Двух молодых бычков запрягают в оригинальные сохи без сошника: к деревянному расписному ярму крепятся параллельные носилки, концы которых волочатся по земле. «Водитель» этого бесколесного экипажа держится за вертикально поставленный, изогнутый на конце штырь. «Беговой плуг» хорошо скользит лишь по очень сухой земле, что весьма редко бывает в сентябре: в Индонезии это разгар мокрого сезона.
Отборочные соревнования устраиваются с 1 по 5 сентября. Из сорока участников выявляют двадцать четыре лучших. Чемпион Мадуры определяется в финале.
Плотно сбившаяся толпа болельщиков на площади Бангкалана едва оставляет свободным травяное поле для гонки. Зрители — мужчины и женщины — заключают пари и заносят их на длинные бумажные полосы. Хотя Коран формально запрещает азартные игры, эти ревностные мусульмане остаются в душе типичными индонезийцами с их любовью к риску и бесконечным обсуждениям. На деревянных трибунах колышется море чёрных шапонек; толпа, похоже, нисколько не страдает от нестерпимой влажной духоты. Сверкают белозубые улыбки и возбуждённые, полные вызова взоры.
Прямо возле арены под ногами животных расселись деревенские музыканты, приехавшие подбодрить своих: музыка звучит крайне воинственно, по такому случаю оркестранты не жалеют сил. Пронзительно трубит теромпет, колотят по полым стволам бамбука палочки, из глоток вырываются бравурные песни. Во время состязаний мадурцы расходятся до крайности, до неистовства. И, надо думать, поддержка зрителей не напрасна: чувствуя её, и соревнующиеся, и быки рвутся в бой.
Кортеж трогается. Упряжки, предводительствуемые оркестрами, появляются на арене. Начинается парад-представление. На концах ярма у быков болтаются зонтики, привешенные для красоты. Над каждым экипажем поднят флаг, на лбу у быков — порядковые номера. Плуги, раскрашенные в ярчайшие зелёные и жёлтые цвета, трепещущие вымпелы, красно-белые индонезийские флаги создают празднично-цирковую обстановку. К громыханию оркестров примешивается усиленный громкоговорителем голос объявляющего: он выкликает названия деревень, выставивших свои упряжки на карапан-сапи.
Пройдя круг, соревнующиеся заходят за белую линию старта. Здесь они обмахивают нежные части быков перьевыми метёлочками, смоченными наперчённой водой! Животные, и без того возбуждённые громыханием музыки и обилием людей, готовы кинуться вперёд очертя голову. Их едва-едва удерживают болельщики за кольцо в ноздрях, а то и просто за хвост. Прежде чем отпустить животных со старта, односельчане хлопают быков по спине. Как же, дело идёт о чести деревни!
Быки шумно втягивают воздух, экипаж дрожит, слышатся восклицания. Но вот судья становится между двух упряжек, поднимает флажок, наездники берут в руки длинные бамбуковые погоняла. Одетые в чёрное, да ещё с угрожающе поднятой палкой, они становятся похожими на зловещих демонов. Фанфара судейской коллегии напоминает о старте. Жокей перекидывает через плечо тонкую белую ленту и прижимается животом к вертикальному штырю; босые ноги на деревянных полозьях составляют две другие точки опоры.
Все в напряжений ждут сигнала, когда люди и быки рванутся вперёд. Мадурцы исторгают вопль и в самозабвении разом опускают бамбуковые погоняла. Сухой удар устремляет экипажи вперёд, водитель хлопает быков деревянной щёткой, утыканной колючками. Выбросив в сторону одну руку, второй колотя в бок быка щёткой, вытянув шею над ярмом, мадурский жокей умудряется ещё при этом держать равновесие! Порой нога его соскальзывает с полозьев, и тогда человек, точно птица, летит вместе с экипажем. По мере того как противники приближаются к финишу, в толпе нарастает гул. Это уже не крик, а сплошной рёв!
На финише быки не замедляют бег, а, наоборот, ещё энергичнее врезаются в толпу. Они рассекают людское месиво, как корабль воду, и парни изо всех сил цепляются за хвост животных или хватают их за ноги. Наконец бешеные плуги останавливаются. При этом нередко бывают несчастные случаи: быки мчатся не строго по прямой, а мотают экипаж из стороны в сторону, сбрасывая жокеев с полозьев.
