Они закричали от радости. В этот момент молодой слон моментально развернулся и бросился бежать. Пока он делал поворот, я навел ружье для выстрела в ухо. С досады я выстрелил, не взяв точного прицела. Нажимая на спуск, я уже знал, что беру слишком высоко — пуля попала слону в верхнюю часть головы.
Как я уже сказал, ни один уважающий себя охотник не оставляет раненого животного в кустарнике. Однако знать о существовании такого неписаного правила — одно, а придерживаться его — совсем другое. Проползая через густой кустарник, охотник испытывает чувство полной беспомощности. Это ощущение можно сравнить лишь с ночным кошмаром, когда ноги отказываются бежать, а какой-то зловещий призрак преследует тебя.
В таких случаях чувствуешь себя в положении мухи, попавшей на липкую бумагу. В одежду впиваются шипы, ноги опутывают дикие лозы, и если попытаешься бежать, то можешь растянуться, ударившись лицом о землю. Иногда ноги утопают в густой клейкой грязи, и пока вытаскиваешь одну ногу, другая увязнет еще глубже. Вокруг головы образуется ореол из лесных мух, которые жалят в лицо и сквозь одежду. От ожогов лесной крапивы, которые час назад едва чувствовал, бросает в жар, а крапивный яд вызывает тошноту и головокружение.
Сверх всех этих неприятностей неотступно преследуют мысли о поджидающей смерти. Где-то в кустарнике, в засаде стоит раненый слон. Он неподвижен, хобот поднят, чтобы лучше внюхаться в воздух, а уши оттопырены, чтобы уловить малейший звук. Приблизиться против ветра невозможно, так как надо идти по следу. Стоящий неподвижно зверь имеет огромное преимущество перед охотником, который к нему подкрадывается. Животное ожидает, отдыхая и готовясь к нападению. Слон точно знает, где охотник, а охотник не имеет никакого представления о том, где скрывается слон. Даже если надо идти по следу животного пять миль, каждый шаг пути проходишь с огромным напряжением. Момент для нападения выбирает преследуемый зверь. Охотник только знает, что нападение произойдет в тот момент, когда он меньше всего этого ожидает.
В такое время джунгли безмолвны, как сама смерть. В джунглях много птиц, по деревьям бегают обезьяны, а по кустарникам шныряют мелкие млекопитающие. Однако при подходе к преследуемому животному звуки постепенно затихают. Создается впечатление, что весь лес погрузился в молчание. Не слышно ничего, кроме собственного дыхания и хлюпанья грязи, из которой вытаскиваешь ноги. Обоняние улавливает лишь запах собственного пота. Все, что происходит за этими пределами, для охотника не существует,
Мы подошли к полосе столь густо растущих кустарников, что пришлось преодолевать их ползком. Перед собой я видел только голые пятки Мулумбе. Извиваясь, я полз вслед за ним, моля бога, чтобы Мулумбе вышел к прогалине, где можно хотя бы встать на ноги. Продвигаясь таким образом, я начал ощущать приступ тошноты. Мне представлялось, что молодой слон-самец стоит где-то в кустарнике впереди, прислушиваясь к нам. Он выжидает момент, чтобы броситься через заросли, по которым может идти так же легко, как человек по высокой траве. Мне даже захотелось, чтобы он, наконец, бросился на нас и покончил все разом. Наконец, Мулумбе удалось приподняться на колени. Я подполз к нему. Он ничего не сказал, а только смотрел вперед. Там стоял слон и глядел прямо на нас. Зверь еще не понял, что он обнаружен. Он ждал, чтобы мы подошли к нему поближе. Слон стоял в чрезвычайно густых зарослях кустарника. Я не видел, куда можно выстрелить, чтобы убить его наповал, и не знал, как поступить дальше. Если бы я попытался вызвать нападение, он мог бы броситься в бегство, вместо того чтобы напасть, и занять лучшее положение еще дальше от нас. Так мы стояли, глядя друг на друга, и каждый ждал, чтобы другой сделал первый шаг.
Решила вопрос муха. На мою щеку сел слепень и укусил так больно, что я не выдержал и тряхнул головой. Как только я пошевелился, слон бросился на меня.
