Уже настигая, почуял неладное. Остановился, и тут загремели выстрелы, зажужжали пули. Оказалось, он, сам того не желая, нагнал кабанов на охотничью засаду. Когда стрельба прекратилась, сквозь кусты, подкравшись, Мишка увидел засидки стрелков, машины, самих людей. Подкрался ближе. Возле одной из машин на раскладном стульчике, перед костром, сидел человек в каракулевой генеральской бекеше, с очень знакомым лицом. Другой, гораздо старше, но, видно, ниже по званию, услужливо нанизывал на шампуры мясо только что застреленных кабанов. Подходили возбужденные люди, подобострастно докладывали. Оказалось, это известный своим вероломством и подлостью генерал, недавно сдавший очередную армию каким-то сепаратистам-ополченцам. А тут он, видно, оттягивался после трудов предательских. Хоть Мишка и не служил в армии, но русскую армию он уважал. И, как половина населения, ненавидел этого генерала-предателя, перевертыша и вообще-то ублюдка.Генерал услыхал шорох в кустах. «Эй! Кто там? Ну-ка, доложи голосом!»Сгруппировавшись, Мишка прыгнул, и в долю секунды откусил генералу голову. Больше уж он никого не сдаст! — думал Мишка, уходя от погони. Собаки вскоре отстали, выстрелы стихли, и Мишка с чувством исполненного долга отправился домой.Проходя мимо войсковой части, которая принимала, как он знал, участие в боевых действиях, бросил генеральскую голову к воротам. То-то радости завтра у солдат будет!Всю неделю в газетах и на телевидении стоял визг. Его, Мишку, окрестили «Робин Гудом в тигриной шкуре». Он еще раз ходил ночью на дорогу, ведущую к «Гнезду Грифа». Прождал почти всю ночь. Без толку. Еле успел к сроку. Через неделю, уже в третье посещение этого таинственного горного дома, увидел целую кавалькаду из машин. То ехал банкир со своей многочисленной охраной. Мишка перегородил бревном дорогу, залег в кустах и стал ждать. Машины остановились. Полчаса, если не больше, — Мишке хорошо было слышно из засады, — народ совещался, препирался: ехать или не ехать? Вдруг мина…Наконец, решили не ехать. Утром вызвать саперов, пусть расчистят путь, а пока возвращаться назад. Однако развернуться было не так-то просто, горная дорога узкая, и длинным лимузинам не было никакой возможности перестроиться. Один лишь милицейский короткий, верткий «УАЗик» смог развернуться. В него-то и решили пересадить банкира с его молоденькой подружкой. Когда банкир, прижимая к груди саквояж, переходил из «Мерседеса» в «УАЗик», тут-то Мишка и прыгнул на него. Банкир полетел в пропасть, и Мишка едва-едва успел вырвать у него из рук кожаный саквояж. Все застыли, обезумев от ужаса.Стрелять начали только когда Мишка уже скрылся в зарослях самшита, который в это предутреннее время был весь в росе.В саквояже оказалась смена белья, пачка дорогих презервативов и фаллоимитатор, а также двадцать семь рублей денег. Вот тебе и банкир!Саквояж Мишка бросил у дверей банка, вытряхнув содержимое. Пусть народ знает своих «орлов»!После этого Мишка часто стал ходить в горы. Перевоплощение в тигро-льва проходило для него наиболее естественно. Не оставалось, как в случае с пантерой, остаточных явлений: ни волос на лице, ни когтей, ни беспричинной раздражительности и едкой злости против всех и вся. Поэтому он предпочитал больше не оборачиваться пантерой, и разгуливал в полосатой шкуре. Он поднимался в горы, ложился в распадке, внизу сиял мертвенными огнями город, пучился, как опара в квашне, выпукло темнело море, — там, внизу, кипели страсти, бушевали злоба и ненависть, там обманывали друг друга, убивали, сживали со свету, там шла невидимая, но от того не менее кровавая борьба за место под солнцем, за лучший кусок, за обладание лучшими самками, и побеждал в этой борьбе не сильнейший и не достойнейший, а — подлейший и ничтожнейший. В горах, в лесу тоже шла борьба за существование, но тут были законы природы, если угодно, Бога, которые соблюдались неукоснительно. У людей же действовали самопровозглашенные ими самими «понятия», облеченные в видимость законов. А человеческая «мораль» не вписывалась ни в какие божеские рамки.Всякий раз Мишке противно было возвращаться в город, к людям. И не потому, что его разыскивали лучшие сыщики со всей России, и были реальные перспективы вернуться к пиле «дружба-два», а просто всё омерзительней становилось ему существовать в мире, где всё было противно природе и его душе. Он был тут чужим. Но и среди зверей он тоже был чужим.Увы, везде он был чужим. Везде он был — «коцаным»…Так прожил он три месяца. За это время убил еще двух банкиров и трех беспределыциков-мафиози, которые ни за что ни про что терроризировали народ. Слава о нем — катилась. Сперва по всему побережью, а теперь уже покатилась и по России.