почему-то перестал волноваться за мисс Лолу мисс Дрю мисс Престон так, как за нее волновался мистер Отто Аббадабба Берман. Надену новый халат, дождусь, пока мистер Артур Флегенхаймер Шульц уйдет спать, постучусь в дверь к Аббадаббе и скажу ему, что значит Х. А помнить мне надо обо всем этом, о том, что привело меня к таким выводам, по совсем другим причинам – и вот этого никому не открывать. Помнить надо о своей исключительности. И это не изменится.
Десятая глава
Я спал допоздна, что на меня не было похоже. Проснувшись, увидел, что свет солнца играет на белых занавесках, как луч проектора на экране перед показом фильма. Горничная шумела в коридоре пылесосом, грузовик на улице гремел цепной передачей. Я вылез из постели, чувствуя затекшие мышцы и сделал утреннее омовение. Затем оделся и пошел завтракать.
Перед отелем меня ждал у распахнутой двери «Бьюика» Аббадабба Берман.
– Эй, малыш! – сказал он, – Садись, проедемся!
Внутри мне место было только на заднем сиденье, между Ирвингом и Лулу. Когда мистер Берман сел вперед, а Микки завел машину, Лулу склонился и сказал грубым голосом: «А сопляк тоже с нами?»
Мистер Берман не удосужил того ответом и Лулу обиженно замолк, взглянув на меня многозначительно враждебно. Затем добавил: «Сыт по горло всем этим дерьмом!»
Мистер Берман и так это знал, все понимал, ему не надо было лишний раз напоминать. Мы проехали мимо здания онондагского суда и направились по дороге в поля, сзади к нам присоединилась полицейская машина. Я оглянулся, убедился, что она едет прямо за нами, хотел было открыть рот, но инстинкт подсказал мне помалкивать.
Голубые глаза Микки регулярно появлялись в зеркале заднего обзора. Плечи мистера Бермана едва виднелись из-за переднего сиденья, панама сплюснута, голова ушла вниз – но я знал, что именно в ней все дело, там скрыт весь ум и вся информация о полицейской машине, следующей за нами. Он про нее знал.
Микки провез нас по скрипучему мосту и понесся по дороге среди полей. Природа поджаривалась на палящем солнце, в машине было душно. Через пятнадцать минут Микки свернул на проселочную дорогу и разогнал протестующую толпу цыплят, сдвинул с дороги пару блеющих козлов, завернул за какой-то хлев, там обнаружилась еще одна дорога и уже по ней, вздымая пыль, поехал дальше. Подъехали мы к какому-то сараю, вокруг – изгородь с воротами, на них висел огромный замок. Следом за нами заскрипела тормозами полицейская машина, хлопнула дверь, мимо нас прошествовал полисмен, открыл замок, распахнул ворота и мы въехали внутрь. На воротах я заметил надпись «Не приближаться».
За одним сараем обнаружилось еще несколько – это было стрельбище для полицейских Онондаги. Пол внутри был грязный, в конце сараев возвышалась горка земли, поверх нее тянулись провода с картонными мишенями. Система проводов была такая, что мишени можно было менять с того места, откуда стреляли. Полицейский достал из какого-то бидона мишени, прикрепил их к проводам, подтянул их до земляной горки, сел на у входа на кресло, закурил. Лулу Розенкранц не стал дожидаться пока тот прикурит, а достал свой 45-ый калибр и начал палить. В моей голове будто что-то разорвалось, я оглянулся и увидел, что каждый засовывает в уши затычки и уже потом увидел, что они лежат на столе сбоку. И пока сумасшедший Лулу окончательно не выбил мне мозги звуками своего нагана, я быстро запихал их в уши. В течение нескольких секунд около Лулу образовалось облако пороховых газов, эхо от его почти автоматных очередей заполнило пространство сарая, мишени начали быстро дырявиться.
Лулу подтянул к себе свою мишень, не удостоив ее изучения, сорвал, нацепил новую и быстро перебирая руками, протянул назад. Затем торопливо стал заряжать пистолет, роняя патроны на пол, так ему хотелось снова разрядить и разрядиться. Он снова с ощутимой быстротой прострелялся, будто вел с кем-то незримый спор, я даже через затычки слышал все увеличивающийся шум и грохот – мне все это сразу надоело и я вышел наружу. Облокотившись о крыло машины, я поприслушивался к гулу в своей голове, он и не думал спадать, а гремел и гремел безостановочно, как мощный гудок «Паккарда» мистера Шульца.
