Глядя на нее, отказалась и Лариска, только Сережка за обе щеки уписывал булку с маслом, запивая ее киселем.
— Довел тебя твой муженек, — ворчала тетя Зина, с укором поглядывая на мать, державшую на руках сонного Леника. — Надо было тебе такое замужество. Жила бы себе вдвоем с Лариской…
— Что теперь говорить, — отвечала мать, — что сделано, то сделано.
Они посидели еще немного, потом стали собираться домой.
— Вставай, сынок, — будила мать Сережку, уснувшего на диване. Сережка открыл глаза, сморщился.
— Не хочу, — захныкал он.
— Вставай, вставай, пора домой, мы и так тут целый вечер надоедаем.
— Что ты, Марусенька, — явно из вежливости возразила тетя Зина. — Ничего вы нам не надоедаете, побудьте еще, посидите.
Но мать силком поднимала Сережку.
— Не хочу, — ныл тот, — дома холодно, а тут тепло.
Тогда мать положила на диван завернутого в одеяло Леника и стала одевать Сережку.
Тетя Зина тем временем отперла шкаф. Лариса всегда удивлялась, зачем тетка все в своей квартире запирает. И шкаф, и буфет, и все ящики у нее постоянно на замке. Если требуется что-то достать, она берет связку ключей, находит нужный, отпирает, берет что надо и снова запирает. Интересно, от кого она запирает? У них дома, например, никто ничего не замыкал.
Тетя Зина порылась в шкафу, вытащила старое линялое платье, старую рубашку дяди Коли с оторванным воротником, какие-то еще обноски. Завернула все это в белую тряпку.
— Возьми, Марусенька, — протянула сверток матери, — может, перешьешь что детям.
Лариса увидела, как мать покраснела.
— Спасибо, Зиночка, — сказала она. — Может, вам самим еще пригодится.
— Где там пригодится, — махнула рукой тетя Зина. — У меня же некому перешивать.
Она смотрела на Леника, которого мать держала на руках завернутым в одеяло.
— Так вот на свете не по-людски устроено, — с обидой на кого-то говорила она. — Кому дети не нужны, у того их много, а кто бы мог их растить, тому бог не дает… Бери, бери, — почти силой втолкнула она в руки матери сверток.
На улице было темно и холодно. Лариска вся съежилась в своем легоньком пальтишке, взяла за руку Сережку. Рука у брата была мягкая, теплая, он еще как следует не проснулся.
— Не могла сказать, чтобы мы у них пока пожили, — оглянулись на теткины окна Лариса.
— Видишь ли, доченька, — ответила мать. — Кому охота такую ораву в дом пускать.
— Тетя Соня так пускала, хоть у них всего одна комнатка, а у этих целая квартира… И еще тряпок надавала… Не буду я ее платье носить, — сказала Лариска. — И вообще больше к ним не пойду.
6
После того как еще одну ночь Лариска с матерью не спали, подставляя под струи воды то горшки, то миски, мать отважилась. Одела детей, взяла на руки завернутого в одеяло Леника.
— Пойдем, детки, туда, где обещали нам квартиру, — сказала она, — пусть себе и недостроенный дом, но хоть на голову не будет литься.
И они пошли. Лариска с Сережей впереди, мама с Леником на руках — за ними.
На самой окраине города, там, где когда-то был луг, по которому бегали они с Олей, строили дома. Новенькие, двухэтажные, все один к одному, они высились красивым городком возле дряхлых деревянных домишек, которые жались друг к дружке неподалеку от строительства.
Некоторые из новых домов были почти готовы, другие построены наполовину. Из одной трубы тонкой струйкой поднимался в небо белый дымок. К этому дому они и пошли.
В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.
— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.
— Здравствуйте, — ответили те.
— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…
— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.
Мать робко прошлась по квартире.
Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.
— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.
— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.
— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.
— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.
Рабочие ушли.
Мать оглянулась. В углу квартиры, на белом, еще некрашеном полу, лежали толстые доски.
— Лариска, — позвала мать. — Идите, детки, сюда, — направилась она к доскам. — Держи, доченька, Леню, — подала она Ларисе ребенка. — Если станет плакать, вот тут, в пеленочке, бутылка с молоком, — она вынула из пеленки и показала Ларисе бутылку с желтой соской на горлышке. — А ты, Сережка, сиди тихонечко, — приказала мать. — Я сейчас принесу постель и что-нибудь поесть… Видишь, как здесь хорошо… Печка топится…
Сережка и Лариса согласно кивали. Мать поцеловала их и побежала. Лариса с Леней на руках и с Сережкой рядышком остались сидеть на досках.
