Теперь Менатян заговорил. Он говорил быстро, захлебываясь, глотая слова. Да, говорил Менатян, это правда. Все правда. К немцам он перелетел добровольно, своей волей.
– Добровольно? Но почему? Что толкнуло вас на измену? – спросил Скворецкий.
Пытаясь объяснить свое предательство, Менатян признался, что недовольство советским строем у него появилось давно, еще в юношеские годы. Сначала это была обида за отца, которого, как он считал, несправедливо понизили в должности, направили на рядовую работу, ну и, конечно, обида за то, что резко ухудшилось материальное положение семьи. Потом обида на окружающих, которые, как был уверен Менатян, не ценили и не отмечали его выдающихся личных качеств. А он считал себя выдающейся личностью. Тут – война. С первых ее дней Менатян был оглушен успехами немцев, быстрым продвижением фашистских войск. Он не верил в нашу победу, не сомневался в торжестве немцев и, желая сохранить себе жизнь, решил перейти к врагам. Свое намерение он осуществил при первом же вылете.
Теперь Менатян говорил откровенно, не щадил себя.
Дальше все было так: сначала лагерь для военнопленных, ненадолго, потом разведывательная школа абвера.
– Минутку, – перебил майор. – Что за школа? Имя начальника школы вам известно?
– Да, это майор Шлоссер.
– Продолжайте.
По словам Менатяна, в школе он зарекомендовал себя с лучшей стороны, в чем решающую роль сыграло превосходное знание немецкого языка. Учитывался и добровольный переход к фашистам. Не просто переход – с целеньким самолетом. Короче говоря, по истечении какого-то срока, не очень продолжительного, Менатян из слушателя школы превратился в инструктора. И он старался, так старался…
– Старались? – Скворецкий сурово глянул на Менатяна. – Что значит «старались»? В чем ваше старание выражалось?
Менатян замялся:
– Я… я хорошо усваивал все, чему нас учили. Образцово выполнял все распоряжения начальства… Ну… Одним словом, старался.
– Опять недоговариваете, Менатян?
– Нет, что вы! Я говорю все, все.
– Все? Тогда расшифруйте, что означало ваше «старание». В акциях участвовали?
– Да, – с трудом выдавил из себя Менатян. – Два или три раза я участвовал в расстрелах…
– Два-три раза? Не больше?
– Клянусь честью, не больше трех раз.
– Кого же вы расстреливали?
– Я не расстреливал, – вскинулся Менатян, – я УЧАСТВОВАЛ в расстрелах. Нас много народу участвовало. Я лично не сделал почти ни одного выстрела.
– Ни одного? Ишь ты! Вы же «старались». Кого, однако, вы уничтожали по приказу ваших фашистских хозяев?
– Как правило, я этого не знал. Нас просто ставили в строй, с автоматами, а тех… Тех не мы приводили. Не знаю.
– Так-таки никого из расстреливаемых и не знали?
– Нет, не знал. Впрочем был один случай… Хотя, простите, дважды. Расстреливали тех, кто учился в нашей школе. Слушателей. Только за что, не знаю. Прошу мне верить.
– Ну, уж наверное не за то, что они, подобно вам, старались угодить фашистам. Ладно, продолжайте.
Менатяна теперь не надо было просить. Он рассказал, как внезапно оборвалась его сравнительно спокойная жизнь инструктора разведшколы. Около месяца назад его неожиданно вызвали в Берлин, к самому генералу Грюннеру.
– В Берлин? К Грюннеру? Зачем? С какой целью? – уточнил майор.
– Честью клянусь, но тогда я и сам этого не понял.
По словам Менатяна, разговор у генерала был, на первый взгляд, самый незначительный: генерал расспросил Менатяна о его прошлом, об обстоятельствах перехода к немцам, поинтересовался мнением о школе, о Шлоссере и отпустил, ничего толком не сказав. Однако после этого разговора жизнь Менатяна круто изменилась.
– А именно? – поинтересовался Горюнов. – Чем изменилась?
– Всем. Во всем. Меня отстранили от прежней работы, от текущих занятий. Началась специальная подготовка. Вскоре мне сообщили, что в ближайшее время я буду заброшен в тыл к русским.
– Куда именно?
– В Москву.
– Как была осуществлена заброска?
– Самолетом. Меня сбросили в районе Тулы. Согласно плану я пробрался в Тулу, а оттуда поездом в Москву. Снабжен был документами на имя Геворкяна.
– В Туле вы имели явку? Встречались с кем-либо? – спросил Скворецкий.
Менатян замялся:
– Н-нет, явки в Туле я не имел, а встречаться… Была одна встреча.
