Следует помнить три главных момента. Со всей осторожностью нужно относиться к инструментам, особенно сверлам и полотнам пил, потому что заменить их нечем. Самую трудоемкую работу мы должны закончить в ближайшие две ночи, пока есть силы, а дальше все пойдет как по маслу. И третье. Не доводить себя до предела, экономить энергию. Девизом пусть будет: все делать спокойно. Стрингер хочет, чтобы я повторил все операции, и я его понимаю: ему нужно убедиться, что я сам все усвоил.
Лумис вежливо хохотнул. Моран повернулся вместе со всеми к самолету.
– Основной план вы уже слышали. Мы прилетели на двухмоторной машине с двумя гондолами, а улетим на одномоторном самолете с обычным фюзеляжем. Левый двигатель останется на своем месте впереди левой гондолы, а сама гондола превратится в фюзеляж. Левый хвостовик тоже остался цел. Считай, у нас уже больше половины нового самолета есть. Сегодня и завтра ночью снимем правое крыло и отсоединим левую гондолу от корпуса. Если все пройдет гладко, то останется еще время, чтобы подготовить крыло к монтированию на фюзеляже. К третьей ночи самое худшее будет уже позади. Затем...
– Я не говорил... – вмешался Стрингер, но Моран его перебил:
– Затем мы поднимем хвостовой костыль, собираем хвост и рычаги управления. Это работа не тяжелая и не отнимет много времени.
Он готов был снова оборвать Стрингера, если тот вмешается со своими поправками. Он помнил, что говорил Стрингер: три ночи на крыло, три – на фюзеляж и гондолу. Почти неделя, но невозможно представить, что с ними будет через неделю. Он испытующе смотрел в лица окруживших его людей.
– Итак, Стрингер разработал очень красивый проект, но я убедил его, что условия необычны. Главное – это сделать самолет, который сможет пролететь пару сотен миль, после чего неважно, если он и развалится при посадке. – На то, чтобы убедить конструктора в "необычности" условий, ушло полчаса. – Поэтому сосредоточимся на идее мощности и летучести и больше ни на чем. За свой внешний вид эта игрушка призов не потребует.
– Короче: отверстия в панелях мы не вырезаем, а выбиваем, – внес ясность Кроу.
– Правильно. – Штурману понравился тон Кроу. Парень готов вдребезги разнести весь самолет, а потом сколотить из него новый. – Если возникнут вопросы, обращайтесь к Стрингеру. Он у нас босс, – заключил Моран.
Он отступил на шаг, сложил на груди руки и красноречиво глянул на длинную худую тень Стрингера. После неловкого молчания Стрингер спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Кто хотел бы наладить генератор? Свет очень важен.
– Я, – вызвался Белами. Впервые они обращались непосредственно к Стрингеру.
– В механике разбираетесь? – Стрингер словно ступал по зыбкой почве, явно напуганный словом "босс".
– Диплом строителя, – кивнул Белами.
– О! На обшивке правого мотора я сделал грубый чертеж. Это вовсе не проблема – два шкива и рукоятка привода. Удобные шкивы можно найти в аварийной цепи в хвосте – они нам больше не понадобятся. Вместо кабеля используйте изолированный провод для крепления легкого груза – это в шкафчиках в задней части салона. Укрепите его на чем-нибудь поблизости от батарей – я их отсоединил на случай короткого замыкания.
Белами вновь кивнул и ушел.
– Да, вот это крыло, – присвистнул Кроу. – Должно весить добрую тонну.
– Воспользуемся вагами и тросом. В кабине есть стальной рельс и лебедка, рассчитанная на три тонны груза. Позже я покажу вам, – сказал Стрингер.
Снова установилось молчание. По песку потянулись тени западных дюн, свет приобретал темно-оранжевую окраску.
– Пора, – сказал Моран, и они зашевелились.
* * *
Перед самым закатом увидели медленно плывущие по небу темные силуэты. Моран подошел к краю дюн и спросил:
– Ты видел?
Таунс резко обернулся: он не слышал, как подошел Моран.
– Кого? – он нахмурился.
– Стервятников.
– Угу.
Они проплыли по небу с юга на север, туда, куда ушли трое – Харрис, Робертс и Кобб.
– Фрэнк... Нам ведь здесь долго не продержаться. И нет никакого смысла идти вслед за ними. – Песчаный океан забагровел на севере, на небе заблестела первая звезда. – Стрингер предлагает единственный выход, и мы хотим, чтобы ты был с нами.
