Иссушающие годы уже припорошили снегом бесплодия мое чело; пройдет немного времени, и живительное тепло, которое еще не покинуло мое сердце и жаждет излиться, с нежностью излиться на тебя, любезный читатель, навсегда остынет. Как бы я хотел, чтобы этот тленный прах, при жизни породивший только бесполезные сорные травы, смешался со смиренной землей соседней долины и из него выросло много душистых полевых цветов, которые украсили бы мой любимый остров Манна-хату!
КОНЕЦ
ДОПОЛНЕНИЯ
I
ДОБАВЛЕНИЕ К «ОБ АВТОРЕ»
Приведенные выше сведения об авторе были предпосланы первому изданию настоящего труда. Вскоре после его выхода в свет мистер Хендесайд получил от мистера Никербокера письмо из голландской деревушки на берегу Гудзона, куда тот направился с намерением ознакомиться с некоторыми старинными документами. Так как это была одна из тех немногих счастливых деревень, куда газеты не проникают, то нет ничего удивительного в том, что мистер Никербокер не увидел многочисленных объявлений, напечатанных по поводу его исчезновения, и что он совершенно случайно узнал об опубликовании своей «Истории».
Он выразил большое сожаление по поводу ее преждевременного появления, ибо это помешало ему внести некоторые важные поправки и изменения, а также использовать множество любопытных данных, собранных им во время путешествий вдоль берегов озера Таппан и во время пребывания в Хэверстроу и Эзопусе.
Сочтя, что теперь больше не было настоятельной необходимости в его возвращении в Нью-Йорк, он продолжил путешествие, вознамерившись посетить своих родственников в Скагтикоке. По дороге туда он остановился на несколько дней в Олбани – в городе, к которому он, как известно, питал большое пристрастие. Он нашел там, однако, большие перемены и был очень опечален новшествами и улучшениями, вводимыми янки, и связанным с этим постепенным исчезновением добрых старых голландских обычаев. Ему было, конечно, известно, что захватчики вводят такие перемены по всей стране, причиняя исконным голландским поселенцам большие неприятности и огорчения устройством на дорогах застав для взимания пошлин и постройкой сельских школ. Говорят также, что мистер Никербокер скорбно покачал головой при виде постепенного разрушения величественного Вандерхейденского дворца и пришел в сильное негодование, заметив, что старинная голландская церковь, …старинная голландская церковь… – одна из достопримечательностей Олбани, описанная также в романе Дж. Ф. Купера «Сатанстоу».
которая в предыдущее его посещение еще стояла посреди улицы, теперь была снесена.
Так как молва об «Истории» мистера Никербокера достигла даже Олбани, то местные почтенные бюргеры оказали ему весьма лестное внимание; некоторые из них, впрочем, отметили несколько очень серьезных ошибок, допущенных им, в частности, в том месте его труда, где он писал о куске сахара, который подвешивали в Олбани над чайными столами, ибо этот обычай, уверяли они его, уже несколько лет как прекратил свое существование. Кроме того кое-какие семейства обиделись, что их предки не были упомянуты в его труде, и очень завидовали тем своим соседям; которые удостоились такого отличия; что касается последних, то, надо сознаться, они чрезвычайно гордились указанным обстоятельством, рассматривая эти упоминания как письменное свидетельство их знатности, подтверждающее их притязания на древность рода, – что в нашей республиканской стране является предметом немалых забот и тщеславия.
Рассказывают также, что к нему очень благосклонно и любезно отнесся губернатор, как-то пригласивший его к себе на обед и несколько раз на глазах у всех обменявшийся с ним рукопожатиями при встречах на улице. Это, конечно, кое-что да значило, принимая во внимание их разногласия в политике. Действительно, один из близких друзей губернатора, кому тот мог откровенно высказывать свое мнение по таким вопросам, уверял нас, что губернатор в душе питал к нашему автору искреннее расположение; больше того, он однажды дошел до того, что заявил, притом во всеуслышание и у себя за столом, сразу после обеда, что «Никербокер весьма благонамеренный старый джентльмен и отнюдь не глуп». На основании этого многие сочли возможным высказать предположение, что, придерживайся наш автор иных политических взглядов и пиши он в газетах, вместо того, чтобы тратить свои дарования на исторические сочинения, он мог бы занять какое-нибудь почетное и выгодное положение, возможно, стал бы нотариусом или даже мировым судьей.
