Противник на фронте дивизии СС "Империя" занимает оборону с использованием опушек леса с целью не допустить вперед нашего тяжелого вооружения; далее он гнездится во всех населенных пунктах. Его солдаты умирают, но не оставляют своих позиций. В связи с этим..."
Здесь Белобородов прервал меня.
- "Его солдаты умирают, но не оставляют своих позиций", - медленно повторил он. Его голос дрогнул, он моргнул и продолжал не сразу: - Это про нас, Родионыч! Вот за этот приказ - спасибо!
Разведчики ответили:
- Служим Советскому Союзу!
Генерал оглянулся и показал на знамя:
- А ну, покажите-ка им...
Кто-то быстро снял чехол и развернул огненное шелковое полотнище. На знамени была крупная золотая надпись: "Смерть немецким захватчикам! 9-я гвардейская стрелковая дивизия". На обороте нитями разных цветов был вышит портрет Ленина.
- Как скоро успели сшить! - восхищенно сказал Родионов.
Белобородов, не оборачиваясь, ответил:
- Заслужить долго, а сшить недолго.
Он с минуту молча любовался знаменем, потом повернулся и совсем иным, командирским тоном произнес:
- Ну, еще что видели?
Разведчики продолжали доклад. Генерал настойчиво расспрашивал обо всем, что они заметили в лесу, - о тропинках, о телефонных проводах, о следах на дорогах и на целине. Я тем временем просматривал приказ. Там в качестве ближайшей цели наступления была указана речка Нахабинка, станция Нахабино и... дом отдыха, в котором мы сидели. Но у этих пунктов было покончено с ноябрьским наступлением немцев. Линия Снегири - Рождествено была последним рубежом, куда они продвинулись.
В приказе содержалась полная дислокация немецких частей, развернутых для наступления: указывались точки сосредоточения полков, танковых частей, артиллерии, минометов. Это был ценнейший документ. Я тихо сказал Бронникову о своем впечатлении, кладя листки на стол.
Но Белобородов услышал.
- За три дня на нем бороденка выросла! - сказал он. - Вот за сегодняшний приказ господина Биттриха я бы дорого дал! "Языка" надо, Родионыч! Чтобы завтра у меня здесь был "язык" до голенища, понял?
И он продолжал негромко беседовать с разведчиками, наклоняясь вместе с ними над картой.
Я сидел у радио, мне несколько мешала музыка, и я улавливал лишь отдельные фразы:
- Исследуйте все справа... Каждую тропку, каждую полянку... Чтобы все там знать, как свою квартиру...
- Мы там уже бывали...
- Завтра еще раз... До самой Трухаловки... Но самое главное - лес...
- Проскользнем...
- И других чтобы могли незаметно провести... Как начнутся сумерки ко мне! Задача понятна?
- Понятна, товарищ генерал.
Разведчики ушли.
Генерал продолжал рассматривать карту.
Адъютант попросил разрешения подать ужин.
- Не худо, - сказал Белобородов.
Он встряхнул головой и обеими руками отодвинул карту, словно отстраняя вместе с этим неотвязные мысли.
Ужин подали в один момент: Болобородов любил, чтобы все делалось быстро. Он налил каждому по полстакана водки.
- За что чокнемся? - спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: - За то, чтобы завтра чай пить в Снегирях.
Все чокнулись и выпили. Генерал взглянул на знамя, уже опять скрытое чехлом.
- Эх, знамя, красота! - произнес он. - Заслужили гвардейскую, теперь будем зарабатывать орденоносную.
- Нечасто бывало, - сказал Бронников, - когда награждали знаменем за отступление.
За столом заговорили об эпизодах этого героического отступления, о незабываемых "сдерживающих боях", которые вела дивизия под Москвой.
За двадцать дней генерального наступления немцев на Москву дивизия отдала врагу сорок километров Волоколамского шоссе - отдала, ни разу не отходя без приказа, уничтожая атакующих немцев, отбивая артиллерией, противотанковыми ружьями, зажигательными бутылками удары танковых колонн, переходя в контратаки, уступая километры, но выигрывая дни, приближая неотвратимый час, когда противник выдохнется, когда в крепнущих морозах, нарастающих снегах иссякнет его наступательный порыв.
- А сколько бессонных ночей, сколько переживаний! - сказал Белобородов. - Ведь за спиной - Москва! Иногда чувствовал такую тяжесть, будто она на плечи навалилась.
- А теперь?
- Теперь легче. Теперь - шапка набекрень... Завтра... Ты знаешь, что будет завтра?
