и хотя после восшествия на престол Питера Стайвесанта они тем бессознательным чутьем, которым в равной мере обладают толпа и домашний скот, поняли, что бразды правления перешли в более крепкие руки, все же они не могли удержаться от того, чтобы не беспокоиться, не горячиться и не закусывать удила, храня при этом упрямое молчание. И вот, едва великий Питер повернулся к своему народу спиной, как разносчики новостей и трактирные политики всего города немедленно сорвались с цепи и стали чудить и резвиться самым сумасбродным образом.
Словно по какому-то странному, неисповедимому предопределению большинству государств (в особенности вашим просвещенным республикам) выпадает на долю всегда иметь своим правителем самого неподходящего человека из всех жителей страны, так что вряд ли найдется в ней хоть один горожанин или земледелец, который не обнаружил бы бесчисленных ошибок в управлении и в конце концов не убедил бы вас, что дела пошли бы в тысячу раз лучше, если бы руководство возглавлялось им. Как странно! Управление, в котором все, по-видимому, так прекрасно разбираются, неизбежно оказывается в плохих руках; странно, но в способностях к законодательной деятельности, которыми все так щедро наделены, постоянно бывает отказано тому единственному человеку в государстве, кому по положению надлежит ею заниматься!
Так и в данном случае каждый из кучи горе-политиков в Новом Амстердаме был оракулом в государственных вопросах и мог бы руководить общественными делами несравненно лучше, нежели Питер Стайвесант. Но старый губернатор с его несговорчивым нравом ни в коем случае не потерпел бы, чтобы кто-нибудь из многочисленных смышленых советников, которые его окружали, навязал ему свое мнение и спас страну от гибели.
Итак, едва Питер Стайвесант отправился в поход против шведов, как старые крамольники времен Вильяма Кифта снова подняли голову и стали устраивать политические собрания, обсуждая на них «положение страны». На этих сборищах бургомистры, склонные во все вмешиваться, и их услужливые схепены пользовались значительным влиянием. Эти почтенные чиновники не были больше такими толстыми, упитанными и спокойными, как в мирные дни Воутера Ван-Твиллера. Напротив, как избранники народа они составляли теперь нечто вроде прочного бруствера между толпой и правительством. Они изо всех сил домогались любви народа и были горячими защитниками его прав, напоминая своим бескорыстным рвением горластых трибунов древнего Рима или тех добродетельных патриотов наших дней, которых выразительно называли «друзьями народа». …«друзья народа». – Английское «Общество друзей народа» было создано в 1792 г. вигами в целях агитации за парламентскую реформу. Оно проповедовало либерально-реформистские идеи и выступало против революционных методов борьбы.
Под руководством этих глубокомысленных политиков грязная чернь вдруг стала весьма осведомленной в вопросах, которые были выше ее понимания. Сапожники, медники и портные все сразу почувствовали себя вдохновленными, как религиозные глупцы в славные времена монашеского ясновидения, и без всякого предварительного изучения или опыта, в мгновение ока приобрели способность руководить всеми государственными делами. Необходимо упомянуть и о множестве дряхлых, полоумных престарелых бюргеров, которые мальчиками пересекли океан в числе пассажиров «Гуде вроу» и были непогрешимыми оракулами в глазах просвещенной черни. Думать, что человек, который принимал участие в открытии страны, не знает, как надо ею управлять, было бы в высшей степени нелепо. Это сочли бы даже ересью, как в наше время считают ею сомнение в политических талантах и в бесспорности всех суждений наших старых «героев 76-го года» …«герои 76-го года»… – имеется в виду провозглашение во время американской революции «Декларации независимости» в 1776 г.
или в том, что тот, кто сражался за свое правительство, не в состоянии, как бы глуп от природы он ни был, исполнять в нем любую должность.
Питер Стайвесант отличался, однако, склонностью управлять провинцией без помощи своих подданных, так что, вернувшись, он очень, рассердился, когда обнаружил, что за время его отсутствия они понабрались мятежного духа. Поэтому первым делом он решил восстановить в стране полный порядок, растоптав достоинство державного народа.