– С кем?
– С одной знакомой. Давнишней знакомой. Мне не хотелось бы называть ее имени. Впрочем, скажу. Это известная артистка Языкова. Татьяна Владимировна Языкова. Но обо мне, о том, откуда я прибыл, она не знала.
– Как произошла встреча? Случайно? Уточните обстоятельства.
О встрече с Языковой Менатян рассказал более или менее правдиво, умолчав лишь о некоторых деталях. Скворецкому этот рассказ был важен для проверки правдивости всех показаний Менатяна – он-то знал, как прошла встреча с Языковой.
– Скажите, – задал Кирилл Петрович новый вопрос, – иных целей, кроме тех, что вы указали, вы не имели, встречаясь с Языковой? Абвером эта встреча не планировалась?
– Нет, – отрезал Менатян. – Абвер не планировал этой встречи.
– А кто о ней знал?
– Никто. Вы первый, кому я сообщил. Повторяю. Татьяна Языкова к моим делам никак не причастна.
– Значит, в Туле вы явки не имели? А в Москве?
– В Москве было две явки. Первая – к агенту абвера «Быстрому». Это – Задворный, имеет документы советского офицера, живет на Красной Пресне. (Менатян назвал точный адрес Малявкина.) Вторая явка была к резиденту «Зеро», в распоряжение которого я поступал.
– «Зеро»? Это кличка?
– Да, кличка.
– А имя, фамилия этого «Зеро»? Род его занятий?
– Ничего не знаю, прошу мне верить. Я знал только кличку и явку, больше ничего. Еще знаю, что он носит форму капитана Советской Армии.
– Где находится явка?
– Мы встретились на улице, в заранее обусловленное время.
– Сколько раз вы встречались с «Зеро»?
– Я видел его дважды.
Скворецкий вынул из стола несколько фотографий разных лиц и разложил перед Менатяном.
– Этот, – уверенно сказал Менатян, выбирая фотографию Попова, – «Зеро». Он самый, «Зеро». Но – у вас? Откуда?..
Скворецкий оставил его вопрос без ответа и продолжал:
– Расскажите, о чем с вами беседовал этот «Зеро» при встречах, какие давал задания?
Менатян сообщил, что во время первой встречи «Зеро» дал ему задание посетить «Быстрого», подготовить их встречу, а также передать Грюннеру радиограмму, использовав рацию «Быстрого».
– Вы это задание «Зеро» выполнили?
– Да, выполнил в точности.
– Так. А вторая встреча?
По словам Менатяна, вторая встреча произошла внезапно. Сегодня. Она не была запланирована и приняла самый неожиданный оборот. Дело в том, что Менатян решил встретиться с Языковой и был у нее. В гостинице «Москва». «Зеро», по-видимому, его выследил. На следующее утро он поймал Менатяна прямо на улице и накинулся с расспросами, где тот был накануне, что делал, зачем ходил в гостиницу, с кем там встречался. Причем не спрашивал, а допрашивал в грубой, оскорбительной форме.
– Накинулся? – переспросил Скворецкий. – В буквальном смысле этого слова?
– Почти в буквальном, – невесело усмехнулся Менатян. – Видите ли, я собирался вновь побывать в гостинице, но передумал. Не зашел. Миновав гостиницу, я направился вниз, по Моховой, как вдруг, возле здания университета, словно из-под земли вырос «Зеро», провел меня в Александровский сад и принялся отчитывать.
– Вы ему сообщили, у кого были в гостинице? – спросил Горюнов.
– Нет, не сказал. Зачем путать в наши дела совсем непричастного человека? Я просто заявил, что это – мое личное дело, которое никого, в том числе и его, «Зеро», не касается.
– И что же, – усмехнулся Скворецкий, – «Зеро» удовлетворил такой ответ?
– Не знаю. Во всяком случае, расспросы он прекратил и приказал мне немедленно связаться с «Быстрым» и направить его к нему. Назвал место явки: Ваганьковское кладбище. Сам я должен был отправиться к совхозу, возле которого захоронена рация, дождаться там «Быстрого» и передать в центр новую радиограмму – повторение вчерашней.
– Повторение? Зачем? Какой смысл?
– «Зеро» пояснил, что так у него обусловлено с центром: первую свою радиограмму я должен дублировать. Только вот не довелось…
Менатян криво усмехнулся и развел руками.
– Что верно, то верно, – не довелось, – философски заметил Кирилл Петрович и повернулся к Горюнову: – Как, Виктор Иванович, все записал? На сегодня, пожалуй, хватит.