Взяли его совершенно неожиданно. И достаточно случайно. Хотя… Все случайности, если хорошенько присмотреться, в конце концов закономерны.Как потом выяснилось, сдала его квартирная хозяйка, которая страдала бессонницей, и вот как-то ночью, под утро, она услыхала скрип калитки на территории своего постояльца, прерывистое тяжелое дыхание и словно бы какое-то рычание. Выглянув в окно, она увидела уродливый и страшный силуэт тигро-льва, который как ни в чем не бывало присел под кленом, как всегда делал, возвращаясь, ее постоялец. Мало того, он еще и закурил. Это лев-то!Она сразу же смекнула, что это о нем, голубчике, видно, пестрят газетные полосы и пробили мозги по телеящику. А так как Мишка имел глупость заплатить ей квартплату за год вперед, то теперь она, раздираемая алчностью, думала, как бы его куда-нибудь спровадить, а бунгало сдать еще разок и на этой нехитрой операции обогатиться. Не долго думая (а уж совесть у нее даже не шевельнулась, даже не пикнула), она подняла трубку и позвонила ментам, и через полчаса они уже подвалили, голуби сизокрылые, с автоматами, пулеметами и даже с броневиком.Взяли Мишку легко. Он дрожал после метаморфозы и от утренней осенней свежести, а потому никто из ментов не мог поверить, что этот жалкий дохляк мог вершить такие громкие кровавые дела, — не верил ни один, несмотря на то, что тут же лежали пуки трав, нужных для приготовления чудодейственного отвара.Его посадили в одиночку и стали колоть. Мишка запирался, играя в несознанку. Он отрицал всё, кроме того, что жил под чужим именем. Они не могли доказать даже того, что жил он воровством — в бунгало было так убого, что так можно было жить только на инвалидную пенсию. Вот за незаконное получение пенсии и горел Мишке новый срок. Больше б они не смогли пришить ничего.Хотя профессор и подтвердил, что трава и ингредиенты именно те, которые были указаны в книге, — но к делу-то это не подошьешь. Да и смешно было бы на основании этого, да на основании показаний полусумасшедшей старухи обвинять слабого, маленького, скрюченного, запуганного, жалкого человека, жившего (официально) на инвалидную пенсию в убийстве нескольких крепких, хорошо вооруженных, хорошо охраняемых людей, а тут еще поднималось общественное мнение в защиту Мишки, и еще день-два и его выпустили бы на подписку до суда. Но тут кому-то из ментов, — а может, профессору? — пришла в голову мысль подбросить ему в камеру нужные для метаморфозы травы и ингредиенты. Ему положили всё, что нужно для отвара, а также пять килограммов ливерной колбасы (пожмотились, суки!), установили скрытые кинокамеры и стали ждать.Мишка понимал, что за ним наблюдают и записывают на пленку, но ему вдруг сделалось наплевать на всё. Он вспомнил то сладостное ощущение свободы, ощущение настоящей воли, наслаждение силой и бесстрашием, вспомнил запахи, недоступные людям, которые переполняли его нос, отвесные кручи, где он бродил по ночам, совершенно ничего и никого не боясь… Весь его организм требовал, жаждал испытать эти чувства еще хоть разок, а там будь что будет, но Мишка удерживал себя, понимая, что если он на глазах ментов превратится в зверя, то у них будут неопровержимые доказательства его вины, а это значит, что или вышка светит неотвратимо, или, в лучшем случае, пожизненное заключение.Он долго раздумывал, стоя над травами, покачиваясь с пятки на носок. Весь организм его буквально выл. Он долго бродил по камере из угла в угол. Разум говорил: надо сдержаться, надо пересилить себя и не подавать вида, надо дождаться освобождения. Потом будет суд, где ему присудят, скорее всего, возмещение ущерба, нанесенного государству от незаконного получения пенсии. Ну или, может, дадут условный срок, после чего надо будет выждать время, чтобы всё затихло, и затем тихонько смыться куда-нибудь в другое место. А там… а там уж… Состав снадобья и заклинания он помнил наизусть.Так говорил ему разум. Но душа… Весь организм просто изнывал. Криком кричал от тоски и беспросветности. Душа рвалась из опостылевшей, человеческой оболочки. И всё-таки Мишка терпел.