Художники любят рисовать нападающего слона с широко растопыренными ушами и вытянутым вперед хоботом. Это не соответствует действительности. Нападающий слон прижимает свои уши, чтобы легче было продираться через заросли, а хобот его свернут на груди. В таком положении зверь может хоботом нанести удар влево или вправо, чтобы сбить человека с ног. Нападая, слон издает крик, от которого кровь застывает в жилах. Если бы я не ожидал нападения, этот крик парализовал бы на несколько секунд мою волю и слон успел бы покончить со мной.
У меня не было времени для того, чтобы прицелиться; я вскинул ружье и выстрелил вслепую, направив дуло между маленькими, налитыми кровью глазками. Удар пули отбросил его назад. Прежде чем зверь пришел в себя, я успел подбежать к нему и выстрелил из второго ствола в ухо. Выстрел из тяжелого ружья со столь короткого расстояния разнес ему череп. Тело слона расслабилось, и он замер.
Хотя я убил более тысячи слонов, уничтожая слонов-разбойников, а также охотясь на них в доброе старое время из-за бивней, я едва не погиб не от слонов, а от ядовитой крапивы. Это приключение, чуть ли не стоившее мне жизни, произошло совсем недавно, и я не могу вспоминать о нем без содрогания.
Я охотился на слонов-разбойников в районе Меру, Они действовали разрозненно на большой территории. Большая часть ее была покрыта огромными полосами исполинской крапивы. Мне часто приходилось видеть это растение, и ранее я считал его просто одной из неприятностей, встречающихся в джунглях. Однако мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы крапива росла столь густо. День за днем я охотился среди этих ужасных растений и переносил ожоги.
Однажды вечером после особенно долгого дня охоты я вернулся в лагерь и, усевшись в походное кресло, закурил. Однако я почему-то потерял вкус к моей доброй старой трубке. Для меня это всегда являлось признаком болезни. Не прикоснулся я и к ужину. Позже меня начало лихорадить, и я настолько ослабел, что едва мог постелить постель на походной койке. Утром поднялась температура, начался бред.
Я еще сознавал, что нужно быстрее добраться до врача. Мои помощники уложили все лагерное снаряжение и слоновую кость в грузовик. Я сказал, чтобы они сели в кузов. Однако они предпочли идти пешком, откровенно признавшись, что в моем состоянии я обязательно попаду в аварию, от которой мы все погибнем. Я пустился в путь один.
Дорога вилась по крутым обрывистым берегам, через речки с илистым дном и коварным сыпучим песком. Иногда колеи шли по кустарникам, и мне в моем тяжелом состоянии было трудно найти дорогу. Каким образом мне удалось выбраться, навсегда осталось для меня тайной. Могу сказать, что провидение отнеслось ко мне благосклонно. В конце концов я добрался до города Меру с единственной гостиницей, носящей название «Свинья и свисток».
Когда я вывалился из кабины грузовика, хозяин гостиницы мистер Фред Дэйви только взглянул на меня и тут же приказал приготовить постель. С его помощью я добрался до номера. Какое блаженное чувство облегчения охватило меня, когда я очутился в постели! Фред немедленно послал Хильде телеграмму: «Срочно приезжайте, муж опасно болен, приведите машину и зарезервируйте место в больнице Найроби».
Мы находились в двухстах милях от Найроби, а дорога была такая, что хуже невозможно себе представить. Ни я, ни Фред не ожидали, что Хильда сможет прибыть раньше вечера другого дня, но моя дорогая жена прибыла в ту же ночь, около двенадцати часов. Она договорилась об отдельной палате в больнице. Задняя кабина машины, в которой она прибыла, была сплошь уложена мягкими подушками, Она даже не забыла захватить с собой запасного шофера, который смог бы довести мой грузовик в Найроби.
Все это было мне рассказано позже. Когда прибыла Хильда, я почти потерял сознание. До меня доходил звук ее голоса, но видеть ее я не мог.
Фред Дэйви вызвал врача. Врач сказал, что я быстро теряю силы; чтобы спасти меня, нужно доставить в Найроби как можно скорее. Как только рассвело, мы пустились в путь.
