ПОСЛЕДНИЙ КОРАБЛЬ
Как это все просто - ползти и ползти вперед, неспешно находить
руками новую опору и подтягивать тело еще на полметра, еще на
метр... Ползти, не задумываясь о том, что движет тобой, выбросив
из головы все мысли, мечты, воспоминания. Ползти, забыв об
окружающем, помня и осознавая только одно: там, впереди - твой
корабль, на который еще можно успеть, на который просто
необходимо успеть. Они не ждут тебя на этом корабле, тебя
встретят как воскресшего из мертвых - да ты и есть воскресший из
мертвых - и будут удивляться и радоваться твоему возвращению. Там
тебя ждет горячий душ, а потом постель - сухая, теплая и чистая.
И воздух там свежий и чистый. И пища - обыкновенная человеческая
пища. И там можно будет спокойно задавать себе вопросы и думать о
своем спасении. Там ты не останешься наедине с этими мыслями, там
будет кому думать вместе с тобой. Вместе не страшно думать о чем
угодно, вместе можно справиться с любыми, самыми страшными
мыслями. А сейчас думать не надо, надо просто ползти вперед,
ползти до тех пор, пока не увидишь посреди этой болотистой
равнины свой корабль. И тогда останется только приподняться над
болотом, опершись о какое-нибудь полусгнившее бревно, и помахать
рукой. И закричать - закричать просто так, по человеческому
обыкновению - ведь никакой звук, конечно, не сможет достичь
корабля на таком расстоянии. Закричать от радости, от осознания
того, что мониторы внешнего обзора уже заметили и отождествили
твою фигуру на болоте, и уже объявлена на корабле общая тревога,
а старт, которого все ждали с таким нетерпением вот уже несколько
недель, теперь отложен, и никто не вспомнит и не пожалеет об
этом. И уже через пять минут откроются нижние люки, и флаеры
спасательной партии устремятся к тебе на выручку. И всем вам
потом смешно будет вспоминать эту спешку: ну что такого может
приключиться с человеком, который прополз по болоту не одну сотню
километров, за лишние пять минут ожидания? И тебя поднимут из
этой трясины и на руках - хотя ты и попытаешься идти - перенесут
внутрь флаера...
Как все это просто!
Как все просто, если ни о чем не задумываться, в который уже
раз подумал я. Если бы только можно было перестать думать. Или
хотя бы перестать вспоминать.
Я вытянул руку вперед и нащупал опору. Какую-то мокрую
скользкую ветку, торчащую изо мха, если эту плесень серо-зеленого
цвета можно назвать мхом. Сжал пальцы. И медленно стал
подтягивать тело. Так будет лучше - сделать вид, что ты сдался. И
не спешить. Так ты останешься хозяином положения, твердил я себе.
Трясина неохотно выпускала меня, бурлила выходящими болотными
газами - я уже не замечал их отвратительной вони - чавкала и
урчала в глубине. Я давно перестал бояться ее. Знал - она меня не
поглотит. Я подвинулся на метр вперед, потом еще на метр. Еще
полметра и я достигну, наконец, этого бревна, наполовину
торчащего из трясины, ощетинившегося многочисленными острыми
сучками. Из-за него - я это знаю абсолютно точно - можно будет
увидеть корабль. Я вынимаю руку из грязи, протягиваю ее вперед и
хватаюсь за один из сучков. Еще одно усилие - и я уже лежу у
самого бревна и могу приподняться над топью, оперевшись о него
локтями.
Но я этого не сделаю. Минут пять, не больше, чтобы не забыться
и не потерять над собой контроля, я лежу отдыхая. Потом
приподнимаюсь и осторожно, чтобы меня не заметили, высовываю
голову из-за бревна. Я вижу корабль на горизонте, едва заметный в
пелене мелкого дождя.
Все. Дальше я не пойду. Ни за что на свете не сделаю я больше
ни одного движения вперед. Я уже говорил себе это не раз, пока
полз сюда, я прекрасно помню это, как помню и то, что никакие
обещания не смогли сдержать моего движения вперед. Но теперь -
совершенно другое дело. Теперь я остановился у последнего рубежа,
ступить за который не имею права. Я почти ощущаю его, этот рубеж.
Здесь, так близко от цели, он кажется почти материальным, и это
придает мне уверенность в том, что я смогу зацепиться за него и
не двинуться дальше.
Я не имею права сделать это.
