Капитан глухо прохрипел: "Потерялся".
В пустыне потеряться – значило умереть.
Продолжая работать рядом, ни Белами, ни Кроу не заговаривали. Оба знали Роба почти год. В поселке нефтяников это большой срок. Трудно было забыть лицо капитана Харриса, то, как он смотрел на освещенную площадку. Такими в недалеком будущем станут они сами.
Тилни вздрогнул, увидев в двери самолета сержанта. Странным голосом Уотсон сказал:
– Выйди на минутку, сынок, помоги там.
Оставшись наедине со своим офицером, он наклонился над ним, пристально вглядываясь в испеченное лицо. Он не смог сдержаться и пришел поглядеть на этого человека, чтобы потом вспоминать его в теперешнем состоянии, – полумертвого и беспомощного. Харрис вернулся совсем другим.
Даже и сейчас изо рта его, казалось, готов был вырваться окрик – сержант Уотсон! – но он лежал, как его положили, на двух сиденьях, с закрытыми глазами и ободранными веками. Совсем мало нужно, чтобы никогда больше не услышать этот голос. Сержант сидел, раздумывая об этом и вспоминая прежнего Харриса. Он высказал бы сейчас все ему прямо в лицо, но здесь этот мальчишка-немец, а он понимает по-английски.
И он только мысленно выговаривал в это лицо все, что было на уме. Выговорившись, вышел наружу.
Они работали, пока солнце не окрасило самолет. Весь прошлый день они вслушивались в направление ветра. В первом утреннем свете стали оглядывать окружающие дюны, надеясь увидеть иней. Но поверхность крыла была сухой.
Капитан Харрис лежал с открытыми глазами и уже осмысленным взглядом. Он попробовал заговорить, но Лумис сказал, чтобы он немного подождал. Им и самим было трудно говорить, пока не разделят воду.
Когда наполнили бутылки и они немного отпили, Белами обратился к Таунсу:
– Норма недостаточна, верно?
В красноватом рассвете они избегали смотреть друг другу в лицо. У всех шелушилась кожа под щетиной, вокруг ртов сложились старушечьи складки.
– Надо, чтобы хватило. Росы ведь не было. – Таунс не добавил к этому, что возвращение Харриса сократило их время. Не сказал, что в баке осталось меньше воды, чем должно быть. Не так просто выразить все это словами. На кран замок не повесишь, но если Харрис останется в сознании, ему можно будет вменить в обязанность сторожить бак.
Они повалились в тень на песок и тотчас уснули. В полдень Харрис натужным шепотом начал свой рассказ, часто прерываясь и снова делая над собой усилие.
– Случилась песчаная буря... вчера. Мы проделали большой путь, все время на север, в первую ночь... но он растер ногу... Робертс... пятку. Она сильно кровоточила, и мы шли медленнее... Мы решили идти днем, но напрасно, слишком сильно потоотделение – потом начала протекать моя бутылка, под крышку попал песок. Я думал, крышка плотная... за ночь почти все вытекло... Мы поделились... увидели мираж, шли к нему три часа под солнцем... думали, что видим траву, уверены были... ее не оказалось. Страшная жара днем, никакого укрытия...
Пока он рассказывал, все смотрели себе под ноги или поверх его головы в окно – на черно-белые в полуденном мареве дюны. Один Тилни уставился на капитана, с ужасом осознавая, что это такое – в полном одиночестве идти по пустыне.
– Мы начертили карту... для собственного успокоения... отметили самолет и ближайшую группу оазисов, как мы себе ее представляли... эту карту унесло ветром... – На изможденном лице и сейчас было написано крайнее удивление, неспособность поверить в то, что произошло. – Во время бури карту унесло ветром... И Робертс пошел ее искать. Я пытался вырыть в песке яму, копал руками... невероятно... – невероятно... что там было! Когда он не вернулся, я долго кричал, ходил на поиски... видимость была не больше нескольких ярдов... все кругом, как в дыму, – залепляло глаза. – Откинув голову, Харрис стукнулся затылком, высунул по привычке язык, чтобы облизать губы. – Он должен... должен был вернуться... должен был слышать, как я кричу, иначе... Виноват я... я виноват...
Итак, ветром унесло клочок бумаги, вот и все. Такова пустыня. То же случилось и с Джо Викерсом в Джебеле – прошел пять миль во время бури и не заметил ни освещенную вышку высотой в двести футов, ни поселок.
Буря, которая была здесь два дня назад, выходит, унесла Робертса.