Однажды ночью его вызвали «на беседу». В кабинете был прилизанный молодой хлыщ, который дал понять, что он не простой опер… Он долго говорил о посторонних предметах, стараясь расположить Мишку к себе и вообще всячески старался понравиться. Стал распространяться о том, что если б он, например, имел такую фантастическую возможность —превращаться в зверя, — то уж он-то разумно распорядился бы такой возможностью. Как? О-о, вариантов — море! Например, некто, допустим, известный политический деятель, поехал поохотиться в горы — и его разрывает дикий зверь. Вот следы, вот клочья шерсти, вот укусы! Несчастный случай! Был человек — и нет его! И звание можно немаленькое получить. Например, капитана. Причем — сразу…Мишка не отвечал. Молчал. Лишь ковырял пальцем стол. Ответил, что, дескать, не понимает, о чем идет речь. Тут зашел другой человек, постарше, и отругал молодого, сказал: что это такое? Такому человеку, можно сказать, уникуму, совершившему величайшее открытие, гению, всего-навсего капитана предлагают. Подполковника! С дальнейшей перспективой.Мишка опять «косанул» под дурака. Опять прикинулся дохлым бараном. Тогда на него махнули рукой и отправили обратно в камеру, пообещав вскорости еще разок встретиться.Придя в камеру, Мишка понял, что теперь его уж точно не оставят в покое. Будут фаловать на сотрудничество, пока не уломают. За решетчатым окном улыбалась полная, круглая, как блюдо, луна. За окном была воля. Душа Мишкина опять рванулась туда, на свободу. Нет, нельзя!Он еще метался по камере из угла в угол, он еще уговаривал себя — нельзя! нельзя! — но он уже знал, что всё решил. Он видел свои глаза, налившиеся звериным решительным, красноватым блеском. Ни менты, ни гэбэшники не дождутся от него покорности — он честный, правильный вор! Хоть и «коцаный»… Но они всё равно не отстанут от него, не оставят его в покое, они будут следить за ним, чтобы схватить в самый неподходящий для него момент. Да и вряд ли отпустят сейчас, как того требует закон, придумают, обязательно придумают какой-нибудь предлог, чтоб задержать и увеличить срок предварительного заключения, а он, пока будут держать, ослабнет, сломается и тогда вообще не будет ни на что годен. А то и забудет всё — и состав, и заклятье. Нет, или сейчас, или никогда. Плевать! Не поставят они его на колени. Слово пацана!И спокойно, не торопясь, он стал готовить отвар. Он знал, что за ним наблюдают, стрегут каждое его движение, записывают на кинопленку, чтоб потом изучать и анализировать, и чтоб потом представить все эти записи в суде, предъявить как доказательства — против него. Но это лишь еще более подхлестывало его — он бросил вызов не только ментам, гэбэшникам и официальной науке, отрицающей колдовство в гордыне своей учености, он бросил вызов всему человечеству со всем его мерзким устройством, всем государственным системам, всей цивилизации человеческой, в которой ему, одиночке, изгою, не было места.Он приготовил снадобье, сориентировался на восток, сел в позу «колышущегося тростника», прочитал заклинание и стал делать дыхательные упражнения. Быстрый, глубокий вдох, медленный выдох… В этот раз он решил сделать их девять и превратиться в медведя. Уже через несколько мгновений он почувствовал знакомый, такой милый зуд во всем теле, на языке появились пощипывания, а перед глазами пошли разноцветные круги, он почувствовал, как стали отрастать на пальцах страшные медвежьи когти, а руки и ноги наливаться неслыханной, чудовищной силой. Появился ужасный голод, и в один-два приема Мишка проглотил всю ливерную колбасу, не разобрав вкуса и не подумав, что в колбасе может быть снотворное или отрава.И вот он снова стал высшим существом, человеко-зверем, сила дала ему былую уверенность, веселый кураж, он удивился самому себе, как это мог он бояться этих жалких двуногих людишек, которые посмели его — его! — запереть в какой-то вонючей камере. Одним ударом могучей лапы он вышиб решетку, отделяющую его камеру от сквозного коридора, тут же из-за угла на него кинулась свора овчарок. Мощными ударами он сломал хребты двум собакам, остальные, завизжав и поджав хвосты, отпрянули в ужасе. Он вышиб железную дверь и выскочил на тюремный двор. Ворота оказались открыты, так как въезжал автозак, шофер опешил, увидев перед собой громадного медведя-гризли, и этих мгновений хватило Мишке, чтоб выскочить на безлюдную улицу ночного города. Впереди, в сиянии полной луны, синели горы. Туда он и направил свой легкий бег.Сперва его хотели преследовать. Стали вызывать вертолет, суетиться вокруг машин, потом кто-то, кажется, профессор, который всё время крутился поблизости, сказал: куда ему, бедняге, деться, придет небось. Ведь через шесть часов нужно будет выпить другую половину снадобья, иначе…Все как-то сразу, довольно поспешно, согласились и успокоились. Стали ждать. Никому не улыбалось идти ночью в горы преследовать медведя-оборотня. Прождали шесть часов — не шел. Прождали сутки. Не шел.Он так и не пришел. Так и не вернулся к людям.Охотник! Если тебе встретится в горах Кавказа медведь-гризли, не стреляй в него. Ведь это Мишка Коцаный. Он, ей-богу, не вру. Слово пацана!