Итак, однажды вечером, дождавшись удобного случая, когда просвещенная чернь собралась на многолюдный сход и слушала патриотическую речь вдохновенного сапожника, бесстрашный Питер, как его великий тезка, царь всея Руси, внезапно появился среди присутствующих, храня на лице такое выражение, которого было бы достаточно для того, чтобы привести в трепет мельничный жернов. Все собрание было повергнуто в ужас; оратора словно хватил паралич посреди высокопарной фразы, и он стоял, пораженный, с открытым ртом и дрожащими коленями, между тем как слова «ужас!», «тирания!», «свобода!», «права!», «налоги!», «смерть!», «гибель!» и целый поток прочих патриотических фраз с ревом вылетали из его глотки, пока ему не удалось закрыть, наконец, рот. Разгневанный Питер, не обращая внимания на толчею, создавшуюся из-за того, что каждый старался спрятаться за спину соседа, подошел к крикливому забияке и, вытащив огромные серебряные часы, которые во время оно, возможно, служили городскими часами и сохранились до наших дней у его потомков как семейная диковина, попросил оратора починить их, чтобы они снова пошли. Оратор смиренно признался, что никак не может этого сделать, ибо не знаком с их устройством.
– Ну-ка, – сказал Питер, – испытай свое искусство, любезный. Смотри, вот все пружины и колесики; ты ведь знаешь, как легко может самая неловкая рука остановить часы и разобрать их на части. Почему же привести их в порядок должно оказаться труднее, чем остановить?
Оратор заявил, что занимается совершенно иным ремеслом, что он бедный сапожник и никогда в жизни не имел дела с часами. Есть люди, искусные в часовом ремесле, коим и надлежит заниматься этим делом, а что до него, то он только все перепутает и испортит превосходную вещь.
– Послушай-ка, господин хороший, – воскликнул Питер, сразу ловя сапожника на слове и по-прежнему храня такой вид, от которого тот чуть не превратился в каменную выколотку; – как это ты позволяешь себе вмешиваться в дела правления, приводить в порядок, налаживать, латать и чинить сложную машину, основы устройства которой выше твоего разумения и даже простейшие действия которой недоступны твоему пониманию, настолько они тонки, между тем как ты не в состоянии исправить пустяковый недостаток в самом обыкновенном механизме, все тайны которого открыты для твоего взгляда? Убирайся к своей коже и каменной выколотке, что могут служить эмблемой твоей головы; чини свои башмаки и ограничься тем призванием, для которого провидение тебя создало. Но знай, – Питер повысил голос так, что воздух вокруг зазвенел, – если я когда-либо поймаю тебя или кого-нибудь из твоего племени, будь то квадратноголовый или плоскозадый, на том, что вы вмешиваетесь в государственные дела, тогда, клянусь святым Николаем, я сдеру со всех вас, ублюдков, живьем шкуру и велю натянуть ее на барабаны, чтобы впредь вы шумели не попусту!
От этой угрозы и оглушительного голоса, каким она была произнесена, вся толпа задрожала в страхе. Волосы на голове оратора встали дыбом, наподобие свиной щетины, которую он сучил вместе с дратвой, а у всех присутствовавших на собрании рыцарей наперстка замерли их могучие сердца, и все они почувствовали себя так, словно им и впрямь хотелось проскользнуть сквозь игольное ушко.
Принятая мера произвела желаемое действие, восстановив в провинции порядок, но зато она повела к тому, что просвещенная чернь стала охладевать к великому Питеру. Многие обвиняли его в проявлении аристократических замашек и слишком явном потакании патрициям. В сущности, для таких подозрений кое-какие основания были, ибо при нем впервые появились фамильная гордость и хвастовство богатством, которые впоследствии достигли в нашем городе такого расцвета, В одном труде, опубликованном через много лет после тех событий, которые описывает мистер Никербокер (в 1701 г. Автор К. В. А. М.), упоминается Фредерик Филипс, Автор К. В. A. M., упоминается Фредерик Филипс… – очевидно, Ирвинг имеет в виду книгу Коттона Матера «Великие деяния Христа в Америке» (1702), в которой упоминается богатый землевладелец Фредерик Филипс (1626–1702), бывший личным архитектором Стайвесанта и выстроивший в Сонной Лощине церковь и каменный дом, известный как «замок Филипса». – Издатель.