– Было уже темно, когда буря стихла, но я искал его по квадратам, ориентируясь по звездам и считая шаги... потом понял, что он направился обратно к самолету, когда догадался, что потерялся... Я повернул к югу... по звездам, надеясь догнать его. Никаких признаков. Увидел ваш дым... спасибо вам... самую верхушку. Теперь уже без воды, вся кончалась... его бутылка была, конечно, с ним. Днем миражи, но я держался... не позволял себе обманываться... и много спал. Шел к югу по звездам... думаю, часто сбивался с курса. Перед глазами огни, знаете, как это бывает, когда... кажется, искры летят из глаз...
– Да, – подтвердил Таунс. – Знаем.
Лумис тоже слышал об этом: как увидишь яркие огни – это конец.
– Я думал, это мираж, свет... а это был... ваш свет... тот, который зажгли вы! Единственный мираж, который я себе разрешил... – Он снова откинул голову и закрыл глаза.
Минуту спустя Моран спросил:
– А Кобба вы не видели?
– Кобба... – его глаза оставались закрытыми. – Да, да, теперь ясно. – Он задрожал. – Так это был Кобб? Бедняга! – Не в силах смягчать слова, сказал: – Его обглодали. Голый скелет. Я подумал, это случилось давно. Теперь вспоминаю... Я видел стервятников, два дня назад. – Он уставился в пустоту широко открытыми глазами. – Робертс не вернулся? – И снова повторил, как будто вопросительная интонация таила надежду: – Он не вернулся?
– Пока нет, – ответил Лумис. – Будем ждать.
Рука капитана ощупывала колени, словно пытаясь унять их дрожь, глаза снова прояснились, узнавая знакомые лица, рот скривился в нелепой улыбке.
– Уотсон... вы все еще с нами...
Сержант отвернулся. Остальные, смущенные видом капитана и его жутким рассказом, молчали.
– Я виню себя... за Робертса... Смотрите получше, вдруг он придет. – Было слышно, как трется язык у него во рту. Таунс налил ему полбутылки. Чтобы не пролилось ни капли, попробовал напоить его сам, но Харрис осторожно перехватил бутылку:
– Я могу... Я уже в порядке, видите...
Опорожнив бутылку, он продолжал сосать горлышко, зажмурив глаза. Дрожь в теле прекратилась.
Вечером в небе опять пролетели птицы, направляясь на север. После рассказа Харриса Белами и Кроу зажгли факел – на случай, если Робертс жив и находится где-нибудь поблизости.
Лумис дошел до северных верхушек дюн и долго всматривался в песчаный океан. Потом вернулся и сел рядом с товарищем, не сказав ни слова. Перед закатом Кроу загасил песком дымящееся блюдо с маслом. Еще несколько минут дым красным столбом висел в небе – красивое, но бесполезное зрелище.
Весь день молчали. Иссушенные языки не в силах были выразить угнетавшие их мысли. За час до того, как заалели дюны и в небе взошла первая звезда, Стрингер принялся за работу. Спустя некоторое время позвал их:
– Пора начинать.
Никто не двинулся с места. Он стоял, вытянув руки вдоль туловища, глядя себе под ноги.
Таунс ответил за всех:
– Нет смысла.
Стрингер удивленно развел руками:
– Но ведь мы много сделали.
Таунс спокойно объяснил, слишком усталый для того, чтобы гневаться на человеческое непонимание:
– Мы думали, воды хватит. Ее не хватит.
Глава 12
Луна отбрасывала их тени вперед. Они дошли до самых дюн. За дюнами лежала огромная тишина, настолько глубокая, что ее можно было почти разглядеть. За всеми этими бесконечными милями не было ничего, кроме песка. Позади раздавался приглушенный рокот кем-то включенного генератора. Отсюда обломки теряли всякое сходство с аэропланом – это могло быть все что угодно. Внутри самолета зажегся свет, но рабочая лампа на столбе оставалась темной.
– Мы погибли, Дейв. Все мы.
Они опустились на песок. Пока сказывалось дневное тепло. Еще совсем недавно они стояли бы, осматривая окрестности. Сейчас легче было сидеть – ослабли ноги.
– А чего ты ждал?
– Плохо дело. Надо что-то предпринять.
– Таунс прав: продолжать работу нет смысла. Мы спятили.
