И это было очень неприятно. Я поняла, что до встречи с Сарой у меня все же была нормальная жизнь, было детство, которое принадлежало мне и только мне. Может, я и не представляла собой ничего особенного, но кем-то я все же была. Я была счастливой. Я была свободной.
Мои фотографии. Двенадцать лет: с друзьями во время каникул, у бассейна, на закате солнца, Воклюз, лето 1996 года. Десять лет: я стою между отцом и матерью, Басти-ан на корточках перед нами, на заднем плане наши гости, сидящие за столом, — это Рождество, 1994 год. Восемь лет; в пижаме, свернувшись клубочком под одеялом, на другом конце кровати — Ванесса, даты нет. Пять лет; маленькая девочка, смахивающая на мальчишку, с горящими глазами, на коленях у дедушки — осень, 1989 год. Два года: прекрасный летний день, соломенная шляпка, платьице в полоску, за руку с мамой, на прогулке. Два дня: родильный дом, мама держит меня на руках, рядом отец. Они улыбаются, у них взволнованный вид. Глядя на эту фотографию, я расплакалась.
Оказывается, моя жизнь не всегда была такой ужасной. Меня любили и, может быть, еще любят. По крайней мере, для моих родителей, брата, Ванессы и, наверно, для кого-то еще я была человеком, я была частью их жизни, а они — моей. У меня закружилась голова. И меня затошнило.
Как же я могла быть столь слепа? Я искала любви, дружбы, еще чего-то. И думала, что все это мне может дать только Сара. Почти два года я изо всех сил стремилась воскресить нашу дружбу. Сара все уничтожила, я стала противна сама себе.
А ведь находились люди, которые любили меня все это время. В своем ослеплении я даже этого не замечала.
Дружба с Сарой обернулась катастрофой. От моей жизни остались одни обломки. Я превратилась в слабое существо: измученное, испуганное, молчаливое. Безропотное, покорное, никчемное.
Я еще раз взглянула на свое прошлое, запечатленное на разбросанных по полу фотографиях, и у меня отпали последние сомнения: Сара не случайно выбрала меня. Она с самого начала знала, что я слабая и меня легко прибрать к рукам. Она нуждалась во мне не меньше, чем я в ней. Может даже, она с самого начала знала, что я безумна или, по крайней мере, что с головой у меня не все в порядке. Как бы там ни было, • я сразу пошла у нее на поводу, приняла ее правила игры, подчинилась ей. В определенный момент моей жизни она сумела вернуть мне веру в себя и стать необходимой. А дальше все пошло само собой. И тут я поняла, что, быть может, и не одна я виновата во всей этой истории. А что, если Сара тоже не совсем нормальна? Судьба столкнула нас, и я оказалась проигравшей. У меня как будто спала пелена с глаз: я увидела, что из нас двоих презрения заслуживает именно она. Все это время я принимала презрение за любовь. Но недаром говорится, что от любви до ненависти один шаг…
Я взглянула в зеркало, в то самое зеркало, которого так боялась в детстве, и не узнала себя. Полуголая молодая девушка, на корточках, все лицо залито слезами. Она смотрела на меня пустыми глазами. Чтобы больше не видеть ее, я схватила первый попавшийся предмет, мою настольную лампу, и швырнула ее в зеркало. Я не успокоилась до тех пор, пока не раздавила все осколки ногами. Под конец я все же поранилась и запачкала пол своей кровью.
ЛЮБЛЮ И ЛЮБИМА
Я решила, что остался единственный выход: уйти из школы Шопен после третьего класса. Теперь я была к этому готова, я больше не хотела терпеть этот ад. Я надеялась, что, если мы будем учиться в разных школах, наши дороги наконец разойдутся. Начало лета я встретила с облегчением.
Три мучительных года остались позади, они окончательно ушли в прошлое. Я жила надеждой вновь обрести душевный покой, окончательно порвать с Сарой. Избавившись от страха, унижения, стыда, я смогу начать новую жизнь.
Каждую минуту я готовилась к этому разрыву. Я боролась с собой, то воодушевляясь, то впадая в отчаяние. Смогу ли я наконец обрести независимость, отделаться от Сары? Деньза днем я убеждаласебя, что смогу.
В конце года я решила, что уже набралась сил, чтобы противостоять Саре и ответить ей отказом, когда она потребует, чтобы я вместе с ней поступила в тот лицей, который выбрала она. Я ошиблась. Я струсила, опустила голову и опять подчинилась.