Было уже темно, когда они вместе спустились с дюн, а вдали, среди темных очертаний самолета, горела электрическая лампочка и слышался шум инструментов. Кто-то насвистывал.
Глава 9
Металл обшивки был холодный. Белами постоял около него с минуту, прикоснулся языком, как бы пытаясь извлечь влагу, но поверхность была суха. До этого он так же пробовал шелк навеса, но и он был сух. Ночью ветра не было.
Край восточного горизонта осветился. На руке саднил ушиб. Когда освободили крепление крыла, под его тяжестью сломались козлы и сшибли его с ног.
На песке распростерся Кроу, уставив взгляд в светлеющее небо.
Белами улегся рядом.
– Росы нет, Альберт.
– Не было ветра, нет росы.
У Кроу ныло все тело, рот ссохся. Дважды за прошедшую ночь он спускался в салон, находил свою бутылку, брал в руки, встряхивал, прислушиваясь к идущей изнутри музыке, но всякий раз удавалось пересилить себя и не прикасаться к пробке. Новая выдача из аварийного бака будет на рассвете. Вместе с собранным вчера дополнительным галлоном воды осталось на пять суток – по пинте на каждого. Но и думать нельзя о том, чтобы залезть в завтрашнюю норму, потому что если больше не случится росы, это – конец. Пять суток по одной пинте, еще два дня вообще без воды, и – конец. А Стрингер сказал, на все уйдет тридцать дней.
– Ты ел финики, Альберт?
– Верблюжий корм не по мне. Не могу проглотить.
Сержант обошел крыло и упал на песок рядом с ним.
– Привет, радость моя, – сказал Кроу. Ответа не последовало.
Лумис стоял у хвоста, наблюдая, как луч света серебрит горизонт. За считанные минуты свет стал багровым и окрасил дюны – враг пробуждался. Лумис видел, как улегся на песок Уотсон. Вчера вечером, перед началом работы, Лумис подошел к сержанту.
– Понимаешь, – попытался он втолковать парню, – этот шанс мы должны испробовать все вместе, а не кое-кто из нас. Ты один из самых крепких. Понимаю, дело не в том, что ты боишься тяжелой работы...
Сержант зарывал в песок свои босые ноги, обдумывая ответ.
– У нас только один шанс – затаиться и не шевелиться, а если и это не спасет, то ничто уже не спасет. Послушай, я – в армии, понял? Завербовался на следующие десять лет, и не спрашивай, почему я это сделал. У меня квартира на Фэнхем Ист, рядом с газовым заводом. Это единственное на свете место, куда я могу сунуться, – там живет моя теща и вся чертова женина родня. Если бы у меня была с собой ее карточка, я бы ее тебе не показал. Она весит за сто кило, а волосы, как растрепанный веник, не говорю уж о голосе. Слава богу, у нас нет детишек.
Глядя в глаза Лумису, он засомневался, можно ли все это выразить словами.
– Я в армии скоро уже девятнадцать лет. Видел войну и все такое, а потом меня пинали по всему свету люди вроде этого Харриса – слыхал его вечное "Сержант Уотсон!"? Он и другие ублюдки так погоняли меня, что – веришь? – я сыт всем по горло. А теперь скажу тебе кое-что такое, что тебе покажется смешным. Я в отпуске. В отпуске с того самого момента, как мы сюда свалились, понял? Я не в армии, и Харриса тут нет, и нет никаких других дел, кроме как сидеть без ботинок с утра до ночи и вспоминать всех женщин, с какими имел дело. А если нас не найдут и такая моя судьба, то я умру спокойно. И хочешь знать еще? У меня при себе пятьдесят монет. Сойдут за обратный билет, дополнительный, конечно, а? Я ведь первый раз провожу отпуск не на этой занюханной Фэнхем Ист, где меня ждет с протянутыми руками весь выводок. Пятьдесят монет, и не на что их тратить, здесь-то! Подумать только! – Он дернулся всем телом, между истертыми кривыми пальцами ног засочился песок. – Прямо как миллионер в отпуске!
Лумис возразил:
– Но если мы построим этот самолет, ты ведь будешь его пассажиром? Что скажешь на это?
Ответ у Уотсона был наготове:
– А что, разве я не платил за билет?
