ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ ДРЕВНЕГО МИФА
За тысячи лет человеческой истории миф этот был рассказан столько раз и
с такими вариациями, что я не рискнул бы добавить к этим рассказам свою
версию, если бы Каньяр не был моим другом. Моим самым старым другом - так
будет точнее. Правда, мы с ним давным-давно расстались. Не поссорились,
нет. И не охладели друг к другу. Просто так сложилась жизнь. Трудно
поддерживать дружбу, когда видишься мельком раз в несколько лет. И в конце
концов остается слишком мало такого, что соединяет вас со старым другом.
Почти ничего - только прошлое. Прошлое отнять невозможно.
Мы с Каньяром знали друг друга едва ли не с первых часов жизни. Мы
родились в один день и в одном месте, вместе росли, играли, учились,
познавали мир, взрослели. И хотя с самого раннего детства всем - и нам
самим в том числе - было ясно, что вырастем мы с ним совершенно разными
людьми, что пути наши неизбежно далеко разойдутся, это нисколько не мешало
нашей дружбе. Скорее наоборот. Неосознанно, а позднее и вполне сознательно
ощущая свое отличие друг от друга, мы привыкли пользоваться им. И
оказывалось: то, что было непреодолимым препятствием для одного из нас,
легко преодолевалось другим, то, что один из нас был не в состоянии понять,
другой понимал и объяснял без труда. С ранних лет мы с Каньяром привыкли
посвящать друг друга в круг своих детских - а позже уже и не совсем детских
- тревог и забот, и уверен: никто из близких Каньяру людей не сумел узнать
его так хорошо, как я. Разумеется, верно и обратное. До сих пор, совершив
по неразумию какой-нибудь нелепый поступок - всякое ведь в жизни случается
- я бываю убежден, что уж Каньяра-то поступок этот нисколько бы не удивил.
Впрочем, я собираюсь рассказывать не о себе.
Начало этой истории я услышал от одного нашего общего знакомого.
Случилось это лет десять, наверное, назад. Я давным-давно позабыл, где и по
какому поводу встречались мы с этим человеком, забыл, чем я занимался в то
время, и чем занимался он. Но я до сих пор отчетливо помню то ощущение
естественности, логичности, предопределенности, что ли, которое родилось в
моей душе, когда он рассказывал о странном для посторонних поступке
Каньяра. Мне и теперь поступок этот кажется вполне естественным и
характерным для моего друга. Будь у меня в свое время случай задуматься о
том, как могут на него подействовать рассказы об Орьете - и я заранее
предсказал бы, что он непременно отправится туда. Даже осознавая в полной
мере ту очевидную истину, что нельзя верить всем рассказам путешественников
об отдаленных мирах, Каньяр непременно решился бы испытать судьбу.
Но не стану забегать вперед, рассказывая в самом начале о том, что узнал
и увидел много позже. В тот день, когда речь только-только зашла о странном
и неожиданном с точки зрения нашего знакомого поступке Каньяра, я
практически ничего еще не знал об Орьете. Название было мне знакомо. Оно
сидело в памяти где-то рядом с названиями других диковинных мест Галактики
- таких, как Рэнти-14 с его кислотными океанами и странной жизнью, сокрытой
в их глубинах, как населенная призраками Лабента, как Уаганга - уж и не
помню, чем же она знаменита. Сообщения о таких мирах появляются обычно
среди заметок о всяческих курьезах, которых предостаточно во Вселенной, но
которые, по большей части, не оказывают ровно никакого влияния на нашу
повседневную жизнь. Именно таким курьезом была для меня тогда Орьета. Я еще
не мог знать, сколь важное место в моей жизни суждено занять этой планете.
Признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда знакомый, посмеиваясь,
рассказал мне, что же именно привлекло Каньяра на Орьете. Зная страсть
моего друга ко всякой экзотике, я испугался, что это окажется та самая
планета, где прямо на глазах вырастали и взрывались огнедышащие горы, или
же мир, где, как рассказывали, исполнялись все самые сокровенные желания,
поскольку произраставшие там растения наполняли атмосферу наркотическими
веществами, стимулирующими управляемые подсознанием галлюцинации у попавших
туда людей, или же так привлекательный внешне мир, населенный странными,
похожими на мыльные пузыри существами, где по неведомым причинам погибло
уже несколько экспедиций.