В сентябре того же года я поступила во второй класс лицея Бодлер, и снова передо мной распахнулись врата ада.
День начала занятий. Перед лицеем — опять толпа, опять незнакомые лица. Здание лицея — двадцать, а то и тридцать метров в высоту, перед ним — огороженная площадка, обсаженная платанами и уставленная по краям скамейками. Опять здание казалось огромным, пугало меня. Мрачные и обшарпанные стены чем-то напоминали тюремные, которые — тогда я этого еще не знала — вскоре станут моим пристанищем на долгие годы.
Вхожу в здание, иду наугад, в растерянности. Неуверенным шагом вхожу в класс. Глазами пробегаю по рядам учеников. Вижу Сару. Облегченно вздыхаю — это все, что мне нужно. Она сидит на одной из последних парт и молча смотрит на меня. На ее губах блуждает насмешливая улыбка. Замечаю восторженные взгляды, уже устремленные на нее. Сара разыгрывает новую партию: по крайней мере, первое время мы скрываем от всех наши отношения. Хотя она все равно считает меня лучшей подругой. Но пока никто не должен об этом догадываться. Впрочем, и дальше, в течение многих недель и даже месяцев в присутствии других она делает вид, что мы вообще незнакомы. Правила игры остаются те же: ни одного взгляда, никаких разговоров — она меня не замечает. Она веселится, нарочито громко смеется, у нее новые подруги, она делится с ними своими секретами, давая понять, что мне больше не доверяет. У меня уже нет сомнения в том, что все это она проделывает с одной-единственной целью — отравить мне жизнь. Она прекрасно знает, что больше всего я страдаю от ее безразличия.
Мне действительно было очень плохо. Моя жизнь превратилась в настоящую пытку, я не знала, куда деваться, я сходила с ума. Сара продолжала играть со мной в ту же жестокую игру, и я точно знала, что она при этом думает: «У тебя ничего не выйдет, Чарли. Я сильнее тебя. Я пойду до конца, меня это забавляет».
Я опять была в одиночестве и следила за Сарой. Конечно, она все это видела. Я ловила каждое ее слово и снова стала ее тенью. Я никак не могла совладать с собой, меня раздирали ярость и злоба, раньше я ничего подобного никогда не испытывала.
Обо мне поползли слухи: якобы у меня проблемы с психикой, склонность к тяжелым депрессиям, я не контролирую себя и могу быть очень агрессивной. Мне сразу стало ясно, кому я всем этим обязана. Ведь одна только Сара знала, что в тринадцать лет я пыталась покончить с собой.
Меня начали избегать. Я терпела косые взгляды, нездоровое любопытство, шепот за спиной. Впрочем, меня это совершенно не трогало. Для меня была важна только Сара. А она продолжала провоцировать меня, превращая в посмешище на каждом шагу. Остальные полностью одобряли ее поведение. Все мои тайны, которые я когда-то ей доверила, становились предметом обсуждения и насмешек. Меня это страшно возмущало, но я была слишком одинока и беспомощна, чтобы хоть что-то предпринять. Я очень тяжело переживала предательство Сары. Оно доводило меня до полного безумия, мне стоило больших трудов держать себя в руках,
Но потихоньку, незаметно мною овладевала мысль о расплате.
Во время урока французского языка передо мной всегда торчал один и тот же мальчишечий затылок: вытянутый, чистенький, гладкий. Аккуратно подстриженная светловолосая голова, из-под волос выступали лишь мочки ушей. Максим был очень высоким, худым, и всегда казался мне слишком хрупким для шестнадцатилетнего юноши.
До сих пор мы относились друг к другу с полным безразличием. Он был из тех ребячливых мальчишек, которые никогда не привлекали моего внимания. Я им не интересовалась, как, впрочем, и всеми остальными, и они отвечали мне тем же.
И все-таки в глубине души я всегда подозревала, что он не такой, как все, — взрослее и спокойнее ребят, которые его окружали. Позднее он мне признался, что его совершенно не трогали сплетни, которые обо мне ходили, отношение ко мне других: на него влияние Сары не распространялось. На самом деле чем-то он меня интриговал. Но в то время все мои мысли были заняты Сарой и мне было не до него. Иногда мы случайно встречались взглядами, но ни разу не решились друг с другом заговорить.
Вплоть до одного октябрьского утра.