Выход нашел Моран. Они работали, вытаскивая монорельс и лебедку, отпуская большие полуторадюймовые гайки крепления крыла, строя козлы из поломанных лонжеронов и устанавливая их на камнях, на которые наткнулся при посадке "Скайтрак". Но для того чтобы извлечь основание крыла из зажимов, сил не хватало. Рельсовый рычаг мог повредить стойку основания – он, таким образом, исключался.
И хотя было уже заполночь, они обливались потом. Так прошел час, пока Моран не направился в салон и не растормошил крепко спящего сержанта.
– Пойдем, Уотсон, быстрее, – шепотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он.
– В чем дело?
– Шевелись!
Тилни тоже проснулся и побрел за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил:
– Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ.
– Эй, послушайте...
– Молчать, Уотсон!
В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил:
– У нас прибавилось двое. Попробуем еще раз.
Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебедкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер.
Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили ее или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями.
Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов – войны всегда велись ради "блага народа", и Уотсона он привлек в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочел бы плыть по течению.
Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке.
Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар.
– Погасите чертов фонарь, – сквозь дрему пробормотал Кроу.
Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца.
– Какая тишина, – невольно залюбовался он. Что-то мертвое чудилось в этом молчании.
– Это после дрели, – пояснил Кроу. У них в Джебеле поселок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все еще оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел.
Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отраженный под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже "поехал". Он поднялся.
– Ты куда?
– За дневником.
Кроу пошел с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился:
– Что стряслось, сынок?
– Ничего. Хотел с ним поговорить. – Он указал на Кепеля.
– Оставь его в покое. – Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остается, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается.
Пока Белами писал в своей тетради, Кроу сидел с обезьянкой. Бимбо дрожал уже не так сильно, но его глазки оставались странными: то надолго закрывались, то внезапно распахивались. Кроу прижал его к плечу, и Бимбо уцепился ему в волосы. Слышно было, как бьется его крошечное сердце.
– Запиши, – вдруг припомнил Кроу, – как прекрасно было на вечеринке, пока не кончилась выпивка, а Мейбл свалилась с лестницы, возомнив, что она фея.
– Заткнись, – оборвал его Белами.
– Как некультурно, а, Бимбо?
"Первая ночь. Все проработали целую ночь, почти сорок восемь человеко-часов, неплохо. Крыло снято и готово к установке, но бог знает, как мы это сделаем. Надежда только на Стрингера. Росы не было, поэтому пределом остаются пять суток, если мы сможем держаться на пинте в день, но как это получится теперь, когда мы работаем?
Вчера вечером пролетело несколько стервятников, остается надеяться, что они ничего там не увидели".
Он упомянул об Уотсоне, но забыл написать о козлах и своей ушибленной руке. Заметил, что почерк стал неряшлив – на это он всегда обращал внимание. Это его обеспокоило.
Когда Таунс и Моран вошли в салон, чтобы отмерить очередную выдачу из водяного бака, Кепель открыл глаза.
– Как там новый аэроплан? – поинтересовался он. – Ему ответили, что все идет великолепно. – Я хотел бы помогать вам. Я мог бы вертеть ручку генератора. У меня сильные руки.
Таунс наполнил его бутылку. В салоне было еще холодно, но светлый пушок на лице юноши блестел от пота, а глаза были тусклыми.
– Старайся быстрее поправиться, малыш. Так ты лучше всего нам поможешь.
Если новый самолет когда-нибудь будет построен, раненого нужно будет перенести так, чтобы не убить. В аптечке была отложена последняя доза морфия – на этот случай.
Кепель попросил бумаги. Ему протянули пачку незаполненных бланков полетных рапортов. Лумис дал свою ручку. Один за другим они отходили от него, нетерпеливо держась за горлышки бутылок, хотя и делали вид, что не торопятся. Каждый понимал, что другого жажда мучит не меньше, чем его, и от этого испытывал смущение, словно ему предстояло нечто слишком интимное, чего не должен видеть никто.
Лумис направился в кабину управления, где был установлен рычаг генератора. Он плотно притворил за собой дверь, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы избавить Кепеля от лишнего шума. Белами сделал свое дело добросовестно – прежде чем подвести провода к батареям, пустил их через амперметр на приборном щитке: щелчок рычажка давал постоянные четыре ампера. Для тени укрепил над окнами металлические листы и даже соорудил из четырех пластин, соединенных со шкивом, небольшой вентилятор для оператора. Рычаг поворачивался легко – труднее было поверить, что, вертя его, можно будет в один прекрасный день попасть в Париж и не опоздать.