считавшийся самым богатым мингером в Нью-Йорке; о нем говорили, что у него целые бочки индейских монет или вампумов . После него остались сын и дочь, которые по голландскому обычаю поделили наследство поровну». Тот, кто правил собственными колясками, имел собственных коров и наследственный клочок земли под капустой, смотрел на менее состоятельных соседей сверху вниз, с ласковой, но в то же время оскорбительной снисходительностью; а те, чьи родители были каютными пассажирами на «Гуде вроу», постоянно спорили по поводу того, чьи предки благородней. В это время стала появляться роскошь в различных формах, и даже сам Питер Стайвесант (хотя его положение в сущности требовало некоторой пышности и великолепия) появлялся на народных торжествах в парадной карете, а в церковь всегда ездил в желтой коляске с огненно-красными колесами!
Из нарисованной мною картины читатели легко могут заметить, что многие черты характера наших предков в точности сохранили их потомки. Гордость своим богатством все еще царит среди наших зажиточных граждан. И многие работящие ремесленники, в начале своей жизни неустанно трудившиеся в пыли и безвестности, впоследствии выбиваются из сил, разыгрывая из себя джентльменов и упиваясь почетом, честно добытым ими в поте лица. Этим они напоминают домовитую, но честолюбивую хозяйку, которая целый день хлопотала, не покладая рук, в жаркой кухне, чтобы приготовить парадный обед, а вечером вплывает в гостиную и изнемогает от духоты в пышном наряде глупой великосветской дамы.
Нельзя без изумления смотреть и на то, сколько появилось в последние годы знатных семейств, чрезвычайно гордящихся древностью своего происхождения. Так, человек, который может взирать на отца, не испытывая при этом унижения, считает себя достаточно значительной особой; тот, кто может без опасений разговаривать о своем дедушке, бывает еще тщеславней, а тот, кто может оглянуться на своего прадеда, не споткнувшись о табурет сапожника и не стукнувшись головой о позорный столб, совершенно нетерпим в своих притязаниях на знатность. Бог ты мой, какие ссоры вспыхивают между этими выскочками часовой давности и выскочками суточной давности!
Что касается меня, то я считаю старинные голландские семейства единственными представителями местной знати, подлинными землевладельцами; при виде старого честного бюргера, спокойно покуривающего свою трубку, я всегда проникаюсь к нему почтением, как к достойному потомку Ван-Ренселлеров, Ван-Зандтов, Никербокеров и Ван-Тойлов.
Я не хотел бы, однако, чтобы из сказанного мною в первой части этой главы читатель сделал вывод, будто великий Питер был губернатором-тираном, державшим своих подданных в ежовых рукавицах. Напротив, в тех случаях, когда его достоинство и власть не бывали затронуты, он всегда проявлял великодушие и любезную снисходительность. Он действительно верил (боюсь, что мои более просвещенные читатели-республиканцы сочтут это доказательством его невежества и ограниченности), что, предохраняя чашу общественной жизни от опьяняющего зелья политики, он способствовал покою и счастью народа, а отвлекая умы новонидерландцев от вопросов, которые недоступны их пониманию и могут лишь разжечь в них страсти, он помогал им более честно и прилежно заниматься своим делом и таким образом стать полезными гражданами, заботящимися о своих семьях и своем достоянии.
Отнюдь не будучи несправедливо суровым, он радовался при виде того, что бедный и работящий человек веселится, и поэтому всячески поощрял устройство празднеств и народных развлечений. В его правление был впервые введен обычай бить яйца на Paas, то есть на пасху. Новый год также ознаменовали буйным ликованием, и о его наступлении возвещали колокольным звоном и выстрелами из пушек. Каждый дом был храмом бога веселья: ради такого случая лились океаны вишневой наливки, настоящей голландской можжевеловой водки и горячего сидра с пряностями; и каждый бедняк в городе старался напиться допьяна из соображений чистой экономии – поглотить спиртного столько, чтобы хватило на полгода вперед.