В больнице меня лечил доктор Джеральд Андерсон. Его первое заключение было далеко не обнадеживающим… Если бы я прибыл на несколько часов позже, спасение было бы невозможно. Он сказал, что в течение ближайших шести часов сможет сказать — буду я жить или нет. Хильда не отходила от моей постели, молясь за меня. Меня обложили льдом и, чтобы сбить температуру, делали инъекции препарата МБ-693. Большую часть времени я находился в почти бессознательном состоянии. Откуда-то издалека доносились тихие приятные голоса. Боли я не чувствовал так же, как не чувствовал ни уныния, ни сожаления. Я как бы плыл через пространство, удобно улегшись на подушках. Я был уверен, что умру, но страха при этом не испытывал.
Два дня спустя врач сказал, что опасность миновала. Но мне пришлось провести несколько недель в больнице, прежде чем я выздоровел. Хильда почти не оставляла меня. Наконец, я вернулся домой, но лишь много месяцев спустя полностью оправился от последствий страшной охоты на слонов в районе Меру.
Глава пятнадцатая
Фотографирование крупных зверей
В настоящее время охоту на крупного зверя все дальше вытесняет фотографирование диких зверей на воле. И тем и другим можно увлекаться в зависимости от индивидуальных склонностей спортсмена.
В дни моей молодости снимали только мертвых животных. Это, конечно, не представляло никаких трудностей. После того, как спортсмен застрелит животное, он позирует на убитом звере, а охотник-профессионал щелкает затвором фотоаппарата. Однако в нынешние времена люди стремятся снимать живых зверей, а живые звери редко проявляют желание сотрудничать. Охотник-профессионал, сопровождающий фотографа, поставлен в весьма трудное положение.
Первое время фотографирование сочеталось с отстрелом; это никогда не давало хороших результатов. Нельзя одновременно пользоваться фотоаппаратом и ружьем — слишком различны эти виды спорта. Охотнику-спортсмену нужны трофеи, он мало интересуется условиями погоды или позой животного. Фотографу же необходимо, чтобы солнце было под определенным углом, а зверь находился на открытой местности, иначе не получится ясного снимка. Мне и в голову не приходило, что я доживу до того дня, когда добрая половина сафари, выступающих из Найроби, будет снаряжена фотоаппаратами вместо нарезных ружей.
Когда фотоаппарат приобрел не меньшую популярность, чем ружье, я понял, что мне следует изучить новый вид спорта. Лично я еще не видел такого снимка, который мог бы сравниться с хорошим трофеем. Однако моей задачей как профессионального охотника было — дать клиентам то, чего они желают.
Съемка диких зверей гораздо труднее, чем охота на них. Чтобы убить животное, требуется какой-то миг, а для того, чтобы получить удовлетворительный снимок, нужно потратить очень много времени. Я проводил долгие часы, ломая голову над изобретением всякого рода трюков, которые заставили бы животных стоять неподвижно столько времени, сколько необходимо для съемки.
Каждому спортсмену хочется убить льва. Каждому фотографу хочется снять льва. Я всегда относился к львам с большой осторожностью, поскольку я считал их весьма опасными зверями. Я думал, что фотографировать львов почти невозможно. Однако если применить кое-какие трюки, исходя из психологии льва, то снимки можно делать без особого труда.
Первый фотографический сафари, который мне пришлось сопровождать, ставил своей целью сфотографировать львов на равнине Серенгети. Это был моторизованный сафари. Автомобильные сафари вообще почти полностью вытеснили пешие сафари старых времен. Мы без особых трудов могли носиться по необъятным равнинам, которые когда-то доставляли столько мучений. Как только мы подъезжали к наносам песка, то просто ехали вдоль гребня, пока не подъезжали к месту, где можно было пересечь песок. Несколько лишних миль для машины не играют никакой роли.
На равнинах Серенгети львы водились во множестве. Встретить за день пятьдесят львов не считалось необычным. Среди них встречались львы всех возрастов: от величественных старых зверей с тяжелыми гривами, которые качались из стороны в сторону при каждом шаге их владельца, до молодых пятнистых львят, игравших со своими матерями, словно котята. Нередко мы встречались с семейными группами, состоявшими из десятка или более львов, устроившихся в тени акаций. Это была замечательная картина. Однако для фотографирования необходимо было заставить животных выйти на яркое солнце или хотя бы встать, чтобы они не сливались с высокой травой. Добиться этого, не потревожив их, очень трудно.
