Во-первых, он сам не понимал, как мог швырнуть в меня туфлей, — а это был очень приличный человек, известный ученый-санскритолог, пандит. Он сам не предполагал, что может такой номер выкинуть, но это все же случилось — вот она, власть подсознания! Если бы я сделал то, на что рассчитывало его подсознание, все было бы в порядке. Но я потребовал вторую туфлю — вот это его и доконало. Он был ошеломлен. И я сказал его соседу: «Помогите ему снять вторую туфлю. Я не отстану. Мне нужны обе. Я как раз собирался купить новую пару, но этот человек такой щедрый!» А туфли действительно были новенькие, с иголочки.Вечером тот человек пришел ко мне, встал на колени и попросил прощения. «Конечно, я уже все забыл. Я не обижен, за что же мне вас прощать? Чтобы простить, нужно сперва рассердиться. А я не злился — наоборот, мне понравилось! Здорово получилось. Вам удалось разбудить тех, кто задремал на лекции. Вообще, я подумал, что это отличная мысль: в следующий раз я специально усажу в зал своих людей, чтобы они время от времени швыряли в меня обувью и будили спящих! Во всяком случае, это поможет слушателям быть хоть немного внимательнее. Так что я вам очень благодарен».Потом он долгие годы писал мне письма: «Прошу вас, простите меня! Я буду писать, пока не получу прощение».Но я отвечал ему: «Сначала меня нужно разозлить. Если я скажу, что прощаю вас, то тем самым признаюсь, будто я обижался. Как же я могу простить? Это вы меня простите за то, что не могу на вас обижаться и, следовательно, не могу простить. Вы меня простите!» Не знаю, простил он меня или нет, но письма прекратились.
Я очень не хочу, чтобы меня хоть как-то связывали с понятием религии. Причина лишь в том, что вся история религии — штука грязная. Это уродливая история, она отражает деградацию человека, его бесчеловечность, все дурное, на что он способен. И это относится не к какой-то одной религии! По всему миру постоянно разыгрывался один и тот же сценарий: эксплуатация человека во имя Бога. Поэтому мне становится очень неловко, когда меня тем или иным способом связывают с понятием религии. Впрочем, есть и другая проблема: в жизни человеку подчас приходится решать, что именно он ненавидит.В моей юности я был известен в университете как атеист, как человек нерелигиозный и настроенный против всех моральных принципов. Да, я придерживался и продолжаю держаться этой позиции. В этом я не изменился ни на каплю. Мое отношение остается прежним. Но репутация человека неверующего и аморального создавала немало трудностей. Это осложняло общение с людьми, делало его почти невозможным. Эти характеристики — аморальность, безверие и все прочее — непроницаемой стеной отгораживали меня от людей. Я бы таким и оставался, для меня тут проблем не было, но я видел, что это не позволит мне поведать о своих переживаниях, поделиться с другими своим опытом.Стоило людям узнать, что я не признаю ни религию, ни мораль, как они тут же замыкались в себе. Достаточно было услышать, что я не верю в Бога, в рай и ад, — и они тут же шарахались от меня, как от чумного. Это относилось и к людям образованным, ведь я был университетским профессором, а вокруг работали сотни преподавателей и ученых, людей разумных и толковых. Но они тоже избегали меня — им не хватало смелости отстаивать собственные убеждения, они не умели спорить.А я спорил всегда и всюду — на улицах, в университете, в магазинах, повсюду, где можно было с кем-то поговорить. Я безжалостно критиковал религию и старался окончательно избавить людей от этой чуши. Но результат был прост: я остался один, как остров в безбрежном океане. Никто со мной не разговаривал, со мной не решались даже здороваться — кто его знает, что из этого получится? И тогда мне пришлось выбрать новую стратегию.Как ни странно, я подумал вдруг, что те люди, которых занимает поиск истины, рано или поздно обращаются к религии. Меня они считали неверующим, и потому не хотели со мной разговаривать. Но ведь именно эти люди действительно хотели постичь истину! Это они пошли бы со мной в неизвестность! Однако у них уже была религия, своя секта, своя философия, а меня они считали неверующим. Нас разделял барьер. Но именно таких людей я искал!