Несколько минут молчали, каждый был погружен в свои мысли. Белами только что немного поговорил с Кепелем, послушал его рассказ о доме в Вюрмлихе на краю Черного Мыса, об Инге с длинными светлыми волосами. Капитан Харрис был в коме, и Лумис находился поблизости, смачивая лоб каплями воды из его бутылки. Кроу взял на руки обезьянку и дал ей немного попить – первый раз после утренней выдачи. Теперь Бимбо принадлежал ему, и он сэкономил свои двадцать монет. Похоже на волшебную загадку: жадный загадывает желание, желание исполняется, но оборачивается ему во зло.
– Бедняга Роб, – невольно вырвалось у Кроу.
– Он только на несколько дней опередил нас, Альберт. Теперь наша очередь.
– Ради бога, прекрати, понял? Именно это я имел в виду, когда сказал, что мы погибаем и надо что-то делать.
– Послушай, Альберт. Я никогда не пробовал обмануть самого себя, никогда. Роса, что выпала несколько дней назад, была капризом, причудой матери-природы, и она может не повториться месяц. Она вселила в нас надежду, и мы начали строить самолет, подумать только! И все потому, что Стрингер навязал нам идею, которая способна прийти в голову только лунатику. Теперь, наконец, у меня наступила полная ясность. Как ты думаешь, сколько продержится Кепель? А Харрис? А когда они дойдут до предела, мы что, будем наблюдать, как они мучаются, и не отдадим им половину своей нормы, чтобы поддержать в них жизнь? А что будет дальше? Лучше смотреть на вещи, как они есть, чем себя обманывать.
Он хотел сказать что-то еще, но не узнал свой голос. Это был голос старика со снятыми зубными протезами, смешной и слабый. Все они были теперь старики – старики в том смысле, что подходили к краю своей жизни. Не хотелось продолжать этот разговор. Хотелось лечь и забыться сном.
– Что бы ты ни говорил, Дейв, надо действовать. Как – не знаю. Не можем же мы свернуться калачиком и ждать смерти.
Над залитым лунным светом песком замер звук генератора, и все поглотила тишина пустыни. У самолета копошилась только одна фигура. Это был Стрингер, одинокий и беспокойный. Он расхаживал между фюзеляжем и левой гондолой, иногда прислушиваясь к голосам летчика и штурмана. То, о чем они говорили, было для него крайне важно.
Прежде чем приняться за Таунса, Моран все обдумал.
– Слишком рано сдаваться, – решительно заявил он командиру.
– Слишком поздно продолжать, – вяло ответил Таунс.
– Парень прав, Фрэнки. Мы много сделали.
Таунс долго молчал. Он только что осмотрел обломки самолета, намеренно держась в стороне от Стрингера. Левое крыло лежало на козлах, сооруженных из отрезанных от фюзеляжа кусков лонжеронов, скелетов ломаных сидений и клетей, в которых помещался груз. Фюзеляж стоял на песке. Правое крыло под невероятным углом торчало над примятой крышей кабины управления. До того, как они приступили к работе, все это было похоже на разбившийся самолет. Теперь зрелище было куда безобразнее: это был самолет, который никогда не летал и никогда не взлетит.
– Был бы у нас месяц, Лью, ну, три недели, мы имели бы какой-то шанс. Но я же сказал – воды не хватит. Уже завтра будем черпать со дна.
Весь день он по очереди приглядывался к каждому из них, творил суд над ними, пытаясь отыскать одного, виновного. Нет, это не Лью. Кроу? Белами? Нет, если только Кроу не брал для обезьянки. Кепель неподвижен – бак подвешен высоко на переборке кабины, вне его досягаемости. И не Лумис. Может, сержант? Из мести, что его принудили работать: вполне объяснимая логика поведения для такого человека. Ведь он хотел просто лежать и как можно меньше потеть, а его заставили отдавать влагу – что ж, раз так – он ее восполнит. Или Стрингер? Он держится лучше всех. Но его поддерживает его навязчивая идея, и он тонкокостный – такие держатся дольше других в подобных условиях. А может, мальчишка Тилни, до смерти напуганный тем, что придется умирать? Его лицо не такое страшное, как у остальных, даже губы не потрескались, но ведь он моложе, а может, ему помогают финики – он все время жует их, как конфеты.
Кепель половину времени проводит во сне. Его не разбудит струйка воды или бульканье в чьем-то горле. В чьем?
Это было все равно, что медленное убийство, он был так поражен, что не мог рассказать о своем открытии даже Лью, неспособен был передать это словами. Однажды на его глазах погиб во время взлета пилот, он знал его много лет. Это было ужасно, но шок наступил только через три дня, когда он прочел обо всем в газете, увидев его имя, набранное холодным шрифтом. Слова несли с собой некую печать конечного суда. Вот и сейчас ему не хочется их выговаривать: один из нас ворует воду из бака. Это невозможно высказать.
