Это я-то лимита? Это я – «понаехал»?
Такие вот меня обуревали мысли. Вторые сутки я сидел в крохотной, обшарпанной, полной тараканов кухне в вонючей пушкинской дыре и смотрел в одну точку. Хохол, по мере способностей, пытался меня утешать, и утешения эти всегда уходили в какие-то глухие дебри и частенько заканчивались чуть ли не взаимным мордобоем.
– Жень, та ну шо ты. Москвичи ж все одинаковые. Думают только о себе. Плевать ей на тебя. Пока у тебя есть деньги, она будет с тобой. А сейчас ты ей на хер не нужен. У неё муж – москвич.
– Да какая нафиг разница: москвич, не москвич? Ну, вот скажи мне, какая?! Ирка же – умная девушка. Ну не может же она всерьёз говорить такую чушь! Тем более, у неё самой отец из Белоруссии… да и вообще, какого чёрта мы с тобой сами всерьёз это обсуждаем? Москва вообще всегда была городом приезжих. Это во-первых. А во-вторых, я действительно не вижу причины, по которой я стою хоть на ступеньку ниже её мужа. Что же это такое-то, а?
– Тю, та шо ты несёшь, Женя! По мне, так гори она синим пламенем, эта Москва треклятая, она мне вообще никуда не упёрлась. Я здесь бабло рублю, понимаешь? Нарубить бабла и уехать домой, в Украину, вот зачем я здесь. Там мой дом, понимаешь? А Москва – мне на неё плевать. А ей – плевать на меня. Поэтому я никогда не стану встречаться с москвичкой. Потому шо я москвичей ненавижу, и не верю им, и никогда не поверю. Потому шо все они гниды! Если бы ты знал, как мы их в армии мудохали! – и Хохол мечтательно-сладострастно закатил глаза.
– Тьфу! Чего ты такой озлобленный, Александр? – я брезгливо поморщился. – Вот чем тебе лично насолили москвичи? Ты же благодаря Москве только и живёшь, свинья неблагодарная. И не начинай вот только про армию свою, достал уже.
– А шо это ты за них впрягаешься? Не москвичи ли тебя измудохали втроём, как последнюю сявку? Не москвичка ли послала тебя недавно на хрен, обозвав лимитчиком? А про армию вообще заткнись и не вякай, а то я тебе сейчас башку табуреткой до конца доломаю! Убежал из армии своей чурбанской… Шо, мудохали тебя там чурки, небось? А я отслужил как мужчина, в горячей точке, не то, шо ты. И сержантом, слышишь ты, сержантом дембельнулся! Я сержант ВДВ! Я – младший командный состав! Я на стропах вис! В боевых действиях участвовал, во врагов стрелял! А ты – дезертир! Таких, как ты, вообще расстреливать полагается!
Терпеть не могу такого идиотизма. Особенно когда солдафоны типа Хохла начинают безапелляционно нести всякую ерунду. Нет, я понимаю, что на просторах бывшего Союза существуют десятки тысяч подобного рода мужчин, для которых два года в рядах Вооружённых Сил были и остаются единственным ярким пятном в памяти. Ущербные тупицы, живущие всю жизнь воспоминаниями о службе. Но с какой стати я должен с раздражающей регулярностью выслушивать эти бредни имбецила? Я в армии провёл всего два месяца, и жилось мне там прекрасно, о чём Хохол был отлично осведомлён. В Отдельной роте охраны Министерства обороны и Президента Туркменистана, в которой я проходил службу, отродясь не водилось никакой дедовщины. На это просто не оставалось времени. Потому что круглые сутки мы существовали строго в рамках Устава. Рота была не показушной, как, к примеру, соседствующая с нами в военном городке пафосная рота почётного караула, а несла функции именно охранные, и подчинялись мы только трём людям во всём Туркменистане: нашему ротному командиру, министру обороны и лично Туркменбаши. Служба проходила в центре Ашхабада, кормили нас, как в санатории, а буквально через забор жил мой старший сводный брат.