Шел дождь, и я до сих пор помню, как на улицах пахло сырой землей. Как раз когда на посеревший Париж обрушилась гроза, я вышла из дома. И тут же нырнула в книжный магазинчик, что на углу улицы. Внутри царила полная тишина, в то субботнее утро магазинчик был пуст и казался надежно защищенным от людской суеты. Я могла часами оставаться здесь, среди книг, вдыхая запах бумаги и скопившейся пыли.
Совсем маленькой я ходила сюда вместе с отцом и, пока он копался в книгах по истории, с восхищением трогала пальцами гладкие, холодные страницы, вдыхала аромат обложек, новых и старинных, вслушивалась в шелест переворачиваемых страниц. Именно в этом уединенном книжном магазинчике в нескольких шагах от дома я научилась радоваться словам, буквам, книгам, их запаху, ласковым прикосновениям, их языку.
Почему-то именно в то утро я отправилась в магазин. Я очень редко выходила из дома, но тут у меня появилась цель, Я шла за ответом. Я хотела узнать правду. Узнать, бывают ли случаи, схожие с моим, больна я или нет и как мне избавиться от моей болезни. Я хотела найти объяснение тому, что со мной происходит.
В магазине я сразу направилась в глубь зала, к книгам по психологии. Лихорадочно пробегая глазами по обложкам, я выхватывала с полки книгу за книгой с названиями, которые казались мне подходящими, и быстро их пролистывала, надеясь наткнуться на то, что искала. Я где-то слышала, что недавно в США вышла одна автобиография, наделавшая большого шума: исповедь молодого человека, зверски убившего отца и еще нескольких родственников и приговоренного к смертной казни.
Обследовав таким образом несколько полок, я наткнулась на книгу о фанатизме, где речь шла, в частности, о том, что фанатизм порождает манию убийства. Я читала очень быстро, но не упускала ни одного слова. «Смерть — это абсолют… это граница, которую нельзя перейти… это предельная форма самоопределения… смерть уничтожает все… более надежного убежища быть не может… за пределами пароксизма… завершение… преодоление… облегчение…»
Потом мне попался роман Камю «Посторонний», мы читали из него несколько глав на уроках французского. Одна из сцен, казалось, была написана специально для меня. Мой взгляд, сосредоточенный и вместе с тем блуждающий между строчками, жадно впитывал каждое слово. Не знаю почему,но этот отрывок просто заворожил меня:
«Я весь напрягся, выхватил револьвер, ощутил выпуклость полированной рукоятки. Гашетка подалась, и вдруг раздался сухой и оглушительный звук выстрела. Я стряхнул капли пота и сверкание солнца. Сразу разрушилось равновесие дня… Тогда я выстрелил еще четыре раза в неподвижное тело, в которое пули вонзались незаметно. Я как будто постучался в дверь несчастья четырьмя короткими ударами».
Я перечитала этот отрывок несколько раз. Судьба Мерсо — моя судьба. И поняв это, поняла, я словно прозрела.
Наконец я оторвалась от книги и подняла глаза. Мне показалось, что прошло очень много времени. Я заметила высокого парня. Он стоял возле отдела «Современная поэзия» в нескольких шагах от меня. Это был Максим. Почему-то я стала его разглядывать. Лицо его казалось застывшим, нахмуренные брови сходились над переносицей двумя темными волнами — он не отрывал глаз от книги, которую держали руках, и был явно ею увлечен.
Потом он встрепенулся, и его взгляд тут же обратился на меня. Я скорее по привычке, чем от смущения, отвела глаза и снова уставилась в книгу. Какое-то время я делала вид, что не замечаю его, ждала, чтобы он подошел ко мне сам, потому что знала, что он все равно подойдет.
Максим робко поздоровался со мной. Будто бы удивленная, я подняла на него глаза. Он улыбался.
— Что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты ходишь в этот магазин, — сказал он мне после короткого, но неловкого молчания.
Я не знала, что ответить. Он наклонился ко мне. Взгляд был дружелюбный, участливый.
— Что ты читаешь?
— «Постороннего». Помнишь, мы проходили его на французском, с тех пор мне хотелось его прочесть.
— Мне так понравился этот роман. Хотя написано довольно сухо, строго, в общем, сама увидишь, но история пронзительная. Очень советую тебе прочесть.
— А ты что купил? — пробормотала я, глядя на книгу, которуюон держал в руках.
— Меня тут заинтересовал один поэтический сборник. Жан Тардье, знаешь такого?