- Пока только догадываюсь...
- Завтра с утра общее наступление на всем Западном фронте!
- Общая контратака?
- Нет, это уже атака! Эх, дорогой, как ждали мы этого дня!
Поужинав, генерал продолжал работать по подготовке завтрашней атаки.
К нему пришли танкисты, которым предстояло завтра действовать совместно с одним из полков дивизии в паправлении на Снегири и дальше.
Прощаясь после разговора, пожимая танкистам руки, Белобородов сказал:
- Хорошо бы нам всем встретиться, когда кончится война. Наверное, ночь маленькой покажется - все будем вспоминать про Волоколамское шоссе.
Затем он долго говорил с начартом (начальником артиллерии дивизии) майором Погореловым, намечая позиции для минометов, для тяжелых и легких батарей, выясняя наличие боеприпасов.
В разговоре часто фигурировало слово "бык". Время от времени я слышал: "полтора быка", "три четверти быка", "два с половиной быка".
"Бык" - своеобразное видоизменение принятого в армии сокращенного названия "бе-ка", что значит боевой комплект.
Беседуя с начартом, генерал несколько раз довольно смеялся: "быков" было предостаточно, орудия всех калибров располагали ими назавтра вволю, многие - буквально без ограничения.
Для завтрашнего наступления Белобородову сверх двух артполков его дивизии дополнительно придали много артиллерии. Оставалось лишь расставить и использовать ее наиболее эффективно. Над этим и работал генерал с начартом.
Особенно настойчиво генерал говорил о минометах:
- Я от тебя требую, чтобы минометы всю артиллерию заглушали. Завтра я послушаю. Всю душу вымотай им минами!
Наконец Погорелов встал.
Отпустив начарта, Белобородов произнес:
- На войне все не так, как в академии. Там мы и не представляли, что дивизия может иметь такое насыщение артиллерией. Если бы какой-нибудь профессор дал бы задачу с таким насыщением, наверное, подумали бы, что он шутит.
Начальник штаба принес на подпись приказ о завтрашней операции.
Предстояло окончательно решить: шестерка или девятка? В шесть или в девять утра начать атаку?
Белобородов колебался: и за ту и за другую цифру были свои доводы. В шесть утра темно: возможна внезапность нападения, противник не сумеет вести прицельного огня. Но в темноте могут свои части перемешаться, могут сбиться с направления, будут скрыты артиллерия противника и его огневые точки, которые предстояло подавить.
- Все наши хозяева голосуют за шестерку, - сообщил полковник Федюнькин.
- И начнут не в шесть, а обязательно в шесть с гаком, - сказал генерал. - Позвони-ка еще раз, спроси, смогут ли они без гака.
Полковник вышел, а Белобородов опять стал рассматривать карту. Он молча просидел над ней, пока не вернулся Федюнькин.
- Ну что? Со всеми говорил?
- Со всеми. Все обещают: без гака.
- Тогда решаем: в шесть!
Он взял еще не подписанный приказ, на одной из первых строк поставил красным карандашом цифру "6" и внимательно прочел до конца.
Подписав,он произнес:
- Содес!
- Что это "содес"? - спросил я.
- Это по-японски: да, так! Ведь я три года в академии японские иероглифы зубрил... Еще, может быть, пригодится... Ну, звони, Федюнькин: бить шестеркой!
Полковник повернулся, но Белобородов остановил его:
- И передай, чтобы людей утром посолидней накормили! Побольше мяса заложить в котлы - по четыреста граммов на человека.
Полковник ушел к телефону.
Заложив руки за голову, генерал потянулся и сказал:
- Кажется, все. Что ж, комиссар, давай на боковую!
Но Бронников ответил:
- Нет, Афанасий Павлантьевич, я сейчас поеду.
- Куда?
- По полкам. Посмотрю на месте, как народ готовится.
- Не худо. К утру вернешься?
- Вряд ли.
- Тогда жду к обеду.
- Это верней...
Беглый короткий диалог, ровный повседневный тон. Но я знаю, что за этим скрыто многое. Знаю, что утром комиссару дивизии Бронникову придется, быть может, где-нибудь личным примером показать бойцам, что значит бесстрашие. Знаю, что из Истры он уходил с последней ротой, отстреливаясь от немцев. Знаю, что под Сафонихой он взял на себя командование окруженным, потерявшим командира батальоном и во главе гвардейцев с боем пробился из кольца.