Шло время. Леня проснулся, но не заплакал. Он смотрел, тараща глазенки, на Лариску, она стала забавлять его — щелкала языком, делала пальцами «козу». Леня улыбался, показывая беззубые десны.
Сережка бродил по квартире, собирал щепки.
В дверях появилась тетенька в рабочей спецовке, в косынке, повязанной до бровей, потом ушла. Лариска слышала, как гулко отдавались ее шаги — сначала где-то рядом, потом заглохли, потом послышались снова — над головой.
Мать что-то долго не возвращалась. «Еще бы, — думала Лариска. — Это ведь далеко… Пока туда да обратно!»
Вдруг послышался голос матери.
— Пустите, там у меня дети, — говорила мать.
— Ты что, женщина, с ума стронулась, — слышался мужской голос. — Что это тебе в голову взбрело… Кто это позволит тебе тут поселиться? Дом же еще недостроен!
— Если б у меня было где жить, не шла бы сюда, — взволнованно объясняла мать, — а мне тут, в этом доме, председатель горсовета обещал квартиру… Я не самовольно… Он обещал.
— Ничего не знаю и знать не желаю, — гудел мужской голос. — Забирай свои манатки и катись отсюда!
— Как же я пойду, там мои дети, — повторяла мать.
С большим узлом за плечами она ворвалась в квартиру. Платок у нее сбился, светлые волосы растрепались, подбежала к детям, бросила возле них узел, схватила у Ларисы Леника. Вслед за нею вошел тот самый рабочий, с пушистыми рыжими усами. Недавно такой добрый, ласковый, он был разгневан.
— Что это вы себе думаете! — строго выговаривал он. — Разве так делают? Я пойду позову прораба!
Резко повернулся и, стуча сапогами, ушел.
За дверью квартиры стали собираться рабочие, некоторые посмеивались, некоторые сочувственно вздыхали.
Через несколько минут вернулся усатый, за ним, в распахнутой кожаной куртке и в кепке с пуговицей наверху, вошел высокий молодой мужчина.
— Что здесь происходит? — строго спросил он, едва переступив порог. Брови у него были нахмурены, лоб пересекала строгая складка.
— Вот, — показал рукой усатый. — Самовольно. Я не пускал, так силой прорвалась. Вещи притащила.
Мужчина в кожаной куртке смотрел на мать, дожидаясь, что она скажет. Мать покрепче прижала к себе Леника, шагнула ближе к мужчине.
— Е-если бы было где жить… не стала бы я… — рвущимся от волнения голосом повторила она то, что недавно сказала усатому.
— А где же вы до этого жили?
— Где жила? Вот! — выдохнула мать и стала торопливо распеленывать Леника. — Гляньте, ребенок весь в чирьях! На голову льется, — говорила она, в нетерпении дергая пеленки.
— Что вы делаете, — кинулся к ней прораб. — Не разворачивайте ребенка, здесь же сквозняки!
— Сквозняки! Да у вас тут рай, а не сквозняки! Печка топится. А мне председатель горсовета сам обещал, — запинаясь, говорила мать. — Я не самовольно…
— А муж ваш где? — спросил прораб.
— Муж? — поникла мать. — Нет у меня мужа, — глухо ответила она.
Лариска, с тревогой и волнением следившая за каждым движением матери, смотрела на нее теперь с удивлением. «Что это мама говорит?» — подумала она.
Мужчина в кожанке внимательно смотрел на мать, перевел взгляд на Сережку, взглянул и на Лариску.
— Вот что, — поворачиваясь к рабочим, приказал он. — Сейчас же заделать фанерой, — показал на незастекленные окна. — Навесить двери, — оглянулся на проем, ведший во вторую комнату. — Провести свет. Пока хотя бы временный. Женщину не трогать, — строго сказал он усатому. — Устройте все так, чтобы можно было переночевать, а с завтрашнего утра беритесь за эту квартиру. Чтобы через два дня была готова!
Сказав все это, прораб повернулся, рабочие в дверях расступились, давая ему дорогу. Мать растерянно смотрела ему вслед. Даже не успела сказать спасибо.