Когда Менатяна увели, Кирилл Петрович прошелся несколько раз взад-вперед по кабинету и остановился против Горюнова, аккуратно укладывавшего в папку протокол допроса.
– Как, Виктор, какое у тебя впечатление? Правду говорит?
– По-моему, правду. Да нам ведь и так многое было известно – совпадает.
– Да, совпадать-то совпадает, – задумчиво произнес Скворецкий. – Посмотрим, однако, что скажет «Зеро».
Глава 33
Теперь на допрос был вызван «Зеро» – капитан Попов. Он вел себя совсем не так, как Менатян. Плотно усевшись на стуле, приветливо улыбаясь Скворецкому м Горюнову, «Зеро» сразу взял быка за рога.
– Разрешите, гражданин майор? – обратился он к Скворецкому. – Мы с вами люди одной профессии и должны понимать друг друга с полуслова. Так вот: заботиться о благополучии абвера у меня нет никакого желания, мне своя шкура дороже. Я хочу жить. Жить! Я готов рассказать вес, что знаю – а знаю я немало, – при условии, что мне будет сохранена жизнь. Устраивает вас такое предложение?
– Значит, так, – недобро прищурился Скворецкий. – Сделка? Вы – мне, я – вам. Так, что ли?
– Сделка? Грубо, майор. Просто деловое соглашение двух разведчиков, вполне устраивающее обе стороны. Разве не так? Поверьте, цену своим показаниям я знаю, мне же нужна только жизнь, больше ничего.
– Жизнь? – задумчиво сказал майор. – А двадцать пять лет лагерей или тюрьмы вас устроят?
– Э-э, – махнул рукой «Зеро», – двадцать пять лет! Срок большой. Стоит ли загадывать так далеко вперед?
– То есть? Что-то я вас не совсем понимаю.
– Между тем все очень просто, – доверительно сказал «Зеро». – Двадцать пять лет… Даже пятнадцать. За столь длительное время многое может произойти, измениться. Еще как!
– Что, надеетесь сохранить жизнь, очутиться в лагере, а там немцы победят и вас вызволят? – Кирилл Петрович не скрывал своей злости.
– Немцы? Победят? – «Зеро» от души рассмеялся. – Бросьте, майор! Песенка фюрера спета. Я над этим стал задумываться еще в дни вашего контрнаступления под Москвой, в декабре сорок первого. А после Сталинграда, после Курска… Одним словом, все ясно. Что там говорить! Теперь счет пойдет не на годы, на месяцы. Ваши будут в Берлине, можете не сомневаться.
– Я в этом не сомневался с первого дня войны, – отрезал Скворецкий. – Но вот вы…
– А что я? У меня тоже голова на плечах имеется. И, смею думать, неплохая. Меня она, во всяком случае, устраивает, причем не только как предмет, на который напяливают шляпу или фуражку.
– Охотно верю, – согласился Скворецкий. – Не так часто встречаются люди, которых не устраивала бы их собственная голова. Но насчет вашего заявления о скором поражении немцев…
– Послушайте, майор, за кого вы меня принимаете? За нациста? Напрасно. Да, я офицер германской армии. Кстати, тоже майор. Немец, но не гитлеровец. Особым поклонником фюрера я никогда не был. Мое отношение к Гитлеру окончательно сложилось еще в канун войны, когда нацисты замахнулись на Бломберга и других наших крупных генералов, многих из которых, кстати, я знавал лично.
– Занятно, – заметил Скворецкий. – Вас послушать, так вы чуть ли не враг Гитлера. Антифашист! Что-то не вяжется это с вашими делами, господин Попов или как вас там.
– Гражданин майор! – с пафосом воскликнул «Зеро». – Я – солдат. Разведчик. И я – немец! Долг перед родиной…
– Бросьте, – резко оборвал Скворецкий. – Какой вы к черту солдат! Вы – тайный убийца, шпион, вот вы кто. А туда же – «родина»! У таких, как вы, нет родины. Сегодня вы работаете на немцев, завтра, заплати они больше, будете работать на американцев, англичан, на черта, дьявола… Тоже мне разведчик!
– Ваше право, гражданин майор, ваше право, – спокойно возразил «Зеро». – Мы многое понимаем по-разному. Как же, однако, насчет моего предложения?
– А вот как! Зарубите себе на носу, что ни в какие сделки, ни в какие соглашения вступать с вами я не буду. Рассказывайте, и все, а суд решит вашу участь. Правда – и это я обязан вам сказать, – суд учтет ваше поведение на следствии, вашу правдивость. Это все, что я могу обещать.