Но был в моей службе один существенный минус, перекрывающий все плюсы, – за короткое время службы в армии я реально отупел. То есть я это почувствовал сам. Неприятно чувствовать, как тупеешь прямо у себя на глазах, я вас уверяю… Вот краткое расписание моих армейских будней: подъём, клятва верности Великому Сердару (полководцу – туркм.) Туркменбаши, завтрак, плац, обед, плац, полдник, плац, ужин, плац, клятва верности Великому Сердару Туркменбаши, отбой. И так каждый день, всю неделю. На следующую неделю всё повторялось с такой же периодичностью, но слово «плац» можно поменять на «стрельбище» – мы там неограниченно, полными цинками, расстреливали никому уже не нужный, устаревший боезапас для автомата Калашникова, калибра 7.62, а потом снова возвращались на плац. За два месяца службы я научился чеканить такой строевой шаг, куда там конфетно-напомаженным ходячим автоматам из Роты почётного караула! В какой-то момент я вдруг осознал, что если всё это будет продолжаться ещё два года, то по окончании срока службы вместо меня в родные пенаты вернётся мрачная, тупая и безмозглая конструкция, не приспособленная ни к чему более, как к службе и репрессиям в комитете национальной безопасности Туркменистана. А кому нужна такая «школа мужества», которая делает из людей тупых и бессмысленных зомби? И я решился на беспрецедентный шаг – просто сбежал из армии. Произошло это проще простого – я вышел за ворота военного городка, снял форменную шапку с зелёной кокардой и запнул её кирзачом на самую верхотуру легендарных ашхабадских тополей. Этим я вмиг сжёг за собой сразу все мосты, ибо побега из роты, являвшейся лицом и гордостью Вооружённых Сил страны, ни одна из прокуратур Туркменистана уж точно не простила бы мне никогда.
Все ашхабадские контрольные наряды комендатуры обходили служащих нашей роты за версту, едва завидя нашу эксклюзивную парадную форму. Никому не хотелось нарываться на возможные неприятности, ибо мы были самым привилегированным подразделением туркменской армии – связываться никто не хотел. Поэтому до вокзала я добрался спокойно. А потом полторы тысячи километров до границы я простоял в холодном тамбуре, держась за ручку двери, готовый в любой момент выпрыгнуть и убежать в степь. Но пронесло…
– Руки коротки меня расстреливать. Ну, дезертир. Ну и что? И горжусь этим. А ты – тупой кирзовый сапог. И всю жизнь будешь виснуть на своих стропах, во всех смыслах этого слова, – я ехидно ухмыльнулся, будучи уверенным, что Хохла это выведет из себя. Армия для него была свята и непогрешима. Но Хохол, видимо, уже устал доказывать свою правоту и переключился на насущные проблемы.
– Ага, раз ты такой умный, то придумай, где бы нам бабла срубить. А то чего-то жрать хочется… аж переночевать негде.
* * *
С едой было туговато, это да. Равно как и с сигаретами и с прочими необходимыми расходными материалами. Уже вторые сутки мы экономно питались супом, небольшую кастрюльку которого Хохол сварил из горсти гречневой крупы и двух сосисок, каковые мы взяли взаймы у бабки-хозяйки. А с сигаретами была вообще беда – их просто не было, и взять было негде, а идти на улицу, чтобы стрелять их у прохожих, мне было унизительно, я и Хохлу не позволял этого делать, изводя его презрительными репликами. Огромным усилием воли мне удалось проявить хладнокровие, выкинуть из головы неприятные, тяжкие думы об Ирке и с утра отправиться с Хохлом на станцию «Москва-Сортировочная», где у него была бригада каких-то знакомых, тоже из Украины, на постоянной основе разгружавшая там вагоны. Нас встретил здоровенный, двухметровый красномордый мужик, с торчавшим из-под грязнейшей робы огромным брюхом. Долго разговаривать он не стал – о чём-то пошептался с Хохлом, и через полчаса, переодевшись в привезённые с собой вещи похуже, мы уже вошли в бригаду грузчиков и начали разгружать свежеприбывшие на станцию вагоны с мукой. Платили около двадцати долларов за смену, и мы рассчитывали отработать там не более пяти смен, заработать по сотне долларов, после чего вернуться в привычный и кажущийся уже родным «Севастополь», с его афганскими и индийскими торговцами, с его пластиковыми безделушками и поддельными батарейками. Вернуться, чтобы накупить там всякой ерунды и снова начать нормально зарабатывать деньги.