Час его дежурства еще не минул, когда снаружи закричал Моран, стуча по корпусу:
– Останови генератор! Стой!
Раздались и другие голоса.
Пробежав через весь самолет, он выпрыгнул в дверь. Все выбрались из-под навеса, стояли в полной тишине. Задрав головы, прикрывая руками глаза, они вглядывались, вслушивались в шедший с неба высокий, едва пробивающийся звук самолета.
Глава 10
Белами первым добежал до лотка, где лежала промасленная тряпка, и, ломая спички, наконец, поджег ее. Черный Дым полз вверх сквозь накаленный воздух. От пристального вглядывания в небо из глаз брызнули слезы, его ослепило.
С ракетницей бежал сержант Уотсон. Его остановил Таунс:
– Стой, не стреляй!
Кроу и Лумис поднимали отражатель гелиографа, ища положение, при котором лучи захватят всю его поверхность. Тилни изо всех сил семафорил прикрепленной к палке полосой парашютного шелка. Без дела стояли только трое. Стрингер, Таунс и Моран. Приложив к глазам козырьком ладони, они всматривались в белое марево раскаленного небосвода. По их щекам текли слезы.
Дым взбирался вверх толстым черным столбом, его остроугольная тень указывала на то, что было позднее утро. Звук самолета едва доходил. Таунс и Моран касались друг друга плечами.
– Четырехмоторный.
– Высокий потолок, идет с севера на юг.
– Каир – Дурбан.
Звук доносился с востока.
Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим семафором до тех пор, пока не распушились края ткани. Из салона слышался голос Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому.
– Не вышло, Франк.
– Не вышло.
Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза, все еще ослепленные.
– Хватит, – подал голос Таунс. – Достаточно.
Они побрели в тень.
– Он нас не заметил, – бормотал Тилни, – не заметил.
Рокот не совсем стих, и Таунс прислушивался еще минуту, пока не возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни.
– Они нас не заметили бы, – медленно резюмировал он, – даже если бы мы подожгли самолет. – Он потрогал бороду. – Они шли на высоте тридцать тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок, разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят кофе, чтобы развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ в новом отеле "Хилтон" в Дурбане, а потом выйдут прогуляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Лумис вежливо хохотнул. Моран повернулся вместе со всеми к самолету.
– Основной план вы уже слышали. Мы прилетели на двухмоторной машине с двумя гондолами, а улетим на одномоторном самолете с обычным фюзеляжем. Левый двигатель останется на своем месте впереди левой гондолы, а сама гондола превратится в фюзеляж. Левый хвостовик тоже остался цел. Считай, у нас уже больше половины нового самолета есть. Сегодня и завтра ночью снимем правое крыло и отсоединим левую гондолу от корпуса. Если все пройдет гладко, то останется еще время, чтобы подготовить крыло к монтированию на фюзеляже. К третьей ночи самое худшее будет уже позади. Затем...
– Я не говорил... – вмешался Стрингер, но Моран его перебил:
– Затем мы поднимем хвостовой костыль, собираем хвост и рычаги управления. Это работа не тяжелая и не отнимет много времени.
Он готов был снова оборвать Стрингера, если тот вмешается со своими поправками. Он помнил, что говорил Стрингер: три ночи на крыло, три – на фюзеляж и гондолу. Почти неделя, но невозможно представить, что с ними будет через неделю. Он испытующе смотрел в лица окруживших его людей.
– Итак, Стрингер разработал очень красивый проект, но я убедил его, что условия необычны. Главное – это сделать самолет, который сможет пролететь пару сотен миль, после чего неважно, если он и развалится при посадке. – На то, чтобы убедить конструктора в "необычности" условий, ушло полчаса. – Поэтому сосредоточимся на идее мощности и летучести и больше ни на чем. За свой внешний вид эта игрушка призов не потребует.
– Короче: отверстия в панелях мы не вырезаем, а выбиваем, – внес ясность Кроу.
– Правильно. – Штурману понравился тон Кроу. Парень готов вдребезги разнести весь самолет, а потом сколотить из него новый. – Если возникнут вопросы, обращайтесь к Стрингеру. Он у нас босс, – заключил Моран.