Конечно, были те, кого религия не интересовала — но и истина тоже. Их занимала обыденность: как больше денег заработать, как стать великим политиком — президентом или премьер-министром. У них были будничные интересы. Такие люди не интересовали меня, а их не интересовало то, что я мог предложить. Если бы им предложили выбор между истиной и постом премьера, они без колебаний выбрали бы министерскую должность. А про истину они так сказали бы: «Спешить некуда. Впереди целая вечность, истина подождет, а вот такой возможности заполучить портфель министра больше, наверное, и не будет! Не каждому такое счастье выпадает! Истина повсюду, так что ее мы рано или поздно найдем. Давайте же сначала позаботимся о мимолетном, преходящем. Это похоже на прекрасный сон! Настоящая действительность никуда не денется, а чудесный сон краток».Вот что их интересовало — сновидения, воображаемое. Это были «не мои» люди. Полная противоположность взглядов тоже делала наше общение невозможным. Я предпринимал кое-какие попытки, но этих людей ничто не занимало — ни религия, ни истина, ничто по-настоящему важное.Многих это, напротив, очень даже интересовало, но они уже были христианами или индуистами, мусульманами, джайнами или буддистами. Они уже приняли некую идеологию и теологию. И тогда мне стало ясно, что придется поиграть в религиозность. Иного выхода не было. Только так я мог найти искренних искателей.Я терпеть не могу слово «религия», я всегда его ненавидел, но мне пришлось говорить о религии. На самом же деле за разговорами о религии крылось совсем не то, что принято понимать под этим термином. Это была просто стратегия: я пользовался привычными словами — Бог, вера, освобождение, мокша, — но придавал им свой смысл. Благодаря этому мне удалось привлечь людей. Ко мне начали приходить.На то, чтобы изменить укрепившиеся представления обо мне, потребовалось несколько лет. Но люди просто слушают слова, не понимая их смысла. Люди понимают только буквальное значение, глубинного содержания они не замечают. И я обратил их собственное оружие против них! Я комментировал религиозные писания, одновременно придавая им особый смысл!Я мог бы делать то же самое и без всяких священных текстов. Так было бы даже проще, ведь тогда я говорил бы откровенно, без обиняков. В действительности, не было никакой нужды прибегать к помощи Кришны, Махавиры или Иисуса, приписывать им слова, которых они никогда не говорили. Но такова уж человеческая глупость! Я повторял то же самое, что говорил и раньше, когда они не хотели меня слушать... но теперь вокруг собирались тысячи людей — еще бы, я ведь говорил о Кришне!Но что общего у меня и Кришны? Что такого он для меня сделал? Какая связь между мной и Христом? Если бы я встретил его в те времена, я непременно сказал бы: «Ты фанатик, ты не в себе! И я не могу сказать, что распявшие тебя так уж ошибались. У них просто не было другого выхода».И у меня тоже не было иного выхода. Когда я начал говорить о Христе, меня стали приглашать христианские колледжи и богословские институты. Но в глубине души я хихикал, потому что эти дурни искренне верили, что я пересказываю слова Христа! Да, я действительно говорил его словами — нужно лишь понимать, что словами можно играть, им можно придавать любое значение, — а слушатели полагали, что именно это Иисус имел в виду. И мне говорили: «Ты сделал для Иисуса больше, чем наши собственные миссионеры и священники!»А я их не разубеждал, хотя прекрасно знал, что не имею ничего общего с Иисусом и даже он сам, возможно, не понял бы, о чем я говорю. Прикрываясь именем Иисуса, я говорил то же самое, что и раньше, но прежде ни одна христианская община, ни один колледж или институт не позвали бы меня к себе. Что там говорить! Даже если бы я заявился без спросу, они бы заперли дверь. Между прочим, так и было: мне не дозволяли входить в центральный храм города, кое-кто похлопотал о полицейском запрете. И когда в храме шла служба, когда там говорил какой-нибудь индуистский монах, рядом всегда торчал полицейский — на тот случай, если мне вздумается заглянуть.