Это была, надо сказать, просто адски тяжёлая работа. В вагон входит приблизительно тысяча двести полуцентнерных мешков. В бригаде десять человек, включая нас. С девяти утра до одиннадцати вечера, с перерывами на перекур и на быстрый обед какой-то дрянью, мы разгружали вагон за вагоном, состав за составом. Говорить об усталости не приходится, потому что ощущения, которые я испытывал после «рабочего дня», сложно уложить в нормальный человеческий лексикон. Да и действительно, разве человеческая это работа? Нет, работа эта для самого тупого, гнусного, беспринципного и бездушного, грязного жвачного быдла, которым, по сути, и являлись наши новоявленные коллеги. Пожрать, поспать, упиться в полную невменяемость дешёвой палёной водкой, грязно обругать Москву, москвичей да и вообще всю Россию – вот и все развлечения. Но что нам было делать? Без копейки денег и без документов оставалось только одно – воровать, а нам этого не хотелось. В первый день работы мы измучились настолько, что даже не поехали спать в Пушкино, а вповалку вырубились в каком-то вонючем станционном закутке, где и проживали эти скоты в человеческом облике. У нас не осталось сил даже на ужин. А через несколько часов нас уже разбудили, ибо начинался новый круг этой жуткой пахоты – четырнадцать часов за двадцать долларов.
Гонимые и гонители
Пять смен – невеликий срок. Но после его окончания мы ещё двое суток не выходили из дома, потому что у меня жутко болели все мышцы и я с утра не мог оторвать от подушки даже голову. К слову, эта невероятная боль не покидала меня и во все дни работы, но, естественно, приходилось не обращать на это никакого внимания – цель заработать была определённая. Здоровенному Хохлу пришлось полегче, но он тоже здорово измотался, поэтому понимал меня и не торопил. Отлежавшись, мы взяли свои капиталы и отправились на станцию, к электричке. Ехали мы до Москвы в самом радужном настроении – ещё бы, голод и нищета закончились, и их страшные призраки вместе с придорожными столбами таяли где-то в хвосте состава. Завтра мы уже заработаем столько, что нам хватит на всё самое необходимое, а уже через неделю мы без проблем снимем жильё где-нибудь поближе к «Севастополю». Пусть сначала даже комнату, зато не будем тратить по четыре часа в день на дорогу из Пушкино и обратно. А уже через месяц-другой мы откроем новый офис. Жизнь продолжается, всё впереди. Но, видимо, у судьбы были подготовлены на наш счёт планы несколько иного рода…
Гостиница «Севастополь» находится в московском районе Зюзино, метрах в трёхста от станции метро «Каховская». Это сейчас её загораживает свежевозведённая жилая высотка, а тогда на том месте был обычный пустырь. Выйдя из метро, мы остановились в изумлении – повсюду, куда только хватало взгляда, толпились менты, закованные в бронежилеты и камуфляж с надписью «ОМОН», а кругом стояли их автобусы, уже битком набитые притихшими в ужасе смуглыми торговцами, в чалмах и национальных балахонах. Не успели мы даже среагировать, как у нас уже потребовали документы, а так как их просто не было, нам сразу выкрутили руки, тоже без церемоний запинали ногами в автобус и повезли в отделение милиции «до выяснения». В отделении нас лишили всего содержимого карманов, заставили снять шнурки и рассовали по камерам, потому что в «обезьяннике» мест на всех не хватило. В камере, помимо прочих пленных торговцев, с нами оказался русскоговорящий афганец Абдулла, низкого роста, очень худой мужчина в годах. Он рассказал нам, что рейды такие случаются в гостинице нередко. Омоновцы вваливаются в помещение, рассредотачиваются по этажам, требуют документы на все и вся, вышибают ногами двери тех торговцев, что успели запереться, а деньги из кассы и понравившиеся товары прямо на месте бесхитростно рассовывают по карманам. При этом всех, попавшихся под руку, жестоко избивают дубинками. А если попытаешься возразить, то изобьют так, что потом придётся долго и дорого лечиться.
– Ничего себе! А на каком хоть основании? – обалдело поинтересовался я. О беспределе московских ментов тогда знали абсолютно все, но чтобы до такой степени… Заниматься средь бела дня в столице страны откровенной уголовщиной, самым настоящим грабежом с применением оружия! Это даже не беспредел, а самый настоящий бандитизм.
– Да какое основание, – пробурчал Абдулла. – Нелегал я, из Афганистана. В «Севастополе» нелегалы абсолютно все, и все они из разных азиатских и восточных стран. Да к тому же чёрные. Этого достаточно. Как раз у меня-то на товар все документы в порядке. Но этим же плевать на документы, они грабить приезжают. А каково всем остальным нашим? У них ни документов, ни накладных.
– Как же вы торгуете без документов? Неужели нельзя жить по закону… – тут я осёкся. У нас и у самих была такая же ситуация с офисом. Как-то раз мы с Хохлом на досуге подсчитали, что если заниматься нашим бизнесом по закону, то придётся вносить в казну сто три процента прибыли. Ну, не бред ли? – Но вы хотя бы сами зарегистрироваться пробовали?