Приятно было смотреть на доблестного Питера, когда субботними вечерами он сиживал среди старых бюргеров и их жен под большими деревьями, простершими свою тень над Батареей, и наблюдал за юношами и девушками, которые танцевали на лужайке. Здесь он курил свою трубку, отпускал шутки и в тихих, ниспосылающих забвение радостях мирной жизни забывал о суровых ратных трудах. Время от времени он одобрительно кивал юношам, которые притоптывали и дрыгали ногами сильнее других, а иногда от чистого сердца крепко целовал веселую красотку, продержавшуюся дольше всех своих соперниц, которые окончательно выбились из сил, и тем бесспорно доказавшую, что она самая лучшая плясунья.
Правда, как-то раз согласие между собравшимися было несколько нарушено. Молодая женщина, недавно приехавшая из Голландии и, конечно, ставшая поэтому законодательницей мод в городе и заметной фигурой в веселящемся обществе, явилась, имея на себе всего только полдюжины юбок, к тому же рискованно коротких. Шопот пробежал среди присутствующих, все старые дамы почувствовали себя крайне оскорбленными, молодые женщины краснели и страдали душой за эту «бедняжку», и даже сам губернатор, как заметили, был слегка смущен. Чтобы довершить изумление этих славных людей, она, танцуя джигу, принялась выписывать какие-то странные кривые, которым научилась от учителя танцев в Роттердаме. То ли она слишком воодушевилась, дрыгая ногами, то-ли заблудившийся зефир позволил себе вольность навязать свои услуги, трудно сказать, но, делая грациозный пируэт, который оказал бы честь современной бальной зале, она показала всем нечто совершенно неожиданное, от чего зрители пришли в большое восхищение, некоторые почтенные провинциальные советники сильно взволновались, а сам добродетельный Питер, как человек непревзойденной скромности, почувствовал себя жестоко оскорбленным.
Ему уже давно неприятно было видеть короткие женские наряды, вошедшие в моду со времен Вильяма Кифта, и хотя он испытывал крайнее отвращение при мысли о том, что должен заниматься дамскими юбками, тем не менее он немедленно посоветовал всем женщинам пришить оборки до самого пола. Он также распорядился, чтобы дамы, равно как и джентльмены, во время танцев не делали никаких других па, кроме переходов и поворотов и двойного притопа, и под страхом вызвать его» крайнее неудовольствие запретил впредь всем молодым женщинам малейшую попытку, как он выразился, «показывать свои прелести».
Это были единственные ограничения, которые он установил для женщин, но те рассматривали их как тиранические притеснения и сопротивлялись им с жаром, неизменно проявляемым прекрасным полом, когда ущемляют его права. Питер Стайвесант ясно понимал, что при попытке пойти в этом вопросе еще дальше может возникнуть опасность, как бы они вовсе не отказались от юбок; поэтому, как умный человек, хорошо-знакомый с женским нравом, он перестал настаивать и в дальнейшем предоставил им носить юбки такой длины и прыгать так высоко, как им заблагорассудится.
ГЛАВА II
О том, как сильно досаждали Питеру Стайвесанту восточные грабители и великаны из Мэриленда и как британское правительство устроило тайный и ужасный заговор против благополучия Манхатеза.