Мой друг А.Дуванову, командиру отряда Воронежского ОМОНа Мой друг в Чечне, какой тут сон.Какая тут, к чертям, работа…Сначала СОБР, теперь ОМОНШтурмуют Грозный, как пехота. Толян, не лезьте на рожон.Сион, за доллары, ребята,Открыл охотничий сезонНа жизнь российского солдата. Толян!Не надо на рожон… Январь 1995 г.

Псы воины Столица Ингушетии представляла из себя утонувшее в грязи село — не хватало разве что свиней на улицах. Тут и вспоминалось, что ингуши — мусульмане. Улицы изрыты «КамАЗами», БТРами и танками, заборы забрызганы глинистой слизью. Со дворов тянуло запахом навоза, кизячным дымом. Люди встречались озабоченные, угрюмые, злые, словно каждого только что вздул начальник.— Ну и столица! — то и дело хмыкала Элеонора, пробираясь вдоль заборов, держась за столбики, иначе можно было влезть в грязь по самые щиколотки. На центральной площади лоснилась огромная маслянистая лужа; техника, проходя по этой жиже, поднимала пологие грязевые волны. Танки, машины с солдатами всё прибывали и прибывали, и казалось, скоро всю улицу, вплоть до заборов, они измельчат, перетрут в пыль и, перемешав с водой, взобьют грязевую эмульсию… Все эти войска шли и шли в сторону Грозного.Элеонора попыталась было попроситься на «КамАЗ», но из-под брезентового тента ее довольно откровенно обложили, не выбирая особенно выражений. Ее это не столько возмутило, сколько удивило: посылали не офицеры и не прапорщики, а, судя по голосам, совсем молоденькие солдаты, ровесники ее Альберта. Боже мой, в какую среду попал ее сын! А всё из-за его папаши… Так она дошла до автостанции. Там было такое же месиво из грязи, навоза и соломы. Автобусы почти никуда не ходили. Но народ толпился, чего-то ожидая. В основном это были русские женщины и мужчины-ингуши. Стояли кучками, торговались. Когда Элеонора приблизилась, на нее сразу обратили внимание двое молодых парней.— Едем в Грозный, красотка? — сказал один из них.— А сколько берете?— Договоримся. — И назвал цену. Цена была вполне приемлемая, гораздо меньше той, на которую рассчитывала Элеонора.Соседки, услыхав сумму, подбежали с двух сторон:— Поедем! Поедем, сынок!— А с вас. — и назвал цену, на которую Элеонора и рассчитывала. Тетки отвалили. Шофер подхватил сумки Элеоноры, как вдруг раздался властный голос:— Не спеши, Муса! Женщина раздумала с тобой ехать.То говорил еще один, горбоносый ингуш постарше. Он стоял поодаль, властно сложив на груди руки. Подойдя, взял вещи Элеоноры и понес их к своей машине.— Исмаил! — выдохнула его жена, черная как галка, злобно сверкнув глазами в сторону Элеоноры.— Я отвезу ее! — сказал Исмаил тоном, не терпящим возражений. Жена еще больше почернела, резко бросив что-то, быстро ушла прочь, со чмоком вытаскивая сапоги из грязи.Когда выехали из Назрани, Исмаил достал из-за пазухи пистолет и положил его под правую руку, между сиденьями, накрыв какой-то замасленной тряпкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27