«Зеро» глубоко задумался, потом тряхнул головой и сказал:
– Ладно. Рискну. Отступать некуда. Пишите. Я – не Попов. И не Гераськин. Моя фамилия – Беккенбауэр. Франц Иоганн Беккенбауэр. Я – офицер германского вермахта, майор. Состою в кадрах германской армии с 1916 года. Вы говорите, я не солдат, не разведчик. Вы заблуждаетесь. Почти всю свою сознательную жизнь я отдал разведке, и если мы с вами кое в чем расходимся, – что ж! Это дело взглядов, методов. Но, повторяю, особым поклонником Адольфа Гитлера я никогда не был, можете мне верить, хотя одно время мне и казалось, что он ведет Германию к мировому величию. Однако война против вас – это глупость. Безумие. Я знаю Россию. Еще великий Бисмарк…
– Знаете что, Беккенбауэр, – перебил Скворецкий, – обойдемся без Бисмарка. Вы считали войну, навязанную нам фашистами, безумием, были противником Гитлера, а сами… Бросьте!
– Как хотите, господин майор, но я говорю чистую правду.
– «Правду»! Вы только полюбуйтесь на него!
– Да, да, правду. Если хотите знать, то в своих сообщениях до войны я делал все, что было в моих силах, чтобы предотвратить роковой шаг.
– Слушая вас, господин Беккенбауэр, можно подумать, что, будучи германским шпионом, вы чуть ли не защищали наши интересы, интересы Советского Союза. Полноте!
– Нет, зачем же? Я действовал в интересах Германии и именно поэтому правдиво освещал ваши успехи, мощь вашей армии. Даже чуть не поплатился за это. Мои донесения оказались неугодными руководству абвера. И – повыше. А когда война все же началась, я действовал как солдат, как немец…
– Как самый оголтелый гитлеровец, как бандит с большой дороги, – вставил Кирилл Петрович. – Не будем, однако, терять время попусту, убедить вас мы ни в чем не убедим, да, говоря по совести, и не собираемся. Рассказывайте о своих преступлениях.
– Преступлениях? – усмехнулся Беккенбауэр. – Пусть, по-вашему, будет так. Но что именно вы хотели бы знать в первую очередь? С чего начать? Мне много о чем есть рассказать.
– Вот и давайте с самого начала: как вы очутились в нашей стране, когда, с какой целью, под каким прикрытием. По порядку.
– Очутился? Я не очутился в вашей стране, я здесь родился. Это и предопределило мою судьбу. Слушайте…
По словам Беккенбауэра, его отец еще в девяностые годы прошлого столетия был рекомендован одному русскому вельможе, крупному помещику, в качестве управляющего имением. Имение это, насчитывавшее тысячи десятин земли и сотни голов скота, было расположено на юге России. Сам владелец поместья бывал здесь редко, и управляющий фактически являлся полновластным хозяином отданных ему в руки земель, творил на них суд и расправу. Владелец, постоянно проживавший в Петербурге, требовал одного: регулярной высылки всех доходов. Денег, денег и денег. Это требование Беккенбауэр-старший выполнял неукоснительно, не забывая, впрочем, и себя.
Здесь, в русском поместье, в 1897 году, и родился Франц Иоганн Беккенбауэр, будущий «Зеро», здесь прошло его детство. Когда ему исполнилось восемь лет, родители отдали его в немецкую гимназию, находившуюся в ближайшем крупном городе. В гимназии, как и в семье, Беккенбауэра-младшего воспитывали в чисто немецком духе, в духе преданности Германии, кайзеру. Значительную роль в этом играла мать Франца, происходившая из старинного прусского рода. Кем был его отец на самом деле, «Зеро» не знает, но предполагает, что не только управляющим имением.
– Кем же? Шпионом? – уточнил Горюнов.
Беккенбауэр пожал плечами:
– Разведчиком, вы хотите сказать? Возможно.
– Почему так неопределенно, Беккенбауэр? Вы уж не скромничайте.
– Я и не скромничаю, но точно мне ничего не известно. Во всяком случае, когда наша семья вернулась на родину, в Германию, – это произошло в 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, – отец сразу надел военный мундир с погонами майора. А еще год спустя, в 1915 году, в самый разгар войны, он определил меня в офицерское училище. Сам он вскоре ушел на фронт и в том же, 1915 году погиб.
Надо сказать, продолжал «Зеро», что среди знакомых Беккенбауэра-старшего преобладали, как оказалось по возвращении в Германию, военные, со многими из которых познакомился и молодой Беккенбауэр, в том числе и с будущим главнокомандующим сухопутными войсками Германии генерал-полковником фон Фричем, опороченным и изгнанным Гитлером и его кликой из армии в 1938 году.
