«Данилушкин В.И. Из Магадана с любовью: Повести, рассказы»: МАОБТИ; Магадан; 2000
Аннотация
Магаданец узнает земляка на другом конце света. Почему? Повести и рассказы, входящие в сборник, — это попытка ответить на многие вопросы о «магаданском характере»; о городе на берегу студеного моря, чье необычное притяжение заставляет стремиться в этот плавильный котел человеческих судеб со всех концов страны «за туманом» и за «длинным рублем» незаурядных людей, отличающиеся энергией, способностью к нестандартным решениям, жизнелюбием, позволяющим смеясь, преодолевать житейские трудности, с удивлением узнавать заново самих себя и окружающий мир.
«Из Магадана с любовью» — третья книга прозаика, 27 лет живущего в северном городе.
Владимир ДАНИЛУШКИН
ИЗ МАГАДАНА С ЛЮБОВЬЮ
Автор благодарит…
оказавших финансовую поддержку издания данного сборника
ПЕТРОПАЛЫЧ

Повесть
Хороший человек -
Почти профессия.
Хороший — и к нему процессия.
Я запишусь, мне очень надо,
А лучше
пусть приедет на дом.
Мы побеседуем за чаем,
И он помочь пообещает.
И хорошо. И я спокоен.
А он уходит по двору.
Глядят мальчишки -
Кто такой он?
Потом в него
Придумают игру.
Сокол ясный сизокрылый грянул оземь с высоты, только брызги. Облачко кровавое постояло, сгустилось, а из него я сам прыг-скок добрым молодцем, и жар по жилам зернистый — уфф.
Вот и секундный сон за всю беспокойную полетную ночь, колеса о бетонку тук-тук-рвак-чвак разбудили, зачастил секундомер в висках, а когда пропеллеры сменили направление вращения и регистр звука, кресло стало мягким и податливым — не оторваться. Наш рейс приземлился в порту Магадан, сказала девушка таким гордым тоном, что защипало в носу. Хватит прохлаждаться! — гаркнул кошмарный голос во внутреннем ухе. Я вскочил, будто опаздывал на раздачу звезд с неба, пальто запахнул и снова, как подкошенный, сполз в кресло, носом в шалевый воротник, пальцами, запекшимися в туристских ботинках, шевельнул — до боли в позвонках.
Теперь и поспать бы, с чувством исполненного долга! Конец пути, сейчас буду дома. То есть, не конец, а начало, одергиваю себя. И не дома, а в чужой семье. Пред светлые очи чужой жены, коль не смог найти совмещенный взгляд со своей. Зато, пройдя неминуемый карантин, смогу когда-нибудь вытянуться, похрустеть суставчиками, как спелыми огурчиками!
Пока выруливали и подавали трап, судорога стала сводить икры. Допрыгался. Повременить бы, примериться, с какой ноги ступить на новую землю. Увы! Сердце замирает, пересчитываю секунды. Подали трап, ощущается его толчок. А воздух здесь вполне пригоден для глубокого очищающего вздоха. Похолоднее, правда, чем в Новосибирске. И пахнет стерильным бельем.
С возрастающим нетерпением ожидаю момент, когда увижу Володю, и с одинаковой силой желаю, чтобы встреча не состоялась. Неважно, куда я при этом денусь. Мир не без добрых людей. Только бы не слышать вопросов, которые сам себе, как провинившийся школьник, не решаюсь задать.
Бросай все, начнешь с нуля, сказал по телефону мой старший друг, вызвав на переговоры, когда почуял неладное, через неделю денег выслал на дорогу, вот я и устремился. В день рождения мамы, кстати. Наверное, обиделась. Но, судя по тому, что с ней осталась морально растерзанная и насквозь больная сноха, перетопчется. Без меня легче найдут общий язык. Даже ни слова не произнося и дуясь друг на друга.
Мне бы у Володи поучится укрощать женщин. И многому. Чем он берет? При животике и тощем росте 190 напоминает смычок с привязанным теннисным мячиком, а лицо, почти безбровое, сероглазое в первых морщинках, за шесть лет, пока мы знакомы, по-бабьи оплыло, голос по телефону можно принять за женский. И меня он воспитывает совсем как старшая сестра. Огрызаюсь вот, любя.
Будь я скульптор, изваял бы его портрет из копченой горбуши, которую он привозил с собой на материк в отпуск, от чего тесная квартирка на улице Обской пропитывалась умопомрачительным лыжным запахом. Гостил день-два, чтобы, пошатавшись по большому городу, проследовать в родное село неподалеку от Камня-на-Оби, откуда начинались его странствия до Сахалина, Енисейска, Магадана. Всякий раз он совмещает северный длительный отпуск со сдачей сессии в университете, там-то и встретимся через месяц. Уж мы насладимся красивой жизнью и свободой.