Наряду с уже упомянутыми почестями и любезностями мистер Никербокер встретил также весьма ласковый прием со стороны олбанских ученых, в частности, мистера Джона Кука, который очень радушно принимал его у себя в библиотеке-читальне, где они попивали минеральную воду …минеральную воду… – В английском тексте – Spa, название модного в XVIII в. курорта в Бельгии, ставшее нарицательным для обозначения минеральной воды.
и беседовали о древних писателях. Мистер Кук пришелся ему по душе, так как занимался серьезными учеными разысканиями и был неутомимым собирателем книг. При расставании мистер Кук подарил ему в знак дружбы два самых старинных труда из своего собрания; это были первое издание Гейдельбергского катехизиса …первое издание Гейдельбергского катехизиса. – Памятник литературы Реформации, Гейдельбергский катехизис опубликован 19 января 1563 г. и позднее переводился с немецкого на многие языки мира.
и знаменитое описание Новых Нидерландов Адриана Вандердонка. Вандердонк, Адриан (ум. 1655) – голландский историк и правовед. Приехал в Америку в 1641 г. Автор книг «Отчет о Новой Голландии» (Гаага, 1650) и «Описание современного состояния Новой Голландии» (1655).
Последний из них мистер Никербокер широко использовал в этом втором издании.
Очень приятно проведя некоторое время в Олбани, наш автор продолжил свой путь в Скагтикок, где, надо отдать справедливость, его приняли с распростертыми объятиями и отнеслись к нему с изумительной любовью. Его родственники взирали на него с большим почтением, ибо он был первым историком в их семье; он был, по их мнению, почти таким же великим человеком, как и его двоюродный брат, член конгресса, с которым, к слову сказать, он окончательно помирился и стал крепко дружить.
Все же, несмотря на доброту родственников и их большую заботу о его удобствах, старый джентльмен вскоре стал испытывать беспокойство и досаду. После того, как издали его «Историю», у него не было больше предметов для размышлений и не было никаких планов, которые пробуждали бы в нем надежды и ожидания. Для человека столь деятельного ума такое положение было поистине прискорбным, и не отличайся он непоколебимой нравственностью и твердыми привычками, возникла бы большая опасность, что он ударится в политику или в пьянство – два гибельных порока, которым, как мы ежедневно видим, люди начинают предаваться просто от хандры и безделья.
Правда, он иногда занимался тем, что подготавливал второе издание своей «Истории», в котором намеревался уточнить и улучшить ряд не нравившихся ему мест и исправить вкравшиеся ошибки. Он ведь так жаждал, чтобы его труд был образцом достоверности, и впрямь являющейся душой и телом истории. Но огонь вдохновения иссяк, многие места, которые он хотел было изменить, ему пришлось оставить нетронутыми и, даже внеся поправки, он как будто оставался в сомнении, улучшают ли они его сочинение или ухудшают.
Прожив некоторое время в Скагтикоке, он загорелся желанием вернуться в Нью-Йорк, к которому всегда относился с самой нежной любовью; не просто потому, что это был его родной город, а потому, что действительно считал его наилучшим городом во всем мире. По возвращении он полностью насладился преимуществами положения всеми признанного писателя. Ему постоянно докучали просьбами написать объявление, прошение, рекламный листок и тому подобные произведения; и хотя он никогда не имел дела с журналами, ему приписывали бесчисленные заметки и сатирические очерки, публиковавшиеся на всякие темы и с самых различных точек зрения; во всех этих статьях его авторство с несомненностью устанавливали «по стилю».