В конце концов мы разработали следующий порядок действий. Разъезжая на грузовике, мы обнаруживали прайд львов, обычно лежавших вблизи зарослей. Я проезжал мимо, стараясь подъехать сбоку (фронтальный подход обычно внушает львам тревогу). Я останавливал грузовик между прайдом и зарослями. Если этого не сделать, львы будут беспокоиться и скроются в кустарниках. Однако, когда пути отхода им отрезаны, прайд обычно остается на месте, пока его не встревожишь по-настоящему.
Но фотографирование еще не начинается. Маневрирование на грузовике затевается для того, чтобы внушить львам доверие. В течение нескольких минут львы внимательно присматриваются к грузовику, как бы глубоко задумавшись над чем-то. В конце концов, видя, что мы не имеем никаких злых намерений, они с безразличным видом отворачиваются. В этом случае можно записать себе победу в первом раунде. Затем мы оставляли прайд и ехали по равнине, пока не обнаруживали стадо антилоп. Одну антилопу мы убивали для приманки. Убитое животное прицеплялось крюком к длинной веревке, прикрепленной к грузовику, чтобы можно было волочить его по земле. С убитой антилопой, волочащейся за грузовиком, мы возвращались к прайду, держась по ветру. В нужный момент приманку отцепляли, а грузовик объезжал прайд с подветренной стороны. После этого мы останавливались и ждали.
Через несколько минут запах антилопы доносился до львов. Один за другим звери вставали, внюхиваясь в воздух расширенными ноздрями. В конце концов один из львов обычно подходил к приманке, а за ним тянулись и остальные члены прайда. Вожак снимал пробу с антилопы в то время, как остальные, стоя в отдалении, наблюдали. Через несколько минут весь прайд уже разрывал на части труп животного.
На этом заканчивается второй раунд. Теперь можно вести себя свободнее. Мы медленно подъезжаем к питающемуся прайду и приступаем к фотографированию, приближаясь по мере того, как львы привыкают к нашему присутствию.
В первые дни, когда начиналось фотографирование львов, выставлять ноги или руки из грузовика или даже говорить было неосторожностью. Львы тут же срывались с места и прятались. По всей видимости, они не связывали грузовик с людьми, возможно, принимая его за какую-то разновидность животных.
Вскоре львы настолько привыкли к нам, что стоило нам медленно проехать мимо прайда львов с длинной веревкой, тянувшейся за грузовиком, как один из них, а то и больше бросались в погоню и играли с концом веревки, как домашние кошки. Этот трюк всегда давал наиболее забавные снимки.
Но некоторые львы иначе реагировали на появление грузовиков. Помню, как в одном из прайдов, который нам пришлось фотографировать, был особенно свирепый большой самец с черной гривой. Этот древний ветеран африканских степей постоянно бил других членов прайда. Удары его не отличались нежностью, а рычание производило весьма неприятное впечатление. Когда мы пытались его сфотографировать, он повернулся к грузовику с яростным ревом «уууф», который заставил меня схватиться за ружье. В конце концов в это дело вмешалась одна из его жен. С истинно женской интуицией она, по-видимому, почувствовала, что мы не собираемся причинить им вред. Не желая допустить сцену, которая лишила бы семью обеда, она оставила антилопу и подошла к старому самцу ласково мурлыкая и стала тереться своей спиной о его тяжелую челюсть. После нескольких минут таких ласк старый самец успокоился. Львица вернулась к антилопе. Это был отличный пример того, как тактичная самка успокоила раздраженного самца.