– А толку? Мы регистрируемся. Знаете, сколько я плачу в месяц, чтобы торговать в своих двух маленьких лавках? Всем ментам, паспортным столам, крыше бандитской, крыше ментовской и за аренду помещения уходит до двенадцати тысяч баксов в месяц. Это только с меня одного. Но и этого недостаточно! Вот эти волки сегодня, пока мы здесь сидим, заберут весь мой товар, который захотят. А мою зарегистрированную жену вчера мусор у метро пнул ногой в живот, как собаку! Стал обыскивать её на людях, щупать, она возмутилась. А он её – ногой в живот. И регистрацию разорвал. Звери вы, русские! – Абдулла скрипнул зубами.
– Ну, ты, чурка, – таких излияний Хохол выдержать не смог. – Выражения подбирай, а то башку проломлю! Шо ты на русских-то погнал? На себя посмотри! У меня в вашем Афгане вонючем брат старший ранен был и пацанов там русских немерено легло! А ты, чурбан мразотный, живёшь в нашей России, жрёшь тут, и бабло рубишь и в Афган свой моджахедам небось отправляешь, да ещё на нас же и наезжаешь!
– Эй, хватит, вы чего! – Я попытался сгладить возникающий конфликт. – Ты тоже хорош, Хохол. Какая же Россия «ваша», если ты, свинья незалежная, и Россию, и Москву сам вечно помоями поливаешь? Чего ты на него набросился?
– Я просто не люблю чурок. И этот гоблин черножопый пускай заткнётся, а то урою! Развелось их тут, как тараканов, грязные твари!
– Всё, Хохол, сам заткнись, тошно слушать. У меня отец был азербайджанец, что мне теперь, повеситься, что ли, и избавить мир от своего существования, чтобы тебе в нём легче дышалось твоим «арийским» хохляцким хайлом? – я раздражённо отвернулся от идиота и спросил Абдуллу: – А откуда ты так хорошо знаешь русский язык?
– Я в Университете дружбы народов учился, – хмуро взглянул на меня афганец. – При советской власти.
– Во! – зорал Хохол. – Русские тебя, чурку, всему научили, а ты на них наезжаешь! Без нас бы вы там до сих пор кусками глины в сортире задницу вытирали! Все вы неблагодарные скоты и мрази. Не зря вас нормальные русские люди ненавидят!
– Я не хочу больше с тобой разговаривать. Ты слишком громко кричишь на меня, а я тебе в отцы гожусь, – сверкнув глазами, тихо и отчётливо заговорил Абдулла. – Поэтому дослушай, и прекратим бессмысленный спор. Ты вот тоже вроде русский, а сидишь со мной сейчас в одной и той же вонючей, грязной клетке. Задумайся над этим. Перед тем, как русские привезли меня учиться в Союз, они убили моего отца и мать, восьмерых моих братьев и вырезали половину кишлака, в котором я родился и рос. Русские люди, перед тем как меня сюда привезти, сожгли мой дом и сделали всё, чтобы на моей родине стало невозможно жить. Понимаешь хоть немного? Взамен моих убитых русскими родных я получил образование, которым даже не могу воспользоваться. А сейчас русские люди средь бела дня грабят меня и прямо на улице избивают ногами мою жену. За что я должен быть благодарен русским людям? Нет, уважаемый, ты и твой народ – навсегда для меня шурави!
К решётке подошёл свинорылый сержант, ткнул жирным пальцем в Абдуллу:
– Ты, животное! Быстро вышел, нах! Оформляться будем.
Закончились тогда наши посиделки в отделении плохо. До нас с Хохлом очередь дошла только поздно вечером. А когда выяснилось, что мы не имеем московской прописки, а я вдобавок ещё и столь неосторожно обладаю нерусской фамилией, наши данные даже не стали проверять через адресное бюро, а просто вышвырнули на улицу, не вернув ни копейки заработаных нечеловеческим трудом денег.
Что же это за бред? Это же средневековье какое-то! Есть ли на этих упырей хоть какая-то управа? Я постоял на улице, докурил сигарету и под недоумевающий взгляд Хохла направился назад в отделение.
– Начальник, совесть-то есть? Верни хоть половину. Кто ж так делает-то?