Он отступил на шаг, сложил на груди руки и красноречиво глянул на длинную худую тень Стрингера. После неловкого молчания Стрингер спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Кто хотел бы наладить генератор? Свет очень важен.
– Я, – вызвался Белами. Впервые они обращались непосредственно к Стрингеру.
– В механике разбираетесь? – Стрингер словно ступал по зыбкой почве, явно напуганный словом "босс".
– Диплом строителя, – кивнул Белами.
– О! На обшивке правого мотора я сделал грубый чертеж. Это вовсе не проблема – два шкива и рукоятка привода. Удобные шкивы можно найти в аварийной цепи в хвосте – они нам больше не понадобятся. Вместо кабеля используйте изолированный провод для крепления легкого груза – это в шкафчиках в задней части салона. Укрепите его на чем-нибудь поблизости от батарей – я их отсоединил на случай короткого замыкания.
Белами вновь кивнул и ушел.
– Да, вот это крыло, – присвистнул Кроу. – Должно весить добрую тонну.
– Воспользуемся вагами и тросом. В кабине есть стальной рельс и лебедка, рассчитанная на три тонны груза. Позже я покажу вам, – сказал Стрингер.
Снова установилось молчание. По песку потянулись тени западных дюн, свет приобретал темно-оранжевую окраску.
– Пора, – сказал Моран, и они зашевелились.
* * *
Перед самым закатом увидели медленно плывущие по небу темные силуэты. Моран подошел к краю дюн и спросил:
– Ты видел?
Таунс резко обернулся: он не слышал, как подошел Моран.
– Кого? – он нахмурился.
– Стервятников.
– Угу.
Они проплыли по небу с юга на север, туда, куда ушли трое – Харрис, Робертс и Кобб.
– Фрэнк... Нам ведь здесь долго не продержаться. И нет никакого смысла идти вслед за ними. – Песчаный океан забагровел на севере, на небе заблестела первая звезда. – Стрингер предлагает единственный выход, и мы хотим, чтобы ты был с нами.
Было уже темно, когда они вместе спустились с дюн, а вдали, среди темных очертаний самолета, горела электрическая лампочка и слышался шум инструментов. Кто-то насвистывал.
Глава 9
Металл обшивки был холодный. Белами постоял около него с минуту, прикоснулся языком, как бы пытаясь извлечь влагу, но поверхность была суха. До этого он так же пробовал шелк навеса, но и он был сух. Ночью ветра не было.
Край восточного горизонта осветился. На руке саднил ушиб. Когда освободили крепление крыла, под его тяжестью сломались козлы и сшибли его с ног.
На песке распростерся Кроу, уставив взгляд в светлеющее небо.
Белами улегся рядом.
– Росы нет, Альберт.
– Не было ветра, нет росы.
У Кроу ныло все тело, рот ссохся. Дважды за прошедшую ночь он спускался в салон, находил свою бутылку, брал в руки, встряхивал, прислушиваясь к идущей изнутри музыке, но всякий раз удавалось пересилить себя и не прикасаться к пробке. Новая выдача из аварийного бака будет на рассвете. Вместе с собранным вчера дополнительным галлоном воды осталось на пять суток – по пинте на каждого. Но и думать нельзя о том, чтобы залезть в завтрашнюю норму, потому что если больше не случится росы, это – конец. Пять суток по одной пинте, еще два дня вообще без воды, и – конец. А Стрингер сказал, на все уйдет тридцать дней.
– Ты ел финики, Альберт?
– Верблюжий корм не по мне. Не могу проглотить.
Сержант обошел крыло и упал на песок рядом с ним.
– Привет, радость моя, – сказал Кроу. Ответа не последовало.
Лумис стоял у хвоста, наблюдая, как луч света серебрит горизонт. За считанные минуты свет стал багровым и окрасил дюны – враг пробуждался. Лумис видел, как улегся на песок Уотсон. Вчера вечером, перед началом работы, Лумис подошел к сержанту.
– Понимаешь, – попытался он втолковать парню, – этот шанс мы должны испробовать все вместе, а не кое-кто из нас. Ты один из самых крепких. Понимаю, дело не в том, что ты боишься тяжелой работы...
Сержант зарывал в песок свои босые ноги, обдумывая ответ.