Рабочие засуетились, забегали. Тот самый усач тащил уже откуда-то лист фанеры, лицо у него снова было доброе, он снова улыбался из-под пушистых усов. Пришел и молодой, в шапке-ушанке. Принес и повесил на гвоздь, вбитый в стенку, шнур с электропатроном. Потом ввернул лампочку.
— На триста свечей… меньше не нашел, — вроде виновато улыбнулся он матери. — Но ничего. Светлее будет.
Мать с детьми сидела в углу на досках и растерянно смотрела, как старались для нее рабочие. Откуда-то они притащили даже большие козлы с прикрепленными к ним досками.
— Вместо кровати пока будут. Все-таки лучше, чем на полу, — объяснили они.
— Спасибо, спасибо вам, — говорила мать.
— Живите на здоровье да деток растите, — сказал усатый.
После того как прораб распорядился, чтобы их не трогали, усатый, кажется, старался больше всех. Приветливо улыбался уже не одному Сережке, но и матери, и Ларисе, словно хотел загладить свою недавнюю грубость, объяснить: «Мне что… Мне ничего… Я и сам бы вас пустил, да не я тут начальник».
Часа через два все было готово — окна плотно заделаны, горело электричество, топилась печка, в комнате собиралось приятное тепло.
Мать сняла платок. Раздела Сережку. Разостлала на козлах одеяло, распеленала Леника. Малыш, давно не знавший такой роскоши, потягивался. Мать, совсем измученная волнениями дня, ослабевшая, сидела возле ребенка.
— Мама, — робко подошла к ней Лариса и тронула за плечо. — А почему ты сказала, что у тебя нет… мужа?
Мать удивленно взглянула на дочку. Немного помолчала, словно о чем-то думая.
— А мы не пустим его сюда… Не нужен он нам… Без него обойдемся, — как совсем взрослой, все понимающей, ответила она дочери.
— Правда? — переспросила Лариса, не скрывая радости. — Правда, мамочка? — допытывалась она, дергая мать за юбку. — Вот хорошо… Ты не бойся, я тебе все-все буду помогать… Все, что ты только скажешь… А когда вырасту, работать пойду и все деньги буду тебе отдавать…
— Вот и хорошо, — погладила ее мать по голове. — Ты у меня помощница. На одну тебя вся моя надежда.
Спать они легли все вчетвером на широких козлах. И хотя было не очень удобно, но спали крепко.
Назавтра рабочие и в самом деле дружно взялись за квартиру. Принесли и навесили двери, стали стеклить окна. Работая, разговаривали с детьми, к матери обращались с сочувствием, были очень почтительны и все старались чем-нибудь услужить — принести обрезков для печки, сбегать за водой.
Через несколько дней на строительство приехал председатель горсовета Сухоручкин. Ему рассказали про женщину с детьми, которая пришла с вещами и не захотела уходить. Председатель подтвердил, что женщине действительно выделена здесь квартира, приказал не трогать ее и быстрее достраивать дом.
Скоро квартира была почти готова, оставалось только оклеить стены обоями. Во всем доме тоже шли спешные работы. Было намечено заселить его к ноябрьским праздникам.
Мать понемногу переносила на новую квартиру вещи, а когда дом был совсем готов, наняла подводу и перевезла мебель.
Ноябрьские праздники встречали в новой просторной квартире. Леня поправился, чирья у него сошли, только на ручках и ножках видны были синие пятнышки. Сережка, который в сарайчике намучился от тесноты, теперь носился по всей квартире как угорелый.
Мать радовалась, все время украшала, прибирала новое жилье.
— Как хорошо у нас! — хлопала в ладоши Лариса. Она с радостью помогала матери убирать — мыла полы, поливала вазоны, вытирала каждый листочек.
Цветок «огонек», когда-то сломанный пьяным отчимом, и в самом деле не погиб, наоборот, разросся еще пышнее. Лариса пересадила его в новый просторный горшок, обернула белой, вырезанной по краям зубчиками, бумагой. Вазон с алыми цветками стоял на подоконнике в новой квартире, и было от него еще уютнее.
Лариса чувствовала себя счастливой. Ей так нравилось жить в этой новой красивой квартире, жить без отчима, с мамой, Сережкой и Леником.
Но однажды, проснувшись рано, услышала в спальне знакомый голос. Насторожилась.
Отчим прошел через столовую, где на диванчике спала Лариса. За ним шла мать. На лице у нее была улыбка, глаза светились радостью.