– Если еще будет выпадать роса, – услышал Таунс голос Морана и заставил себя переключиться, – то останется какой-то шанс. Мы сняли крыло, оно почти готово к установке. Это самая трудоемкая часть дела. Еще одна ночь, сегодня, и вот он – шанс. Если мы не сделаем это теперь, то не сделаем никогда. К завтрашнему дню у нас не останется на это сил. – Он очень старательно следил за артикуляцией, язык мешал жестким губам выговаривать шипящие – и сами его аргументы против смерти от жажды разбивались о каждое произнесенное им слово. – Время наступило критическое, Фрэнк. Сегодняшняя ночь – и крыло на месте, а остальное в наших руках. К тому же теперь нам помогут Харрис и полнолуние. – Слова его прозвучали не очень убедительно. – Ну а если не будет росы, что ж, тогда не будет воды, и все кончится. Что мы теряем, в конце концов?
Таунс молчал. Рассердившись, Моран поднялся и пошел к Стрингеру.
– Дружище, если мне удастся собрать ребят, то мы работаем?
В лунном свете лицо молодого человека было бледным и гладким, глаза за стеклами загадочно двигались, как у рыбы. Моран невольно представил прошедших все искусы новообращенных христиан Рима. Стрингер тоже был охвачен божественным экстазом – его ангелом был "Скайтрак".
– Я работу не прекращал, мистер Моран, – он не случайно употребил официальное обращение: это было еще одно предупреждение. Мистер Стрингер не любил панибратства.
– Они беспокоятся о воде. Осталось совсем немного.
– Я не позволяю себе думать об этом. У меня нет времени.
Моран согласно закивал.
– Разумеется, вы целиком отдались делу. В каком-то смысле я тоже, потому что хочу выжить. – Он направился с уговорами к Лумису, и тот сказал:
– Я готов, но кто сможет убедить Фрэнка Таунса?
– Если мне это не удастся, обойдемся без него.
– Беда в том, – мягко возразил техасец, – что у нас здесь нет лидера. Думаю, вы меня понимаете. Стрингер у нас самый главный, это естественно – все мы у него в руках. Но он совсем не похож на лидера, верно? Его не очень интересует, как бы это сказать... человеческая сторона. Таунс – именно – тот человек, который мог бы возглавить нас, он самый старший и командир самолета. Вот почему он нам нужен.
– Я сделал все, что мог, но он сильно переживает это крушение – он считает себя виновником катастрофы, и отчасти он прав. Из-за него уже погибли люди, и он боится погубить оставшихся. Я понимаю его чувства: какой бы самолет мы ни построили, в конечном итоге никто не может гарантировать безопасности. А ему придется им управлять.
Лумис помотал головой:
– Дело, думаю, не в этом. Но давайте привлечем к работе остальных. А потом, может, он присоединится, как в первый раз.
Моран зашел в самолет и включил фонарь на столбе. Вокруг стало светло. Капитан Харрис лежал без сознания, Кепель что-то писал. Штурман вызвал Уотсона и Тилни. Они окружили Стрингера. Тот спросил:
– Где остальные?
Лумис рассмотрел две фигуры, приближающиеся со стороны дюн.
– Идут.
Стрингер ждал.
– Попробуем еще разок? – спросил подошедший Кроу.
– Пригласите мистера Таунса, – потребовал Стрингер.
– Он подойдет, – сказал Моран.
– Я не начну без него, – отрезал Стрингер. – Важно, чтобы он был с нами. – В его голосе звучало раздражение. – Это он виноват, что мы оказались здесь. Он должен это понять, а он отказывается нам помочь. Почему?
– Скажу вам, почему, Стрингер! – Таунс стоял перед конструктором, его бледное впалое лицо освещал свет фонаря. – Я не верю в вашу идею.
Он смотрел прямо в лицо Стрингеру, который не скрывал своего отвращения к командиру. Гладко выбритое лицо, расчесанные волосы, блестящие стекла очков делали его похожим на студента. Он казался совсем юным, стоя против грузного человека с седой бородой и угасшими глазами.
– Вы совершенно правы – я виноват. Это была ошибка пилота. И я это признаю. Два человека лежат вот под теми холмиками, еще двое – где-то там, в песках, и над ними нет даже креста, и еще двое здесь, среди нас, уже умирают. И, наконец, мы... И виноват во всем я. Но в следующий раз виноват буду не я, Стрингер, а вы – ваша конструкция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
В пустыне потеряться – значило умереть.