На несколько минут стрельба прекратилась, затем началась снова – в ней появились размеренность и аккуратность. Выстрел – пауза, выстрел – пауза. Через несколько минут из двери вышел мистер Берман с двумя бумажными мишенями, подошел ко мне и положил их на капот.
Мишени были напечатаны черной типографской краской на белой бумаге – торс человека: живот, грудь и голова. Первая мишень была испещрена дырками от пуль по всему пространству, некоторые попали в «молоко». Но на груди была видна одна мощная дыра, пробитая не одной пулей, я даже увидел блики солнца через нее на капоте. На второй мишени дырки от пуль были аккуратно рассыпаны точно по цели, образуя даже некий рисунок – пара в голове, на месте глаз, пара на плечах, пара в центре груди и пара чуть ниже. Ни одного промаха.
– Кто стреляет лучше? – спросил меня мистер Берман.
Я помедлил с ответом, затем показал на вторую и ответил: «Ирвинг!»
– Ты понял, что это – Ирвинг?
– Да. Он все делает аккуратно.
– Ирвинг не убил ни одного человека, – сказал мистер Берман.
– Я тоже никого не убил, но если бы мне пришлось, то я бы хотел научиться стрелять как Ирвинг, – сказал я, показывая на мишень Ирвинга.
Мистер Берман задумчиво облокотился о капот, достал пачку сигарет, щелчком выбил одну и вставил между губ. Выбил еще одну и предложил мне. Я взял, взял его спички и зажег одну – мы прикурили.
– Если ситуация будет аховая, то лучше, если сзади стоит Лулу. Он прострелит все, что шевелится, – сказал он, – Ты знаешь, иногда не до точности, а дело решают секунды и даже их доли!
Он резко выбросил из кулака палец, будто изображал пистолет, затем второй, третий и так, пока вся ладонь не оказалась с растопыренными пальцами: «Бум, бум, бум, бум – готово!» – сказал он, – «Где то так! Ты не успеешь набрать номер на телефоне. И монетку из него не успеешь достать!»
Мне популярно объяснили азы профессии, но я еще упрямился. Глядел под ноги на землю. Он добавил: «Малыш, речь ведь не идет о вышивании. При чем здесь аккуратность?»
Мы постояли и помолчали. Парило. Я поднял голову и в вышине заметил летающую кругами птицу, она, как скользящий в потоках восходящего воздуха, планер, почему-то красного или красноватого цвета, выписывала сложные фигуры пилотажа. Я слышал, как хлопали выстрелы.
– Разумеется, – продолжил мистер Берман, – времена меняются и, глядя на тебя, я вижу, что карты ложатся по-другому. Вашему подрастающему поколению, возможно, потребуются другие способы. Наверно, так и будет, дела будут решаться более гладко, без стрельбы на улицах. И нам в будущем не потребуется много боевиков, таких, как Лулу. А может вообще так статься, что и убивать никого не придется.
Я быстро взглянул на него, он в ответ улыбнулся:
– Думаешь такой вариант возможен?
– Я не знаю. Но не исключаю возможности.
– Каждый из нас заглядывает в книжки под определенным углом зрения. Читают числа, смотрят на то, на что имеет смысл смотреть. Как будто совокупность чисел – это язык, а все буквы – числа, выходит, что все понимают то, как они расположены. Ты теряешь вкус к звукам букв, щелкают они, звенят, тянутся как а-а-а или о-о-о, и все, что ты можешь видоизменить в своем мозгу, их вид, их картинку, все это уходит, акцент, способы произношения, все-все, но потеряв, ты приобретаешь совершенно новый язык и по нему выходит все очень ясно, отчетливо, как пятно на стене. Как я сказал, приходит время читать числа! Ты понял, к чему я клоню?
– Да. Вы имеете в виду кооперацию. – ответил я.
– Молодец. Очевидный пример: ситуация в бизнесе с железными дорогами. Если посмотреть на железные дороги, что увидим? Сотни компаний грызли друг другу горло. Что мы видим сейчас? Вся страна поделена на участки, и на каждом отдельном участке – отдельная компания. А на вершине всей структуры – профсоюз, который решает общие для всех проблемы в Вашингтоне. Все организовано и упорядочено, все работает как часы.
Я вдохнул сигаретный дым и почувствовал, что меня переполняет чувство, которое невозможно спутать ни с чем, чувство собственной силы и гордости за обладание этой силы. То, что я слышал – было пророчеством! Но было ли это пророчество просто прозорливостью и констатацией фактов или запланированным предательством – в этом я не был уверен. Да и в конце концов какая мне разница, если уж я знал, что меня ЦЕНЯТ!