Отчим одевался в прихожей, о чем-то разговаривая с матерью. И мать засмеялась — звонко, весело.
Стукнула дверь — отчим, наверно, вышел на улицу. Мать вернулась в комнату. Заметив, что Лариска не спит и смотрит на нее удивленно, смутилась, перестала улыбаться.
— Он так просил, — стала оправдываться перед Лариской, — так просил… И клялся, что пить больше не будет… И ведь он отец… Леника, Сережки…
Горько и тревожно сделалось Ларисе, но и другое чувство шевельнулось в сердце девочки. Совсем недавно она видела мать веселой, а теперь вот — растерянная, виноватая. Разве от нее, от Ларисы, зависит — станет мать снова веселая или опечалится… А Лариска так любила, когда мать улыбалась.
— Да, хорошо, — сказала она, чтобы показать матери, что ни в чем ее не винит.
А мать стояла, опустив руки. Солнце хлынуло в широкие окна, залило всю комнату золотистым светом. И очень не вязалась с этим солнечным утром мамина растерянная, виноватая улыбка.
Часть третья
В ДОРОГУ
1
Лариса стояла перед зеркалом и внимательно себя разглядывала. Сегодня она казалась себе не такой, как всегда. Может быть, дело в прозрачной косынке? Как только накинула Лариса эту косынку на плечи — сразу стала другая — красивая и почти взрослая.
В дверь постучали. Девочка отскочила от зеркала. В комнату заглянуло веселое личико.
— Оленька! — обрадовалась Лариса подруге. — Вот хорошо, что ты пришла. А я одна дома. Ну, проходи, проходи.
— У меня задачка по физике никак не получается, — пожаловалась Оленька, хотя ее лицо и в эту минуту не утратило своего радостного выражения. — Я думала, мы вместе решим, но если ты уже решила, дай мне глянуть… Какая у тебя косыночка красивая! — тараторила Оленька.
— Ой, — вскочила Лариса, — у меня же на кухне суп варится. Возьми сама тетрадку по физике в портфеле, — крикнула она, выбегая из комнаты.
Когда Лариса вернулась, Оля кончала списывать задачу.
— А ваши все куда девались? — спросила она, промокая чернила промокашкой.
— Мама с Иркой в консультации. Сережка еще в школе, а Леня на улице бегает, — ответила Лариса.
— Хорошо вам, — вздохнула, закрывая тетрадку и поднимаясь, Оля. — У вас столько детей. А мне так хотелось бы иметь братика или сестричку. Я бы их так любила!
— А, какое там хорошо, — махнула рукой Лариса. — Мне так они уже надоели! Один подрастет, другой родится…
Оля стояла у зеркала, переплетала косу. Уложила ее на голове венком, повернулась к Ларисе, спросила:
— Красиво мне так?
Лариска посмотрела на подругу.
— Краси-и-во, — сказала она, любуясь Оленькой.
Обняла ее за плечи. Теперь девочки вдвоем смотрели в зеркало.
— Вот ты какая — высокая, полная, — позавидовала Лариса. — Совсем как взрослая, а я какая-то зеленая, худая. Я бы хотела быть такой, как ты.
— Ты тоже красивая, — повернулась к ней Оля. — У тебя, знаешь, глаза красивые… И губы ничего… Нос, правда, немного картошечкой…
— Да вот маленькая я… Видишь, по плечо тебе.
— Может, ты еще немного подрастешь… А помнишь, — отвернувшись от зеркала, обняла Оля Ларису. — Помнишь, как мы с тобой, совсем малявками, по лугу носились?
— Еще бы не помнить, — ответила Лариса.
— Вот хорошо, что мы в одной школе учимся, — говорила Оля.
— Просто повезло, что поселок на нашем лугу построили. А так, может, давно и забыли бы друг дружку.
— Может, — согласилась Оля. Потом, помолчав, призналась. — Вот ты говоришь, что завидуешь мне, а я тебе завидую! Ты так хорошо учишься, все тебе легко. А я — как дурочка какая-то, — Оля звонко засмеялась, — больше тройки у физички не выпрошу.
— Ну, не такая уж ты дурочка, — успокоила подругу Лариса. — По географии и по истории у тебя тоже пятерки.
Девочки, обнявшись, сидели на диване. Лариса — темноволосая, темноглазая, с короткой косой и небольшой челкой, прикрывавшей высокий, слегка выпуклый лоб. Лицо Ларисы одухотворенное, ясное и вместе с тем очень серьезное.