– Оборзел что ли вконец, азербот вонючий? – дежурный капитан, видимо, совсем не ожидал такой наглости. – Ушёл отсюда, пока ноги носят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Такие вот меня обуревали мысли. Вторые сутки я сидел в крохотной, обшарпанной, полной тараканов кухне в вонючей пушкинской дыре и смотрел в одну точку. Хохол, по мере способностей, пытался меня утешать, и утешения эти всегда уходили в какие-то глухие дебри и частенько заканчивались чуть ли не взаимным мордобоем.
– Жень, та ну шо ты. Москвичи ж все одинаковые. Думают только о себе. Плевать ей на тебя. Пока у тебя есть деньги, она будет с тобой. А сейчас ты ей на хер не нужен. У неё муж – москвич.
– Да какая нафиг разница: москвич, не москвич? Ну, вот скажи мне, какая?! Ирка же – умная девушка. Ну не может же она всерьёз говорить такую чушь! Тем более, у неё самой отец из Белоруссии… да и вообще, какого чёрта мы с тобой сами всерьёз это обсуждаем? Москва вообще всегда была городом приезжих. Это во-первых. А во-вторых, я действительно не вижу причины, по которой я стою хоть на ступеньку ниже её мужа. Что же это такое-то, а?
– Тю, та шо ты несёшь, Женя! По мне, так гори она синим пламенем, эта Москва треклятая, она мне вообще никуда не упёрлась. Я здесь бабло рублю, понимаешь? Нарубить бабла и уехать домой, в Украину, вот зачем я здесь. Там мой дом, понимаешь? А Москва – мне на неё плевать. А ей – плевать на меня. Поэтому я никогда не стану встречаться с москвичкой. Потому шо я москвичей ненавижу, и не верю им, и никогда не поверю. Потому шо все они гниды! Если бы ты знал, как мы их в армии мудохали! – и Хохол мечтательно-сладострастно закатил глаза.
– Тьфу! Чего ты такой озлобленный, Александр? – я брезгливо поморщился. – Вот чем тебе лично насолили москвичи? Ты же благодаря Москве только и живёшь, свинья неблагодарная. И не начинай вот только про армию свою, достал уже.
– А шо это ты за них впрягаешься? Не москвичи ли тебя измудохали втроём, как последнюю сявку? Не москвичка ли послала тебя недавно на хрен, обозвав лимитчиком? А про армию вообще заткнись и не вякай, а то я тебе сейчас башку табуреткой до конца доломаю! Убежал из армии своей чурбанской… Шо, мудохали тебя там чурки, небось? А я отслужил как мужчина, в горячей точке, не то, шо ты. И сержантом, слышишь ты, сержантом дембельнулся! Я сержант ВДВ! Я – младший командный состав! Я на стропах вис! В боевых действиях участвовал, во врагов стрелял! А ты – дезертир! Таких, как ты, вообще расстреливать полагается!
Терпеть не могу такого идиотизма. Особенно когда солдафоны типа Хохла начинают безапелляционно нести всякую ерунду. Нет, я понимаю, что на просторах бывшего Союза существуют десятки тысяч подобного рода мужчин, для которых два года в рядах Вооружённых Сил были и остаются единственным ярким пятном в памяти. Ущербные тупицы, живущие всю жизнь воспоминаниями о службе. Но с какой стати я должен с раздражающей регулярностью выслушивать эти бредни имбецила? Я в армии провёл всего два месяца, и жилось мне там прекрасно, о чём Хохол был отлично осведомлён. В Отдельной роте охраны Министерства обороны и Президента Туркменистана, в которой я проходил службу, отродясь не водилось никакой дедовщины. На это просто не оставалось времени. Потому что круглые сутки мы существовали строго в рамках Устава. Рота была не показушной, как, к примеру, соседствующая с нами в военном городке пафосная рота почётного караула, а несла функции именно охранные, и подчинялись мы только трём людям во всём Туркменистане: нашему ротному командиру, министру обороны и лично Туркменбаши. Служба проходила в центре Ашхабада, кормили нас, как в санатории, а буквально через забор жил мой старший сводный брат.