В те времена фотографирование львов было сопряжено с трудностями и даже опасностями, правда не слишком значительными. Однако в нынешние времена оно является не более, как шуткой. Когда поголовье диких зверей стало быстро сокращаться в результате охоты, власти объявили ряд больших районов заповедниками. Львы, обитающие в этих заповедниках, чувствовали себя под защитой и проявляли удивительное безразличие к людям. Эти звери вообще очень легко приспосабливаются к обстановке. Когда они поняли, что люди проявляют к ним хорошее отношение, убивают для них животных, они стали чуть ли не паразитировать за счет такого «странного» поведения людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Как я уже сказал, ни один уважающий себя охотник не оставляет раненого животного в кустарнике. Однако знать о существовании такого неписаного правила — одно, а придерживаться его — совсем другое. Проползая через густой кустарник, охотник испытывает чувство полной беспомощности. Это ощущение можно сравнить лишь с ночным кошмаром, когда ноги отказываются бежать, а какой-то зловещий призрак преследует тебя.
В таких случаях чувствуешь себя в положении мухи, попавшей на липкую бумагу. В одежду впиваются шипы, ноги опутывают дикие лозы, и если попытаешься бежать, то можешь растянуться, ударившись лицом о землю. Иногда ноги утопают в густой клейкой грязи, и пока вытаскиваешь одну ногу, другая увязнет еще глубже. Вокруг головы образуется ореол из лесных мух, которые жалят в лицо и сквозь одежду. От ожогов лесной крапивы, которые час назад едва чувствовал, бросает в жар, а крапивный яд вызывает тошноту и головокружение.
Сверх всех этих неприятностей неотступно преследуют мысли о поджидающей смерти. Где-то в кустарнике, в засаде стоит раненый слон. Он неподвижен, хобот поднят, чтобы лучше внюхаться в воздух, а уши оттопырены, чтобы уловить малейший звук. Приблизиться против ветра невозможно, так как надо идти по следу. Стоящий неподвижно зверь имеет огромное преимущество перед охотником, который к нему подкрадывается. Животное ожидает, отдыхая и готовясь к нападению. Слон точно знает, где охотник, а охотник не имеет никакого представления о том, где скрывается слон. Даже если надо идти по следу животного пять миль, каждый шаг пути проходишь с огромным напряжением. Момент для нападения выбирает преследуемый зверь. Охотник только знает, что нападение произойдет в тот момент, когда он меньше всего этого ожидает.
В такое время джунгли безмолвны, как сама смерть. В джунглях много птиц, по деревьям бегают обезьяны, а по кустарникам шныряют мелкие млекопитающие. Однако при подходе к преследуемому животному звуки постепенно затихают. Создается впечатление, что весь лес погрузился в молчание. Не слышно ничего, кроме собственного дыхания и хлюпанья грязи, из которой вытаскиваешь ноги. Обоняние улавливает лишь запах собственного пота. Все, что происходит за этими пределами, для охотника не существует,
Мы подошли к полосе столь густо растущих кустарников, что пришлось преодолевать их ползком. Перед собой я видел только голые пятки Мулумбе. Извиваясь, я полз вслед за ним, моля бога, чтобы Мулумбе вышел к прогалине, где можно хотя бы встать на ноги. Продвигаясь таким образом, я начал ощущать приступ тошноты. Мне представлялось, что молодой слон-самец стоит где-то в кустарнике впереди, прислушиваясь к нам. Он выжидает момент, чтобы броситься через заросли, по которым может идти так же легко, как человек по высокой траве. Мне даже захотелось, чтобы он, наконец, бросился на нас и покончил все разом. Наконец, Мулумбе удалось приподняться на колени. Я подполз к нему. Он ничего не сказал, а только смотрел вперед. Там стоял слон и глядел прямо на нас. Зверь еще не понял, что он обнаружен. Он ждал, чтобы мы подошли к нему поближе. Слон стоял в чрезвычайно густых зарослях кустарника. Я не видел, куда можно выстрелить, чтобы убить его наповал, и не знал, как поступить дальше. Если бы я попытался вызвать нападение, он мог бы броситься в бегство, вместо того чтобы напасть, и занять лучшее положение еще дальше от нас. Так мы стояли, глядя друг на друга, и каждый ждал, чтобы другой сделал первый шаг.
Решила вопрос муха. На мою щеку сел слепень и укусил так больно, что я не выдержал и тряхнул головой. Как только я пошевелился, слон бросился на меня.