– У нас только один шанс – затаиться и не шевелиться, а если и это не спасет, то ничто уже не спасет. Послушай, я – в армии, понял? Завербовался на следующие десять лет, и не спрашивай, почему я это сделал. У меня квартира на Фэнхем Ист, рядом с газовым заводом. Это единственное на свете место, куда я могу сунуться, – там живет моя теща и вся чертова женина родня. Если бы у меня была с собой ее карточка, я бы ее тебе не показал. Она весит за сто кило, а волосы, как растрепанный веник, не говорю уж о голосе. Слава богу, у нас нет детишек.
Глядя в глаза Лумису, он засомневался, можно ли все это выразить словами.
– Я в армии скоро уже девятнадцать лет. Видел войну и все такое, а потом меня пинали по всему свету люди вроде этого Харриса – слыхал его вечное "Сержант Уотсон!"? Он и другие ублюдки так погоняли меня, что – веришь? – я сыт всем по горло. А теперь скажу тебе кое-что такое, что тебе покажется смешным. Я в отпуске. В отпуске с того самого момента, как мы сюда свалились, понял? Я не в армии, и Харриса тут нет, и нет никаких других дел, кроме как сидеть без ботинок с утра до ночи и вспоминать всех женщин, с какими имел дело. А если нас не найдут и такая моя судьба, то я умру спокойно. И хочешь знать еще? У меня при себе пятьдесят монет. Сойдут за обратный билет, дополнительный, конечно, а? Я ведь первый раз провожу отпуск не на этой занюханной Фэнхем Ист, где меня ждет с протянутыми руками весь выводок. Пятьдесят монет, и не на что их тратить, здесь-то! Подумать только! – Он дернулся всем телом, между истертыми кривыми пальцами ног засочился песок. – Прямо как миллионер в отпуске!
Лумис возразил:
– Но если мы построим этот самолет, ты ведь будешь его пассажиром? Что скажешь на это?
Ответ у Уотсона был наготове:
– А что, разве я не платил за билет?
Выход нашел Моран. Они работали, вытаскивая монорельс и лебедку, отпуская большие полуторадюймовые гайки крепления крыла, строя козлы из поломанных лонжеронов и устанавливая их на камнях, на которые наткнулся при посадке "Скайтрак". Но для того чтобы извлечь основание крыла из зажимов, сил не хватало. Рельсовый рычаг мог повредить стойку основания – он, таким образом, исключался.
И хотя было уже заполночь, они обливались потом. Так прошел час, пока Моран не направился в салон и не растормошил крепко спящего сержанта.
– Пойдем, Уотсон, быстрее, – шепотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он.
– В чем дело?
– Шевелись!
Тилни тоже проснулся и побрел за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил:
– Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ.
– Эй, послушайте...
– Молчать, Уотсон!
В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил:
– У нас прибавилось двое. Попробуем еще раз.
Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебедкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер.
Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили ее или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями.
Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов – войны всегда велись ради "блага народа", и Уотсона он привлек в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочел бы плыть по течению.
Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке.
Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар.
– Погасите чертов фонарь, – сквозь дрему пробормотал Кроу.
Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца.
– Какая тишина, – невольно залюбовался он. Что-то мертвое чудилось в этом молчании.
– Это после дрели, – пояснил Кроу. У них в Джебеле поселок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все еще оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел.
Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отраженный под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже "поехал". Он поднялся.
– Ты куда?
– За дневником.
Кроу пошел с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился:
– Что стряслось, сынок?
– Ничего. Хотел с ним поговорить. – Он указал на Кепеля.
– Оставь его в покое. – Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остается, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается.
Пока Белами писал в своей тетради, Кроу сидел с обезьянкой. Бимбо дрожал уже не так сильно, но его глазки оставались странными: то надолго закрывались, то внезапно распахивались. Кроу прижал его к плечу, и Бимбо уцепился ему в волосы. Слышно было, как бьется его крошечное сердце.
– Запиши, – вдруг припомнил Кроу, – как прекрасно было на вечеринке, пока не кончилась выпивка, а Мейбл свалилась с лестницы, возомнив, что она фея.
– Заткнись, – оборвал его Белами.
– Как некультурно, а, Бимбо?
"Первая ночь. Все проработали целую ночь, почти сорок восемь человеко-часов, неплохо. Крыло снято и готово к установке, но бог знает, как мы это сделаем. Надежда только на Стрингера. Росы не было, поэтому пределом остаются пять суток, если мы сможем держаться на пинте в день, но как это получится теперь, когда мы работаем?
