Я потом открою ее вам. Только не отпускайте его. Он будет приближаться к улетевшему модулю и никогда, понимаете, никогда не приблизится к нему, как бы ни старался. Это закон природы.— Стоп, — прервал Крылов. — Так не из-за твоей ли тайны мы нашу связь с Землей потеряли! Без магнитной бури!..— Двустороннюю потеряли, но нас они услышат, правда, с запозданием.— Эйнштейна вспомнил! Ладно, потом разберемся с твоей тайной. Пусть нас с запозданием услышат на Земле, но дать им знать о случившемся — наш долг. Штурман, передавай сообщение об аварии. Проси помощи, но поделикатнее!— Есть передать сообщение! — отозвался штурман. — Я уже подготовил. Подпишите, командир.— Давай, — Крылов взял протянутую ему планшетку и, передавая ее обратно, сказал: — Выходи в эфир ежечасно…— Эх, сколько же энергии израсходуется! — произнес Галлей, смотря на тусклую аварийную лампочку. — В темноте останемся. Аккумуляторов надолго не хватит.— Важно, чтобы нас хватило. А темнота? Что темнота! Слепые в кромешной тьме живут, а у нас звезды будут. Неиссякаемые источники света. Наше аварийное освещение до прилета ребят с Земли.Двенадцать раз выходил Федоров в эфир, передавая сигналы бедствия на Землю.— Не может быть, чтобы нас не услышали, — заключил он, покидая свой пост.Ложились спать в спальном отсеке на своих койках. Чтобы удержаться на них в невесомости, решили обвязаться ремнями.— Ну, командир, — обратился к Крылову Федоров. — Какую же тайну имел в виду наш Вася Галлей?Звездолетчики не говорили о том, что обречены на вечное скитание среди звезд в темноте, что будут один за другим умирать от голода и низкой температуры, когда кончатся запасы еды и энергии, — они беседовали, казалось бы, о совершенно постороннем, о какой-то личной тайне одного из них.Однако тайна Васи Галлея, как оказалось, была для них не такой уж посторонней.— Твою тайну, Вася, не так трудно разгадать, — говорил Крылов, обращаясь в темноте к молодому физику. — Наблюдал я за тобой, когда ты бывал у меня дома. Зачастил ты по довольно понятной причине.— Нет, нет, Алексеи Иванович! Не из-за вашей Нади!— И это знаю, что не из-за дочурки моей рыженькой, а скорее всего из-за подружки ее, Звездочки.— Да, Кассиопеи, — со вздохом признался Галлей.— Постой, постой! — вмешался еще не спавший штурман. — Выходит дело, несчастная любовь нашего доброго молодца Васю Галлея нам подкинула? Звездочка какая-то его к звездам привела?— Выходит, так, — согласился Крылов. — Но я заметил в тебе, Васенька, еще и теоретические колебания между профессором Дьяковым и академиком Зерновым.— И что же? Почему в таком случае вы взяли меня с собой?— То, что ты решил вернуться на Землю в другом столетии, уже без гордой и недоступной красавицы, ясно как день. Ну а я-то считал, что мы вернемся в рассчитанный академиком Зерновым срок, а что касается Галлея…— Эх, Галлей, Галлей, — с укором пробасил штурман. — Непутевая твоя голова!— Вот эта «непутевая» голова нам в рейсе нужна будет, рассудил я. Но виду не подал, что тебя разгадал. Вот и вся твоя тайна, — закончил Крылов.— Моя, может быть, и вся, но наша общая, Алексей Иванович, еще впереди, — сказал наконец Галлей.— Что ты имеешь в виду? — заинтересовался Крылов.— Закон природы описывается теорией относительности. И только ее мы должны учитывать теперь при всех наших расчетах.— И это я уже усвоил, Галлей. Жаль, что мы с тобой раньше не договорились.— Жаль, — согласился Галлей.— Тогда давай сообразим, почему обрыв буксира произошел?— Можно выдвинуть гипотезу. Штурман говорил о пустоте. Но почему из этой пустоты мы энергию извлекаем, от нее отталкиваемся? Да потому, что она материальна и в известных условиях может становиться вещественной.— Ясно, материальна, — вставил Федоров. — Но почему вещественна?— В вакууме проносятся электромагнитные тайфуны! При малых скоростях возбужденные ими кванты вакуума незаметны, но при субсветовой скорости они должны ощущаться как возникающие на пути ничтожные крупинки вещества с их физическими свойствами.