Я подошел как-то и сказал: «Мне хочется послушать!»«Нам другое известно. Где бы ты ни появился, ты хочешь, чтобы слушали тебя, — заявил офицер. — Нас сюда для того и вызвали, чтобы тебя не пускать. Все остальные могут приходить. Сделай милость, не появляйся тут больше, тогда нам не придется здесь понапрасну торчать по три-четыре часа в день. Учти, пока идут эти проповеди, я буду приглядывать только за тобой. За одним-единственным человеком!»Но потом меня начали приглашать в тот самый храм. Туда опять вызывали полицию — но на сей раз, чтобы избежать столпотворения. И я снова увидел того же офицера, а он мне сказал: «Ты — это что-то невообразимое. Раньше мы тебя сюда не пускали, а теперь вынуждены храм от толпы оберегать — здание-то ветхое».В храме были балконы. Внутри могло поместиться тысяч пять прихожан. Но когда я выступал, туда набивались все пятнадцать тысяч. Дело было серьезное, ведь балконы могли обрушиться, они не были рассчитаны на такую толпу, да и храм был очень древний. Естественно, на следующий день власти ограничили доступ людей и впустили внутрь строго определенное число желающих.Это вызвало очередное недовольство. Тот офицер сказал: «Опять неприятности! Твоя речь длится два часа, но люди собираются часа за три до начала. Они боятся, что иначе не смогут попасть внутрь. Странно все это! А я-то считал, что ты не веришь в Бога!»И я сказал ему на ухо: «И это правда. Не говори никому, хотя тебе все равно не поверят. Но я всегда буду против религии. Я намерен успеть показать всю ее подноготную, прежде чем уйду из этого мира. Не стоит об этом рассказывать, тебе никто не поверит, а я скажу, что никогда ничего подобного не говорил».Но другого выхода у меня не было. Я говорил о Боге, а потом добавлял, что еще лучше звучит слово «божественность». Так я избавлялся от понятия Бога. Но я все-таки говорил о Боге, и потому все, кто был мне нужен — настоящие искатели, изуродованные религиозным духовенством, — все больше интересовались моими выступлениями. Я ведь собрал сливки всех религий!Иного выхода не было, потому что в противном случае я не смог бы войти в их молельни, а они не пожелали бы приходить ко мне. Их останавливала всего пара характеристик. И я даже не мог ни в чем их обвинить, я себя в этом винил. Мне следовало найти обходной путь к цели. И я нашел такой путь, все оказалось очень просто. Я просто подумал: «Говори их словами, говори на их языке, цитируй их писания. Пусть ты одолжил чужой пистолет, но это ведь не мешает зарядить его своими патронами. Неважно, чей это пистолет, но пули в нем мои! А главную задачу выполняет пуля, а не пистолет. Что же тут плохого?»Все давалось очень легко, потому что теперь я мог повторять понятия индуизма и слова ислама, но играть свою игру. Я мог говорить языком христианства, играя в собственную игру.И ко мне приходили все: монахи-джайны, индуисты и буддисты, христианские миссионеры и священники — самая разношерстная компания. Вы не поверите, но... знаете, мало кто видел меня смеющимся, — я так часто хохотал в душе, что улыбка на лице — это было бы уже слишком много. Я рассказывал всякие шутки, но сам не смеялся, потому что превратил в безостановочную шутку всю свою жизнь! Что может быть смешнее? И мне удалось без малейших усилий обмануть всех этих священников и ученых монахов. Они приходили, задавали вопросы, а мне оставалось лишь быть внимательным и переходить на их язык — но между слов, между строк я вставлял то настоящее, чему хотел научить.Этому искусству я научился у одного рыбака.В детстве я часами сидел на берегу реки. Там было чудесно. Прекрасные утренние зори, восхитительные вечера. Даже в самое жаркое лето там можно было укрыться под густой сенью деревьев с ветвями, склонившимися к воде... Можно было просто забраться в реку — вода была прохладная и ты очень быстро забывал, что сейчас лето...