1 2 3 4 5 6 7 8
— Довел тебя твой муженек, — ворчала тетя Зина, с укором поглядывая на мать, державшую на руках сонного Леника. — Надо было тебе такое замужество. Жила бы себе вдвоем с Лариской…
— Что теперь говорить, — отвечала мать, — что сделано, то сделано.
Они посидели еще немного, потом стали собираться домой.
— Вставай, сынок, — будила мать Сережку, уснувшего на диване. Сережка открыл глаза, сморщился.
— Не хочу, — захныкал он.
— Вставай, вставай, пора домой, мы и так тут целый вечер надоедаем.
— Что ты, Марусенька, — явно из вежливости возразила тетя Зина. — Ничего вы нам не надоедаете, побудьте еще, посидите.
Но мать силком поднимала Сережку.
— Не хочу, — ныл тот, — дома холодно, а тут тепло.
Тогда мать положила на диван завернутого в одеяло Леника и стала одевать Сережку.
Тетя Зина тем временем отперла шкаф. Лариса всегда удивлялась, зачем тетка все в своей квартире запирает. И шкаф, и буфет, и все ящики у нее постоянно на замке. Если требуется что-то достать, она берет связку ключей, находит нужный, отпирает, берет что надо и снова запирает. Интересно, от кого она запирает? У них дома, например, никто ничего не замыкал.
Тетя Зина порылась в шкафу, вытащила старое линялое платье, старую рубашку дяди Коли с оторванным воротником, какие-то еще обноски. Завернула все это в белую тряпку.
— Возьми, Марусенька, — протянула сверток матери, — может, перешьешь что детям.
Лариса увидела, как мать покраснела.
— Спасибо, Зиночка, — сказала она. — Может, вам самим еще пригодится.
— Где там пригодится, — махнула рукой тетя Зина. — У меня же некому перешивать.
Она смотрела на Леника, которого мать держала на руках завернутым в одеяло.
— Так вот на свете не по-людски устроено, — с обидой на кого-то говорила она. — Кому дети не нужны, у того их много, а кто бы мог их растить, тому бог не дает… Бери, бери, — почти силой втолкнула она в руки матери сверток.
На улице было темно и холодно. Лариска вся съежилась в своем легоньком пальтишке, взяла за руку Сережку. Рука у брата была мягкая, теплая, он еще как следует не проснулся.
— Не могла сказать, чтобы мы у них пока пожили, — оглянулись на теткины окна Лариса.
— Видишь ли, доченька, — ответила мать. — Кому охота такую ораву в дом пускать.
— Тетя Соня так пускала, хоть у них всего одна комнатка, а у этих целая квартира… И еще тряпок надавала… Не буду я ее платье носить, — сказала Лариска. — И вообще больше к ним не пойду.
6
После того как еще одну ночь Лариска с матерью не спали, подставляя под струи воды то горшки, то миски, мать отважилась. Одела детей, взяла на руки завернутого в одеяло Леника.
— Пойдем, детки, туда, где обещали нам квартиру, — сказала она, — пусть себе и недостроенный дом, но хоть на голову не будет литься.
И они пошли. Лариска с Сережей впереди, мама с Леником на руках — за ними.
На самой окраине города, там, где когда-то был луг, по которому бегали они с Олей, строили дома. Новенькие, двухэтажные, все один к одному, они высились красивым городком возле дряхлых деревянных домишек, которые жались друг к дружке неподалеку от строительства.
Некоторые из новых домов были почти готовы, другие построены наполовину. Из одной трубы тонкой струйкой поднимался в небо белый дымок. К этому дому они и пошли.
В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.
— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.
— Здравствуйте, — ответили те.
— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…
— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.
Мать робко прошлась по квартире.
Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.
— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.
— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.
— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.
— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.
Рабочие ушли.
Мать оглянулась. В углу квартиры, на белом, еще некрашеном полу, лежали толстые доски.
— Лариска, — позвала мать. — Идите, детки, сюда, — направилась она к доскам. — Держи, доченька, Леню, — подала она Ларисе ребенка. — Если станет плакать, вот тут, в пеленочке, бутылка с молоком, — она вынула из пеленки и показала Ларисе бутылку с желтой соской на горлышке. — А ты, Сережка, сиди тихонечко, — приказала мать. — Я сейчас принесу постель и что-нибудь поесть… Видишь, как здесь хорошо… Печка топится…
Сережка и Лариса согласно кивали. Мать поцеловала их и побежала. Лариса с Леней на руках и с Сережкой рядышком остались сидеть на досках.