Состязания происходят утром, а к полудню уже заканчивается раздача призов. Раскинув руки, победители совершают круг почёта. На трибунах и на поле ликуют односельчане, одним словом, царит атмосфера, как после матча по футболу или регби. Быков-победителей выводят из загона и метят калёным железом. Клеймо накаляют не в кузне, а на той же жаровне, что служит для приготовления сате. Несколько человек крепко обхватывают животное за шею, повисают у него на хвосте, а продавец шашлыка ставит на шкуру победителя метку «К», что означает «карапан-сапи». Многократные победители буквально испещрены этими знаками, и это резко повышает стоимость призёров.
Естественно, большое стечение народа не обходится без торговцев. Со всех концов острова прибывают тележки со съестным: возле арены мальчишки предлагают мороженое с кокосовыми орехами, доставая его из высоких жестяных бидонов, в стаканах плещется сок копры со льдом.
Под деревьями вокруг земляной насыпи начинается ярмарка…
Перенаселённость острова вынуждает мадурцев эмигрировать на Яву. Уже в 1930 году на востоке Явы насчитывалось больше мадурцев, чем насамой Мадуре.Кстати, в этом районе и поныне говорят в основном по-мадурски. На южном побережье Восточной Явы переселенцы нашли землю и возделывают сахарный тростник. Сегодня в округах Пасуруан и Бесуки разбиты крупнейшие сахарные плантации, перемежающиеся с посадками кукурузы. Посадки ведутся по старинке: женщины, согнувшись пополам, втыкают с размаху, помогая всем телом, острие мотыги в землю. В узкую щель бросают несколько зёрнышек маиса.
Вдали вырисовывается конус вулкана Бромо — по поверью мадурцев, это обитель духов. Ежегодно жители долины ночью поднимаются по его склонам, чтобы на заре бросить в громадный (больше семи километров в диаметре) кратер приношения: мелкие монетки или барана. В давние времена, говорят, в жертву приносили новорождённого младенца или юную девушку.
В Маланге, в девяноста километрах к югу от Сурабаи, два каменных гиганта сторожат вход в исчезнувшее строение — его поглотили речные наносы. У гигантов одновременно и свирепый, и добродушный вид: змея обвивает грудь, из-под пышных каменных усов торчат клыки. Что они охраняли? За их спиной видны остатки каменного бассейна, наверно, для ритуальных омовений. Сейчас в нём плещутся ребятишки. Когда были изваяны гиганты? Одновременно со статуями чанди, что стерегли незаконченный погребальный храм, где стояли изображения Шивы?
Как все индонезийские святилища, этот чанди построен в форме небольшой каменной горы, космического возвышения. В XI веке религия Восточной Явы являла собой синтез шиваизма, буддизма и брахманизма. Кроме того, в этой наиболее удалённой от Индии части страны местные верования должны были играть существенную роль. Так, лица многих изваянных из камня статуй представляют собой портреты тогдашних королей; летописи той эпохи подтверждают существование культа короля. Короли почитались как живое воплощение божества, их изображали в виде полубога-получеловека. Они повелевали небесными силами и часто прибегали к магии и колдовству, появившимся с тантристским буддизмом. Интересно отметить, что один из королей Сингасари силой данной ему волшебной власти заменил пять буддийских заповедей пятью «удовольствиями» (еда, питьё, секс и т. д.). Эта любопытная подробность показывает, что божество почиталось не только как сила карающая, но и как творящая добро. Яванская религия с течением времени вобрала в себя все разногласия и приобрела совершенно самобытную форму.
Познав короткий период расцвета, индо-яванская цивилизация на Восточной Яве быстро покатилась к закату под ударами ислама, с одной стороны, и междоусобиц — с другой.
ГЛАВА IX
ИНДОНЕЗИЙСКИЙ ИСЛАМ
Если бы Магомет посетил сегодня Индонезию, он, без сомнения, был бы удивлён, насколько мало следует в быту его заповедям этот глубоко верующий народ.