Я беспокоился напрасно - Орьета была совсем не такой.
Можно сказать, что она была совершенно обыкновенной планетой, и только
некоторые особенности образа жизни населявших Орьету аборигенов позволяли
рассматривать ее в качестве курьезного мира. Аборигены Орьеты были
гуманоидами. Даже не просто гуманоидами - они практически ничем не
отличались от обыкновенных людей. Отличия были несущественными -
удлинненные, по сравнению с человеческими, мочки ушей, пара лишних ребер,
всего двадцать восемь зубов во рту... Повстречайся вам в человеческой толпе
абориген Орьеты - если, конечно, он будет соответствующим образом одет - и
вы пройдете мимо, не обратив на него внимания. Даже более того: оказалось,
что и на генетическом уровне сходство между людьми и аборигенами очень
велико. Настолько, что позволяет думать о каком-то отдаленном родстве или
поразительном случае конвергенции в развитии двух неродственных жизненных
форм. Как установил профессор Айдонг Четырнадцатый, анализируя материалы,
доставленные первой экспедицией на Орьету, жители Земли вполне могли бы
жениться на орьетских женщинах, и наоборот, орьетские мужчины могли бы
брать в жены землянок.
Что, впрочем, на повестке дня не стоит как из-за удаленности Орьеты от
Земли, так и из-за специфических брачных обычаев аборигенов, о которых я
расскажу несколько позже. Ведь именно из-за этих, так сказать, обычаев, и
отправился туда Каньяр.
Как рассказал мой знакомый, у орьетских женщин,оказывается, рождались
только и исключительно мальчики. Именно из-за этого странного
обстоятельства, сразу вспомнил я, и попала Орьета в разряд курьезных миров.
Представьте себе картинку: год за годом, столетие за столетием рождаются
одни только мальчики, и тем не менее народ не вымирает и живет, в общем-то,
припеваючи. И это при достаточно примитивном образе жизни аборигенов. Их
цивилизация не достигла пока сколько-нибудь значительных высот, так что ни
о какой технологии, позволившей бы им решить "женский вопрос", и речи быть
не может. Как и о партеногенезе - для него как раз мальчики и не нужны. В
общем, загадка - девочки не рождаются, и тем не менее каждый мужчина
находит себе подругу и создает семью. И способ, который они для этого
применяют, весьма своеобразен.
Дело в том, что аборигены Орьеты - весьма искусные резчики по дереву.
Сказываются и природная одаренность, и вековые традиции, и, наконец,
хорошая школа, которую они проходят с малолетства. Исследователи из первой
экспедиции не сразу сумели понять, что искусство резьбы по дереву
необходимо аборигенам не просто для украшения быта. Без этого искусства
сама жизнь на Орьете остановилась бы. Ибо, когда юноша-абориген становится
мужчиной, и приходит его время найти себе подругу, у него есть для этого
лишь один способ - создать собственными руками ту, которая отвечала бы его
идеалу. Он идет в Священный лес - такой лес растет неподалеку от каждой
деревни - срубает там одно из священных деревьев туганда и - как ведь все
просто получается у народов, населяющих отдаленные области Галактики!-
вырезает из этого дерева свою избранницу. Такую, какой он желает ее видеть.
По прошествии некоторого времени - порой, весьма значительного - и после
совершения определенных обрядов, наблюдать которые исследователям не
удалось, деревянная Галатея оживает и готова составить счастье всей жизни
новоявленного Пигмалиона.
Вот так.
И никаких ошибок с выбором избранницы. И полная гарантия необходимого
качества и соответствия вкусом и требованиям основного заинтересованного
лица. Мило, не правда ли? Я не знаю, насколько такой способ появления на
свет импонирует женщинам, но что касается нас, мужчин, то его наверняка
приветствует всякий, кто хоть раз обжегся в отношениях с прекрасным полом.
А значит - я в этом убежден - приветствуют все.