Конечно, известно все это и Белобородову. Но генерал и комиссар не произносят лишних слов. Но все чувства проступают наружу; нежность лишь на миг, быть может, промелькнет во взгляде, в твердом мужском рукопожатии. А нередко обходится даже и без этого.
Бронников приказывает приготовить машину, одевается, уходит.
Белобородов ложится не раздеваясь, накрывается шинелью.
Я устраиваюсь рядом на полу. Генерал поворачивается на бок, кровать трещит под его телом.
- Спать, правда, не спится, - произносит он, - но хоть ухо немного подавить перед завтрашним. А завтра... Сколько сейчас времени?
- Без двадцати два...
- Значит, уже сегодня... Что пожнем сегодня? - И, помолчав, отвечает сам: - Что посеяли, то и пожнем.
Я закрываю глаза; тихо; слышатся редкие выстрелы тяжелых орудий.
И мне вдруг кажется, что я жадно читаю необыкновенно захватывающую книгу, читаю ее не на бумажных страницах, а в самой жизни, которая развертывается передо мной, которая и есть самое необыкновенное, что было когда-нибудь на свете. И страшно хочется заглянуть вперед, но книга не напечатана на бумажных страницах, заглянуть нельзя.
5
Сквозь сон слышу движение в комнате. Открываю глаза. Белобородов уже на ногах. Достаю из кармана часы - четыре тридцать пять. Вскакиваю, выхожу на воздух.
Чудесная мягкая погода. Падают крупные хлопья снега. Трубы над домом отдыха дымят; невысоко поднявшись, дым медленно расползается и тает: его не треплет, не колышет ветер. Небо закрыто облаками, а вокруг все-таки полусвет: чувствуется, что там, над застлавшей небо пеленой, катится полная луна. Облака просвечивают, как матовый абажур.
На крыльцо быстро выходит генерал, без шапки, в неподпоясанной широкой гимнастерке. Зачерпывая обеими ладонями снег, обтирает лицо, голову и шею. Потом ему льют на руки: он, пофыркивая, умывается и бегом возвращается в дом.
Хочется запомнить, засечь в памяти все, что я увижу в этот день, который - твердо знаю! - войдет в историю великой войны.
Вот они - страницы моих блокнотов, записи 8 декабря 1941 года. Я просматриваю лист за листом, восстанавливаю смысл каждого недописанного слова и вспоминаю минуту за минутой.
4 часа 50 минут. В штабе все поднялись. На столе самовар, хлеб, масло, колбаса. Закусывают быстро, некоторые даже не присаживаются. Многие надевают шинели; оперативная группа во главе с генералом сейчас уезжает отсюда в другой пункт - ближе к линии боя.
5.00. Садимся в штабной автобус. С Белобородовым едут начальник оперативной части, начарт, начальник связи. Полковник Федюнькин и ряд штабных офицеров остаются здесь.
5.05. Тронулись. Медленно двигаемся к Волоколамскому шоссе по проселочной дороге, укрытой голубоватым снегом. Обгоняем какую-то часть. Сторонясь автобуса, идут бойцы с винтовками в запорошенных снегом шинелях. Ого, как их много! Они шагают и шагают, а голову колонны нельзя различить в рассеянном свете бледного облачного неба.
Открывается дверца автобуса, красноармейцев спрашивают:
- Какая часть?
- А тебе что?
Кто-то высказывает вслух мысль, тревожащую всех:
- Неужели бригада Засмолина? Ведь она в пять ноль-ноль должна занять исходную позицию.
Пробираясь меж бойцов, жмущихся к обочинам, автобус едва ползет. Белобородов соскакивает с подножки и, обгоняя машину, нетерпеливо идет вперед. Через несколько минут он возвращается и говорит:
- Свежая дивизия... Резерв командующего армией...
5.25. Все еще двигаемся. Проехали станцию Гучково. Водонапорная башня взорвана, станционные здания сожжены - из снега торчат высокие печные трубы.
Фронт близко; полки уже сосредоточились для наступления где-то на опушках, через полчаса начнется огневой налет, а еще десять минут спустя атака; все загрохочет, задрожит вокруг; но пока на земле и в небе тишина. Бесшумно падает снег.
5.40. Прибыли. Автобус останавливается около одноэтажного широкого здания. Уходит вдаль широкая по-дачному улица и теряется в бледной полумгле. Это поселок Дедовский около станции Гучково.
В доме, куда входят штабные командиры, раньше помещался местный кооператив.
Поглядывая на каменные стены, генерал говорит:
- Тут нам их минометы не страшны...