Но был в моей службе один существенный минус, перекрывающий все плюсы, – за короткое время службы в армии я реально отупел. То есть я это почувствовал сам. Неприятно чувствовать, как тупеешь прямо у себя на глазах, я вас уверяю… Вот краткое расписание моих армейских будней: подъём, клятва верности Великому Сердару (полководцу – туркм.) Туркменбаши, завтрак, плац, обед, плац, полдник, плац, ужин, плац, клятва верности Великому Сердару Туркменбаши, отбой. И так каждый день, всю неделю. На следующую неделю всё повторялось с такой же периодичностью, но слово «плац» можно поменять на «стрельбище» – мы там неограниченно, полными цинками, расстреливали никому уже не нужный, устаревший боезапас для автомата Калашникова, калибра 7.62, а потом снова возвращались на плац. За два месяца службы я научился чеканить такой строевой шаг, куда там конфетно-напомаженным ходячим автоматам из Роты почётного караула! В какой-то момент я вдруг осознал, что если всё это будет продолжаться ещё два года, то по окончании срока службы вместо меня в родные пенаты вернётся мрачная, тупая и безмозглая конструкция, не приспособленная ни к чему более, как к службе и репрессиям в комитете национальной безопасности Туркменистана. А кому нужна такая «школа мужества», которая делает из людей тупых и бессмысленных зомби? И я решился на беспрецедентный шаг – просто сбежал из армии. Произошло это проще простого – я вышел за ворота военного городка, снял форменную шапку с зелёной кокардой и запнул её кирзачом на самую верхотуру легендарных ашхабадских тополей. Этим я вмиг сжёг за собой сразу все мосты, ибо побега из роты, являвшейся лицом и гордостью Вооружённых Сил страны, ни одна из прокуратур Туркменистана уж точно не простила бы мне никогда.
Все ашхабадские контрольные наряды комендатуры обходили служащих нашей роты за версту, едва завидя нашу эксклюзивную парадную форму. Никому не хотелось нарываться на возможные неприятности, ибо мы были самым привилегированным подразделением туркменской армии – связываться никто не хотел. Поэтому до вокзала я добрался спокойно. А потом полторы тысячи километров до границы я простоял в холодном тамбуре, держась за ручку двери, готовый в любой момент выпрыгнуть и убежать в степь. Но пронесло…
– Руки коротки меня расстреливать. Ну, дезертир. Ну и что? И горжусь этим. А ты – тупой кирзовый сапог. И всю жизнь будешь виснуть на своих стропах, во всех смыслах этого слова, – я ехидно ухмыльнулся, будучи уверенным, что Хохла это выведет из себя. Армия для него была свята и непогрешима. Но Хохол, видимо, уже устал доказывать свою правоту и переключился на насущные проблемы.
– Ага, раз ты такой умный, то придумай, где бы нам бабла срубить. А то чего-то жрать хочется… аж переночевать негде.
* * *
С едой было туговато, это да. Равно как и с сигаретами и с прочими необходимыми расходными материалами. Уже вторые сутки мы экономно питались супом, небольшую кастрюльку которого Хохол сварил из горсти гречневой крупы и двух сосисок, каковые мы взяли взаймы у бабки-хозяйки. А с сигаретами была вообще беда – их просто не было, и взять было негде, а идти на улицу, чтобы стрелять их у прохожих, мне было унизительно, я и Хохлу не позволял этого делать, изводя его презрительными репликами. Огромным усилием воли мне удалось проявить хладнокровие, выкинуть из головы неприятные, тяжкие думы об Ирке и с утра отправиться с Хохлом на станцию «Москва-Сортировочная», где у него была бригада каких-то знакомых, тоже из Украины, на постоянной основе разгружавшая там вагоны. Нас встретил здоровенный, двухметровый красномордый мужик, с торчавшим из-под грязнейшей робы огромным брюхом. Долго разговаривать он не стал – о чём-то пошептался с Хохлом, и через полчаса, переодевшись в привезённые с собой вещи похуже, мы уже вошли в бригаду грузчиков и начали разгружать свежеприбывшие на станцию вагоны с мукой. Платили около двадцати долларов за смену, и мы рассчитывали отработать там не более пяти смен, заработать по сотне долларов, после чего вернуться в привычный и кажущийся уже родным «Севастополь», с его афганскими и индийскими торговцами, с его пластиковыми безделушками и поддельными батарейками. Вернуться, чтобы накупить там всякой ерунды и снова начать нормально зарабатывать деньги.