И вот сидел я как-то на берегу, глядел на утреннее солнце, а рядом стоял какой-то рыбак. Рыбу обычно ловят на наживку. Рыбаки ловят каких-нибудь букашек, — а рыбы любят ими полакомиться, — и насаживают на крючок. Рыбка подплывает, заглатывает наживку и оказывается на крючке. Рыба видит только букашку, но вместе с ним глотает и крючок, а рыбак тут же выдергивает ее из воды.Я смотрел, как тот рыбак ловил рыбу, и подумал: «Мне тоже нужно найти такой способ. Нужна наживка, на которую клюнут самые разные люди, которые сейчас принадлежат разным лагерям. А в моем лагере — никого». Я был совсем один. Никто не решался заговорить со мной или пройтись рядом, потому что о нем тоже начали бы думать плохо.И я нашел такую наживку: их собственные слова. В первое время все очень удивлялись. Те, кто знал меня давно и помнил, что я всегда был неверующим, не могли ничего понять. Они были в полном замешательстве. Я это часто замечал.Однажды я выступал в Исламском институте Джабалпура. Главой этого учреждения был один из моих старых преподавателей, мусульманин. Он даже не знал, что проповедник — его бывший студент. Кто-то просто услышал, как я рассказывал о суфиях, и передал директору института весть о чудесном проповеднике. Директору просто сказали: «Мы никогда не задумывались о суфиях с такой точки зрения. Выступление этого человека сделает честь нашему заведению».Если мусульманин начнет вдруг говорить о Библии, христианин будет счастлив, это польстит его самомнению. Если мусульманин, индуист или буддист заговорит об Иисусе, начнет восхвалять его, повторять его слова... Особенно в Индии, где мусульмане и индуисты все время убивают друг друга, — там, если немусульманин заговорит вдруг о суфизме... Директор института был счастлив и пригласил меня выступить. А я всегда принимал такие приглашения — мне нужно было найти «своих», а они могли прятаться где угодно.Узнав меня, мой давний учитель сказал: «Слышал я о чудесах, но это — чудо из чудес! Неужели это ты говоришь о суфиях, об исламе, о фундаментальной философии мусульманства?!»«Вас я не стану обманывать, ведь вы были моим преподавателем, — сказал я. — Я буду говорить только о своей собственной философии. Я просто научился время от времени вставлять кое-где слово „ислам“ — вот и все».«Господи! — воскликнул он. — Что же делать? Но выхода нет, слушатели уже собрались. Да, ты все тот же хулиган, ты ничуть не изменился. Может, это просто шутка? Тебя рекомендовал один из лучших наших преподавателей, видный знаток суфизма. Я пригласил тебя именно по его просьбе».«Он говорил искренне, — сказал я. — И вам мое выступление тоже понравится. Но помните: я говорю только то, что хочу сказать. Неважно, куда меня приглашают, все ведь так просто — я говорю одно и то же, меняю лишь несколько слов. Про суфизм я скажу то же самое, что сказал бы про дзэн, просто меняю одно слово на другое. Главное тут — не забыть, о ком я говорю в данный момент».И я выступил. Конечно, директор уселся на свое место с понурым видом, но стоило мне заговорить, как его лицо прояснилось. После он подошел, обнял меня и сказал: «Теперь я понимаю, что ты просто хотел меня разыграть».«Я всегда всех разыгрываю, не принимайте это близко к сердцу», — сказал я.«Ты — настоящий суфий», — воскликнул он.«Правду, значит, вам говорили!» — согласился я.
Я выступал в Амритсаре, Золотом Храме сикхов. И повсюду, во всех уголках страны, меня тысячи раз спрашивали: «Почему вы носите бороду?» Я уже привык к этому вопросу, но мне нравилось всякий раз отвечать на него по-разному. Но в Золотом Храме, где я говорил о Нанаке и его провозвестии, ко мне подошел совсем дряхлый сардар. Он коснулся моих ног и спросил: «Сардар-джи, почему ты остригаешь волосы?» Это был неожиданный, новый вопрос, его мне задавали впервые. «У тебя чудесная борода, — продолжил он, — но зачем ты остригаешь волосы? Ты ведь такой набожный!»