В офицерском училище Беккенбауэр-младший пробыл недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Добровольно? Но почему? Что толкнуло вас на измену? – спросил Скворецкий.
Пытаясь объяснить свое предательство, Менатян признался, что недовольство советским строем у него появилось давно, еще в юношеские годы. Сначала это была обида за отца, которого, как он считал, несправедливо понизили в должности, направили на рядовую работу, ну и, конечно, обида за то, что резко ухудшилось материальное положение семьи. Потом обида на окружающих, которые, как был уверен Менатян, не ценили и не отмечали его выдающихся личных качеств. А он считал себя выдающейся личностью. Тут – война. С первых ее дней Менатян был оглушен успехами немцев, быстрым продвижением фашистских войск. Он не верил в нашу победу, не сомневался в торжестве немцев и, желая сохранить себе жизнь, решил перейти к врагам. Свое намерение он осуществил при первом же вылете.
Теперь Менатян говорил откровенно, не щадил себя.
Дальше все было так: сначала лагерь для военнопленных, ненадолго, потом разведывательная школа абвера.
– Минутку, – перебил майор. – Что за школа? Имя начальника школы вам известно?
– Да, это майор Шлоссер.
– Продолжайте.
По словам Менатяна, в школе он зарекомендовал себя с лучшей стороны, в чем решающую роль сыграло превосходное знание немецкого языка. Учитывался и добровольный переход к фашистам. Не просто переход – с целеньким самолетом. Короче говоря, по истечении какого-то срока, не очень продолжительного, Менатян из слушателя школы превратился в инструктора. И он старался, так старался…
– Старались? – Скворецкий сурово глянул на Менатяна. – Что значит «старались»? В чем ваше старание выражалось?
Менатян замялся:
– Я… я хорошо усваивал все, чему нас учили. Образцово выполнял все распоряжения начальства… Ну… Одним словом, старался.
– Опять недоговариваете, Менатян?
– Нет, что вы! Я говорю все, все.
– Все? Тогда расшифруйте, что означало ваше «старание». В акциях участвовали?
– Да, – с трудом выдавил из себя Менатян. – Два или три раза я участвовал в расстрелах…
– Два-три раза? Не больше?
– Клянусь честью, не больше трех раз.
– Кого же вы расстреливали?
– Я не расстреливал, – вскинулся Менатян, – я УЧАСТВОВАЛ в расстрелах. Нас много народу участвовало. Я лично не сделал почти ни одного выстрела.
– Ни одного? Ишь ты! Вы же «старались». Кого, однако, вы уничтожали по приказу ваших фашистских хозяев?
– Как правило, я этого не знал. Нас просто ставили в строй, с автоматами, а тех… Тех не мы приводили. Не знаю.
– Так-таки никого из расстреливаемых и не знали?
– Нет, не знал. Впрочем был один случай… Хотя, простите, дважды. Расстреливали тех, кто учился в нашей школе. Слушателей. Только за что, не знаю. Прошу мне верить.
– Ну, уж наверное не за то, что они, подобно вам, старались угодить фашистам. Ладно, продолжайте.
Менатяна теперь не надо было просить. Он рассказал, как внезапно оборвалась его сравнительно спокойная жизнь инструктора разведшколы. Около месяца назад его неожиданно вызвали в Берлин, к самому генералу Грюннеру.
– В Берлин? К Грюннеру? Зачем? С какой целью? – уточнил майор.
– Честью клянусь, но тогда я и сам этого не понял.
По словам Менатяна, разговор у генерала был, на первый взгляд, самый незначительный: генерал расспросил Менатяна о его прошлом, об обстоятельствах перехода к немцам, поинтересовался мнением о школе, о Шлоссере и отпустил, ничего толком не сказав. Однако после этого разговора жизнь Менатяна круто изменилась.
– А именно? – поинтересовался Горюнов. – Чем изменилась?
– Всем. Во всем. Меня отстранили от прежней работы, от текущих занятий. Началась специальная подготовка. Вскоре мне сообщили, что в ближайшее время я буду заброшен в тыл к русским.
– Куда именно?
– В Москву.
– Как была осуществлена заброска?
– Самолетом. Меня сбросили в районе Тулы. Согласно плану я пробрался в Тулу, а оттуда поездом в Москву. Снабжен был документами на имя Геворкяна.
– В Туле вы имели явку? Встречались с кем-либо? – спросил Скворецкий.
Менатян замялся:
– Н-нет, явки в Туле я не имел, а встречаться… Была одна встреча.
– С кем?