Это была, надо сказать, просто адски тяжёлая работа. В вагон входит приблизительно тысяча двести полуцентнерных мешков. В бригаде десять человек, включая нас. С девяти утра до одиннадцати вечера, с перерывами на перекур и на быстрый обед какой-то дрянью, мы разгружали вагон за вагоном, состав за составом. Говорить об усталости не приходится, потому что ощущения, которые я испытывал после «рабочего дня», сложно уложить в нормальный человеческий лексикон. Да и действительно, разве человеческая это работа? Нет, работа эта для самого тупого, гнусного, беспринципного и бездушного, грязного жвачного быдла, которым, по сути, и являлись наши новоявленные коллеги. Пожрать, поспать, упиться в полную невменяемость дешёвой палёной водкой, грязно обругать Москву, москвичей да и вообще всю Россию – вот и все развлечения. Но что нам было делать? Без копейки денег и без документов оставалось только одно – воровать, а нам этого не хотелось. В первый день работы мы измучились настолько, что даже не поехали спать в Пушкино, а вповалку вырубились в каком-то вонючем станционном закутке, где и проживали эти скоты в человеческом облике. У нас не осталось сил даже на ужин. А через несколько часов нас уже разбудили, ибо начинался новый круг этой жуткой пахоты – четырнадцать часов за двадцать долларов.
Гонимые и гонители
Пять смен – невеликий срок. Но после его окончания мы ещё двое суток не выходили из дома, потому что у меня жутко болели все мышцы и я с утра не мог оторвать от подушки даже голову. К слову, эта невероятная боль не покидала меня и во все дни работы, но, естественно, приходилось не обращать на это никакого внимания – цель заработать была определённая. Здоровенному Хохлу пришлось полегче, но он тоже здорово измотался, поэтому понимал меня и не торопил. Отлежавшись, мы взяли свои капиталы и отправились на станцию, к электричке. Ехали мы до Москвы в самом радужном настроении – ещё бы, голод и нищета закончились, и их страшные призраки вместе с придорожными столбами таяли где-то в хвосте состава. Завтра мы уже заработаем столько, что нам хватит на всё самое необходимое, а уже через неделю мы без проблем снимем жильё где-нибудь поближе к «Севастополю». Пусть сначала даже комнату, зато не будем тратить по четыре часа в день на дорогу из Пушкино и обратно. А уже через месяц-другой мы откроем новый офис. Жизнь продолжается, всё впереди. Но, видимо, у судьбы были подготовлены на наш счёт планы несколько иного рода…
Гостиница «Севастополь» находится в московском районе Зюзино, метрах в трёхста от станции метро «Каховская». Это сейчас её загораживает свежевозведённая жилая высотка, а тогда на том месте был обычный пустырь. Выйдя из метро, мы остановились в изумлении – повсюду, куда только хватало взгляда, толпились менты, закованные в бронежилеты и камуфляж с надписью «ОМОН», а кругом стояли их автобусы, уже битком набитые притихшими в ужасе смуглыми торговцами, в чалмах и национальных балахонах. Не успели мы даже среагировать, как у нас уже потребовали документы, а так как их просто не было, нам сразу выкрутили руки, тоже без церемоний запинали ногами в автобус и повезли в отделение милиции «до выяснения». В отделении нас лишили всего содержимого карманов, заставили снять шнурки и рассовали по камерам, потому что в «обезьяннике» мест на всех не хватило. В камере, помимо прочих пленных торговцев, с нами оказался русскоговорящий афганец Абдулла, низкого роста, очень худой мужчина в годах. Он рассказал нам, что рейды такие случаются в гостинице нередко. Омоновцы вваливаются в помещение, рассредотачиваются по этажам, требуют документы на все и вся, вышибают ногами двери тех торговцев, что успели запереться, а деньги из кассы и понравившиеся товары прямо на месте бесхитростно рассовывают по карманам. При этом всех, попавшихся под руку, жестоко избивают дубинками. А если попытаешься возразить, то изобьют так, что потом придётся долго и дорого лечиться.
– Ничего себе! А на каком хоть основании? – обалдело поинтересовался я. О беспределе московских ментов тогда знали абсолютно все, но чтобы до такой степени… Заниматься средь бела дня в столице страны откровенной уголовщиной, самым настоящим грабежом с применением оружия! Это даже не беспредел, а самый настоящий бандитизм.
– Да какое основание, – пробурчал Абдулла. – Нелегал я, из Афганистана. В «Севастополе» нелегалы абсолютно все, и все они из разных азиатских и восточных стран. Да к тому же чёрные. Этого достаточно. Как раз у меня-то на товар все документы в порядке. Но этим же плевать на документы, они грабить приезжают. А каково всем остальным нашим? У них ни документов, ни накладных.
– Как же вы торгуете без документов? Неужели нельзя жить по закону… – тут я осёкся. У нас и у самих была такая же ситуация с офисом. Как-то раз мы с Хохлом на досуге подсчитали, что если заниматься нашим бизнесом по закону, то придётся вносить в казну сто три процента прибыли. Ну, не бред ли? – Но вы хотя бы сами зарегистрироваться пробовали?