Я знал это все время, пока полз сюда. Знал, что не имею права
переступить этот рубеж. Знал, что не имею права даже высунуться
чуть больше - ведь тогда меня могут заметить с корабля. Я знал
все это. И все-таки, пока полз вперед, несмотря ни на что,
несмотря ни на какие клятвы себе самому, я на что-то надеялся.
Где-то в самой глубине души жила, оказывается надежда как-то
обойти запрет, который я сам себе поставил. Бродди, наверное,
назвал бы это "синдромом надежды" и потом долго-долго выспрашивал
бы меня о том, что же я чувствовал и о чем думал все эти дни,
пока полз к кораблю, понемногу выуживал бы из меня самые
неожиданные признания, анализировал бы все это, сопоставлял, а
потом, через месяц или два таких мучений с глубокомысленным видом
заявил бы: как он и предполагал с самого начала, в основе всех
моих возвышенных устремлений лежат совершенно низменные мотивы, и
врачебная этика не позволяет ему раскрывать их суть, чтобы потом
не пришлось лечить меня от комплекса неполноценности.
Но Бродди улетит, так ничего и не узнав. Никто и никогда
ничего не узнает. И мир этот - Тэсхо-¤иии - так и останется лишь
еще одним из обследованных в свободном поиске миров, лежащих за
границами сферы экономических интересов человечества. Здесь
останется обелиск с капсулой, останется радиомаяк на орбите,
который рассчитан на полмиллиона лет работы, останутся обломки
моего флаера, утопленные в болотистом лесу. И останусь я.
Корабль уйдет сегодня вечером. У меня нет часов, я не знаю,
какой сегодня день, сколько суток пробыл я по ту сторону смерти и
как долго полз к кораблю. Но я точно знаю, что корабль уйдет
сегодня вечером. Мой последний корабль. Люди еще прилетят сюда.
Нескоро, но прилетят. Через сто лет. Через двести лет...
Когда-нибудь. Люди всегда возвращаются. Но меня здесь уже не
будет. Для меня этот корабль - последний.
Много их было - последних кораблей. На которые опаздывал по
глупости или по забывчивости. Или же просто не сознавая, что они
уходят навсегда. И они уносили с собой друзей и любовь, мечты и
надежды, и только потом, много дней или лет спустя приходило
понимание невосполнимости потери. Каждый человек не раз провожает
в своей жизни последние корабли. Иногда понимая, что они уходят
навсегда, а чаще всего не особенно задумываясь о том, что они с
собой уносят.
Но этот корабль - самый последний.
Я знал об этом все время, пока полз к нему. И я мог бы на него
успеть. Я и сейчас еще не опоздал. Но он улетит без меня. Я
останусь здесь. И останется обелиск с капсулой. И радиомаяк на
орбите.
И еще кто-то.
Кто-то, очень желавший, чтобы я успел на этот корабль...
...Когда мой флаер вдруг потерял управление, я не успел даже
понять, что именно произошло. Руки действовали автоматически и
действовали безошибочно - программа контроля не допустила бы
ошибки - но аппарат как будто наткнулся в воздухе на невидимую
упругую преграду, прорвал ее и стал, беспорядочно кувыркаясь,
падать вниз. И отказал механизм катапультирования, который в такой
ситуации должен был сработать автоматически. И отказал механизм
выброса аварийных парашютов, рассчитанный именно на такие нелепые
аварии. И последним, что я увидел в жизни, было кочковатое
болото, стремительно падавшее на меня сверху...
Потери - вещь привычная. Редкий год обходится без потерь, без
табличек из черного мрамора с золотыми буквами в Галактическом
Центре. Это даже хорошо, если человек гибнет у всех на глазах.
Честно и окончательно, так, что не остается никаких сомнений.
Таркон летел в нескольких километрах сзади, падая я слышал его
голос, и потому знал наверняка, что все видят и смогут не раз еще
увидеть запись того, как я погиб. Это лучше, чем пропасть без
вести, лучше, чем тихо исчезнуть и оставить какую-то надежду,
какое-то сомнение в том, что же в действительности с тобой
приключилось. Это честнее.
И тебя будут вспоминать. Твои друзья и знакомые. Те, кто любил
тебя, и те, кто был к тебе равнодушен. Многим будет больно,
многие - к чему теперь излишняя скромность - будут тосковать по
тебе. Ведь ты всегда был хорошим парнем. Ты был честен и перед
собой, и перед другими, ты ни разу никого не предал, ты не шел
вперед по головам других и всегда - почти всегда, если уж быть
честным до конца - был готов помочь. А недостатки - у кого же их
нет? Тебя будут вспоминать, и у многих на душе станет пусто и
горько, когда они узнают, что тебя больше нет.