В 14 лет уйдя из отцовского дома, Володя женился, у него уже двое детей, четвертая или пятая квартира. Поступил в музыкальное, окончил речное училище, а факультет журналистики вместе осиливали. Наша профессорша, баба Ага, давала диктанты, в которых и тридцать ошибок допустить было не зазорно. Володя делал две-три. Вначале было слово, твердил я с мистическим ужасом! Он на деле — удачливый, все хватает на лету. Кудрявый мой, жизнелюбивый товарищ. Иногда мне хочется встретиться с его отцом и поступить в воспитание, хотя главное уже не наверстаешь, я ведь тоже как бы убегаю из дому, но в гораздо более великовозрастном виде. Вообще-то отец у него учитель русского языка и натаскал сына на свой предмет, как сеттера на дичь. А может быть и впрямь, абсолютная грамотность связана с особого рода психическим здоровьем мозга, как пишут в умных газетах. Гениальность. К тому же, у него абсолютный музыкальный слух. Смесь взрывчатая. Будь у меня отец, да еще учитель, я бы тоже наловчился в запятых, бацал бы на пианино и уж точно сбежал из дома.
Володина мама утонула в реке, будто бы крикнув мужу в последний миг: «Степан, береги детей!» Выросши с мачехой, Вовчик тянется к моей матери, и та, встав в бронзовую позу, с удовольствием вчитывает: не сори деньгами! Хронически безденежный, отползаю на второй или третий план, в пасынки. Должно быть, чувствуя недоласканность Володи, она затопляет моего друга волнами приятия и восторга, отчего мне тоже становится хорошо, горжусь ею и таким прекрасным парнем, ниспосланным судьбой для многих приятных минут в стенах университета, без материнской тирании я глотну свободы, водки и все такое. Возвращаясь с сессии к обычной жизни, становишься как бы ниже ростом, теряешь уверенность даже в таком предмете, как выбор девчонок. А сегодня положение усугубляется тем, что диплом уже получен и впереди ничего равноценного не предвидится.
По замыслу мамы, Володя должен был поруководить моей женитьбой. Но поезд ушел и железными колесами отрезал нечто важное, не подлежащее восстановлению. Может быть, кусаю я локотки, без материнского благословения не получилось выжить нашей новорожденной девочке, да в редакции военной газеты, куда я устроился в надежде получить жилье, не сложилось, о чем, кстати, жалею меньше всего. И так, по мелочам.
Володя прождал меня в аэропорту из-за задержки рейса лишних два часа. Не огорчился, мол, по месяцу на Чукотке высиживал, привыкай. Набрал воздуха, бухнул главное: «А ведь Тамара уехала на сессию!» Понимая, какая симфония неловкости отодвигается на более позднее время, я возликовал. Во мне будто капкан разжался, впервые за много месяцев, с той поры, как мы все (она, она, я) поняли, что у нас будет ребенок, но не обрадовались, а ополчились друг против друга. Дитя, пришедши в белый свет, на другой день ушло, оставив нас с ненавистью и гордыней. С болью, тоской. С готовностью карать за эту смерть. Никогда не забуду мертвое тельце в белой пеленке. Пусть разбудят ночью: готов ли понести по всей строгости… Да, готов — в ледяную прорубь земли. Я, быть может, и оказался в Магадане как бы в добровольной ссылке, правда, никому не собираюсь об этом говорить, чтобы не сочли пижоном и не смеялись в лицо.
Наконец— то выдают багаж. Рыжий фибровый чемодан устремляется ко мне всеми своими фибрами, выражая потертыми боками готовность помочь, как делал это шесть лет на сессиях. Продолжим наши игры, говорит мой старший друг. Упадем мордой в юность, вторю я!
Горы в снегу — белейшие, слепящие — вот что поражает меня, выросшего на равнине, сердце замирает, как при первом полете на реактивном самолете, уши в автобусе закладывает, жаль, не с кем поделиться изумлением. Володя бубнит про поселки, где заключенные, недавно один сбежал в пустотах железобетонной панели, где строители Колымской ГЭС, скоро ее запустят, где совхоз, там самые высокие в стране привесы, а напротив «Орбита», две программы. И еще новый аэровокзал, который скоро сдадут, поскольку ждут приезда Косыгина. Эх, не успел ты на концерт Козина, старику разрешили выступить в честь юбилея, а как оно дальше сложится, семьдесят лет — не фунт изюма. Пытаюсь удержать все это в памяти, голова разбухает, а дорожная бессонница бросает в глаза кровавый туманец.