– С одной знакомой. Давнишней знакомой. Мне не хотелось бы называть ее имени. Впрочем, скажу. Это известная артистка Языкова. Татьяна Владимировна Языкова. Но обо мне, о том, откуда я прибыл, она не знала.
– Как произошла встреча? Случайно? Уточните обстоятельства.
О встрече с Языковой Менатян рассказал более или менее правдиво, умолчав лишь о некоторых деталях. Скворецкому этот рассказ был важен для проверки правдивости всех показаний Менатяна – он-то знал, как прошла встреча с Языковой.
– Скажите, – задал Кирилл Петрович новый вопрос, – иных целей, кроме тех, что вы указали, вы не имели, встречаясь с Языковой? Абвером эта встреча не планировалась?
– Нет, – отрезал Менатян. – Абвер не планировал этой встречи.
– А кто о ней знал?
– Никто. Вы первый, кому я сообщил. Повторяю. Татьяна Языкова к моим делам никак не причастна.
– Значит, в Туле вы явки не имели? А в Москве?
– В Москве было две явки. Первая – к агенту абвера «Быстрому». Это – Задворный, имеет документы советского офицера, живет на Красной Пресне. (Менатян назвал точный адрес Малявкина.) Вторая явка была к резиденту «Зеро», в распоряжение которого я поступал.
– «Зеро»? Это кличка?
– Да, кличка.
– А имя, фамилия этого «Зеро»? Род его занятий?
– Ничего не знаю, прошу мне верить. Я знал только кличку и явку, больше ничего. Еще знаю, что он носит форму капитана Советской Армии.
– Где находится явка?
– Мы встретились на улице, в заранее обусловленное время.
– Сколько раз вы встречались с «Зеро»?
– Я видел его дважды.
Скворецкий вынул из стола несколько фотографий разных лиц и разложил перед Менатяном.
– Этот, – уверенно сказал Менатян, выбирая фотографию Попова, – «Зеро». Он самый, «Зеро». Но – у вас? Откуда?..
Скворецкий оставил его вопрос без ответа и продолжал:
– Расскажите, о чем с вами беседовал этот «Зеро» при встречах, какие давал задания?
Менатян сообщил, что во время первой встречи «Зеро» дал ему задание посетить «Быстрого», подготовить их встречу, а также передать Грюннеру радиограмму, использовав рацию «Быстрого».
– Вы это задание «Зеро» выполнили?
– Да, выполнил в точности.
– Так. А вторая встреча?
По словам Менатяна, вторая встреча произошла внезапно. Сегодня. Она не была запланирована и приняла самый неожиданный оборот. Дело в том, что Менатян решил встретиться с Языковой и был у нее. В гостинице «Москва». «Зеро», по-видимому, его выследил. На следующее утро он поймал Менатяна прямо на улице и накинулся с расспросами, где тот был накануне, что делал, зачем ходил в гостиницу, с кем там встречался. Причем не спрашивал, а допрашивал в грубой, оскорбительной форме.
– Накинулся? – переспросил Скворецкий. – В буквальном смысле этого слова?
– Почти в буквальном, – невесело усмехнулся Менатян. – Видите ли, я собирался вновь побывать в гостинице, но передумал. Не зашел. Миновав гостиницу, я направился вниз, по Моховой, как вдруг, возле здания университета, словно из-под земли вырос «Зеро», провел меня в Александровский сад и принялся отчитывать.
– Вы ему сообщили, у кого были в гостинице? – спросил Горюнов.
– Нет, не сказал. Зачем путать в наши дела совсем непричастного человека? Я просто заявил, что это – мое личное дело, которое никого, в том числе и его, «Зеро», не касается.
– И что же, – усмехнулся Скворецкий, – «Зеро» удовлетворил такой ответ?
– Не знаю. Во всяком случае, расспросы он прекратил и приказал мне немедленно связаться с «Быстрым» и направить его к нему. Назвал место явки: Ваганьковское кладбище. Сам я должен был отправиться к совхозу, возле которого захоронена рация, дождаться там «Быстрого» и передать в центр новую радиограмму – повторение вчерашней.
– Повторение? Зачем? Какой смысл?
– «Зеро» пояснил, что так у него обусловлено с центром: первую свою радиограмму я должен дублировать. Только вот не довелось…
Менатян криво усмехнулся и развел руками.
– Что верно, то верно, – не довелось, – философски заметил Кирилл Петрович и повернулся к Горюнову: – Как, Виктор Иванович, все записал? На сегодня, пожалуй, хватит.
Когда Менатяна увели, Кирилл Петрович прошелся несколько раз взад-вперед по кабинету и остановился против Горюнова, аккуратно укладывавшего в папку протокол допроса.