Чтобы быть сикхом, достаточно выполнить пять условий. Они очень просты, любой с этим справится. Их называют «пять К», потому что каждое слово начинается с буквы "к". Кеш означает «волосы», катур — «нож», каччха значит «белье»... Вот этого, кстати, я так и не смог понять. Что означает это требование? Какой философией оно продиктовано? Странное условие, но должна же быть причина! Я начал расспрашивать сикхских священников. Я сказал: «Все понятно: волосы не остригай, носи при себе меч или кинжал — но вот эта каччха... Какой богословский или философский смысл имеет это условие?»«Никто никогда об этом не спрашивал, — признались они. — Мы просто выполняем эти пять требований, „пять К“».Тот старый сардар решил, что я тоже сардар, потому что в Золотом Храме всегда выступали только правоверные сикхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Я очень не хочу, чтобы меня хоть как-то связывали с понятием религии. Причина лишь в том, что вся история религии — штука грязная. Это уродливая история, она отражает деградацию человека, его бесчеловечность, все дурное, на что он способен. И это относится не к какой-то одной религии! По всему миру постоянно разыгрывался один и тот же сценарий: эксплуатация человека во имя Бога. Поэтому мне становится очень неловко, когда меня тем или иным способом связывают с понятием религии. Впрочем, есть и другая проблема: в жизни человеку подчас приходится решать, что именно он ненавидит.В моей юности я был известен в университете как атеист, как человек нерелигиозный и настроенный против всех моральных принципов. Да, я придерживался и продолжаю держаться этой позиции. В этом я не изменился ни на каплю. Мое отношение остается прежним. Но репутация человека неверующего и аморального создавала немало трудностей. Это осложняло общение с людьми, делало его почти невозможным. Эти характеристики — аморальность, безверие и все прочее — непроницаемой стеной отгораживали меня от людей. Я бы таким и оставался, для меня тут проблем не было, но я видел, что это не позволит мне поведать о своих переживаниях, поделиться с другими своим опытом.Стоило людям узнать, что я не признаю ни религию, ни мораль, как они тут же замыкались в себе. Достаточно было услышать, что я не верю в Бога, в рай и ад, — и они тут же шарахались от меня, как от чумного. Это относилось и к людям образованным, ведь я был университетским профессором, а вокруг работали сотни преподавателей и ученых, людей разумных и толковых. Но они тоже избегали меня — им не хватало смелости отстаивать собственные убеждения, они не умели спорить.А я спорил всегда и всюду — на улицах, в университете, в магазинах, повсюду, где можно было с кем-то поговорить. Я безжалостно критиковал религию и старался окончательно избавить людей от этой чуши. Но результат был прост: я остался один, как остров в безбрежном океане. Никто со мной не разговаривал, со мной не решались даже здороваться — кто его знает, что из этого получится? И тогда мне пришлось выбрать новую стратегию.Как ни странно, я подумал вдруг, что те люди, которых занимает поиск истины, рано или поздно обращаются к религии. Меня они считали неверующим, и потому не хотели со мной разговаривать. Но ведь именно эти люди действительно хотели постичь истину! Это они пошли бы со мной в неизвестность! Однако у них уже была религия, своя секта, своя философия, а меня они считали неверующим. Нас разделял барьер. Но именно таких людей я искал!Конечно, были те, кого религия не интересовала — но и истина тоже. Их занимала обыденность: как больше денег заработать, как стать великим политиком — президентом или премьер-министром. У них были будничные интересы. Такие люди не интересовали меня, а их не интересовало то, что я мог предложить. Если бы им предложили выбор между истиной и постом премьера, они без колебаний выбрали бы министерскую должность. А про истину они так сказали бы: «Спешить некуда. Впереди целая вечность, истина подождет, а вот такой возможности заполучить портфель министра больше, наверное, и не будет! Не каждому такое счастье выпадает! Истина повсюду, так что ее мы рано или поздно найдем. Давайте же сначала позаботимся о мимолетном, преходящем. Это похоже на прекрасный сон! Настоящая действительность никуда не денется, а чудесный сон краток».