Продолжая работать рядом, ни Белами, ни Кроу не заговаривали. Оба знали Роба почти год. В поселке нефтяников это большой срок. Трудно было забыть лицо капитана Харриса, то, как он смотрел на освещенную площадку. Такими в недалеком будущем станут они сами.
Тилни вздрогнул, увидев в двери самолета сержанта. Странным голосом Уотсон сказал:
– Выйди на минутку, сынок, помоги там.
Оставшись наедине со своим офицером, он наклонился над ним, пристально вглядываясь в испеченное лицо. Он не смог сдержаться и пришел поглядеть на этого человека, чтобы потом вспоминать его в теперешнем состоянии, – полумертвого и беспомощного. Харрис вернулся совсем другим.
Даже и сейчас изо рта его, казалось, готов был вырваться окрик – сержант Уотсон! – но он лежал, как его положили, на двух сиденьях, с закрытыми глазами и ободранными веками. Совсем мало нужно, чтобы никогда больше не услышать этот голос. Сержант сидел, раздумывая об этом и вспоминая прежнего Харриса. Он высказал бы сейчас все ему прямо в лицо, но здесь этот мальчишка-немец, а он понимает по-английски.
И он только мысленно выговаривал в это лицо все, что было на уме. Выговорившись, вышел наружу.
Они работали, пока солнце не окрасило самолет. Весь прошлый день они вслушивались в направление ветра. В первом утреннем свете стали оглядывать окружающие дюны, надеясь увидеть иней. Но поверхность крыла была сухой.
Капитан Харрис лежал с открытыми глазами и уже осмысленным взглядом. Он попробовал заговорить, но Лумис сказал, чтобы он немного подождал. Им и самим было трудно говорить, пока не разделят воду.
Когда наполнили бутылки и они немного отпили, Белами обратился к Таунсу:
– Норма недостаточна, верно?
В красноватом рассвете они избегали смотреть друг другу в лицо. У всех шелушилась кожа под щетиной, вокруг ртов сложились старушечьи складки.
– Надо, чтобы хватило. Росы ведь не было. – Таунс не добавил к этому, что возвращение Харриса сократило их время. Не сказал, что в баке осталось меньше воды, чем должно быть. Не так просто выразить все это словами. На кран замок не повесишь, но если Харрис останется в сознании, ему можно будет вменить в обязанность сторожить бак.
Они повалились в тень на песок и тотчас уснули. В полдень Харрис натужным шепотом начал свой рассказ, часто прерываясь и снова делая над собой усилие.
– Случилась песчаная буря... вчера. Мы проделали большой путь, все время на север, в первую ночь... но он растер ногу... Робертс... пятку. Она сильно кровоточила, и мы шли медленнее... Мы решили идти днем, но напрасно, слишком сильно потоотделение – потом начала протекать моя бутылка, под крышку попал песок. Я думал, крышка плотная... за ночь почти все вытекло... Мы поделились... увидели мираж, шли к нему три часа под солнцем... думали, что видим траву, уверены были... ее не оказалось. Страшная жара днем, никакого укрытия...
Пока он рассказывал, все смотрели себе под ноги или поверх его головы в окно – на черно-белые в полуденном мареве дюны. Один Тилни уставился на капитана, с ужасом осознавая, что это такое – в полном одиночестве идти по пустыне.
– Мы начертили карту... для собственного успокоения... отметили самолет и ближайшую группу оазисов, как мы себе ее представляли... эту карту унесло ветром... – На изможденном лице и сейчас было написано крайнее удивление, неспособность поверить в то, что произошло. – Во время бури карту унесло ветром... И Робертс пошел ее искать. Я пытался вырыть в песке яму, копал руками... невероятно... – невероятно... что там было! Когда он не вернулся, я долго кричал, ходил на поиски... видимость была не больше нескольких ярдов... все кругом, как в дыму, – залепляло глаза. – Откинув голову, Харрис стукнулся затылком, высунул по привычке язык, чтобы облизать губы. – Он должен... должен был вернуться... должен был слышать, как я кричу, иначе... Виноват я... я виноват...
Итак, ветром унесло клочок бумаги, вот и все. Такова пустыня. То же случилось и с Джо Викерсом в Джебеле – прошел пять миль во время бури и не заметил ни освещенную вышку высотой в двести футов, ни поселок.
Буря, которая была здесь два дня назад, выходит, унесла Робертса.