- А разве сюда мины будут долетать?
- Обязательно. Эта музыка нам положена по штату.
Он подходит к дому и по пути одобрительно произносит:
- Ого, и подвал уже оборудовали.
Я присматриваюсь, подхожу к подвальному окну и вижу, что оттуда выглядывает дуло пулемета. Черт возьми! Неужели эта штука может тут понадобиться? Вот так обитель генерала.
Входим внутрь. Покинутый, застывший дом. Топятся все печи, но люди не снимают шинелей, изо рта идет пар. Промерзшие стены начали отпотевать; сквозь штукатурку проступил темный рисунок дранки; снизу поползли темные пятна сырости.
В магазине - пустые полки и прилавки. Жилая половина дома тоже покинута. Окна плотно зашторены прочной светонепроницаемой бумагой. На подоконнике лежит сломанная кукла.
Для оперативной группы приспособлены две комнаты в жилой половине. Маленькая - для генерала. Там полевой телефон, у телефона дежурный связист.
Рядом, в большой комнате, еще два телефона. Один предназначен только для артиллеристов, от него идут провода во все артполки и дивизионы белобородовской группы.
У другого телефона устраивается подполковник Витевский. Он не похож на военного: добротное командирское обмундирование сидит на нем мешковато; он не умеет прикрикнуть; у него застенчивая, мягкая улыбка; он умница и работяга. Его обязанность - постоянно связываться с частями, ведущими бой; непрерывно следить за ходом операций; немедленно наносить на карту все изменения обстановки. В любую минуту он обязан дать комдиву моментальный снимок боя.
У начальника связи майора Герасимова довольная улыбка. К приезду генерала у него все готово; в сарае установлена рация; в подвале подготовлены на всякий случай дублирующие аппараты.
- Как связь с Засмолиным?
Таков был первый вопрос, с которым Белобородов обратился к Герасимову.
- Работает.
- А с его полками?
- Пока прямой связи нет. Только через штаб бригады.
- Установить прямую.
- Есть, товарищ генерал.
5.50. Белобородов звонит Засмолину:
- Здравствуй! Говорит семьдесят шесть. Как твои, исходное положение заняли? Что? Ты отвечай, заняли или не заняли? Я вижу, ты сам не знаешь. Ты где сидишь? Далековато, друг, далековато. Устроился, словно штаб корпуса. Я маркой выше тебя, а сижу поближе. Сократи дистанцию, передвинься. Связь? А пусть за тобой провод тянут.
Генерал кладет трубку. Широкоскулое лицо задумчиво.
5.59. Через минуту заговорит артиллерия - начнется огневой налет на Снегири. В комнате тихо, разговоры оборвались, все прислушиваются. Майор Герасимов вынул часы.
6.00. По-прежнему тихо. Ни одного выстрела.
6.05. Тихо.
6.06. Тихо.
6.07. Тихо... Белобородов сидит с закрытыми глазами. Герасимов нарушает молчание.
- Уже семь минут седьмого, - говорит он. - Вызвать начарта, товарищ генерал?
- Не надо. Они сами чувствуют. У них сейчас самая запарка. Нагоняем теперь им не поможешь.
6.08. Залп... Еще один... Близко и далеко заговорила артиллерия. Слышно, как гудят снаряды, пролетающие над домами. Доносятся разрывы. Но в общем впечатление слабее, чем ожидалось в минуты тишины. Не содрогается дом, не дребезжат стекла, не надо повышать голоса при разговоре. Я делюсь с генералом впечатлениями.
- Такая погода, - говорит он. - Нет резкости звука.
6.20. Прошло всего несколько минут, а канонада стала привычной. Ее уже не замечаешь.
Белобородов звонит в гвардейские полки. Впрочем, здесь не вполне годится слово "звонит", вместо звонка в полевом телефонном аппарате раздаются резкие гудки высокого тона, несколько похожие на писк, и телефонисты вместо "звонить" употребляют выражение "зуммерить" - от слова "зуммер".
Генерал жалуется:
- Ухо болит от трубки. Скоро она проест мне дыру в барабанной перепонке.
Он ждет, пока к телефону подойдет командир полка.
- Алексей? Узнаешь, кто говорит? Ты на место? Как Погорелов работает? Пашет, кажется, неплохо. Трещотки получил? Хороши? А как слева, сосед прибыл? Связь с ним установил? Людей накормил? Разведочка не пробегала туда? Ну, ну, что выловили? Докладывай... Так, так... Начинай, Алексей, время! Только так, как мы вчера договорились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9