Он сильно задолжал на почте за многочисленные письма, которые получал от авторов и типографщиков с просьбами подписаться на их издания, все благотворительные общества обращались к нему за ежегодными взносами, и он охотно их платил, так как считал эти обращения для себя лестными. Однажды его пригласили на большой банкет и дважды назначали присяжным на заседания мирового суда. Поистине он стал до того знаменит, что не мог, как прежде, беспрепятственно бродить незамеченным повеем городским закоулкам, где ему вздумается, и несколько раз, когда он в своей треуголке и с палкой в руке прогуливался по улицам, занимаясь обычными наблюдениями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет Дидрих!», чему старый джентльмен, по-видимому, весьма радовался, расценивая эти приветствия как знак признания грядущих поколений. Одним словом, если мы примем в соображение все эти многообразные почести и отличия, вместе с восторженно хвалебной статьей, напечатанной в «Портфеле» «Портфель» – американский журнал, издававшийся федералистом Джозефом Денни в Филадельфии с 1801 г. Выходил по 1827 г.
(которая, как нам рассказывали, настолько взволновала старого джентльмена, что он на несколько дней слег), то придется признать, что немногим авторам довелось при жизни получить столь славное воздаяние или так полно заранее насладиться своим собственным бессмертием.
По возвращении из Скагтикока мистер Никербокер поселился в маленьком деревенском домике, который находился в родовых владениях Стайвесантов и который они подарили ему в благодарность за почетное упоминание об их предке. Дом был премило расположен вблизи от мыса Корлеарс-Хук на краю одного из соленых болот, по правде говоря, время от времени затопляемых и летом кишащих комарами, но в остальном очень приятных и дающих обильные укосы соленой травы и камыша.
Там, к сожалению, добрый старый джентльмен опасно заболел лихорадкой, вызванной соседством болот. Почувствовав приближение конца, он привел в порядок свои земные дела, завещав основную часть своего имущества «Нью-Йоркскому Историческому обществу», Гейдельбергский катехизис и сочинение Вандердонка – городской библиотеке, а седельные мешки – мистеру Хендесайду. Он простил всем своим врагам, иначе говоря, всем, кто питал вражду к нему, ибо сам он, по его словам, умирал, полный расположения ко всем людям. Затем он продиктовал несколько ласковых писем своим родственникам в Скагтикоке, а также некоторым из наших самых известных горожан голландского происхождения и скончался на руках своего друга библиотекаря.
По высказанному им желанию его похоронили на кладбище при церкви святого Марка, рядом с останками его любимого героя Питера Стайвесанта, и ходят слухи, что «Историческое общество» предполагает поставить ему деревянный памятник на площади Боулинг-Грин.
II
ИЗ ГЛАВЫ IV КНИГИ ВТОРОЙ ИЗДАНИЯ 1812 года
(После абзаца, кончающегося словами: «…найдет доступ к его рассудку».)
Добрый Олоф Ван-Кортландт, Олоф (1600–1684) – голландский купец, мэр Нью-Йорка.
разместил отряд на флотилии из трех лодок и поднял свой флаг на борту маленькой круглой голландской шлюпки, по форме имевшей немалое сходство с лоханью и прежде бывшей корабельной шлюпкой «Гуде вроу». Итак, погрузившись, наши путешественники простились с глазевшей на них толпой, которая стояла на берегу и продолжала кричать им вслед даже после того, как ее криков уже нельзя было услышать, желая им счастливого плавания, советуя хорошенько заботиться о себе, не утонуть и напутствуя множеством других мудрых и бесценных предостережений, которыми остающиеся на суше обычно снабжают тех, кто отваживается совершить путешествие по океану. А тем временем наши мореплаватели быстро двигались вперед по прозрачной глади бухты и вскоре оставили за собой зеленые берега древней Павонии.