– Как, Виктор, какое у тебя впечатление? Правду говорит?
– По-моему, правду. Да нам ведь и так многое было известно – совпадает.
– Да, совпадать-то совпадает, – задумчиво произнес Скворецкий. – Посмотрим, однако, что скажет «Зеро».
Глава 33
Теперь на допрос был вызван «Зеро» – капитан Попов. Он вел себя совсем не так, как Менатян. Плотно усевшись на стуле, приветливо улыбаясь Скворецкому м Горюнову, «Зеро» сразу взял быка за рога.
– Разрешите, гражданин майор? – обратился он к Скворецкому. – Мы с вами люди одной профессии и должны понимать друг друга с полуслова. Так вот: заботиться о благополучии абвера у меня нет никакого желания, мне своя шкура дороже. Я хочу жить. Жить! Я готов рассказать вес, что знаю – а знаю я немало, – при условии, что мне будет сохранена жизнь. Устраивает вас такое предложение?
– Значит, так, – недобро прищурился Скворецкий. – Сделка? Вы – мне, я – вам. Так, что ли?
– Сделка? Грубо, майор. Просто деловое соглашение двух разведчиков, вполне устраивающее обе стороны. Разве не так? Поверьте, цену своим показаниям я знаю, мне же нужна только жизнь, больше ничего.
– Жизнь? – задумчиво сказал майор. – А двадцать пять лет лагерей или тюрьмы вас устроят?
– Э-э, – махнул рукой «Зеро», – двадцать пять лет! Срок большой. Стоит ли загадывать так далеко вперед?
– То есть? Что-то я вас не совсем понимаю.
– Между тем все очень просто, – доверительно сказал «Зеро». – Двадцать пять лет… Даже пятнадцать. За столь длительное время многое может произойти, измениться. Еще как!
– Что, надеетесь сохранить жизнь, очутиться в лагере, а там немцы победят и вас вызволят? – Кирилл Петрович не скрывал своей злости.
– Немцы? Победят? – «Зеро» от души рассмеялся. – Бросьте, майор! Песенка фюрера спета. Я над этим стал задумываться еще в дни вашего контрнаступления под Москвой, в декабре сорок первого. А после Сталинграда, после Курска… Одним словом, все ясно. Что там говорить! Теперь счет пойдет не на годы, на месяцы. Ваши будут в Берлине, можете не сомневаться.
– Я в этом не сомневался с первого дня войны, – отрезал Скворецкий. – Но вот вы…
– А что я? У меня тоже голова на плечах имеется. И, смею думать, неплохая. Меня она, во всяком случае, устраивает, причем не только как предмет, на который напяливают шляпу или фуражку.
– Охотно верю, – согласился Скворецкий. – Не так часто встречаются люди, которых не устраивала бы их собственная голова. Но насчет вашего заявления о скором поражении немцев…
– Послушайте, майор, за кого вы меня принимаете? За нациста? Напрасно. Да, я офицер германской армии. Кстати, тоже майор. Немец, но не гитлеровец. Особым поклонником фюрера я никогда не был. Мое отношение к Гитлеру окончательно сложилось еще в канун войны, когда нацисты замахнулись на Бломберга и других наших крупных генералов, многих из которых, кстати, я знавал лично.
– Занятно, – заметил Скворецкий. – Вас послушать, так вы чуть ли не враг Гитлера. Антифашист! Что-то не вяжется это с вашими делами, господин Попов или как вас там.
– Гражданин майор! – с пафосом воскликнул «Зеро». – Я – солдат. Разведчик. И я – немец! Долг перед родиной…
– Бросьте, – резко оборвал Скворецкий. – Какой вы к черту солдат! Вы – тайный убийца, шпион, вот вы кто. А туда же – «родина»! У таких, как вы, нет родины. Сегодня вы работаете на немцев, завтра, заплати они больше, будете работать на американцев, англичан, на черта, дьявола… Тоже мне разведчик!
– Ваше право, гражданин майор, ваше право, – спокойно возразил «Зеро». – Мы многое понимаем по-разному. Как же, однако, насчет моего предложения?
– А вот как! Зарубите себе на носу, что ни в какие сделки, ни в какие соглашения вступать с вами я не буду. Рассказывайте, и все, а суд решит вашу участь. Правда – и это я обязан вам сказать, – суд учтет ваше поведение на следствии, вашу правдивость. Это все, что я могу обещать.