— Очень плохо. Вот не думала, что ты интересуешься поэзией…
Он опускает глаза, на губах — застенчивая улыбка. Вид трогательный.
— Представь себе, очень даже интересуюсь. Время от времени. Если тебе интересно, мы можем это обсудить… Ты занята?
— Не знаю, вообще-то не очень. Я собиралась вернуться домой. А что?
— Ну, если ты не против, — на мгновение он останавливается в нерешительности, — мы могли бы пойти посидеть куда-нибудь. Я знаю одно симпатичное кафе недалеко отсюда.
Почему-то я согласилась мгновенно, не оставив себе времени подумать и отказаться. Я заплатила за две свои книги, и мы вышли из магазина. Я не стала объяснять Максиму, почему купила «Убийство на почве фанатизма. Психологический анализ». Дождь прекратился, выглянуло солнце. Мы молча дошли до кафе, что на углу улицы Ар-мони. Сели за столик в самом углу. Максим повесил свой черный плащ, еще мокрый от дождя, на спинку стула. Я заказала чашку шоколада, он — кофе, и настоял на том,чтобы за меня заплатить. Какое-то время мы сидели молча и смотрели в окно на пустынную улицу.
Потом он закурил. Я разглядывала его, сначала пальцы, длинные, тонкие, нежные и хрупкие: эти пальцы были похожи на него самого. Сара говорила, что можно много узнать о человеке только по его рукам; у нее самой руки были красивые, белые, ухоженные. Такие пальцы, как у Максима, могли принадлежать художнику или писателю. Я сразу почувствовала, что он отличается от других ребят какой-то особой мягкостью, даже нежностью.
Максим курил. Между нами плавали облака дыма. Сигарета тоже казалась мне проявлением элегантности и духовности. Я разглядывала его четко очерченные губы, прямой и очень короткий нос, в котором едва виднелись маленькие ноздри. Глаза его были скрыты за стеклами очков, которые, должна признать, даже шли ему. Мне не хотелось сейчас смотреть ему прямо в глаза. Я предпочла пока уклониться, не торопить события, не лезть на рожон. Конечно, мне хотелось узнать его получше. Но не сразу. Посмотреть ему прямо в глаза — означало раскрыться самой.
Он заговорил. У него был ясный, ласковый и вместе с тем мужественный голос. Я жадно слушала, боясь пропустить хоть слово. Я уже понимала, что Максим незаурядный парень. Он и правда был удивительным.
Он говорил, что собирается стать врачом «скорой помощи», потому что любит риск, неожиданность, напряжение, острые ситуации. Живет он у старшей сестры, после того как несколько лет назад умерла его мать, об отце он даже не упомянул. Признался, что любит скульптуру и компьютерные игры, научную фантастику и классическую и современную литературу: Золя, Стейнбек и Дюрас — его любимые писатели. Он обожал Родена и Пикассо, Боба Марли, Шопена и Зинедина Зидана, а еще был фанатом психоделической музыки группы «Пинк Флойд» и афро-американского ритм-блюза. А потом он заявил, что терпеть не может преподавателя экологии и будет счастлив, если я объясню ему последний урок по химии, потому что его он совершенно не понял.
До сих пор Максим представлялся мне скрытным, неуверенным в себе подростком, впрочем, я не особенно им и интересовалась. Теперь я видела перед собой вполне зрелого юношу с ярко выраженной индивидуальностью. И он мне очень нравился. В тот день ему даже удалось рассмешить меня. После Сары он был первым, у кого это получилось.
И все же мне было тревожно и счастливой я себя не ощущала.
А если он узнает? Если он прочтетпо моим глазам, какая я на самом деле?
Я решила, что нельзя привязываться к нему. Он слишком проницателен и может все про меня понять.
Не знаю, почему Максим после этого дождливого осеннего утра решил подружиться со мной.
Вечером после занятий он уводил меня в кафе на улицу Армони. Мы садилась за наш обычный столик, он заказывал кофе, я — шоколад, мы пачками курили «кэмел», слишком крепкий для меня, порой у меня даже начинала кружиться голова. Он говорил, я слушала его затаив дыхание. Самой же мне сказать было нечего. Когда он задавал мне вопросы, я отвечала коротко, боясь чем-нибудь выдать себя. Наша с ним дружба была еще слишком непрочной, и я не хотела делиться с ним своей страшной тайной.
Мы засиживались в кафе допоздна, иногда до самого закрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11