Но все это неизбежно, так и должно быть. Потому что ты не
имеешь права сделать теперь даже один-единственный шаг вперед.
Потому что этот шаг был бы жестоким и подлым, и он перечеркнул бы
все хорошее, что можно сказать о тебе.
Ты не пойдешь дальше. Ты останешься здесь, в этом проклятом
зловоном болоте, останешься навечно, и сегодня вечером, когда
твой последний корабль поднимется над этой плоской равниной и,
проткнув это вечно серое, унылое небо, растворится в нем без
следа, ты вожмешься в трясину, чтобы не дай бог не засекли тебя
недремлющие мониторы внешнего обзора, чтобы ни у кого и никогда
не возникло и тени подозрения в том, что они оставили, бросили
тебя одного в этом проклятом болоте этого проклятого мира Тэсхо-¤иии.
Потому что ты уже умер. И ты прекрасно знаешь это. Тебя нет.
Тебя давно уже не существует на свете. А то существо, что ползло
все эти несчетные дни к кораблю - это не ты.
У него твои руки, у него твое тело, оно смотрит на мир твоими
глазами и слышит звуки твоими ушами. Даже мысли этого существа -
твои собственные мысли. Будто и не было той непонятной
катастрофы, наверняка оставившей на болоте взрывной кратер
диаметром в добрую сотню метров, заполненный мутной, ржавой
водой. Будто бы совершенно неожиданно ты сумел уцелеть и
выбраться абсолютно невредимым - если не считать нескольких
царапин - из пекла после взрыва реактора твоего флаера, вынырнул
из бездонной топи и отправился - куда бы вы думали?- прямиком в
сторону корабля, в ту единственную на планете точку, где ждет
тебя человеческий приют.
Но это существо - не ты. Ты мертв.
Я мертв...
Я понял это не сразу. Наверное, лишь через несколько дней
своего нового существования. Осознание происшедшего по частям
выплывало из окутавшего мой мозг тумана и складывалось в единую
картину. Наверное, если верить доставшейся нам от прошлого
литературе, так чувствовали себя люди, выздоравливающие после
тяжелой болезни.
Но я вовсе болен. Тело мое, как и всегда прежде, здорово и
послушно, я полон сил и энергии, и только в мыслях поначалу царил
какой-то туман. Я полз по болоту, но полз вовсе не потому, что не
было сил идти - нет, просто здесь это единственно удобный способ
передвижения. Идти здесь совершенно невозможно, ноги не находят
опоры, и тело сразу же проваливается по пояс в трясину, ползти же
оказалось легко и даже удобно, и, несмотря на всю необычность для
человека такого способа передвижения, мне он поначалу казался
вполне естественным, как будто с самого детства был я приучен
ползать на четвереньках через топи.
Ночами я спал, лежа на спине, спал спокойно и без сновидений.
А днем неспешно двигался в сторону корабля - я откуда-то знал
наверняка, в какой именно стороне находится мой корабль, хотя все
стороны на этой серой равнине под вечно серым небом совершенно
равноправны. Я не ощущал ни холода, ни неудобства, и довольно
долго до меня не доходила вся нелепость моего положения.
Наверное, потому, что поначалу я ни о чем не вспоминал и ни о чем
не думал.
Иногда я чувствовал голод и утолял его, находя съедобные
коренья и листья, совершенно при этом не задумываясь о том,
почему я их считаю съедобными. Иногда чувствовал жажду и пил
дождевую воду из широких трубчатых листьев какого-то растения.
Никаких особенных неудобств или мучений я не испытывал, и
одинаковые дни без мыслей сменялись одинаковыми ночами без
сновидений, и я не помню, сколько все это продолжалось, пока
однажды вдруг не пришло озарение.
И в свете этого озарения я внезапно увидел себя со стороны -
жалким актером, начисто забывшим свою роль, который ползет по
нелепой сцене среди нелепых декораций, руководствуясь лишь
подсказками невидимого суфлера, начисто забыв обо всем, что было
прежде, и не думая о том, что случится в будущем. Я вдруг
вспомнил свое падение, вспомнил и снова ощутил тот миг, когда мой
флаер врезался в чавкающую болотную грязь, которая оказалась для
него тверже гранита. Я вспомнил, что я мертв, мертв окончательно
и бесповоротно.