Когда я был семнадцатилетним, не мог всерьез и долго горевать. Даже любил нагонять на себя горечь, зная, что неминуемо и скоро минус поменяется на плюс, и радость настанет без предупреждения, хлынет, как эфир из раздавленной ампулы. Жду и теперь такого чуда. Володя дает мне возможность почувствовать себя младшим братом, беззаботным, легким, которому все позволено без присмотра старших. Нет же, не собираюсь я забывать о своих печалях, но дайте дух перевести. Так устал быть мужем — бездарным, но все же. И сыном одновременно. Перестав быть студентом-заочником. Володя, конечно, тоже скучает по той загульной поре, потому и вызвал меня, для антуража. Рядом со мной насладиться своей величиной.
Великолепно, что не надо вставать среди ночи, по очереди к двум женщинам — молодой и не очень, успокаивать их, каждую по-своему. Раньше как казнили: привязывали за руки-ноги к вершинам двух берез, пригнутых к земле, и отпускали. Вот и меня. Березки мои родные! Душу мне разорвали, твержу я, как бы слова ненаписанного романса.
А вот и город, весь в блюдце, как не раз описывал Володя. Несколько улиц в сопках, общим очертанием напоминающие бумеранг? Ты его брось, а он вернется. От него не убежишь. Над городом обещанный смог — из-за труб котельных и близости моря. Будто бы угадываю одну из двух бухт, но другой смысл проклевывается из произнесенного слова — смог. Я теперь все смогу — выкарабкаюсь из неудач. Шепчу как заклинание. Володя глядится победителем, он не считает этот город маленьким и невзрачным.
От автовокзала на другом автобусе поднялись к телевышке, опять с непривычки заложило уши, к дорожной тошноте примешалась досада, что город так быстро кончился. За что же, простите, боролись?
Меня ждали дети Володи: трехлетняя Светка и семилетний Ленька, быстрые, как мурашки, таскали тарелки, хлеб и все, что надо для застолья, не по-детски совершенные движения делали их похожими на карликов, отбывающих учебное наказание.
Володя продемонстрировал, как дистанционно, не вставая с дивана, включает, воткнув вилку в штепсель, старенький телевизор, и вот мы уже пьем лучшую в мире магаданскую водку, заедая магаданской селедочкой из маленьких консервных баночек и черным заварным ароматным хлебом. Алкогольное возбуждение охватывает меня, накладываясь на привнесенное бессонницей утомление, и само время зависает, останавливается в мозгу, переполняя пещеры черепа разноцветным эхом. Не могу отвязаться от ощущения, что засел тут уже не менее недели, и надо сдавать экзамен по питию, за все шесть курсов, плюс установочная сессия. Что же станет через минуту, куда скачусь легкой бусинкой с огромной выпуклой линзы льда под названием Магадан?
Володя предлагает отведать крабов с темным магаданским пивом, его варят с ветками кедрового стланика, попутно объясняет, что такое краболовки и Атарган, на морском мелководье которого водятся ходячие восьмилапые деликатесы. Там опасно, убеждает он себя, недавно, затонул уазик, провалившись в полынью, а сколько раз отрывало льдину с рыбаками! Льдина — не то слово, большое ледяное поле, которое не сеют, не пашут, а пожинают магаданские просоленные и промороженные мужички. Заметив в моих зрачках нечто стоматологическое, Вовчик жмурится, радуясь произведенному впечатлению, роль хозяина, принимающего гостя, увлекает его широкими перспективами.
— Оленинкой тебя побалую. Корюшкой, она огурцом пахнет. Здесь жить можно, люди своеобразные, не заскучаешь. Или уж очень хорошие. Или полное дерьмо. Середка на половинку не бывает. А хочешь, покажу, как Володя Ким палочками лапшу ест? Он кореец, а цыганские песни поет — слезу вышибает. К Светке Болконской зарулим. А у Ген Геныча, умора, в телевизоре таракан живет дрессированный, замахнешься, отскакивает. Или сначала к Азерникову, наш земляк, сибиряк, четвертый раз женился и каждой жене по квартире оставляет. Я про него сочинил: а роза упала на лапу Азера. Во! Чуешь! — Возбужденный собственным возгласом, опять что-то обнаруживает на моем лице и перебивает себя: — Братва, слушай мою команду: со стола убрать! И чтобы порядок!