Первую стоянку они сделали у двух островков, лежащих почти напротив Коммунипоу; говорят, они появились во время великого разлива Гудзона, когда он прорвался сквозь Хайлендс и проложил себе путь к океану. Ибо, как рассказывают, разбушевавшаяся водная стихия оторвала от гор множество огромных каменных глыб с покрывавшей их почвой и стремительная река увлекла их с собой на шестьдесят, семьдесят миль, где некоторые из них застряли на отмелях как раз напротив Коммунипоу и образовали те самые острова, о которых идет речь, между тем как другие были вынесены в океан и от них не осталось никаких следов. Убедительным доказательством правильности этих утверждений служит то, что горная порода, образующая основание островов, ничем не отличается от горной породы Хайлендса; больше того, один из наших естествоиспытателей, который тщательно сравнивал форму соответствующих поверхностей, зашел даже так далеко, что по секрету уверял меня, будто остров Виселицы первоначально был не чем иным, как бородавкой на Носу Антони.
Покинув эти чудесные островки, они затем пристали к Говернорс-Айленду, впоследствии ставшему таким грозным из-за его мрачной крепости и оскалившихся пушками батарей. Однако они ни за что не пожелали высадиться на остров, так как сильно подозревали, что он населен демонами и духами, в те дни в изобилии водившимися во всей этой дикой языческой стране.
Как раз в это время появилась стая веселых дельфинов, которые резвились и играли, подставляя свои лоснистые бока солнцу и поднимая искрящиеся брызги соленой воды. Как только мудрый Олоф увидел их, он очень обрадовался. «Вот, если я не ошибаюсь, – воскликнул он, – хорошее предзнаменование; дельфин – жирная, привольно живущая рыба, бургомистр среди рыб; его вид говорит о довольстве, изобилии и благоденствии. Я от души восхищаюсь этой круглой, жирной рыбой и уверен, что она служит счастливым предзнаменованием успешности нашего предприятия». С этими словами он направил свою флотилию так, чтобы она двигалась вслед за рыбами-олдерменами.
Повернув круто налево, они прошли пролив, обычно называемый Истривер, то есть восточной рекой. Стремительное приливное течение, всегда ощутимое там, подхватило прекрасную лохань, на борту которой находился командор Ван-Кортландт, и понесло ее с быстротой, беспримерной для голландского судна, управляемого голландцем, вследствие чего славный командор, всю свою жизнь привыкший лишь к сонному плаванию по каналам, еще сильней убедился, что они оказались во власти какой-то сверхъестественной силы и что веселые дельфины ведут их на буксире в какую-то блаженную страну, где исполнятся все их желания и надежды.
Увлекаемые непреодолимым течением, они обогнули бурный мыс, впоследствии называвшийся Корлеарс-Хук, и, оставив справа бухточку Уоллаэбаут с сильно изрезанными берегами, где теперь находит себе пристанище наш младенческий флот, вышли на величавый водный простор, окруженный прелестными берегами, зелень которых весьма радовала глаз. Когда путешественники осматривались вокруг, любуясь тем, что они сочли прозрачным и солнечным озером, они увидели вдали толпу раскрашенных дикарей, усердно занимавшихся рыбной ловлей и казавшихся скорей духами этих романтических мест. Их утлый челнок слегка покачивался, как перо, на волнующейся поверхности бухты.
От такого зрелища сердца героев из Коммунипоу изрядно затрепетали от страха. Но, по счастью, на носу командирского судна находился очень отважный человек по имени Хендрик Кип (чья фамилия в переводе означает цыпленок и была дана ему в знак его храбрости). Едва он увидел этих языческих мошенников, как затрясся от чрезмерной смелости и, хотя до индейцев было добрых полмили, схватил лежавший рядом мушкетон и, отвернувшись, самым бесстрашным образом выстрелил в небо. Старинное ружье отдало и наградило доблестного Кипа подлым ударом, от которого он свалился на дно лодки, задрав вверх ноги. Но оглушительный выстрел произвел такое действие, что дикари, пораженные ужасом, быстро схватились за весла и умчались в один из глубоких заливчиков на берегу Лонг-Айленда.