Мы подходим теперь к тому, что можно назвать самой важной частью нашего труда, и если я не ошибаюсь в своих предчувствиях, в последующих главах нам предстоит покончить с уймой дел. До сих пор я двигался успешно, даже сверх ожиданий. Раскрою перед читателем мою тайну (и действительно, мы стали такими близкими друзьями, что, по-моему, я должен рассказать ему все мои тайны, прежде чем мы расстанемся): когда я впервые взялся за этот превосходный, но совершенно достоверный маленький исторический труд, я страшно волновался при мысли о том, удастся ли мне справиться с ним, и хотя я храбрился и хвастался вовсю, это было, однако, не что иное, как похвальба труса в начале ссоры, от которой – он заведомо это знает – ему под конец придется малодушно увильнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Словно по какому-то странному, неисповедимому предопределению большинству государств (в особенности вашим просвещенным республикам) выпадает на долю всегда иметь своим правителем самого неподходящего человека из всех жителей страны, так что вряд ли найдется в ней хоть один горожанин или земледелец, который не обнаружил бы бесчисленных ошибок в управлении и в конце концов не убедил бы вас, что дела пошли бы в тысячу раз лучше, если бы руководство возглавлялось им. Как странно! Управление, в котором все, по-видимому, так прекрасно разбираются, неизбежно оказывается в плохих руках; странно, но в способностях к законодательной деятельности, которыми все так щедро наделены, постоянно бывает отказано тому единственному человеку в государстве, кому по положению надлежит ею заниматься!
Так и в данном случае каждый из кучи горе-политиков в Новом Амстердаме был оракулом в государственных вопросах и мог бы руководить общественными делами несравненно лучше, нежели Питер Стайвесант. Но старый губернатор с его несговорчивым нравом ни в коем случае не потерпел бы, чтобы кто-нибудь из многочисленных смышленых советников, которые его окружали, навязал ему свое мнение и спас страну от гибели.
Итак, едва Питер Стайвесант отправился в поход против шведов, как старые крамольники времен Вильяма Кифта снова подняли голову и стали устраивать политические собрания, обсуждая на них «положение страны». На этих сборищах бургомистры, склонные во все вмешиваться, и их услужливые схепены пользовались значительным влиянием. Эти почтенные чиновники не были больше такими толстыми, упитанными и спокойными, как в мирные дни Воутера Ван-Твиллера. Напротив, как избранники народа они составляли теперь нечто вроде прочного бруствера между толпой и правительством. Они изо всех сил домогались любви народа и были горячими защитниками его прав, напоминая своим бескорыстным рвением горластых трибунов древнего Рима или тех добродетельных патриотов наших дней, которых выразительно называли «друзьями народа». …«друзья народа». – Английское «Общество друзей народа» было создано в 1792 г. вигами в целях агитации за парламентскую реформу. Оно проповедовало либерально-реформистские идеи и выступало против революционных методов борьбы.
Под руководством этих глубокомысленных политиков грязная чернь вдруг стала весьма осведомленной в вопросах, которые были выше ее понимания. Сапожники, медники и портные все сразу почувствовали себя вдохновленными, как религиозные глупцы в славные времена монашеского ясновидения, и без всякого предварительного изучения или опыта, в мгновение ока приобрели способность руководить всеми государственными делами. Необходимо упомянуть и о множестве дряхлых, полоумных престарелых бюргеров, которые мальчиками пересекли океан в числе пассажиров «Гуде вроу» и были непогрешимыми оракулами в глазах просвещенной черни. Думать, что человек, который принимал участие в открытии страны, не знает, как надо ею управлять, было бы в высшей степени нелепо. Это сочли бы даже ересью, как в наше время считают ею сомнение в политических талантах и в бесспорности всех суждений наших старых «героев 76-го года» …«герои 76-го года»… – имеется в виду провозглашение во время американской революции «Декларации независимости» в 1776 г.
или в том, что тот, кто сражался за свое правительство, не в состоянии, как бы глуп от природы он ни был, исполнять в нем любую должность.
Питер Стайвесант отличался, однако, склонностью управлять провинцией без помощи своих подданных, так что, вернувшись, он очень, рассердился, когда обнаружил, что за время его отсутствия они понабрались мятежного духа. Поэтому первым делом он решил восстановить в стране полный порядок, растоптав достоинство державного народа.