Вчера вечером пролетело несколько стервятников, остается надеяться, что они ничего там не увидели".
Он упомянул об Уотсоне, но забыл написать о козлах и своей ушибленной руке. Заметил, что почерк стал неряшлив – на это он всегда обращал внимание. Это его обеспокоило.
Когда Таунс и Моран вошли в салон, чтобы отмерить очередную выдачу из водяного бака, Кепель открыл глаза.
– Как там новый аэроплан? – поинтересовался он. – Ему ответили, что все идет великолепно. – Я хотел бы помогать вам. Я мог бы вертеть ручку генератора. У меня сильные руки.
Таунс наполнил его бутылку. В салоне было еще холодно, но светлый пушок на лице юноши блестел от пота, а глаза были тусклыми.
– Старайся быстрее поправиться, малыш. Так ты лучше всего нам поможешь.
Если новый самолет когда-нибудь будет построен, раненого нужно будет перенести так, чтобы не убить. В аптечке была отложена последняя доза морфия – на этот случай.
Кепель попросил бумаги. Ему протянули пачку незаполненных бланков полетных рапортов. Лумис дал свою ручку. Один за другим они отходили от него, нетерпеливо держась за горлышки бутылок, хотя и делали вид, что не торопятся. Каждый понимал, что другого жажда мучит не меньше, чем его, и от этого испытывал смущение, словно ему предстояло нечто слишком интимное, чего не должен видеть никто.
Лумис направился в кабину управления, где был установлен рычаг генератора. Он плотно притворил за собой дверь, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы избавить Кепеля от лишнего шума. Белами сделал свое дело добросовестно – прежде чем подвести провода к батареям, пустил их через амперметр на приборном щитке: щелчок рычажка давал постоянные четыре ампера. Для тени укрепил над окнами металлические листы и даже соорудил из четырех пластин, соединенных со шкивом, небольшой вентилятор для оператора. Рычаг поворачивался легко – труднее было поверить, что, вертя его, можно будет в один прекрасный день попасть в Париж и не опоздать.
Час его дежурства еще не минул, когда снаружи закричал Моран, стуча по корпусу:
– Останови генератор! Стой!
Раздались и другие голоса.
Пробежав через весь самолет, он выпрыгнул в дверь. Все выбрались из-под навеса, стояли в полной тишине. Задрав головы, прикрывая руками глаза, они вглядывались, вслушивались в шедший с неба высокий, едва пробивающийся звук самолета.
Глава 10
Белами первым добежал до лотка, где лежала промасленная тряпка, и, ломая спички, наконец, поджег ее. Черный Дым полз вверх сквозь накаленный воздух. От пристального вглядывания в небо из глаз брызнули слезы, его ослепило.
С ракетницей бежал сержант Уотсон. Его остановил Таунс:
– Стой, не стреляй!
Кроу и Лумис поднимали отражатель гелиографа, ища положение, при котором лучи захватят всю его поверхность. Тилни изо всех сил семафорил прикрепленной к палке полосой парашютного шелка. Без дела стояли только трое. Стрингер, Таунс и Моран. Приложив к глазам козырьком ладони, они всматривались в белое марево раскаленного небосвода. По их щекам текли слезы.
Дым взбирался вверх толстым черным столбом, его остроугольная тень указывала на то, что было позднее утро. Звук самолета едва доходил. Таунс и Моран касались друг друга плечами.
– Четырехмоторный.
– Высокий потолок, идет с севера на юг.
– Каир – Дурбан.
Звук доносился с востока.
Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим семафором до тех пор, пока не распушились края ткани. Из салона слышался голос Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому.
– Не вышло, Франк.
– Не вышло.
Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза, все еще ослепленные.
– Хватит, – подал голос Таунс. – Достаточно.
Они побрели в тень.
– Он нас не заметил, – бормотал Тилни, – не заметил.
Рокот не совсем стих, и Таунс прислушивался еще минуту, пока не возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни.
– Они нас не заметили бы, – медленно резюмировал он, – даже если бы мы подожгли самолет. – Он потрогал бороду. – Они шли на высоте тридцать тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок, разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят кофе, чтобы развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ в новом отеле "Хилтон" в Дурбане, а потом выйдут прогуляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21