– Так или иначе, что бы там в дальнейшем ни случилось, ты обязан изучить базовые вещи, – сказал мистер Берман, – Что бы ни случилось, ты должен знать, где и в какой момент окажешься и что тебе делать. Кстати, я велел Ирвингу научить тебя как следует. Они закончат и наступит твоя очередь.
– Вы имеете в виду стрелять? – спросил я.
Он уже держал в руках мой «Автоматик», купленный у Арнольда Мусорщика. Он был вычищен и смазан, нигде ни пятнышка ржавчины. Когда я взял его в руки, то увидел, что обойма заполнена патронами.
– Если хочешь носить с собой, то носи, – сказал мистер Берман, – Если не хочешь, спрячь его не в бюро под трусы, а куда-нибудь в другое место. Ты парнишка толковый, но пока еще просто парнишка, а все дети такие иногда олухи!
Никогда не забуду ощущение заряженного пистолета в руке, поднимаешь его, стреляешь, отдача ударяет в кость руки, ты настолько могуч, что не возникает никаких вопросов, это как посвящение в рыцарство, и хотя ты не изобрел это, не сконструировал, не сделал пистолет, ты им обладаешь, ты знаешь, как он работает, он у тебя в руках, ты нажимаешь на курок – а в мишени появляется дырка от пули, направленная тобой, рожденная твоим пальцем. Ну как тут не очароваться таким могуществом, как не полюбить эту мужскую радость, мужскую значимость, мужскую силу?! Я был возбужден, я был потрясен – оружие оживает, когда стреляет. Оно оживает в твоих руках. Раньше я этого не понимал. Я конечно пытался выполнять инструкции, сдерживать дыхание, принимать правильную стойку, но все это было другое, неважное, по сравнению с тем первым впечатлением!
Весь день и всю неделю мы стреляли. Прошло еще долгое время, куски земли взрыхленные пулями выпущенными мной, стали нежными как мякоть плода, пока я действительно не ощутил рукоять пистолета как продолжение своей собственной руки, пока моя естественная ловкость, координация движений, жонглерские навыки и крепкость ног не перетекли в новое естество – умение сливаться с пистолетом, жить с ним одной жизнью. Пока мой природный острый глаз, вкупе с навыками стрельбы не позволил мне догнать остальных по точности попаданий. Уже через несколько дней я мог позволить себе прицелиться и влепить пулю точно в глаз мишени, в грудь, плечо, сердце, живот. Затем повторить процедуру с другой мишенью и Ирвинг, сняв обе, клал их одна на другую и все дырки от пуль совпадали. Он не хвалил меня, но и не уставал давать правильные установки и инструкции. Лулу не обращал на меня внимание. Он не знал моих планов – иметь технику Ирвинга и развить ее до такой степени, чтобы даже в ярости Лулу, рука точно также выводила узоры выстрелов точно в цель, как выводила она их в спокойной обстановке. Я также знал, что он всегда мог сказать мне, что все, что я делаю – это дерьмо собачье. Стрельба по бумажкам – это пшик. Вот пойдем на настоящую работу, вот клиент встает из кресла в ресторане, вот на тебя наставлены пистолеты его охранников, их дула огромны – они все смотрят тебе в лицо и ты видишь отверстия увеличенными, как настоящие пушки, как гаубицы… вот тогда и посмотрим!
Странно, но такое же отношение ко мне я заметил у полицейского, который открывал нам ворота и вечно сидел на стуле у двери сарая. Он ничего не говорил, лишь сидел с вытянутыми ногами и курил сигареты. Лишь потом я понял, что он – шеф онондагской полиции, у него на фуражке был особый значок, таких значков у других полицейских я не видел, даже у сержантов. Через рукава его короткой рубашки виднелись мускулистые руки, животик слегка выпирал из-за пояса – я подумал, что шеф полиции графства мог бы и другое занятие себе найти, чем ездить с нами каждый день и отпирать и запирать ворота. Но городские ребята из Нью-Йорка хорошо ему платили, а в Онондаге он был и царь и бог одновременно, какого дьявола просиживать день-деньской в офисе и ничего не делать? Лучше с улыбкой отца наблюдать за все растущим мастерством парнишки, как тот заряжает пистолет, как стреляет… Я, в свою очередь, думал о нем, как о человеке, который нашел в системе свое место, как отец Монтень, и что из того, что с его места мир виден так же мало, как с любого другого, ему неплохо в таком окружении, он удовлетворен жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37