И тогда пришел страх.
Я спросил себя: что же это за существо, которое ползет по
болоту в сторону корабля? Существо, у которого и тело мое, и
мысли мои, и даже сомнения и страдания - тоже мои. Что нужно там,
на корабле, этому существу? Зачем оно стремится туда?
Пустынный и унылый мир - Тэсхо-¤иии. Болота и чахлые
заболоченные леса почти по всей планете. Ни морей, ни рек, ни
гор. Пустые недра. Нищая жизнь. Ничего интересного. Ничего
примечательного. Ничего опасного. И вдруг "ТРА-19" - самая
безопасная, самая надежная модель флаера - натыкается в воздухе
на невидимую и необнаружимую преграду и начинает, куваркаясь,
лететь к земле. И вдруг отказывает механизм катапультирования,
механизм, который никогда прежде и ни при каких условиях не
отказывал. И руки мои вместе с автоматами пытаются выправить полет,
но сила, ставящая на пути флаера преграды, оказывается быстрее и
ловче. А со стороны, наверное, кажется, что я уже просто не
способен в эти мгновения управлять флаером, и в итоге все свалят
на автоматику, которая все-таки иногда отказывает, и выпустят
новую модель флаера, еще более надежную и безопасную. А
видеозапись того, как мой флаер, кувыркаясь, летел к земле, будут
еще не одно столетие демонстрировать будущим конструкторам и
пилотам как свидетельство того, что никакая автоматика не
гарантирует от аварий. Все увидят, как мой флаер врезался в топь
и взорвался. И все будут уверены, что я в одно мгновение сгорел в
огне взрыва. После таких взрывов обычно не остается ничего.
И вот я, живой и невредимый, ползу к кораблю.
Так кто же я после этого?!
Я пытался остановиться. Я ложился на спину и смотрел в серое,
совсем близкое небо, и думал. И старался на заснуть, изо всех сил
старался не заснуть. Но конечно засыпал, очень скоро проваливался
в бездну без сновидений. А проснувшись, опять принимался ползти
вперед, и только через длительное время спохватывался и
осознавал, что снова проигрываю в схватке с самим собой.
Я пытался изменить направление своего движения. Я поворачивал
назад и полз по своим собственным следам. Но следы на болоте
живут недолго, скоро я снова полз по целине, и через какое-то
время вдруг понимал, что опять ползу к кораблю. Это ощущение
движения в сторону корабля было единственным моим ориентиром, но
оно приходило не как осознание направления в пространстве, а как
ощущение постепенного приближения к цели.
Я пытался обмануть то, что толкало меня к кораблю. Не раз
пытался двигаться по кругу, по такому малому кругу, что следы мои
не успевали затеряться и рассосаться в болоте. Но и движение по
кругу было обречено на неудачу - очень скоро монотонность этого
движения заставляла забыться, я начинал ощущать подавляющую волю
усталость, ложился на спину и засыпал. И тогда все начиналось
сначала...
Я оказался не властен даже над жизнью этого своего тела. У
меня не было ничего, чем я мог бы его убить, и мне не удавалось
ни утопиться в болоте, ни заставить себя умереть от истощения и
жажды, потому что в тот момент, когда измученная воля отключалась
от гибнущего тела, оно начинало жить, повинуясь лишь своим
инстинктам и тому, кто гнал меня к кораблю. Я снова начинал
осознавать свое положение лишь тогда, когда уже длительное время
полз в нужном направлении. В конечном счете, все эти попытки лишь
ускоряли мое приближение к кораблю, так как увеличивали время
неосознанного движения.
И вот я достиг цели...
Вот и пришло время для главной схватки.
Все, что было раньше, не имеет значения. Все эти бессчетные
дни я неизменно проигрывал в схватке с тем неведомым, что дало
мне вторую жизнь, предварительно отобрав первую, но это еще
ничего не означает. Остается ведь еще последний шаг, которого я
никогда не сделаю. Я буду лежать так до вечера, до того страшного
момента, когда корабль мой скроется в облаках, а потом - будь что
будет.
С того самого момента, как я впервые осознал, что уже умер,
я знал, что никогда не вправе буду вернуться на свой корабль, не
вправе буду даже намекнуть тем, кто там остался, на свое второе
существование.
1 2