Мы медленно сползли с пятого этажа. Я скользил в своих туристских ботинках по льду, а ведь был уверен, что смогу в них карабкаться к тернистым вершинам. После нескольких моих припаданий на одно колено Володя заявил, что никто не заставляет биться, как рыба об лед в буквальном смысле. Слово «рыба» производит на него такое таинственное действие, что, очнувшись в очередной раз, мы оказываемся в чужом подъезде.
Дверь открывает не очень молодой человек с ножом в руке, оборвав Володю нетерпеливым жестом заики, трогает меня за рукав и увлекает на кухню. Серебристая рыбка длиной с карандаш, как я догадался, корюшка, оттаивает в мойке, а затем на ладони. Он поднес ее, сверкающую ртутным блеском, к моим глазам, взял самодельный ножик, этакий кинжальчик, ласково вонзил в брюшко, вынул внутренности, они засветились ярким голубоватым светом, напомнив светлячка.
— Что это, Петр Павлович?
— Петр Петрович. Ребята из баловства кличат Потрепалычем. — Причем тут свет, планктону, надо полагать налопалась, понюхай лучше.
— Огурцом пахнет, — сказал я, чтобы доставить ему удовольствие.
— Вот видишь, — Володя взвился, будто он эту корюшку родил. Как же знатока не разыграть. — На Гертнера ходил?
— Я с Солнцевыми. За Кедровым ключом. Спасибо, не дают старику духом пасть. — Стариком назвался без рисовки. Похожую физиономию я видел на фотографии времен войны: жилистый, с ввалившимися щеками, ездовой. Правда, он-то в войну молодым был.
— Ну ладно, двинемся, — неожиданно заявил Володя. — Мы просто так заходили. По городу гуляем. Друга Кольку с материка вызвал.
— Не-не, — постойте. А на вкус? — Отрезал кусочек с хвоста, обмакнул в соль и протянул мне ко рту, будто я нерпа и должен взять не рукой, а зубами. Я сжевал предложенное, но повторить уже не смог из-за наполнившей рот экзотической слюны. В прихожей еще раз откланялись, и вдруг Петропалыч решительно завернул нас на кухню: вспомнив о вяленой корюшке, которая прекрасно идет к пиву. Экзотика требует жертв, сказал я, но это и впрямь великолепно!
Как же меня умотал Володя! Под горло подкатило. Собственно не впервой. Лучше остановиться во избежание ссоры. Желание взаимно. Он рисует на сугробе план, надо же мне, в конце концов, ориентироваться в городе, сам же уходит, к Мазепе — не то летному, не то морскому штурману, с которым выпили море пива, когда года три назад познакомились на юге.
Довольно легко найдя дом и квартиру Володи, звоню в дверь, единственную на площадке, не обитую дерматином. Едва приветил Леньку и Светку, которые почему-то радовались мне, явился еще один, гораздо более желанный гость, на котором дети повисли, как обезьяны, и тот по очереди поднял мальчика и девочку к потолку, вручил по шоколадке.
Он был жизнелюбивый рыжий фокусник — рука уходит под мышку, и на столе возникает бутылка. Другая под мышку, и еще один пузырь в центре стола. Разводит руками, рычит на разные лады, что означает, должно быть, ликование — основное его состояние, неистово потирает руки и отворачивается, чтобы не казаться хозяином положения. Но в комнате уже образовался эпицентр, я бы даже сказал эпицентнер тяжести, вокруг которого все вращается. Крепыша охватывает невротическое состояние, связанное с предчувствием выпивки, он подмигивает то левым, то правым глазом, целится сделанным из пальцев волосатым пистолетом, стреляет и дует в ствол, чтобы удалить дым. Олег Мазепа, понял я.
— А Володя к вам пошел…
— Интересное кино… А мы с ним… У меня сидячая ванна была в номере. Вся пивом уставлена. Он курсовую писал, а я прилетал разводиться с женой. Очень жалела, что детей нет. Алименты уж больно солидные. Я же штурман. Первый класс присвоили. Теперь мне море по колено, река по щиколотку.
— Поздравляю, — сказал я. — Володя тоже будет рад.
— А як же! Я в отпуске, заземляться зашел. Да и дела. Отцу семьдесят на носу. Я ему полтонны листового железа на крышу куплю. А что «Жигуль»? Он с хутора никуда. Стереосистему? Гармошку любит. Спросят батьку: крышу, небось, перекрыл, кум. А он, мол, младшой дальше всех живет, а ближе оказался. Слушай, Николай, может быть, уберем бутылки:
1 2 3 4 5 6 7 8