Славная победа воодушевила отважных путешественников, и в честь достигнутого успеха они назвали окрестную бухту именем доблестного Кипа, и с тех пор и поныне она носит название Кипс-Бей. Сердце доброго Ван-Кортландта, который, не имея своей земли, был большим любителем чужой, преисполнилось радостью при виде роскошной, никому не принадлежавшей страны вокруг него; охваченный приятными мечтами, он в своем распаленном воображении уже видел себя владельцем обширных соленых болот, поросших травой, и бесчисленных грядок капусты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
КОНЕЦ
ДОПОЛНЕНИЯ
I
ДОБАВЛЕНИЕ К «ОБ АВТОРЕ»
Приведенные выше сведения об авторе были предпосланы первому изданию настоящего труда. Вскоре после его выхода в свет мистер Хендесайд получил от мистера Никербокера письмо из голландской деревушки на берегу Гудзона, куда тот направился с намерением ознакомиться с некоторыми старинными документами. Так как это была одна из тех немногих счастливых деревень, куда газеты не проникают, то нет ничего удивительного в том, что мистер Никербокер не увидел многочисленных объявлений, напечатанных по поводу его исчезновения, и что он совершенно случайно узнал об опубликовании своей «Истории».
Он выразил большое сожаление по поводу ее преждевременного появления, ибо это помешало ему внести некоторые важные поправки и изменения, а также использовать множество любопытных данных, собранных им во время путешествий вдоль берегов озера Таппан и во время пребывания в Хэверстроу и Эзопусе.
Сочтя, что теперь больше не было настоятельной необходимости в его возвращении в Нью-Йорк, он продолжил путешествие, вознамерившись посетить своих родственников в Скагтикоке. По дороге туда он остановился на несколько дней в Олбани – в городе, к которому он, как известно, питал большое пристрастие. Он нашел там, однако, большие перемены и был очень опечален новшествами и улучшениями, вводимыми янки, и связанным с этим постепенным исчезновением добрых старых голландских обычаев. Ему было, конечно, известно, что захватчики вводят такие перемены по всей стране, причиняя исконным голландским поселенцам большие неприятности и огорчения устройством на дорогах застав для взимания пошлин и постройкой сельских школ. Говорят также, что мистер Никербокер скорбно покачал головой при виде постепенного разрушения величественного Вандерхейденского дворца и пришел в сильное негодование, заметив, что старинная голландская церковь, …старинная голландская церковь… – одна из достопримечательностей Олбани, описанная также в романе Дж. Ф. Купера «Сатанстоу».
которая в предыдущее его посещение еще стояла посреди улицы, теперь была снесена.
Так как молва об «Истории» мистера Никербокера достигла даже Олбани, то местные почтенные бюргеры оказали ему весьма лестное внимание; некоторые из них, впрочем, отметили несколько очень серьезных ошибок, допущенных им, в частности, в том месте его труда, где он писал о куске сахара, который подвешивали в Олбани над чайными столами, ибо этот обычай, уверяли они его, уже несколько лет как прекратил свое существование. Кроме того кое-какие семейства обиделись, что их предки не были упомянуты в его труде, и очень завидовали тем своим соседям; которые удостоились такого отличия; что касается последних, то, надо сознаться, они чрезвычайно гордились указанным обстоятельством, рассматривая эти упоминания как письменное свидетельство их знатности, подтверждающее их притязания на древность рода, – что в нашей республиканской стране является предметом немалых забот и тщеславия.
Рассказывают также, что к нему очень благосклонно и любезно отнесся губернатор, как-то пригласивший его к себе на обед и несколько раз на глазах у всех обменявшийся с ним рукопожатиями при встречах на улице. Это, конечно, кое-что да значило, принимая во внимание их разногласия в политике. Действительно, один из близких друзей губернатора, кому тот мог откровенно высказывать свое мнение по таким вопросам, уверял нас, что губернатор в душе питал к нашему автору искреннее расположение; больше того, он однажды дошел до того, что заявил, притом во всеуслышание и у себя за столом, сразу после обеда, что «Никербокер весьма благонамеренный старый джентльмен и отнюдь не глуп». На основании этого многие сочли возможным высказать предположение, что, придерживайся наш автор иных политических взглядов и пиши он в газетах, вместо того, чтобы тратить свои дарования на исторические сочинения, он мог бы занять какое-нибудь почетное и выгодное положение, возможно, стал бы нотариусом или даже мировым судьей.