– Было уже темно, когда буря стихла, но я искал его по квадратам, ориентируясь по звездам и считая шаги... потом понял, что он направился обратно к самолету, когда догадался, что потерялся... Я повернул к югу... по звездам, надеясь догнать его. Никаких признаков. Увидел ваш дым... спасибо вам... самую верхушку. Теперь уже без воды, вся кончалась... его бутылка была, конечно, с ним. Днем миражи, но я держался... не позволял себе обманываться... и много спал. Шел к югу по звездам... думаю, часто сбивался с курса. Перед глазами огни, знаете, как это бывает, когда... кажется, искры летят из глаз...
– Да, – подтвердил Таунс. – Знаем.
Лумис тоже слышал об этом: как увидишь яркие огни – это конец.
– Я думал, это мираж, свет... а это был... ваш свет... тот, который зажгли вы! Единственный мираж, который я себе разрешил... – Он снова откинул голову и закрыл глаза.
Минуту спустя Моран спросил:
– А Кобба вы не видели?
– Кобба... – его глаза оставались закрытыми. – Да, да, теперь ясно. – Он задрожал. – Так это был Кобб? Бедняга! – Не в силах смягчать слова, сказал: – Его обглодали. Голый скелет. Я подумал, это случилось давно. Теперь вспоминаю... Я видел стервятников, два дня назад. – Он уставился в пустоту широко открытыми глазами. – Робертс не вернулся? – И снова повторил, как будто вопросительная интонация таила надежду: – Он не вернулся?
– Пока нет, – ответил Лумис. – Будем ждать.
Рука капитана ощупывала колени, словно пытаясь унять их дрожь, глаза снова прояснились, узнавая знакомые лица, рот скривился в нелепой улыбке.
– Уотсон... вы все еще с нами...
Сержант отвернулся. Остальные, смущенные видом капитана и его жутким рассказом, молчали.
– Я виню себя... за Робертса... Смотрите получше, вдруг он придет. – Было слышно, как трется язык у него во рту. Таунс налил ему полбутылки. Чтобы не пролилось ни капли, попробовал напоить его сам, но Харрис осторожно перехватил бутылку:
– Я могу... Я уже в порядке, видите...
Опорожнив бутылку, он продолжал сосать горлышко, зажмурив глаза. Дрожь в теле прекратилась.
Вечером в небе опять пролетели птицы, направляясь на север. После рассказа Харриса Белами и Кроу зажгли факел – на случай, если Робертс жив и находится где-нибудь поблизости.
Лумис дошел до северных верхушек дюн и долго всматривался в песчаный океан. Потом вернулся и сел рядом с товарищем, не сказав ни слова. Перед закатом Кроу загасил песком дымящееся блюдо с маслом. Еще несколько минут дым красным столбом висел в небе – красивое, но бесполезное зрелище.
Весь день молчали. Иссушенные языки не в силах были выразить угнетавшие их мысли. За час до того, как заалели дюны и в небе взошла первая звезда, Стрингер принялся за работу. Спустя некоторое время позвал их:
– Пора начинать.
Никто не двинулся с места. Он стоял, вытянув руки вдоль туловища, глядя себе под ноги.
Таунс ответил за всех:
– Нет смысла.
Стрингер удивленно развел руками:
– Но ведь мы много сделали.
Таунс спокойно объяснил, слишком усталый для того, чтобы гневаться на человеческое непонимание:
– Мы думали, воды хватит. Ее не хватит.
Глава 12
Луна отбрасывала их тени вперед. Они дошли до самых дюн. За дюнами лежала огромная тишина, настолько глубокая, что ее можно было почти разглядеть. За всеми этими бесконечными милями не было ничего, кроме песка. Позади раздавался приглушенный рокот кем-то включенного генератора. Отсюда обломки теряли всякое сходство с аэропланом – это могло быть все что угодно. Внутри самолета зажегся свет, но рабочая лампа на столбе оставалась темной.
– Мы погибли, Дейв. Все мы.
Они опустились на песок. Пока сказывалось дневное тепло. Еще совсем недавно они стояли бы, осматривая окрестности. Сейчас легче было сидеть – ослабли ноги.
– А чего ты ждал?
– Плохо дело. Надо что-то предпринять.
– Таунс прав: продолжать работу нет смысла. Мы спятили.