Шло время. Леня проснулся, но не заплакал. Он смотрел, тараща глазенки, на Лариску, она стала забавлять его — щелкала языком, делала пальцами «козу». Леня улыбался, показывая беззубые десны.
Сережка бродил по квартире, собирал щепки.
В дверях появилась тетенька в рабочей спецовке, в косынке, повязанной до бровей, потом ушла. Лариска слышала, как гулко отдавались ее шаги — сначала где-то рядом, потом заглохли, потом послышались снова — над головой.
Мать что-то долго не возвращалась. «Еще бы, — думала Лариска. — Это ведь далеко… Пока туда да обратно!»
Вдруг послышался голос матери.
— Пустите, там у меня дети, — говорила мать.
— Ты что, женщина, с ума стронулась, — слышался мужской голос. — Что это тебе в голову взбрело… Кто это позволит тебе тут поселиться? Дом же еще недостроен!
— Если б у меня было где жить, не шла бы сюда, — взволнованно объясняла мать, — а мне тут, в этом доме, председатель горсовета обещал квартиру… Я не самовольно… Он обещал.
— Ничего не знаю и знать не желаю, — гудел мужской голос. — Забирай свои манатки и катись отсюда!
— Как же я пойду, там мои дети, — повторяла мать.
С большим узлом за плечами она ворвалась в квартиру. Платок у нее сбился, светлые волосы растрепались, подбежала к детям, бросила возле них узел, схватила у Ларисы Леника. Вслед за нею вошел тот самый рабочий, с пушистыми рыжими усами. Недавно такой добрый, ласковый, он был разгневан.
— Что это вы себе думаете! — строго выговаривал он. — Разве так делают? Я пойду позову прораба!
Резко повернулся и, стуча сапогами, ушел.
За дверью квартиры стали собираться рабочие, некоторые посмеивались, некоторые сочувственно вздыхали.
Через несколько минут вернулся усатый, за ним, в распахнутой кожаной куртке и в кепке с пуговицей наверху, вошел высокий молодой мужчина.
— Что здесь происходит? — строго спросил он, едва переступив порог. Брови у него были нахмурены, лоб пересекала строгая складка.
— Вот, — показал рукой усатый. — Самовольно. Я не пускал, так силой прорвалась. Вещи притащила.
Мужчина в кожаной куртке смотрел на мать, дожидаясь, что она скажет. Мать покрепче прижала к себе Леника, шагнула ближе к мужчине.
— Е-если бы было где жить… не стала бы я… — рвущимся от волнения голосом повторила она то, что недавно сказала усатому.
— А где же вы до этого жили?
— Где жила? Вот! — выдохнула мать и стала торопливо распеленывать Леника. — Гляньте, ребенок весь в чирьях! На голову льется, — говорила она, в нетерпении дергая пеленки.
— Что вы делаете, — кинулся к ней прораб. — Не разворачивайте ребенка, здесь же сквозняки!
— Сквозняки! Да у вас тут рай, а не сквозняки! Печка топится. А мне председатель горсовета сам обещал, — запинаясь, говорила мать. — Я не самовольно…
— А муж ваш где? — спросил прораб.
— Муж? — поникла мать. — Нет у меня мужа, — глухо ответила она.
Лариска, с тревогой и волнением следившая за каждым движением матери, смотрела на нее теперь с удивлением. «Что это мама говорит?» — подумала она.
Мужчина в кожанке внимательно смотрел на мать, перевел взгляд на Сережку, взглянул и на Лариску.
— Вот что, — поворачиваясь к рабочим, приказал он. — Сейчас же заделать фанерой, — показал на незастекленные окна. — Навесить двери, — оглянулся на проем, ведший во вторую комнату. — Провести свет. Пока хотя бы временный. Женщину не трогать, — строго сказал он усатому. — Устройте все так, чтобы можно было переночевать, а с завтрашнего утра беритесь за эту квартиру. Чтобы через два дня была готова!
Сказав все это, прораб повернулся, рабочие в дверях расступились, давая ему дорогу. Мать растерянно смотрела ему вслед. Даже не успела сказать спасибо.