Вот что их интересовало — сновидения, воображаемое. Это были «не мои» люди. Полная противоположность взглядов тоже делала наше общение невозможным. Я предпринимал кое-какие попытки, но этих людей ничто не занимало — ни религия, ни истина, ничто по-настоящему важное.Многих это, напротив, очень даже интересовало, но они уже были христианами или индуистами, мусульманами, джайнами или буддистами. Они уже приняли некую идеологию и теологию. И тогда мне стало ясно, что придется поиграть в религиозность. Иного выхода не было. Только так я мог найти искренних искателей.Я терпеть не могу слово «религия», я всегда его ненавидел, но мне пришлось говорить о религии. На самом же деле за разговорами о религии крылось совсем не то, что принято понимать под этим термином. Это была просто стратегия: я пользовался привычными словами — Бог, вера, освобождение, мокша, — но придавал им свой смысл. Благодаря этому мне удалось привлечь людей. Ко мне начали приходить.На то, чтобы изменить укрепившиеся представления обо мне, потребовалось несколько лет. Но люди просто слушают слова, не понимая их смысла. Люди понимают только буквальное значение, глубинного содержания они не замечают. И я обратил их собственное оружие против них! Я комментировал религиозные писания, одновременно придавая им особый смысл!Я мог бы делать то же самое и без всяких священных текстов. Так было бы даже проще, ведь тогда я говорил бы откровенно, без обиняков. В действительности, не было никакой нужды прибегать к помощи Кришны, Махавиры или Иисуса, приписывать им слова, которых они никогда не говорили. Но такова уж человеческая глупость! Я повторял то же самое, что говорил и раньше, когда они не хотели меня слушать... но теперь вокруг собирались тысячи людей — еще бы, я ведь говорил о Кришне!Но что общего у меня и Кришны? Что такого он для меня сделал? Какая связь между мной и Христом? Если бы я встретил его в те времена, я непременно сказал бы: «Ты фанатик, ты не в себе! И я не могу сказать, что распявшие тебя так уж ошибались. У них просто не было другого выхода».И у меня тоже не было иного выхода. Когда я начал говорить о Христе, меня стали приглашать христианские колледжи и богословские институты. Но в глубине души я хихикал, потому что эти дурни искренне верили, что я пересказываю слова Христа! Да, я действительно говорил его словами — нужно лишь понимать, что словами можно играть, им можно придавать любое значение, — а слушатели полагали, что именно это Иисус имел в виду. И мне говорили: «Ты сделал для Иисуса больше, чем наши собственные миссионеры и священники!»А я их не разубеждал, хотя прекрасно знал, что не имею ничего общего с Иисусом и даже он сам, возможно, не понял бы, о чем я говорю. Прикрываясь именем Иисуса, я говорил то же самое, что и раньше, но прежде ни одна христианская община, ни один колледж или институт не позвали бы меня к себе. Что там говорить! Даже если бы я заявился без спросу, они бы заперли дверь. Между прочим, так и было: мне не дозволяли входить в центральный храм города, кое-кто похлопотал о полицейском запрете. И когда в храме шла служба, когда там говорил какой-нибудь индуистский монах, рядом всегда торчал полицейский — на тот случай, если мне вздумается заглянуть.Я подошел как-то и сказал: «Мне хочется послушать!»«Нам другое известно. Где бы ты ни появился, ты хочешь, чтобы слушали тебя, — заявил офицер. — Нас сюда для того и вызвали, чтобы тебя не пускать. Все остальные могут приходить. Сделай милость, не появляйся тут больше, тогда нам не придется здесь понапрасну торчать по три-четыре часа в день. Учти, пока идут эти проповеди, я буду приглядывать только за тобой. За одним-единственным человеком!»