– А толку? Мы регистрируемся. Знаете, сколько я плачу в месяц, чтобы торговать в своих двух маленьких лавках? Всем ментам, паспортным столам, крыше бандитской, крыше ментовской и за аренду помещения уходит до двенадцати тысяч баксов в месяц. Это только с меня одного. Но и этого недостаточно! Вот эти волки сегодня, пока мы здесь сидим, заберут весь мой товар, который захотят. А мою зарегистрированную жену вчера мусор у метро пнул ногой в живот, как собаку! Стал обыскивать её на людях, щупать, она возмутилась. А он её – ногой в живот. И регистрацию разорвал. Звери вы, русские! – Абдулла скрипнул зубами.
– Ну, ты, чурка, – таких излияний Хохол выдержать не смог. – Выражения подбирай, а то башку проломлю! Шо ты на русских-то погнал? На себя посмотри! У меня в вашем Афгане вонючем брат старший ранен был и пацанов там русских немерено легло! А ты, чурбан мразотный, живёшь в нашей России, жрёшь тут, и бабло рубишь и в Афган свой моджахедам небось отправляешь, да ещё на нас же и наезжаешь!
– Эй, хватит, вы чего! – Я попытался сгладить возникающий конфликт. – Ты тоже хорош, Хохол. Какая же Россия «ваша», если ты, свинья незалежная, и Россию, и Москву сам вечно помоями поливаешь? Чего ты на него набросился?
– Я просто не люблю чурок. И этот гоблин черножопый пускай заткнётся, а то урою! Развелось их тут, как тараканов, грязные твари!
– Всё, Хохол, сам заткнись, тошно слушать. У меня отец был азербайджанец, что мне теперь, повеситься, что ли, и избавить мир от своего существования, чтобы тебе в нём легче дышалось твоим «арийским» хохляцким хайлом? – я раздражённо отвернулся от идиота и спросил Абдуллу: – А откуда ты так хорошо знаешь русский язык?
– Я в Университете дружбы народов учился, – хмуро взглянул на меня афганец. – При советской власти.
– Во! – зорал Хохол. – Русские тебя, чурку, всему научили, а ты на них наезжаешь! Без нас бы вы там до сих пор кусками глины в сортире задницу вытирали! Все вы неблагодарные скоты и мрази. Не зря вас нормальные русские люди ненавидят!
– Я не хочу больше с тобой разговаривать. Ты слишком громко кричишь на меня, а я тебе в отцы гожусь, – сверкнув глазами, тихо и отчётливо заговорил Абдулла. – Поэтому дослушай, и прекратим бессмысленный спор. Ты вот тоже вроде русский, а сидишь со мной сейчас в одной и той же вонючей, грязной клетке. Задумайся над этим. Перед тем, как русские привезли меня учиться в Союз, они убили моего отца и мать, восьмерых моих братьев и вырезали половину кишлака, в котором я родился и рос. Русские люди, перед тем как меня сюда привезти, сожгли мой дом и сделали всё, чтобы на моей родине стало невозможно жить. Понимаешь хоть немного? Взамен моих убитых русскими родных я получил образование, которым даже не могу воспользоваться. А сейчас русские люди средь бела дня грабят меня и прямо на улице избивают ногами мою жену. За что я должен быть благодарен русским людям? Нет, уважаемый, ты и твой народ – навсегда для меня шурави!
К решётке подошёл свинорылый сержант, ткнул жирным пальцем в Абдуллу:
– Ты, животное! Быстро вышел, нах! Оформляться будем.
Закончились тогда наши посиделки в отделении плохо. До нас с Хохлом очередь дошла только поздно вечером. А когда выяснилось, что мы не имеем московской прописки, а я вдобавок ещё и столь неосторожно обладаю нерусской фамилией, наши данные даже не стали проверять через адресное бюро, а просто вышвырнули на улицу, не вернув ни копейки заработаных нечеловеческим трудом денег.
Что же это за бред? Это же средневековье какое-то! Есть ли на этих упырей хоть какая-то управа? Я постоял на улице, докурил сигарету и под недоумевающий взгляд Хохла направился назад в отделение.
– Начальник, совесть-то есть? Верни хоть половину. Кто ж так делает-то?
– Оборзел что ли вконец, азербот вонючий? – дежурный капитан, видимо, совсем не ожидал такой наглости. – Ушёл отсюда, пока ноги носят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20