Пять ежедневных молитв сведены в лучшем случае к двум-трём. Индонезийцы курят и, как мы видели во время карапан-сапи, со страстью предаются азартным играм. Месяц поста — рамадан — обычно не соблюдается, отмечают лишь его последний день, когда устраивают большой пир — сламетан.
Индонезийские женщины не знают строгих правил, обременяющих мусульманок. Они не носят паранджи, пользуются теми же правами, что их мужья, и часто заправляют семейной торговлей. Родить на свет девочку не означает здесь катастрофу, как во многих странах Среднего Востока; юная индонезийка вместе со своим братом пойдёт в школу и вряд ли станет ревностно изучать Коран. Полигамия в Индонезии скорее редкость; многожёнство обходится дорого, а главное, оно идёт вразрез с исконной индонезийской традицией защиты женщины. В случае развода свод обычного права— адат — превалирует над мусульманским законом. Согласно последнему муж может без всяких видимых причин и без предупреждения отправить супругу назад к её родителям, яванцы же предоставляют женщине право условного развода, или «талак». Перед свадьбой жених в присутствии попечителя новобрачной объявляет, что берет её в жены, а затем добавляет: «Обязуюсь предоставить моей жене право талак в случае: если я оставлю дом на срок больше полугода, или если не буду выполнять свои обязанности, или если три месяца не буду приносить в дом пищу, если буду дурно с ней обращаться, и если она будет с этим несогласна и обратится в суд, а суд скажет, что она вправе требовать талак».
Адат значительно мягче шариата. И это — один из пунктов извечного спора правоверных мусульман со сторонниками традиционного индонезийского права. Особенно это заметно на Суматре, где ачинцы именем Корана преследовали мусульман менангкабау, живших по законам матриархата. Конфликт вылился в кровавую резню. Сегодня противоречие адат — шариат означает на практике столкновение приверженцев современности и традиционности.
Подобное восприятие ислама не мешает индонезийцам совершать паломничества в Мекку, несмотря на связанные с этим трудности. Ежегодно значительное число паломников из Индонезии — едва ли не самое большое — на несколько месяцев отправляется в Аравию. В Джидде даже обосновалась целая колония, обеспечивающая связь между мусульманскими святынями и малайским миром; с её помощью набожные паломники остаются в Мекке для изучения Корана и размышления над смыслом религиозных текстов. По возвращении они получают звание «хаджи» и пользуются большим авторитетом. Хаджи носят на голове белую скуфью. Из их среды выходят учителя закона божьего, пытающиеся привить индонезийцам вкус к строгому соблюдению предписаний пророка.
За исключением области Аче на Суматре и острова Мадура, в остальных районах Индонезии мусульманская религия более или менее приспособилась к местным особенностям. На Центральной Яве, однако, ортодоксы, или «белые», ненавидят нечистых, или «красных». Первые свято следуют религиозному учению и считают себя «шантри» (синоним набожного, или мудрого).
Кроме небольших мусульманских школ, где ученики заучивают наизусть суры Корана, не вникая в смысл арабских слов, существуют ещё так называемые «песантрены», или интернаты. Это скорее монастырские колледжи; они расположены, как правило, вдали от больших городов и набирают учеников из дальних мест. В школах изучают Коран, толкуют священные тексты, но главное внимание уделяется устным наставлениям учителя. Не забывается и благотворное воздействие физического труда. Чтобы ученики не теряли навыков сельской жизни, их заставляют возделывать школьное поле, доставлять пропитание и готовить пищу.
Выпускники песантренов призваны распространять ислам и впоследствии составить религиозную элиту страны. В наши дни, правда, эти школы стали объектами критики индонезийцев — поборников модернизма, ратующих за светское образование.
Наряду с более или менее соблюдаемой догмой на Суматре и Яве процветает мусульманская мистика, соединяющая весьма причудливым образом чисто индонезийские верования с элементами ислама. В различных частях страны встречаются разночтения священных текстов, особенно Корана. Но в общем можно сказать одно: индонезийская мистика делает акцент на личном опыте, на ощущении бога в себе.