Наряду с уже упомянутыми почестями и любезностями мистер Никербокер встретил также весьма ласковый прием со стороны олбанских ученых, в частности, мистера Джона Кука, который очень радушно принимал его у себя в библиотеке-читальне, где они попивали минеральную воду …минеральную воду… – В английском тексте – Spa, название модного в XVIII в. курорта в Бельгии, ставшее нарицательным для обозначения минеральной воды.
и беседовали о древних писателях. Мистер Кук пришелся ему по душе, так как занимался серьезными учеными разысканиями и был неутомимым собирателем книг. При расставании мистер Кук подарил ему в знак дружбы два самых старинных труда из своего собрания; это были первое издание Гейдельбергского катехизиса …первое издание Гейдельбергского катехизиса. – Памятник литературы Реформации, Гейдельбергский катехизис опубликован 19 января 1563 г. и позднее переводился с немецкого на многие языки мира.
и знаменитое описание Новых Нидерландов Адриана Вандердонка. Вандердонк, Адриан (ум. 1655) – голландский историк и правовед. Приехал в Америку в 1641 г. Автор книг «Отчет о Новой Голландии» (Гаага, 1650) и «Описание современного состояния Новой Голландии» (1655).
Последний из них мистер Никербокер широко использовал в этом втором издании.
Очень приятно проведя некоторое время в Олбани, наш автор продолжил свой путь в Скагтикок, где, надо отдать справедливость, его приняли с распростертыми объятиями и отнеслись к нему с изумительной любовью. Его родственники взирали на него с большим почтением, ибо он был первым историком в их семье; он был, по их мнению, почти таким же великим человеком, как и его двоюродный брат, член конгресса, с которым, к слову сказать, он окончательно помирился и стал крепко дружить.
Все же, несмотря на доброту родственников и их большую заботу о его удобствах, старый джентльмен вскоре стал испытывать беспокойство и досаду. После того, как издали его «Историю», у него не было больше предметов для размышлений и не было никаких планов, которые пробуждали бы в нем надежды и ожидания. Для человека столь деятельного ума такое положение было поистине прискорбным, и не отличайся он непоколебимой нравственностью и твердыми привычками, возникла бы большая опасность, что он ударится в политику или в пьянство – два гибельных порока, которым, как мы ежедневно видим, люди начинают предаваться просто от хандры и безделья.
Правда, он иногда занимался тем, что подготавливал второе издание своей «Истории», в котором намеревался уточнить и улучшить ряд не нравившихся ему мест и исправить вкравшиеся ошибки. Он ведь так жаждал, чтобы его труд был образцом достоверности, и впрямь являющейся душой и телом истории. Но огонь вдохновения иссяк, многие места, которые он хотел было изменить, ему пришлось оставить нетронутыми и, даже внеся поправки, он как будто оставался в сомнении, улучшают ли они его сочинение или ухудшают.
Прожив некоторое время в Скагтикоке, он загорелся желанием вернуться в Нью-Йорк, к которому всегда относился с самой нежной любовью; не просто потому, что это был его родной город, а потому, что действительно считал его наилучшим городом во всем мире. По возвращении он полностью насладился преимуществами положения всеми признанного писателя. Ему постоянно докучали просьбами написать объявление, прошение, рекламный листок и тому подобные произведения; и хотя он никогда не имел дела с журналами, ему приписывали бесчисленные заметки и сатирические очерки, публиковавшиеся на всякие темы и с самых различных точек зрения; во всех этих статьях его авторство с несомненностью устанавливали «по стилю».