Итак, однажды вечером, дождавшись удобного случая, когда просвещенная чернь собралась на многолюдный сход и слушала патриотическую речь вдохновенного сапожника, бесстрашный Питер, как его великий тезка, царь всея Руси, внезапно появился среди присутствующих, храня на лице такое выражение, которого было бы достаточно для того, чтобы привести в трепет мельничный жернов. Все собрание было повергнуто в ужас; оратора словно хватил паралич посреди высокопарной фразы, и он стоял, пораженный, с открытым ртом и дрожащими коленями, между тем как слова «ужас!», «тирания!», «свобода!», «права!», «налоги!», «смерть!», «гибель!» и целый поток прочих патриотических фраз с ревом вылетали из его глотки, пока ему не удалось закрыть, наконец, рот. Разгневанный Питер, не обращая внимания на толчею, создавшуюся из-за того, что каждый старался спрятаться за спину соседа, подошел к крикливому забияке и, вытащив огромные серебряные часы, которые во время оно, возможно, служили городскими часами и сохранились до наших дней у его потомков как семейная диковина, попросил оратора починить их, чтобы они снова пошли. Оратор смиренно признался, что никак не может этого сделать, ибо не знаком с их устройством.
– Ну-ка, – сказал Питер, – испытай свое искусство, любезный. Смотри, вот все пружины и колесики; ты ведь знаешь, как легко может самая неловкая рука остановить часы и разобрать их на части. Почему же привести их в порядок должно оказаться труднее, чем остановить?
Оратор заявил, что занимается совершенно иным ремеслом, что он бедный сапожник и никогда в жизни не имел дела с часами. Есть люди, искусные в часовом ремесле, коим и надлежит заниматься этим делом, а что до него, то он только все перепутает и испортит превосходную вещь.
– Послушай-ка, господин хороший, – воскликнул Питер, сразу ловя сапожника на слове и по-прежнему храня такой вид, от которого тот чуть не превратился в каменную выколотку; – как это ты позволяешь себе вмешиваться в дела правления, приводить в порядок, налаживать, латать и чинить сложную машину, основы устройства которой выше твоего разумения и даже простейшие действия которой недоступны твоему пониманию, настолько они тонки, между тем как ты не в состоянии исправить пустяковый недостаток в самом обыкновенном механизме, все тайны которого открыты для твоего взгляда? Убирайся к своей коже и каменной выколотке, что могут служить эмблемой твоей головы; чини свои башмаки и ограничься тем призванием, для которого провидение тебя создало. Но знай, – Питер повысил голос так, что воздух вокруг зазвенел, – если я когда-либо поймаю тебя или кого-нибудь из твоего племени, будь то квадратноголовый или плоскозадый, на том, что вы вмешиваетесь в государственные дела, тогда, клянусь святым Николаем, я сдеру со всех вас, ублюдков, живьем шкуру и велю натянуть ее на барабаны, чтобы впредь вы шумели не попусту!
От этой угрозы и оглушительного голоса, каким она была произнесена, вся толпа задрожала в страхе. Волосы на голове оратора встали дыбом, наподобие свиной щетины, которую он сучил вместе с дратвой, а у всех присутствовавших на собрании рыцарей наперстка замерли их могучие сердца, и все они почувствовали себя так, словно им и впрямь хотелось проскользнуть сквозь игольное ушко.
Принятая мера произвела желаемое действие, восстановив в провинции порядок, но зато она повела к тому, что просвещенная чернь стала охладевать к великому Питеру. Многие обвиняли его в проявлении аристократических замашек и слишком явном потакании патрициям. В сущности, для таких подозрений кое-какие основания были, ибо при нем впервые появились фамильная гордость и хвастовство богатством, которые впоследствии достигли в нашем городе такого расцвета, В одном труде, опубликованном через много лет после тех событий, которые описывает мистер Никербокер (в 1701 г. Автор К. В. А. М.), упоминается Фредерик Филипс, Автор К. В. A. M., упоминается Фредерик Филипс… – очевидно, Ирвинг имеет в виду книгу Коттона Матера «Великие деяния Христа в Америке» (1702), в которой упоминается богатый землевладелец Фредерик Филипс (1626–1702), бывший личным архитектором Стайвесанта и выстроивший в Сонной Лощине церковь и каменный дом, известный как «замок Филипса». – Издатель.