Великие религии, которые повсеместно строились на уже существовавшей основе, с течением веков углубляли познание человеческой личности, постепенно выделяя индивидуальный опыт из коллективного. Они обращались уже не столько к группе людей, сколько стимулировали поиски смысла жизни отдельным человеком через религию. Ислам, в частности, устами последнего пророка призывал каждого человека, вне зависимости от его социального положения, непосредственно контактировать с богом. На индонезийской почве, подверженной мистическому брожению, вера и догматы Мухаммеда привились и в XV столетии распустились пышным цветом.
Яванская литература того времени, уже впитавшая основные течения индийской культуры, свидетельствует о слиянии индонезийских и мусульманских тенденций. Литературные произведения в ту эпоху выходили в виде небольших рукописных тетрадей — «сулук». Традиция сохранила множество имён авторов сулуков, но историческая достоверность их существования тонет под грузом легенд: апостолам новой религии — «вали» — приписывают конкретные вероучения, а также изобретение многих элементов культуры: театра ваянг, гамелана, криса… Эти герои-цивилизаторы в количестве восьми-девяти человек стали объектами поклонения, их могилы чтут, как усыпальницы святых. Туда приходят толпы паломников, ожидающих чуда от прикосновения к реликвиям. Вали проповедовали учение для избранных, имевшее целью выявить истину в чистом виде.
Ислам, как мы видим, с самого начала распространялся в Индонезии в своей наиболее мистической форме. Но постепенно он приобретал все больше индо-яванских черт. К примеру, для обозначения всевышнего яванцы кроме арабского термина употребляют шиваистские понятия, такие, как «союз» и «ничто». Следуя этим путём, многочисленные школы толкователей ислама доходили до прямой ереси, приспосабливая к мусульманским догматам индуистские и даже доиндуистские понятия.
Самой еретической, без сомнения, была секта бирахи, которая отвергала мораль и занималась исключительно метафизикой. Делала она это весьма оригинальным способом: её члены, мужчины и женщины, собирались на священные оргии, проходившие под аккомпанемент тамбуринов, и постепенно владели в экстаз.
Индонезийская мистика отражает одну из главных, если не главную, тенденций мышления этого народа — сугубо конкретную религиозность.
Обряд обрезания существовал здесь у многих племён ещё до ислама, и приход новой религии лишь способствовал повсеместному распространению этой практики. Тем не менее обряд имеет несколько иной смысл, чем у арабов… Он означает инициацию, возведение в полноправные члены общества, переход от обезличенного, почти животного состояния детства к определённому положению мужчины. В Сунде мальчика, обрезают, когда он об этом просит сам. Церемонию устраивают обычно в мае перед жатвой. Поутру, когда восходит солнце, мулла из мечети делает ребёнку обрезание. Но семейный праздник, следующий затем, уводит нас далеко от мусульманства.
Обрезанный мальчик садится в повозку, запряжённую «золотым конём» в шорах; мужчина одной рукой правит экипажем, другой держит громадный зонт, раскрашенный золотой краской. Вся деревня идёт следом к реке, где ребёнку устраивают торжественное омовение. По возвращении процессии, под гром барабанов и звуки теромпета начинается праздник. Один из подростков четырнадцати-пятнадцати лет, но только не виновник торжества, садится верхом на лошадь-палку, которую мы видели уже во время церемонии бенджанг. Деревянный конь зовётся «кудалумпинг», что означает «конь-попрыгунчик». Мальчик начинает подпрыгивать верхом на палочке, а односельчане, выстроившись по обеим сторонам главной улицы, бьют его с размаху по спине, бросают камни, осыпают бранью и плюют в него: все злые силы должны сойти на этого подростка, оставив чистым виновника торжества. Ярость участников церемонии не знает границ, дело иногда доходит до увечья, а то и убийства подростка. Но сунданцы уверены, что он не может умереть: учитель-наставник, весь в белом, рядом, он призван защитить юношу. Жестокая церемония длится около трех часов. Несчастный всадник впадает в транс и наконец под тяжестью ударов падает в изнеможении без сознания наземь, но никто не бросается ему на помощь. Следует подчеркнуть, что юноша добровольно выступает в этой роли. Для него это очень важно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16