«Зеро» глубоко задумался, потом тряхнул головой и сказал:
– Ладно. Рискну. Отступать некуда. Пишите. Я – не Попов. И не Гераськин. Моя фамилия – Беккенбауэр. Франц Иоганн Беккенбауэр. Я – офицер германского вермахта, майор. Состою в кадрах германской армии с 1916 года. Вы говорите, я не солдат, не разведчик. Вы заблуждаетесь. Почти всю свою сознательную жизнь я отдал разведке, и если мы с вами кое в чем расходимся, – что ж! Это дело взглядов, методов. Но, повторяю, особым поклонником Адольфа Гитлера я никогда не был, можете мне верить, хотя одно время мне и казалось, что он ведет Германию к мировому величию. Однако война против вас – это глупость. Безумие. Я знаю Россию. Еще великий Бисмарк…
– Знаете что, Беккенбауэр, – перебил Скворецкий, – обойдемся без Бисмарка. Вы считали войну, навязанную нам фашистами, безумием, были противником Гитлера, а сами… Бросьте!
– Как хотите, господин майор, но я говорю чистую правду.
– «Правду»! Вы только полюбуйтесь на него!
– Да, да, правду. Если хотите знать, то в своих сообщениях до войны я делал все, что было в моих силах, чтобы предотвратить роковой шаг.
– Слушая вас, господин Беккенбауэр, можно подумать, что, будучи германским шпионом, вы чуть ли не защищали наши интересы, интересы Советского Союза. Полноте!
– Нет, зачем же? Я действовал в интересах Германии и именно поэтому правдиво освещал ваши успехи, мощь вашей армии. Даже чуть не поплатился за это. Мои донесения оказались неугодными руководству абвера. И – повыше. А когда война все же началась, я действовал как солдат, как немец…
– Как самый оголтелый гитлеровец, как бандит с большой дороги, – вставил Кирилл Петрович. – Не будем, однако, терять время попусту, убедить вас мы ни в чем не убедим, да, говоря по совести, и не собираемся. Рассказывайте о своих преступлениях.
– Преступлениях? – усмехнулся Беккенбауэр. – Пусть, по-вашему, будет так. Но что именно вы хотели бы знать в первую очередь? С чего начать? Мне много о чем есть рассказать.
– Вот и давайте с самого начала: как вы очутились в нашей стране, когда, с какой целью, под каким прикрытием. По порядку.
– Очутился? Я не очутился в вашей стране, я здесь родился. Это и предопределило мою судьбу. Слушайте…
По словам Беккенбауэра, его отец еще в девяностые годы прошлого столетия был рекомендован одному русскому вельможе, крупному помещику, в качестве управляющего имением. Имение это, насчитывавшее тысячи десятин земли и сотни голов скота, было расположено на юге России. Сам владелец поместья бывал здесь редко, и управляющий фактически являлся полновластным хозяином отданных ему в руки земель, творил на них суд и расправу. Владелец, постоянно проживавший в Петербурге, требовал одного: регулярной высылки всех доходов. Денег, денег и денег. Это требование Беккенбауэр-старший выполнял неукоснительно, не забывая, впрочем, и себя.
Здесь, в русском поместье, в 1897 году, и родился Франц Иоганн Беккенбауэр, будущий «Зеро», здесь прошло его детство. Когда ему исполнилось восемь лет, родители отдали его в немецкую гимназию, находившуюся в ближайшем крупном городе. В гимназии, как и в семье, Беккенбауэра-младшего воспитывали в чисто немецком духе, в духе преданности Германии, кайзеру. Значительную роль в этом играла мать Франца, происходившая из старинного прусского рода. Кем был его отец на самом деле, «Зеро» не знает, но предполагает, что не только управляющим имением.
– Кем же? Шпионом? – уточнил Горюнов.
Беккенбауэр пожал плечами:
– Разведчиком, вы хотите сказать? Возможно.
– Почему так неопределенно, Беккенбауэр? Вы уж не скромничайте.
– Я и не скромничаю, но точно мне ничего не известно. Во всяком случае, когда наша семья вернулась на родину, в Германию, – это произошло в 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, – отец сразу надел военный мундир с погонами майора. А еще год спустя, в 1915 году, в самый разгар войны, он определил меня в офицерское училище. Сам он вскоре ушел на фронт и в том же, 1915 году погиб.
Надо сказать, продолжал «Зеро», что среди знакомых Беккенбауэра-старшего преобладали, как оказалось по возвращении в Германию, военные, со многими из которых познакомился и молодой Беккенбауэр, в том числе и с будущим главнокомандующим сухопутными войсками Германии генерал-полковником фон Фричем, опороченным и изгнанным Гитлером и его кликой из армии в 1938 году.
В офицерском училище Беккенбауэр-младший пробыл недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36