Рабочие засуетились, забегали. Тот самый усач тащил уже откуда-то лист фанеры, лицо у него снова было доброе, он снова улыбался из-под пушистых усов. Пришел и молодой, в шапке-ушанке. Принес и повесил на гвоздь, вбитый в стенку, шнур с электропатроном. Потом ввернул лампочку.
— На триста свечей… меньше не нашел, — вроде виновато улыбнулся он матери. — Но ничего. Светлее будет.
Мать с детьми сидела в углу на досках и растерянно смотрела, как старались для нее рабочие. Откуда-то они притащили даже большие козлы с прикрепленными к ним досками.
— Вместо кровати пока будут. Все-таки лучше, чем на полу, — объяснили они.
— Спасибо, спасибо вам, — говорила мать.
— Живите на здоровье да деток растите, — сказал усатый.
После того как прораб распорядился, чтобы их не трогали, усатый, кажется, старался больше всех. Приветливо улыбался уже не одному Сережке, но и матери, и Ларисе, словно хотел загладить свою недавнюю грубость, объяснить: «Мне что… Мне ничего… Я и сам бы вас пустил, да не я тут начальник».
Часа через два все было готово — окна плотно заделаны, горело электричество, топилась печка, в комнате собиралось приятное тепло.
Мать сняла платок. Раздела Сережку. Разостлала на козлах одеяло, распеленала Леника. Малыш, давно не знавший такой роскоши, потягивался. Мать, совсем измученная волнениями дня, ослабевшая, сидела возле ребенка.
— Мама, — робко подошла к ней Лариса и тронула за плечо. — А почему ты сказала, что у тебя нет… мужа?
Мать удивленно взглянула на дочку. Немного помолчала, словно о чем-то думая.
— А мы не пустим его сюда… Не нужен он нам… Без него обойдемся, — как совсем взрослой, все понимающей, ответила она дочери.
— Правда? — переспросила Лариса, не скрывая радости. — Правда, мамочка? — допытывалась она, дергая мать за юбку. — Вот хорошо… Ты не бойся, я тебе все-все буду помогать… Все, что ты только скажешь… А когда вырасту, работать пойду и все деньги буду тебе отдавать…
— Вот и хорошо, — погладила ее мать по голове. — Ты у меня помощница. На одну тебя вся моя надежда.
Спать они легли все вчетвером на широких козлах. И хотя было не очень удобно, но спали крепко.
Назавтра рабочие и в самом деле дружно взялись за квартиру. Принесли и навесили двери, стали стеклить окна. Работая, разговаривали с детьми, к матери обращались с сочувствием, были очень почтительны и все старались чем-нибудь услужить — принести обрезков для печки, сбегать за водой.
Через несколько дней на строительство приехал председатель горсовета Сухоручкин. Ему рассказали про женщину с детьми, которая пришла с вещами и не захотела уходить. Председатель подтвердил, что женщине действительно выделена здесь квартира, приказал не трогать ее и быстрее достраивать дом.
Скоро квартира была почти готова, оставалось только оклеить стены обоями. Во всем доме тоже шли спешные работы. Было намечено заселить его к ноябрьским праздникам.
Мать понемногу переносила на новую квартиру вещи, а когда дом был совсем готов, наняла подводу и перевезла мебель.
Ноябрьские праздники встречали в новой просторной квартире. Леня поправился, чирья у него сошли, только на ручках и ножках видны были синие пятнышки. Сережка, который в сарайчике намучился от тесноты, теперь носился по всей квартире как угорелый.
Мать радовалась, все время украшала, прибирала новое жилье.
— Как хорошо у нас! — хлопала в ладоши Лариса. Она с радостью помогала матери убирать — мыла полы, поливала вазоны, вытирала каждый листочек.
Цветок «огонек», когда-то сломанный пьяным отчимом, и в самом деле не погиб, наоборот, разросся еще пышнее. Лариса пересадила его в новый просторный горшок, обернула белой, вырезанной по краям зубчиками, бумагой. Вазон с алыми цветками стоял на подоконнике в новой квартире, и было от него еще уютнее.
Лариса чувствовала себя счастливой. Ей так нравилось жить в этой новой красивой квартире, жить без отчима, с мамой, Сережкой и Леником.
Но однажды, проснувшись рано, услышала в спальне знакомый голос. Насторожилась.
Отчим прошел через столовую, где на диванчике спала Лариса. За ним шла мать. На лице у нее была улыбка, глаза светились радостью.
Отчим одевался в прихожей, о чем-то разговаривая с матерью. И мать засмеялась — звонко, весело.