Он сильно задолжал на почте за многочисленные письма, которые получал от авторов и типографщиков с просьбами подписаться на их издания, все благотворительные общества обращались к нему за ежегодными взносами, и он охотно их платил, так как считал эти обращения для себя лестными. Однажды его пригласили на большой банкет и дважды назначали присяжным на заседания мирового суда. Поистине он стал до того знаменит, что не мог, как прежде, беспрепятственно бродить незамеченным повеем городским закоулкам, где ему вздумается, и несколько раз, когда он в своей треуголке и с палкой в руке прогуливался по улицам, занимаясь обычными наблюдениями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет Дидрих!», чему старый джентльмен, по-видимому, весьма радовался, расценивая эти приветствия как знак признания грядущих поколений. Одним словом, если мы примем в соображение все эти многообразные почести и отличия, вместе с восторженно хвалебной статьей, напечатанной в «Портфеле» «Портфель» – американский журнал, издававшийся федералистом Джозефом Денни в Филадельфии с 1801 г. Выходил по 1827 г.
(которая, как нам рассказывали, настолько взволновала старого джентльмена, что он на несколько дней слег), то придется признать, что немногим авторам довелось при жизни получить столь славное воздаяние или так полно заранее насладиться своим собственным бессмертием.
По возвращении из Скагтикока мистер Никербокер поселился в маленьком деревенском домике, который находился в родовых владениях Стайвесантов и который они подарили ему в благодарность за почетное упоминание об их предке. Дом был премило расположен вблизи от мыса Корлеарс-Хук на краю одного из соленых болот, по правде говоря, время от времени затопляемых и летом кишащих комарами, но в остальном очень приятных и дающих обильные укосы соленой травы и камыша.
Там, к сожалению, добрый старый джентльмен опасно заболел лихорадкой, вызванной соседством болот. Почувствовав приближение конца, он привел в порядок свои земные дела, завещав основную часть своего имущества «Нью-Йоркскому Историческому обществу», Гейдельбергский катехизис и сочинение Вандердонка – городской библиотеке, а седельные мешки – мистеру Хендесайду. Он простил всем своим врагам, иначе говоря, всем, кто питал вражду к нему, ибо сам он, по его словам, умирал, полный расположения ко всем людям. Затем он продиктовал несколько ласковых писем своим родственникам в Скагтикоке, а также некоторым из наших самых известных горожан голландского происхождения и скончался на руках своего друга библиотекаря.
По высказанному им желанию его похоронили на кладбище при церкви святого Марка, рядом с останками его любимого героя Питера Стайвесанта, и ходят слухи, что «Историческое общество» предполагает поставить ему деревянный памятник на площади Боулинг-Грин.
II
ИЗ ГЛАВЫ IV КНИГИ ВТОРОЙ ИЗДАНИЯ 1812 года
(После абзаца, кончающегося словами: «…найдет доступ к его рассудку».)
Добрый Олоф Ван-Кортландт, Олоф (1600–1684) – голландский купец, мэр Нью-Йорка.
разместил отряд на флотилии из трех лодок и поднял свой флаг на борту маленькой круглой голландской шлюпки, по форме имевшей немалое сходство с лоханью и прежде бывшей корабельной шлюпкой «Гуде вроу». Итак, погрузившись, наши путешественники простились с глазевшей на них толпой, которая стояла на берегу и продолжала кричать им вслед даже после того, как ее криков уже нельзя было услышать, желая им счастливого плавания, советуя хорошенько заботиться о себе, не утонуть и напутствуя множеством других мудрых и бесценных предостережений, которыми остающиеся на суше обычно снабжают тех, кто отваживается совершить путешествие по океану. А тем временем наши мореплаватели быстро двигались вперед по прозрачной глади бухты и вскоре оставили за собой зеленые берега древней Павонии.
Первую стоянку они сделали у двух островков, лежащих почти напротив Коммунипоу; говорят, они появились во время великого разлива Гудзона, когда он прорвался сквозь Хайлендс и проложил себе путь к океану. Ибо, как рассказывают, разбушевавшаяся водная стихия оторвала от гор множество огромных каменных глыб с покрывавшей их почвой и стремительная река увлекла их с собой на шестьдесят, семьдесят миль, где некоторые из них застряли на отмелях как раз напротив Коммунипоу и образовали те самые острова, о которых идет речь, между тем как другие были вынесены в океан и от них не осталось никаких следов. Убедительным доказательством правильности этих утверждений служит то, что горная порода, образующая основание островов, ничем не отличается от горной породы Хайлендса; больше того, один из наших естествоиспытателей, который тщательно сравнивал форму соответствующих поверхностей, зашел даже так далеко, что по секрету уверял меня, будто остров Виселицы первоначально был не чем иным, как бородавкой на Носу Антони.