Но потом меня начали приглашать в тот самый храм. Туда опять вызывали полицию — но на сей раз, чтобы избежать столпотворения. И я снова увидел того же офицера, а он мне сказал: «Ты — это что-то невообразимое. Раньше мы тебя сюда не пускали, а теперь вынуждены храм от толпы оберегать — здание-то ветхое».В храме были балконы. Внутри могло поместиться тысяч пять прихожан. Но когда я выступал, туда набивались все пятнадцать тысяч. Дело было серьезное, ведь балконы могли обрушиться, они не были рассчитаны на такую толпу, да и храм был очень древний. Естественно, на следующий день власти ограничили доступ людей и впустили внутрь строго определенное число желающих.Это вызвало очередное недовольство. Тот офицер сказал: «Опять неприятности! Твоя речь длится два часа, но люди собираются часа за три до начала. Они боятся, что иначе не смогут попасть внутрь. Странно все это! А я-то считал, что ты не веришь в Бога!»И я сказал ему на ухо: «И это правда. Не говори никому, хотя тебе все равно не поверят. Но я всегда буду против религии. Я намерен успеть показать всю ее подноготную, прежде чем уйду из этого мира. Не стоит об этом рассказывать, тебе никто не поверит, а я скажу, что никогда ничего подобного не говорил».Но другого выхода у меня не было. Я говорил о Боге, а потом добавлял, что еще лучше звучит слово «божественность». Так я избавлялся от понятия Бога. Но я все-таки говорил о Боге, и потому все, кто был мне нужен — настоящие искатели, изуродованные религиозным духовенством, — все больше интересовались моими выступлениями. Я ведь собрал сливки всех религий!Иного выхода не было, потому что в противном случае я не смог бы войти в их молельни, а они не пожелали бы приходить ко мне. Их останавливала всего пара характеристик. И я даже не мог ни в чем их обвинить, я себя в этом винил. Мне следовало найти обходной путь к цели. И я нашел такой путь, все оказалось очень просто. Я просто подумал: «Говори их словами, говори на их языке, цитируй их писания. Пусть ты одолжил чужой пистолет, но это ведь не мешает зарядить его своими патронами. Неважно, чей это пистолет, но пули в нем мои! А главную задачу выполняет пуля, а не пистолет. Что же тут плохого?»Все давалось очень легко, потому что теперь я мог повторять понятия индуизма и слова ислама, но играть свою игру. Я мог говорить языком христианства, играя в собственную игру.И ко мне приходили все: монахи-джайны, индуисты и буддисты, христианские миссионеры и священники — самая разношерстная компания. Вы не поверите, но... знаете, мало кто видел меня смеющимся, — я так часто хохотал в душе, что улыбка на лице — это было бы уже слишком много. Я рассказывал всякие шутки, но сам не смеялся, потому что превратил в безостановочную шутку всю свою жизнь! Что может быть смешнее? И мне удалось без малейших усилий обмануть всех этих священников и ученых монахов. Они приходили, задавали вопросы, а мне оставалось лишь быть внимательным и переходить на их язык — но между слов, между строк я вставлял то настоящее, чему хотел научить.Этому искусству я научился у одного рыбака.В детстве я часами сидел на берегу реки. Там было чудесно. Прекрасные утренние зори, восхитительные вечера. Даже в самое жаркое лето там можно было укрыться под густой сенью деревьев с ветвями, склонившимися к воде... Можно было просто забраться в реку — вода была прохладная и ты очень быстро забывал, что сейчас лето...И вот сидел я как-то на берегу, глядел на утреннее солнце, а рядом стоял какой-то рыбак. Рыбу обычно ловят на наживку. Рыбаки ловят каких-нибудь букашек, — а рыбы любят ими полакомиться, — и насаживают на крючок. Рыбка подплывает, заглатывает наживку и оказывается на крючке. Рыба видит только букашку, но вместе с ним глотает и крючок, а рыбак тут же выдергивает ее из воды.Я смотрел, как тот рыбак ловил рыбу, и подумал: «Мне тоже нужно найти такой способ. Нужна наживка, на которую клюнут самые разные люди, которые сейчас принадлежат разным лагерям. А в моем лагере — никого». Я был совсем один. Никто не решался заговорить со мной или пройтись рядом, потому что о нем тоже начали бы думать плохо.