Несколько минут молчали, каждый был погружен в свои мысли. Белами только что немного поговорил с Кепелем, послушал его рассказ о доме в Вюрмлихе на краю Черного Мыса, об Инге с длинными светлыми волосами. Капитан Харрис был в коме, и Лумис находился поблизости, смачивая лоб каплями воды из его бутылки. Кроу взял на руки обезьянку и дал ей немного попить – первый раз после утренней выдачи. Теперь Бимбо принадлежал ему, и он сэкономил свои двадцать монет. Похоже на волшебную загадку: жадный загадывает желание, желание исполняется, но оборачивается ему во зло.
– Бедняга Роб, – невольно вырвалось у Кроу.
– Он только на несколько дней опередил нас, Альберт. Теперь наша очередь.
– Ради бога, прекрати, понял? Именно это я имел в виду, когда сказал, что мы погибаем и надо что-то делать.
– Послушай, Альберт. Я никогда не пробовал обмануть самого себя, никогда. Роса, что выпала несколько дней назад, была капризом, причудой матери-природы, и она может не повториться месяц. Она вселила в нас надежду, и мы начали строить самолет, подумать только! И все потому, что Стрингер навязал нам идею, которая способна прийти в голову только лунатику. Теперь, наконец, у меня наступила полная ясность. Как ты думаешь, сколько продержится Кепель? А Харрис? А когда они дойдут до предела, мы что, будем наблюдать, как они мучаются, и не отдадим им половину своей нормы, чтобы поддержать в них жизнь? А что будет дальше? Лучше смотреть на вещи, как они есть, чем себя обманывать.
Он хотел сказать что-то еще, но не узнал свой голос. Это был голос старика со снятыми зубными протезами, смешной и слабый. Все они были теперь старики – старики в том смысле, что подходили к краю своей жизни. Не хотелось продолжать этот разговор. Хотелось лечь и забыться сном.
– Что бы ты ни говорил, Дейв, надо действовать. Как – не знаю. Не можем же мы свернуться калачиком и ждать смерти.
Над залитым лунным светом песком замер звук генератора, и все поглотила тишина пустыни. У самолета копошилась только одна фигура. Это был Стрингер, одинокий и беспокойный. Он расхаживал между фюзеляжем и левой гондолой, иногда прислушиваясь к голосам летчика и штурмана. То, о чем они говорили, было для него крайне важно.
Прежде чем приняться за Таунса, Моран все обдумал.
– Слишком рано сдаваться, – решительно заявил он командиру.
– Слишком поздно продолжать, – вяло ответил Таунс.
– Парень прав, Фрэнки. Мы много сделали.
Таунс долго молчал. Он только что осмотрел обломки самолета, намеренно держась в стороне от Стрингера. Левое крыло лежало на козлах, сооруженных из отрезанных от фюзеляжа кусков лонжеронов, скелетов ломаных сидений и клетей, в которых помещался груз. Фюзеляж стоял на песке. Правое крыло под невероятным углом торчало над примятой крышей кабины управления. До того, как они приступили к работе, все это было похоже на разбившийся самолет. Теперь зрелище было куда безобразнее: это был самолет, который никогда не летал и никогда не взлетит.
– Был бы у нас месяц, Лью, ну, три недели, мы имели бы какой-то шанс. Но я же сказал – воды не хватит. Уже завтра будем черпать со дна.
Весь день он по очереди приглядывался к каждому из них, творил суд над ними, пытаясь отыскать одного, виновного. Нет, это не Лью. Кроу? Белами? Нет, если только Кроу не брал для обезьянки. Кепель неподвижен – бак подвешен высоко на переборке кабины, вне его досягаемости. И не Лумис. Может, сержант? Из мести, что его принудили работать: вполне объяснимая логика поведения для такого человека. Ведь он хотел просто лежать и как можно меньше потеть, а его заставили отдавать влагу – что ж, раз так – он ее восполнит. Или Стрингер? Он держится лучше всех. Но его поддерживает его навязчивая идея, и он тонкокостный – такие держатся дольше других в подобных условиях. А может, мальчишка Тилни, до смерти напуганный тем, что придется умирать? Его лицо не такое страшное, как у остальных, даже губы не потрескались, но ведь он моложе, а может, ему помогают финики – он все время жует их, как конфеты.
Кепель половину времени проводит во сне. Его не разбудит струйка воды или бульканье в чьем-то горле. В чьем?
Это было все равно, что медленное убийство, он был так поражен, что не мог рассказать о своем открытии даже Лью, неспособен был передать это словами. Однажды на его глазах погиб во время взлета пилот, он знал его много лет. Это было ужасно, но шок наступил только через три дня, когда он прочел обо всем в газете, увидев его имя, набранное холодным шрифтом. Слова несли с собой некую печать конечного суда. Вот и сейчас ему не хочется их выговаривать: один из нас ворует воду из бака. Это невозможно высказать.