Покинув эти чудесные островки, они затем пристали к Говернорс-Айленду, впоследствии ставшему таким грозным из-за его мрачной крепости и оскалившихся пушками батарей. Однако они ни за что не пожелали высадиться на остров, так как сильно подозревали, что он населен демонами и духами, в те дни в изобилии водившимися во всей этой дикой языческой стране.
Как раз в это время появилась стая веселых дельфинов, которые резвились и играли, подставляя свои лоснистые бока солнцу и поднимая искрящиеся брызги соленой воды. Как только мудрый Олоф увидел их, он очень обрадовался. «Вот, если я не ошибаюсь, – воскликнул он, – хорошее предзнаменование; дельфин – жирная, привольно живущая рыба, бургомистр среди рыб; его вид говорит о довольстве, изобилии и благоденствии. Я от души восхищаюсь этой круглой, жирной рыбой и уверен, что она служит счастливым предзнаменованием успешности нашего предприятия». С этими словами он направил свою флотилию так, чтобы она двигалась вслед за рыбами-олдерменами.
Повернув круто налево, они прошли пролив, обычно называемый Истривер, то есть восточной рекой. Стремительное приливное течение, всегда ощутимое там, подхватило прекрасную лохань, на борту которой находился командор Ван-Кортландт, и понесло ее с быстротой, беспримерной для голландского судна, управляемого голландцем, вследствие чего славный командор, всю свою жизнь привыкший лишь к сонному плаванию по каналам, еще сильней убедился, что они оказались во власти какой-то сверхъестественной силы и что веселые дельфины ведут их на буксире в какую-то блаженную страну, где исполнятся все их желания и надежды.
Увлекаемые непреодолимым течением, они обогнули бурный мыс, впоследствии называвшийся Корлеарс-Хук, и, оставив справа бухточку Уоллаэбаут с сильно изрезанными берегами, где теперь находит себе пристанище наш младенческий флот, вышли на величавый водный простор, окруженный прелестными берегами, зелень которых весьма радовала глаз. Когда путешественники осматривались вокруг, любуясь тем, что они сочли прозрачным и солнечным озером, они увидели вдали толпу раскрашенных дикарей, усердно занимавшихся рыбной ловлей и казавшихся скорей духами этих романтических мест. Их утлый челнок слегка покачивался, как перо, на волнующейся поверхности бухты.
От такого зрелища сердца героев из Коммунипоу изрядно затрепетали от страха. Но, по счастью, на носу командирского судна находился очень отважный человек по имени Хендрик Кип (чья фамилия в переводе означает цыпленок и была дана ему в знак его храбрости). Едва он увидел этих языческих мошенников, как затрясся от чрезмерной смелости и, хотя до индейцев было добрых полмили, схватил лежавший рядом мушкетон и, отвернувшись, самым бесстрашным образом выстрелил в небо. Старинное ружье отдало и наградило доблестного Кипа подлым ударом, от которого он свалился на дно лодки, задрав вверх ноги. Но оглушительный выстрел произвел такое действие, что дикари, пораженные ужасом, быстро схватились за весла и умчались в один из глубоких заливчиков на берегу Лонг-Айленда.
Славная победа воодушевила отважных путешественников, и в честь достигнутого успеха они назвали окрестную бухту именем доблестного Кипа, и с тех пор и поныне она носит название Кипс-Бей. Сердце доброго Ван-Кортландта, который, не имея своей земли, был большим любителем чужой, преисполнилось радостью при виде роскошной, никому не принадлежавшей страны вокруг него; охваченный приятными мечтами, он в своем распаленном воображении уже видел себя владельцем обширных соленых болот, поросших травой, и бесчисленных грядок капусты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55