И я нашел такую наживку: их собственные слова. В первое время все очень удивлялись. Те, кто знал меня давно и помнил, что я всегда был неверующим, не могли ничего понять. Они были в полном замешательстве. Я это часто замечал.Однажды я выступал в Исламском институте Джабалпура. Главой этого учреждения был один из моих старых преподавателей, мусульманин. Он даже не знал, что проповедник — его бывший студент. Кто-то просто услышал, как я рассказывал о суфиях, и передал директору института весть о чудесном проповеднике. Директору просто сказали: «Мы никогда не задумывались о суфиях с такой точки зрения. Выступление этого человека сделает честь нашему заведению».Если мусульманин начнет вдруг говорить о Библии, христианин будет счастлив, это польстит его самомнению. Если мусульманин, индуист или буддист заговорит об Иисусе, начнет восхвалять его, повторять его слова... Особенно в Индии, где мусульмане и индуисты все время убивают друг друга, — там, если немусульманин заговорит вдруг о суфизме... Директор института был счастлив и пригласил меня выступить. А я всегда принимал такие приглашения — мне нужно было найти «своих», а они могли прятаться где угодно.Узнав меня, мой давний учитель сказал: «Слышал я о чудесах, но это — чудо из чудес! Неужели это ты говоришь о суфиях, об исламе, о фундаментальной философии мусульманства?!»«Вас я не стану обманывать, ведь вы были моим преподавателем, — сказал я. — Я буду говорить только о своей собственной философии. Я просто научился время от времени вставлять кое-где слово „ислам“ — вот и все».«Господи! — воскликнул он. — Что же делать? Но выхода нет, слушатели уже собрались. Да, ты все тот же хулиган, ты ничуть не изменился. Может, это просто шутка? Тебя рекомендовал один из лучших наших преподавателей, видный знаток суфизма. Я пригласил тебя именно по его просьбе».«Он говорил искренне, — сказал я. — И вам мое выступление тоже понравится. Но помните: я говорю только то, что хочу сказать. Неважно, куда меня приглашают, все ведь так просто — я говорю одно и то же, меняю лишь несколько слов. Про суфизм я скажу то же самое, что сказал бы про дзэн, просто меняю одно слово на другое. Главное тут — не забыть, о ком я говорю в данный момент».И я выступил. Конечно, директор уселся на свое место с понурым видом, но стоило мне заговорить, как его лицо прояснилось. После он подошел, обнял меня и сказал: «Теперь я понимаю, что ты просто хотел меня разыграть».«Я всегда всех разыгрываю, не принимайте это близко к сердцу», — сказал я.«Ты — настоящий суфий», — воскликнул он.«Правду, значит, вам говорили!» — согласился я.
Я выступал в Амритсаре, Золотом Храме сикхов. И повсюду, во всех уголках страны, меня тысячи раз спрашивали: «Почему вы носите бороду?» Я уже привык к этому вопросу, но мне нравилось всякий раз отвечать на него по-разному. Но в Золотом Храме, где я говорил о Нанаке и его провозвестии, ко мне подошел совсем дряхлый сардар. Он коснулся моих ног и спросил: «Сардар-джи, почему ты остригаешь волосы?» Это был неожиданный, новый вопрос, его мне задавали впервые. «У тебя чудесная борода, — продолжил он, — но зачем ты остригаешь волосы? Ты ведь такой набожный!»Чтобы быть сикхом, достаточно выполнить пять условий. Они очень просты, любой с этим справится. Их называют «пять К», потому что каждое слово начинается с буквы "к". Кеш означает «волосы», катур — «нож», каччха значит «белье»... Вот этого, кстати, я так и не смог понять. Что означает это требование? Какой философией оно продиктовано? Странное условие, но должна же быть причина! Я начал расспрашивать сикхских священников. Я сказал: «Все понятно: волосы не остригай, носи при себе меч или кинжал — но вот эта каччха... Какой богословский или философский смысл имеет это условие?»«Никто никогда об этом не спрашивал, — признались они. — Мы просто выполняем эти пять требований, „пять К“».Тот старый сардар решил, что я тоже сардар, потому что в Золотом Храме всегда выступали только правоверные сикхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36