— Стоп, стоп, Вася! Не загибай! Тут и без банальной бури все объяснить можно. Похитрее! — вмешался штурман. — Мы, радисты, флюктуации скорости света в различных частях вакуума уже сто лет учитываем. Не в ней ли дело? Если скорость света становится то больше, то меньше, возникают рывки. Вот и причина обрыва буксира!— Нет, Федор Нилыч! Не выйдет! — возразил Галлей. — Мы с вами не радиоизлучение, а физические тела, разгоняемые до скорости света. Мы достигаем этого предела, а не скорость света разгоняет или притормаживает нас. Это флюктуация предела, а не физическое его воздействие на наш полет. Так что никаких рывков от этого быть не может.— Так уж и не может, — упрямо возразил Федоров.— А вы поймите, что кванты вакуума — это как бы вибрирующие на пружинах под влиянием электромагнитного излучения протоны и антипротоны. При банальной электромагнитной буре этот процесс для нас отнюдь не банален, ибо в своих крайних положениях частички вещества и антивещества уже не полностью компенсируют свойства друг друга… Тогда и начинают проявляться эти скрытые в состоянии «пустоты» физические свойства материального вакуума — плотность, молниеносно возникающая и исчезающая. И эти песчинки как бы «жалят» в вакууме предмет (при магнитной буре и при субсветовой скорости движения).— Это как же выходит? — начал сдаваться штурман. — Вроде комары появляются на нашем пути. И жалят, проклятые.— Не столько комары, сколько «космический наждак». При малых скоростях он незаметен, но при субсветовой скорости на единицу времени приходится столько столкновений с «ожившими» квантами вакуума, что они в состоянии перетереть буксир.— Может быть, и так, коли не врешь, — окончательно сдался штурман, поворачиваясь на другой бок. — А я прикидываю, сколько времени наш сигнал до Земли будет идти. Ведь расстояние-то какое мы за год пролетели! Радиосигналам по меньшей мере полгода понадобится, чтобы до Земли добраться.— Это по земным часам, Федор Нилыч. А по нашим звездолетным — несколько минут, — разъяснил Галлей.— Это он верно прикидывает, — поддержал его Крылов. — Ежели Эйнштейн прав, конечно.— А если бы он был не прав, с нами ничего не случилось бы — быстро ответил Галлей.— Может, и впрямь от этой теории относительности нам хоть кое-какая польза будет, — пробурчал штурман. — Спасателям год разгона понадобится. А у нас?— Оторвавшись от энергоисточника, мы пока не можем точно вычислить наш «масштаб времени». И это меня беспокоит.— Почему? — спросил Крылов.— Догадываются ли на Земле, что наши сигналы будут чрезвычайно растянуты во времени? Их можно и не заметить.— Ну и загибаешь ты, Вася, с масштабом времени. Я, пожалуй, для его сокращения всхрапну.И штурман действительно уснул.Командир не спал и чутко прислушивался к тревожным вздохам Галлея, пока и дыхание Васи не стало ровным.Крылов думал о далекой Земле, о рыженькой дочурке Наде, увлекавшейся математикой и планеризмом, о жене Наташе, сдержанной и гордой, никогда не говорившей мужу, что он покидает ее. И Надю она не останавливала в ее причудах.— Командир! — послышался рядом голос проснувшегося Галлея. — Мне приснилось, что она прилетела за нами.— Кто? Надя моя? — невольно вырвалось у Крылова.— Нет, что вы! Кассиопея.— Ну, она, брат, не полетит. Это тебе взамен кошмара привиделось. Посмотри лучше, как штурман спит, и последуй его примеру.— Я постараюсь, — пообещал Галлей, поудобнее устраиваясь под ремнями на койке.Крылов еще долго смотрел в широкий иллюминатор, за которым ярко и мертвенно горели чужие созвездия. ЛЮБОВЬ И ДОЛГ Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной песком дороге мимо нарядных цветников и фонтанов.Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:— Ну, хлопцы, кажется, все ясно.— Ясновидцы не требуются, — отозвался Никита Вязов.— А ты как, парень? — обратился командир к американскому звездолетчику Генри Гри, третьему члену экипажа спасательного корабля.Генри Гри неожиданно попросил:— Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься до следующего рейса звездолета со мной. Мне нужно с тобой поговорить.Бережной удивленно посмотрел на американца.— Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ну что ж, Никита, лети пока один. А мы с Генри потолкуем о его делах или сомнениях.— Сомнениях — нет. Бережной. А потому прежде, чем Никита улетит, дадим общую клятву в том, что долг для нас будет дороже жизни.— Добре! Это ты славно, парень, сообразил. Давайте, други, руки.Перед затейливой бронзовой калиткой у выхода из городка науки звездолетчики остановились и, соединив в пожатии левые руки и подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.— Клянусь! — выждав мгновение, первым произнес Бережной. — Клянусь выполнить свой долг!— Клянусь! — пробасил за ним Вязов.— Клянусь жизнью! — произнес американец.Бережной пристально посмотрел на него, потом повернулся к Вязову:— Никита, береги мать. Слова поосторожней подбирай. Про войны напомни.— Это она сама вспомнит, — отозвался Никита и, попрощавшись, пошел к площадке взлетолета.Бережной посмотрел на Генри Гри.— Давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.— Для этого надо ехать в Канаду. Там встречаются места, похожие на Россию.Они спускались к воде по крутой тропинке, ни словом не упомянув о том, что расстаются с Землей своего времени навсегда.Когда Никита подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом, сердце его билось учащенно. Как сказать ей, что он улетает насовсем?..Легко взбежав по ступеням, открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и… Надя.Они поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью посмотрела на сына.— Слышали? — спросил Никита, кивнув на экран.— Слышали, — сдавленным голосом ответила Елена Михайловна. — Надя мне все объяснила.— Что объяснила?— Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, и время твое не дугой, как у нас, а точкой можно изобразить.— Хочешь сказать, время остановится?— Да. У тебя, а не у нас, — еле слышно прошептала Елена Михайловна, обнимая сына и беззвучно плача.Он рассеянно гладил ее.Наде показалось, что время действительно остановилось для них. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго.Наконец мать отпустила сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, с усилием спросила:— Тебя где-то задержали?— Нет. Я сюда прямо из Академии наук. Правда, в пути на минутку остановились, чтобы дать клятву друг другу.— Какую клятву, сынок? — с нежностью спросила Елена Михаиловна.— Клятву выполнить долг, мама.— А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, — и она взглянула снизу вверх в лицо сына.— Слово? — насторожился Никита.— Будто обещал не улетать, если при жизни нашей тебе возврата не будет.Никита отрицательно покачал головой.— Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, я не мог его дать. Это был бы не я.— Это был бы не ты! — упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. — Я ушам своим не поверила.— Да, да! — снова вступила Надя. — Это я вынуждала его к этому, и мне показалось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что… потому что… я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой. — И она замолчала, потом сквозь слезы добавила: — Ценой предательства… ценой жизни папы и его спутника… ради себя. Мне не было бы места на Земле.— А матери что скажешь? — спросила Елена Михайловна. — Ты ей слова не давал.— Бережной просил тебя про войну вспомнить.— Не могу я об этом вспоминать! Не могу!— Почему, мама?— О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их.Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе.— Я хочу, чтобы вы меня поняли, — наконец сказал он. — Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый «парадокс времени», но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки… только на четыре года… Но радиограмма из другого времени, принятая в Гималаях, все решила. — И он замолчал.Слышнее стало тиканье старинных часов.Елена Михайловна задумчиво произнесла:— В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться…— А я? — неожиданно вставила Надя. — Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных сто лет назад в жидком азоте в надежде на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там в горах, в розовом тумане…Но захочет ли Никита смотреть еще на одну старушку?