Зная Каньяра так, как знаю его я, мне не столь уж трудно было понять,
что именно эта особенность образа жизни аборигенов и послужила основной
причиной его переселения на Орьету. Он, с его вечным стремлением к идеалу,
с его обожествлением женщины - но не реальной, живой женщины, а некоей
абстракции, могущей существовать лишь в его воображении и никогда в
реальной жизни - он еще в ту пору, когда мы с ним встречались практически
ежедневно, и дружба наша казалась прочной и незыблемой, постиг тяжкую
участь всех идеалистов. Реальность раз за разом разрушала пьедесталы, на
которые он намеревался возвести своих вполне земных, вполне человеческих и,
как правило, очень и очень милых и симпатичных избранниц, и я мало-помалу
уверился, что уделом Каньяра после всех крушений, им пережитых, может быть
лишь тяжкая форма мизантропии и женоненавистничества.
Он, впрочем, не разделял моих осторожно высказываемых опасений, и,
пережив кое-как крушение очередного своего идеала, мало-помалу оправлялся и
принимался за старое, пытаясь сотворить идеал из нового человеческого
материала. Я не завидовал тем, на ком он останавливал свой выбор - но что я
мог поделать? Оставалось только наблюдать со стороны и ждать очередной
неизбежной развязки. И, хотя трудно было ожидать, что поиски идеала заведут
его на Орьету, когда это случилось, я нисколько не удивился. Такой поступок
был естественным итогом всех крушений, пережитых им в прошлом, и я лучше,
наверное, чем он сам, понимал это. Действительно удивило меня лишь одно -
то, что он сумел туда добраться. Впрочем, немногое способно остановить
влюбленного. А влюбленного в несуществующий идеал - тем более.
Слушая знакомого, который рассказал мне о Каньяре, я тоже посмеивался,
хотя, честно говоря, поступок друга меня совсем не забавлял. В глубине души
я ощущал тревогу за его судьбу, потому что понимал: в своих поисках идеала
он переступил грань разумного, и это не сулило в будущем ничего хорошего. В
самом деле, каждый из нас, каким бы идеалистом он ни был, все же в глубине
души постоянно ждет от окружающего мира какой-нибудь пакости. Кто не
спотыкался на ровном месте, не ушибался об острые углы и выступы
специально, казалось бы, поджидающие своих безвинных жертв? Так уж устроен
наш мир, и иногда кажется: он специально дожидается самого неблагоприятного
момента для того, чтобы проявить свой зловредный характер. И если жить,
заранее настроившись на возможность подобных проявлений и смирившись с их
неизбежностью, то, как я замечаю по себе, испытываешь даже некое
удовлетворение, дождавшись очередной пакости. Но та же самая пакость со
стороны идельного объекта или субъекта способна в корне изменить -
разумеется, в худшую, только в худшую сторону - все мироощущение человека,
сделать саму жизнь для него невыносимой. А в том, что рано или поздно его
Галатея подстроит Каньяру такую пакость, я ни на мгновение не сомневался.
Уж если нормальные, живые женщины, которым не чуждо ничто человеческое,
порой устраивают нам такие фокусы, что волосы дыбом встают, то что,
спрашивается, можно ждать от ожившего деревянного чурбана, у которого и
душа-то, возможно, деревянная? Идеал, конечно, штука хорошая, но только до
тех пор, пока он остается абстракцией. Идеал же в реальной жизни - увольте.
Хотя бы потому, что сами-то мы, как ни стараемся, быть идеальными не в
состоянии.
Впрочем, на проблему эту возможны разные взгялды, так что я, пожалуй, не
стану углубляться. Каждый сам может мысленно прокрутить различные варианты.
И хотя несомненно, что аборигены Орьеты устроились прекрасно, и многие из
нас, если не все, как я уже отмечал, были бы не прочь подобрать себе
спутницу жизни, следуя их рецепту, вряд ли это принесло бы нам счастье.
Сомневаюсь, чтобы современный человек обладал в достаточной степени
первобытной непосредственностью, свойственной аборигенам, чтобы, оставаясь
самим собой - а как без этого можно быть счастливым?- существовать рядом с
идеальным образом своей любви и не чувствовать себя при этом ущербным.
Но я вернусь к своему рассказу. Долгое время никаких вестей с Орьты не
поступало. Еще бы, окраина Галактики, куда летают лишь от случая к случаю.