Стукнула дверь — отчим, наверно, вышел на улицу. Мать вернулась в комнату. Заметив, что Лариска не спит и смотрит на нее удивленно, смутилась, перестала улыбаться.
— Он так просил, — стала оправдываться перед Лариской, — так просил… И клялся, что пить больше не будет… И ведь он отец… Леника, Сережки…
Горько и тревожно сделалось Ларисе, но и другое чувство шевельнулось в сердце девочки. Совсем недавно она видела мать веселой, а теперь вот — растерянная, виноватая. Разве от нее, от Ларисы, зависит — станет мать снова веселая или опечалится… А Лариска так любила, когда мать улыбалась.
— Да, хорошо, — сказала она, чтобы показать матери, что ни в чем ее не винит.
А мать стояла, опустив руки. Солнце хлынуло в широкие окна, залило всю комнату золотистым светом. И очень не вязалась с этим солнечным утром мамина растерянная, виноватая улыбка.
Часть третья
В ДОРОГУ
1
Лариса стояла перед зеркалом и внимательно себя разглядывала. Сегодня она казалась себе не такой, как всегда. Может быть, дело в прозрачной косынке? Как только накинула Лариса эту косынку на плечи — сразу стала другая — красивая и почти взрослая.
В дверь постучали. Девочка отскочила от зеркала. В комнату заглянуло веселое личико.
— Оленька! — обрадовалась Лариса подруге. — Вот хорошо, что ты пришла. А я одна дома. Ну, проходи, проходи.
— У меня задачка по физике никак не получается, — пожаловалась Оленька, хотя ее лицо и в эту минуту не утратило своего радостного выражения. — Я думала, мы вместе решим, но если ты уже решила, дай мне глянуть… Какая у тебя косыночка красивая! — тараторила Оленька.
— Ой, — вскочила Лариса, — у меня же на кухне суп варится. Возьми сама тетрадку по физике в портфеле, — крикнула она, выбегая из комнаты.
Когда Лариса вернулась, Оля кончала списывать задачу.
— А ваши все куда девались? — спросила она, промокая чернила промокашкой.
— Мама с Иркой в консультации. Сережка еще в школе, а Леня на улице бегает, — ответила Лариса.
— Хорошо вам, — вздохнула, закрывая тетрадку и поднимаясь, Оля. — У вас столько детей. А мне так хотелось бы иметь братика или сестричку. Я бы их так любила!
— А, какое там хорошо, — махнула рукой Лариса. — Мне так они уже надоели! Один подрастет, другой родится…
Оля стояла у зеркала, переплетала косу. Уложила ее на голове венком, повернулась к Ларисе, спросила:
— Красиво мне так?
Лариска посмотрела на подругу.
— Краси-и-во, — сказала она, любуясь Оленькой.
Обняла ее за плечи. Теперь девочки вдвоем смотрели в зеркало.
— Вот ты какая — высокая, полная, — позавидовала Лариса. — Совсем как взрослая, а я какая-то зеленая, худая. Я бы хотела быть такой, как ты.
— Ты тоже красивая, — повернулась к ней Оля. — У тебя, знаешь, глаза красивые… И губы ничего… Нос, правда, немного картошечкой…
— Да вот маленькая я… Видишь, по плечо тебе.
— Может, ты еще немного подрастешь… А помнишь, — отвернувшись от зеркала, обняла Оля Ларису. — Помнишь, как мы с тобой, совсем малявками, по лугу носились?
— Еще бы не помнить, — ответила Лариса.
— Вот хорошо, что мы в одной школе учимся, — говорила Оля.
— Просто повезло, что поселок на нашем лугу построили. А так, может, давно и забыли бы друг дружку.
— Может, — согласилась Оля. Потом, помолчав, призналась. — Вот ты говоришь, что завидуешь мне, а я тебе завидую! Ты так хорошо учишься, все тебе легко. А я — как дурочка какая-то, — Оля звонко засмеялась, — больше тройки у физички не выпрошу.
— Ну, не такая уж ты дурочка, — успокоила подругу Лариса. — По географии и по истории у тебя тоже пятерки.
Девочки, обнявшись, сидели на диване. Лариса — темноволосая, темноглазая, с короткой косой и небольшой челкой, прикрывавшей высокий, слегка выпуклый лоб. Лицо Ларисы одухотворенное, ясное и вместе с тем очень серьезное.
1 2 3 4 5 6 7 8