— Боюсь, что космический масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы! Увы, жизнь — не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды…— И у тебя? — со скрытым смыслом спросила Надя.— И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, — хрипло произнес Никита.— А я? Разве я перестала быть Надеждой? — спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.Елена Михайловна удивленно посмотрела на нее.Никита через силу улыбнулся.— Ты останешься надеждой своего замечательного деда и оправдаешь общие как одаренный математик.— Как? Как ты сказал? Математик?— Ну да, математик!— А разве математики не нужны в космическом рейсе?Никита развел руками:— Надя, милая моя! Наш экипаж давно укомплектован. И только что в полном составе поклялся выполнить свой долг. Звездолет рассчитан только на спасателей и спасенных и больше ни грамма не возьмет!С болью в сердце видел Никита, как Надя изменилась в лице.Бережной и Генри Гри, свесив ноги, сидели на обрыве. С тонкой березы, растущей чуть ниже, свешивались листья и сережки. Генри Гри дотянулся до ближней ветки, пригнул ее к себе и прикрыл листвой, как вуалью, лицо.— Скажи, Бережной, — не без лукавства спросил он. — Как ты мог додуматься до моей тайны?Бережной прищурился:— Э, дружище! Не такой уж труд! Детектива не треба. Чуть пристальнее надо приглядываться к мелочам. Давно стали женщины брюки носить, да не так носят, не по-мужицки! Хоть и в штанах, да не тот мах!— Жаль, не было раньше разговора, не научил, как надо.— Разговора не было, потому что тайну твою я не собирался разглашать. Как-никак, третий член экипажа представляет целый континент. Уйму конкурсов там прошел, коварные тесты преодолевал. Как никто другой! Каскадер к тому же. И еще знаменитым математиком признан. Потому и оказался первым американским претендентом на место в экипаже звездных спасателей.— Да, это так, командир. Требовалось много труда, усилий, старательств.— Стараний, — поправил Бережной.— Конечно, старании. А потом любви, командир…— Какой любви?— Обыкновенной, когда говорят люблю… как это… по-русски… Любовь…— Давай, вставай, грести будем! — послышался почти рядом мальчишеский голос.— Подожди. Не слышишь, что ли, там влюбленные.Бережной увидел внизу тихо плывущую по течению лодку, а в ней двух лежащих на дне мальчуганов.— Как они меня узнали? — прошептал американский звездонавт.— Они не видели, только слышали мужской и женский голоса. Еще одна неучтенная Генри Гри мелочь.— Бывают, и у мужчин высокие голоса.— Бывают, бывают. Правда, я угадал не только по голосу, но для надежности помалкивал, хоть и не все понимал.— Как тебе объяснить, командир? Это немножко иной мир — Америка. Другие традиции. Чужой для вас уклад жизни. Там каждый сам по себе. И, несмотря на процветание нации, у нас все еще, к несчастью, есть обездоленные. Они нуждаются в сочувствии, сострадании, помощи. И за них надо было бороться в самом Капитолии… Вот почему требовалось занять сенаторское кресло. У тебя появляется понимание, командир?— Как тебе сказать? Немного, пожалуй, не хватает. Одно только уяснил. Нельзя тебя до старта выдавать. В полете все быстро бы выяснилось.— Конечно! Еще как выяснилось бы!— Чему радуешься? Воображаешь, какие у Никиты глаза выкатились бы?— Очень хочу представить такое. Спасибо за сохранение такой тайны. Но это только ее половина.— А вторая половина — как оплошали ваши медицинские комиссии?— Вовсе нет! Туда проникли наши врачи, члены Союза обездоленных. Они знали, что так надо.— Что так надо?— Надо, чтобы председатель Союза обездоленных Генри Гри вернулся из спасательного звездного рейса национальным или даже всепланетным героем.— Героем или героиней?— Пускай героиней! Однако в полет должен был отправляться обязательно мистер Генри Гри, который дважды уступал в предвыборной борьбе за сенаторское кресло в штате Алабама Джесси Грегори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11