Художники любят рисовать нападающего слона с широко растопыренными ушами и вытянутым вперед хоботом. Это не соответствует действительности. Нападающий слон прижимает свои уши, чтобы легче было продираться через заросли, а хобот его свернут на груди. В таком положении зверь может хоботом нанести удар влево или вправо, чтобы сбить человека с ног. Нападая, слон издает крик, от которого кровь застывает в жилах. Если бы я не ожидал нападения, этот крик парализовал бы на несколько секунд мою волю и слон успел бы покончить со мной.
У меня не было времени для того, чтобы прицелиться; я вскинул ружье и выстрелил вслепую, направив дуло между маленькими, налитыми кровью глазками. Удар пули отбросил его назад. Прежде чем зверь пришел в себя, я успел подбежать к нему и выстрелил из второго ствола в ухо. Выстрел из тяжелого ружья со столь короткого расстояния разнес ему череп. Тело слона расслабилось, и он замер.
Хотя я убил более тысячи слонов, уничтожая слонов-разбойников, а также охотясь на них в доброе старое время из-за бивней, я едва не погиб не от слонов, а от ядовитой крапивы. Это приключение, чуть ли не стоившее мне жизни, произошло совсем недавно, и я не могу вспоминать о нем без содрогания.
Я охотился на слонов-разбойников в районе Меру, Они действовали разрозненно на большой территории. Большая часть ее была покрыта огромными полосами исполинской крапивы. Мне часто приходилось видеть это растение, и ранее я считал его просто одной из неприятностей, встречающихся в джунглях. Однако мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы крапива росла столь густо. День за днем я охотился среди этих ужасных растений и переносил ожоги.
Однажды вечером после особенно долгого дня охоты я вернулся в лагерь и, усевшись в походное кресло, закурил. Однако я почему-то потерял вкус к моей доброй старой трубке. Для меня это всегда являлось признаком болезни. Не прикоснулся я и к ужину. Позже меня начало лихорадить, и я настолько ослабел, что едва мог постелить постель на походной койке. Утром поднялась температура, начался бред.
Я еще сознавал, что нужно быстрее добраться до врача. Мои помощники уложили все лагерное снаряжение и слоновую кость в грузовик. Я сказал, чтобы они сели в кузов. Однако они предпочли идти пешком, откровенно признавшись, что в моем состоянии я обязательно попаду в аварию, от которой мы все погибнем. Я пустился в путь один.
Дорога вилась по крутым обрывистым берегам, через речки с илистым дном и коварным сыпучим песком. Иногда колеи шли по кустарникам, и мне в моем тяжелом состоянии было трудно найти дорогу. Каким образом мне удалось выбраться, навсегда осталось для меня тайной. Могу сказать, что провидение отнеслось ко мне благосклонно. В конце концов я добрался до города Меру с единственной гостиницей, носящей название «Свинья и свисток».
Когда я вывалился из кабины грузовика, хозяин гостиницы мистер Фред Дэйви только взглянул на меня и тут же приказал приготовить постель. С его помощью я добрался до номера. Какое блаженное чувство облегчения охватило меня, когда я очутился в постели! Фред немедленно послал Хильде телеграмму: «Срочно приезжайте, муж опасно болен, приведите машину и зарезервируйте место в больнице Найроби».
Мы находились в двухстах милях от Найроби, а дорога была такая, что хуже невозможно себе представить. Ни я, ни Фред не ожидали, что Хильда сможет прибыть раньше вечера другого дня, но моя дорогая жена прибыла в ту же ночь, около двенадцати часов. Она договорилась об отдельной палате в больнице. Задняя кабина машины, в которой она прибыла, была сплошь уложена мягкими подушками, Она даже не забыла захватить с собой запасного шофера, который смог бы довести мой грузовик в Найроби.
Все это было мне рассказано позже. Когда прибыла Хильда, я почти потерял сознание. До меня доходил звук ее голоса, но видеть ее я не мог.
Фред Дэйви вызвал врача. Врач сказал, что я быстро теряю силы; чтобы спасти меня, нужно доставить в Найроби как можно скорее. Как только рассвело, мы пустились в путь.