считавшийся самым богатым мингером в Нью-Йорке; о нем говорили, что у него целые бочки индейских монет или вампумов . После него остались сын и дочь, которые по голландскому обычаю поделили наследство поровну». Тот, кто правил собственными колясками, имел собственных коров и наследственный клочок земли под капустой, смотрел на менее состоятельных соседей сверху вниз, с ласковой, но в то же время оскорбительной снисходительностью; а те, чьи родители были каютными пассажирами на «Гуде вроу», постоянно спорили по поводу того, чьи предки благородней. В это время стала появляться роскошь в различных формах, и даже сам Питер Стайвесант (хотя его положение в сущности требовало некоторой пышности и великолепия) появлялся на народных торжествах в парадной карете, а в церковь всегда ездил в желтой коляске с огненно-красными колесами!
Из нарисованной мною картины читатели легко могут заметить, что многие черты характера наших предков в точности сохранили их потомки. Гордость своим богатством все еще царит среди наших зажиточных граждан. И многие работящие ремесленники, в начале своей жизни неустанно трудившиеся в пыли и безвестности, впоследствии выбиваются из сил, разыгрывая из себя джентльменов и упиваясь почетом, честно добытым ими в поте лица. Этим они напоминают домовитую, но честолюбивую хозяйку, которая целый день хлопотала, не покладая рук, в жаркой кухне, чтобы приготовить парадный обед, а вечером вплывает в гостиную и изнемогает от духоты в пышном наряде глупой великосветской дамы.
Нельзя без изумления смотреть и на то, сколько появилось в последние годы знатных семейств, чрезвычайно гордящихся древностью своего происхождения. Так, человек, который может взирать на отца, не испытывая при этом унижения, считает себя достаточно значительной особой; тот, кто может без опасений разговаривать о своем дедушке, бывает еще тщеславней, а тот, кто может оглянуться на своего прадеда, не споткнувшись о табурет сапожника и не стукнувшись головой о позорный столб, совершенно нетерпим в своих притязаниях на знатность. Бог ты мой, какие ссоры вспыхивают между этими выскочками часовой давности и выскочками суточной давности!
Что касается меня, то я считаю старинные голландские семейства единственными представителями местной знати, подлинными землевладельцами; при виде старого честного бюргера, спокойно покуривающего свою трубку, я всегда проникаюсь к нему почтением, как к достойному потомку Ван-Ренселлеров, Ван-Зандтов, Никербокеров и Ван-Тойлов.
Я не хотел бы, однако, чтобы из сказанного мною в первой части этой главы читатель сделал вывод, будто великий Питер был губернатором-тираном, державшим своих подданных в ежовых рукавицах. Напротив, в тех случаях, когда его достоинство и власть не бывали затронуты, он всегда проявлял великодушие и любезную снисходительность. Он действительно верил (боюсь, что мои более просвещенные читатели-республиканцы сочтут это доказательством его невежества и ограниченности), что, предохраняя чашу общественной жизни от опьяняющего зелья политики, он способствовал покою и счастью народа, а отвлекая умы новонидерландцев от вопросов, которые недоступны их пониманию и могут лишь разжечь в них страсти, он помогал им более честно и прилежно заниматься своим делом и таким образом стать полезными гражданами, заботящимися о своих семьях и своем достоянии.
Отнюдь не будучи несправедливо суровым, он радовался при виде того, что бедный и работящий человек веселится, и поэтому всячески поощрял устройство празднеств и народных развлечений. В его правление был впервые введен обычай бить яйца на Paas, то есть на пасху. Новый год также ознаменовали буйным ликованием, и о его наступлении возвещали колокольным звоном и выстрелами из пушек. Каждый дом был храмом бога веселья: ради такого случая лились океаны вишневой наливки, настоящей голландской можжевеловой водки и горячего сидра с пряностями; и каждый бедняк в городе старался напиться допьяна из соображений чистой экономии – поглотить спиртного столько, чтобы хватило на полгода вперед.