– Если еще будет выпадать роса, – услышал Таунс голос Морана и заставил себя переключиться, – то останется какой-то шанс. Мы сняли крыло, оно почти готово к установке. Это самая трудоемкая часть дела. Еще одна ночь, сегодня, и вот он – шанс. Если мы не сделаем это теперь, то не сделаем никогда. К завтрашнему дню у нас не останется на это сил. – Он очень старательно следил за артикуляцией, язык мешал жестким губам выговаривать шипящие – и сами его аргументы против смерти от жажды разбивались о каждое произнесенное им слово. – Время наступило критическое, Фрэнк. Сегодняшняя ночь – и крыло на месте, а остальное в наших руках. К тому же теперь нам помогут Харрис и полнолуние. – Слова его прозвучали не очень убедительно. – Ну а если не будет росы, что ж, тогда не будет воды, и все кончится. Что мы теряем, в конце концов?
Таунс молчал. Рассердившись, Моран поднялся и пошел к Стрингеру.
– Дружище, если мне удастся собрать ребят, то мы работаем?
В лунном свете лицо молодого человека было бледным и гладким, глаза за стеклами загадочно двигались, как у рыбы. Моран невольно представил прошедших все искусы новообращенных христиан Рима. Стрингер тоже был охвачен божественным экстазом – его ангелом был "Скайтрак".
– Я работу не прекращал, мистер Моран, – он не случайно употребил официальное обращение: это было еще одно предупреждение. Мистер Стрингер не любил панибратства.
– Они беспокоятся о воде. Осталось совсем немного.
– Я не позволяю себе думать об этом. У меня нет времени.
Моран согласно закивал.
– Разумеется, вы целиком отдались делу. В каком-то смысле я тоже, потому что хочу выжить. – Он направился с уговорами к Лумису, и тот сказал:
– Я готов, но кто сможет убедить Фрэнка Таунса?
– Если мне это не удастся, обойдемся без него.
– Беда в том, – мягко возразил техасец, – что у нас здесь нет лидера. Думаю, вы меня понимаете. Стрингер у нас самый главный, это естественно – все мы у него в руках. Но он совсем не похож на лидера, верно? Его не очень интересует, как бы это сказать... человеческая сторона. Таунс – именно – тот человек, который мог бы возглавить нас, он самый старший и командир самолета. Вот почему он нам нужен.
– Я сделал все, что мог, но он сильно переживает это крушение – он считает себя виновником катастрофы, и отчасти он прав. Из-за него уже погибли люди, и он боится погубить оставшихся. Я понимаю его чувства: какой бы самолет мы ни построили, в конечном итоге никто не может гарантировать безопасности. А ему придется им управлять.
Лумис помотал головой:
– Дело, думаю, не в этом. Но давайте привлечем к работе остальных. А потом, может, он присоединится, как в первый раз.
Моран зашел в самолет и включил фонарь на столбе. Вокруг стало светло. Капитан Харрис лежал без сознания, Кепель что-то писал. Штурман вызвал Уотсона и Тилни. Они окружили Стрингера. Тот спросил:
– Где остальные?
Лумис рассмотрел две фигуры, приближающиеся со стороны дюн.
– Идут.
Стрингер ждал.
– Попробуем еще разок? – спросил подошедший Кроу.
– Пригласите мистера Таунса, – потребовал Стрингер.
– Он подойдет, – сказал Моран.
– Я не начну без него, – отрезал Стрингер. – Важно, чтобы он был с нами. – В его голосе звучало раздражение. – Это он виноват, что мы оказались здесь. Он должен это понять, а он отказывается нам помочь. Почему?
– Скажу вам, почему, Стрингер! – Таунс стоял перед конструктором, его бледное впалое лицо освещал свет фонаря. – Я не верю в вашу идею.
Он смотрел прямо в лицо Стрингеру, который не скрывал своего отвращения к командиру. Гладко выбритое лицо, расчесанные волосы, блестящие стекла очков делали его похожим на студента. Он казался совсем юным, стоя против грузного человека с седой бородой и угасшими глазами.
– Вы совершенно правы – я виноват. Это была ошибка пилота. И я это признаю. Два человека лежат вот под теми холмиками, еще двое – где-то там, в песках, и над ними нет даже креста, и еще двое здесь, среди нас, уже умирают. И, наконец, мы... И виноват во всем я. Но в следующий раз виноват буду не я, Стрингер, а вы – ваша конструкция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21