В больнице меня лечил доктор Джеральд Андерсон. Его первое заключение было далеко не обнадеживающим… Если бы я прибыл на несколько часов позже, спасение было бы невозможно. Он сказал, что в течение ближайших шести часов сможет сказать — буду я жить или нет. Хильда не отходила от моей постели, молясь за меня. Меня обложили льдом и, чтобы сбить температуру, делали инъекции препарата МБ-693. Большую часть времени я находился в почти бессознательном состоянии. Откуда-то издалека доносились тихие приятные голоса. Боли я не чувствовал так же, как не чувствовал ни уныния, ни сожаления. Я как бы плыл через пространство, удобно улегшись на подушках. Я был уверен, что умру, но страха при этом не испытывал.
Два дня спустя врач сказал, что опасность миновала. Но мне пришлось провести несколько недель в больнице, прежде чем я выздоровел. Хильда почти не оставляла меня. Наконец, я вернулся домой, но лишь много месяцев спустя полностью оправился от последствий страшной охоты на слонов в районе Меру.
Глава пятнадцатая
Фотографирование крупных зверей
В настоящее время охоту на крупного зверя все дальше вытесняет фотографирование диких зверей на воле. И тем и другим можно увлекаться в зависимости от индивидуальных склонностей спортсмена.
В дни моей молодости снимали только мертвых животных. Это, конечно, не представляло никаких трудностей. После того, как спортсмен застрелит животное, он позирует на убитом звере, а охотник-профессионал щелкает затвором фотоаппарата. Однако в нынешние времена люди стремятся снимать живых зверей, а живые звери редко проявляют желание сотрудничать. Охотник-профессионал, сопровождающий фотографа, поставлен в весьма трудное положение.
Первое время фотографирование сочеталось с отстрелом; это никогда не давало хороших результатов. Нельзя одновременно пользоваться фотоаппаратом и ружьем — слишком различны эти виды спорта. Охотнику-спортсмену нужны трофеи, он мало интересуется условиями погоды или позой животного. Фотографу же необходимо, чтобы солнце было под определенным углом, а зверь находился на открытой местности, иначе не получится ясного снимка. Мне и в голову не приходило, что я доживу до того дня, когда добрая половина сафари, выступающих из Найроби, будет снаряжена фотоаппаратами вместо нарезных ружей.
Когда фотоаппарат приобрел не меньшую популярность, чем ружье, я понял, что мне следует изучить новый вид спорта. Лично я еще не видел такого снимка, который мог бы сравниться с хорошим трофеем. Однако моей задачей как профессионального охотника было — дать клиентам то, чего они желают.
Съемка диких зверей гораздо труднее, чем охота на них. Чтобы убить животное, требуется какой-то миг, а для того, чтобы получить удовлетворительный снимок, нужно потратить очень много времени. Я проводил долгие часы, ломая голову над изобретением всякого рода трюков, которые заставили бы животных стоять неподвижно столько времени, сколько необходимо для съемки.
Каждому спортсмену хочется убить льва. Каждому фотографу хочется снять льва. Я всегда относился к львам с большой осторожностью, поскольку я считал их весьма опасными зверями. Я думал, что фотографировать львов почти невозможно. Однако если применить кое-какие трюки, исходя из психологии льва, то снимки можно делать без особого труда.
Первый фотографический сафари, который мне пришлось сопровождать, ставил своей целью сфотографировать львов на равнине Серенгети. Это был моторизованный сафари. Автомобильные сафари вообще почти полностью вытеснили пешие сафари старых времен. Мы без особых трудов могли носиться по необъятным равнинам, которые когда-то доставляли столько мучений. Как только мы подъезжали к наносам песка, то просто ехали вдоль гребня, пока не подъезжали к месту, где можно было пересечь песок. Несколько лишних миль для машины не играют никакой роли.
На равнинах Серенгети львы водились во множестве. Встретить за день пятьдесят львов не считалось необычным. Среди них встречались львы всех возрастов: от величественных старых зверей с тяжелыми гривами, которые качались из стороны в сторону при каждом шаге их владельца, до молодых пятнистых львят, игравших со своими матерями, словно котята. Нередко мы встречались с семейными группами, состоявшими из десятка или более львов, устроившихся в тени акаций. Это была замечательная картина. Однако для фотографирования необходимо было заставить животных выйти на яркое солнце или хотя бы встать, чтобы они не сливались с высокой травой. Добиться этого, не потревожив их, очень трудно.