После той знаменательной беседы с нашим общим знакомым я специально следил
за информационными сводками и даже изучил между делом материалы трех
этнографических экспедиций, побывавших на Орьете и изучивших быт и нравы
туземцев. Должен сразу сказать, что этнографы, как и положено настоящим
ученым, были людьми добросовестными и скороспелых выводов не делали. Так
что вся "сенсационность" вокруг Орьеты - продукт поспешных домыслов не в
меру ретивых журналистов, готовых из всего сделать сенсацию. Но и
сказанного выше материалы экспедиций не опровергали. Действительно, в
деревнях аборигенов, где работали исследователи, все дети были мальчиками.
Действительно, юноши, становясь мужчинами, вырезали из дерева своих будущих
спутниц. Действительно после совершения неких таинственных обрядов
деревянная фигура каким-то образом превращалась во вполне реальную, живую
женщину, воплощавшую в себе идеал своего творца. И хотя все исследователи
признавали, что тут что-то не так, что где-то в этой цепи квазипричин и
квазиследствий утеряно необходимое звено, хотя предлагалось множество
вполне реалистических объяснений таинству оживления деревянных скульптур на
Орьете, само по себе воплощение в жизнь некоего подобия древнего
человеческого мифа создавало вокруг себя такую атмосферу, что объяснения
эти в расчет не принимались. Тем более, все они пока были чисто
умозрительными и не имели под собой фактической основы. Да и, говоря по
правде, меня лично мало волновали объяснения. В конце концов, какое
значение для счастья моего друга имело то, откуда в действительности
брались на Орьете женщины? Главное ведь было в другом - они появлялись, и
они были идеальными, и я никак не мог решить для себя вопрос о том, сумеет
ли Каньяр, наконец, обрести для себя счастье со своей идеальной
возлюбленной, и не предстоит ли ему пережить еще одно жизненное крушение -
на сей раз, вполне возможно, последнее?
Мало-помалу беспокойство мое за судьбу друга нарастало, и потому, узнав,
что на Орьету направляется очередная экспедиция, я бросил все свои дела и,
приложив немало усилий, попал в ее состав. Это оказалось делом нелегким,
потому что экспедиция была необычной. Не научной экспедицией, в которых
всегда ощущается потребность в людях, готовых выполнять любую черновую
работу. Нет, Фонд Галактической Информации посылал свою киногруппу для
проведения съемок на нескольких отдаленных планетах, в число которых
входила и Орьета. Если вы знаете, сколько платит ФГИ своим сотрудникам, то
поймете, каких трудов стоило мне пробиться в состав экспедиции. Но дело
того стоило. Путешествие это я до сих пор вспоминаю как самое интересное в
моей жизни, несмотря на то, что работать мне пришлось как каторжнику. И,
поскольку летучему змею с Полундры-5 по чистой случайности - я зачем-то
нагнулся - не удалось откусить мою голову, а на Гейзере, влипнув в шипучку,
я сумел выпрыгнуть из ботинок, не расшнуровывая их - вы не пробовали?-
через полгода примерно после нашего отправления ступил я, наконец, на землю
Орьеты.
Мы разбили лагерь неподалеку от туземной деревушки, облюбованной еще
предыдущими экспедициями, и, установив контакты с местными жителями - народ
там, кстати сказать, чрезвычайно радушный и гостеприимный - начали
готовиться к съемкам. Процедура этой подготовки уже не вызывала у меня ни
малейшего удивления. Режиссер круглыми сутками дрых в своей палатке под
предлогом обдумывания творческих планов, выползая оттуда лишь для того,
чтобы устроить кому-нибудь очередной разнос. Трое его помощников под
предлогом поиска интересной натуры откровенно валяли дурака и от скуки
иногда действительно находили что-то примечательное. Вся остальная команда
спала, ела, резалась в карты и сплетничала по поводу очередного романа
секретарши нашего продюсера. Сам он, отчаявшись сладить с буйным
темпераментом этой особы, мудро следовал примеру режиссера и почти не
показывался из своей палатки. Ну а я, пока все занимались такими важными и
полезными вещами, пахал с утра до ночи, юстируя камер-экраны, которые наш
бегемот-оператор умудрялся расстроить за полчаса работы. И потому сумел
впервые выбраться в деревню лишь суток через пять после нашего прибытия.
1 2 3