Приятно было смотреть на доблестного Питера, когда субботними вечерами он сиживал среди старых бюргеров и их жен под большими деревьями, простершими свою тень над Батареей, и наблюдал за юношами и девушками, которые танцевали на лужайке. Здесь он курил свою трубку, отпускал шутки и в тихих, ниспосылающих забвение радостях мирной жизни забывал о суровых ратных трудах. Время от времени он одобрительно кивал юношам, которые притоптывали и дрыгали ногами сильнее других, а иногда от чистого сердца крепко целовал веселую красотку, продержавшуюся дольше всех своих соперниц, которые окончательно выбились из сил, и тем бесспорно доказавшую, что она самая лучшая плясунья.
Правда, как-то раз согласие между собравшимися было несколько нарушено. Молодая женщина, недавно приехавшая из Голландии и, конечно, ставшая поэтому законодательницей мод в городе и заметной фигурой в веселящемся обществе, явилась, имея на себе всего только полдюжины юбок, к тому же рискованно коротких. Шопот пробежал среди присутствующих, все старые дамы почувствовали себя крайне оскорбленными, молодые женщины краснели и страдали душой за эту «бедняжку», и даже сам губернатор, как заметили, был слегка смущен. Чтобы довершить изумление этих славных людей, она, танцуя джигу, принялась выписывать какие-то странные кривые, которым научилась от учителя танцев в Роттердаме. То ли она слишком воодушевилась, дрыгая ногами, то-ли заблудившийся зефир позволил себе вольность навязать свои услуги, трудно сказать, но, делая грациозный пируэт, который оказал бы честь современной бальной зале, она показала всем нечто совершенно неожиданное, от чего зрители пришли в большое восхищение, некоторые почтенные провинциальные советники сильно взволновались, а сам добродетельный Питер, как человек непревзойденной скромности, почувствовал себя жестоко оскорбленным.
Ему уже давно неприятно было видеть короткие женские наряды, вошедшие в моду со времен Вильяма Кифта, и хотя он испытывал крайнее отвращение при мысли о том, что должен заниматься дамскими юбками, тем не менее он немедленно посоветовал всем женщинам пришить оборки до самого пола. Он также распорядился, чтобы дамы, равно как и джентльмены, во время танцев не делали никаких других па, кроме переходов и поворотов и двойного притопа, и под страхом вызвать его» крайнее неудовольствие запретил впредь всем молодым женщинам малейшую попытку, как он выразился, «показывать свои прелести».
Это были единственные ограничения, которые он установил для женщин, но те рассматривали их как тиранические притеснения и сопротивлялись им с жаром, неизменно проявляемым прекрасным полом, когда ущемляют его права. Питер Стайвесант ясно понимал, что при попытке пойти в этом вопросе еще дальше может возникнуть опасность, как бы они вовсе не отказались от юбок; поэтому, как умный человек, хорошо-знакомый с женским нравом, он перестал настаивать и в дальнейшем предоставил им носить юбки такой длины и прыгать так высоко, как им заблагорассудится.
ГЛАВА II
О том, как сильно досаждали Питеру Стайвесанту восточные грабители и великаны из Мэриленда и как британское правительство устроило тайный и ужасный заговор против благополучия Манхатеза.
Мы подходим теперь к тому, что можно назвать самой важной частью нашего труда, и если я не ошибаюсь в своих предчувствиях, в последующих главах нам предстоит покончить с уймой дел. До сих пор я двигался успешно, даже сверх ожиданий. Раскрою перед читателем мою тайну (и действительно, мы стали такими близкими друзьями, что, по-моему, я должен рассказать ему все мои тайны, прежде чем мы расстанемся): когда я впервые взялся за этот превосходный, но совершенно достоверный маленький исторический труд, я страшно волновался при мысли о том, удастся ли мне справиться с ним, и хотя я храбрился и хвастался вовсю, это было, однако, не что иное, как похвальба труса в начале ссоры, от которой – он заведомо это знает – ему под конец придется малодушно увильнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55