В конце концов мы разработали следующий порядок действий. Разъезжая на грузовике, мы обнаруживали прайд львов, обычно лежавших вблизи зарослей. Я проезжал мимо, стараясь подъехать сбоку (фронтальный подход обычно внушает львам тревогу). Я останавливал грузовик между прайдом и зарослями. Если этого не сделать, львы будут беспокоиться и скроются в кустарниках. Однако, когда пути отхода им отрезаны, прайд обычно остается на месте, пока его не встревожишь по-настоящему.
Но фотографирование еще не начинается. Маневрирование на грузовике затевается для того, чтобы внушить львам доверие. В течение нескольких минут львы внимательно присматриваются к грузовику, как бы глубоко задумавшись над чем-то. В конце концов, видя, что мы не имеем никаких злых намерений, они с безразличным видом отворачиваются. В этом случае можно записать себе победу в первом раунде. Затем мы оставляли прайд и ехали по равнине, пока не обнаруживали стадо антилоп. Одну антилопу мы убивали для приманки. Убитое животное прицеплялось крюком к длинной веревке, прикрепленной к грузовику, чтобы можно было волочить его по земле. С убитой антилопой, волочащейся за грузовиком, мы возвращались к прайду, держась по ветру. В нужный момент приманку отцепляли, а грузовик объезжал прайд с подветренной стороны. После этого мы останавливались и ждали.
Через несколько минут запах антилопы доносился до львов. Один за другим звери вставали, внюхиваясь в воздух расширенными ноздрями. В конце концов один из львов обычно подходил к приманке, а за ним тянулись и остальные члены прайда. Вожак снимал пробу с антилопы в то время, как остальные, стоя в отдалении, наблюдали. Через несколько минут весь прайд уже разрывал на части труп животного.
На этом заканчивается второй раунд. Теперь можно вести себя свободнее. Мы медленно подъезжаем к питающемуся прайду и приступаем к фотографированию, приближаясь по мере того, как львы привыкают к нашему присутствию.
В первые дни, когда начиналось фотографирование львов, выставлять ноги или руки из грузовика или даже говорить было неосторожностью. Львы тут же срывались с места и прятались. По всей видимости, они не связывали грузовик с людьми, возможно, принимая его за какую-то разновидность животных.
Вскоре львы настолько привыкли к нам, что стоило нам медленно проехать мимо прайда львов с длинной веревкой, тянувшейся за грузовиком, как один из них, а то и больше бросались в погоню и играли с концом веревки, как домашние кошки. Этот трюк всегда давал наиболее забавные снимки.
Но некоторые львы иначе реагировали на появление грузовиков. Помню, как в одном из прайдов, который нам пришлось фотографировать, был особенно свирепый большой самец с черной гривой. Этот древний ветеран африканских степей постоянно бил других членов прайда. Удары его не отличались нежностью, а рычание производило весьма неприятное впечатление. Когда мы пытались его сфотографировать, он повернулся к грузовику с яростным ревом «уууф», который заставил меня схватиться за ружье. В конце концов в это дело вмешалась одна из его жен. С истинно женской интуицией она, по-видимому, почувствовала, что мы не собираемся причинить им вред. Не желая допустить сцену, которая лишила бы семью обеда, она оставила антилопу и подошла к старому самцу ласково мурлыкая и стала тереться своей спиной о его тяжелую челюсть. После нескольких минут таких ласк старый самец успокоился. Львица вернулась к антилопе. Это был отличный пример того, как тактичная самка успокоила раздраженного самца.
В те времена фотографирование львов было сопряжено с трудностями и даже опасностями, правда не слишком значительными. Однако в нынешние времена оно является не более, как шуткой. Когда поголовье диких зверей стало быстро сокращаться в результате охоты, власти объявили ряд больших районов заповедниками. Львы, обитающие в этих заповедниках, чувствовали себя под защитой и проявляли удивительное безразличие к людям. Эти звери вообще очень легко приспосабливаются к обстановке. Когда они поняли, что люди проявляют к ним хорошее отношение, убивают для них животных, они стали чуть ли не паразитировать за счет такого «странного» поведения людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31