– Вы… вы и про Икоркину знаете?
Варламова сейчас не притворялась, это было заметно. Она перепугалась не на шутку. В ее взгляде, устремленном на следователя, застыл немой вопрос: неужели он знает все? Все?
– Да, – перехватил ее взгляд майор. – И про Икоркину знаем. И многое другое. «Дезертиры»! Вы, наконец, намерены говорить правду? Кстати, – внезапно, в упор задал он вопрос, – вы где лечили зубы последнее время, у какого врача?
– Последнее время? – растерялась Варламова. – У меня зубы в порядке, я их не лечила.
– Ах, не лечили?! – Скворецкий не скрывал иронии. – А на Покровке?
Последний удар был рассчитан точно, теперь Варламова была окончательно сломлена. Она смотрела на Скворецкого с ужасом, лоб ее покрыла холодная испарина. Ева Евгеньевна пыталась что-то сказать, но язык ее никак не слушался. Кирилл Петрович протянул ей стакан воды:
– Выпейте, и перейдем к делу.
Варламова заговорила. И теперь, наконец-то, она говорила правду. Да, она знала, что Гитаев и Малявкин – немецкие шпионы. Знала. Гитаев ей сам сказал, во всем открылся. Он требовал от нее помощи, требовал, чтобы она добыла данные о работе мужа, его расчеты, записи. Это, однако, было ей не под силу: как ни хорошо к ней относился профессор, о своих научных трудах он никогда ей не говорил, ничем не делился. (Да и вряд ли она смогла бы что-нибудь понять.) А теперь, когда появились Гитаев с Малявкиным, и вовсе…
Убедившись, что в этих делах Ева Евгеньевна ему не помощница, Гитаев дал ей новое поручение: послал на явку, к зубному врачу. Больше он ей ничего не поручал. Возможно, не успел. Ведь полностью он все рассказал не сразу, лишь незадолго перед своим провалом, да и то только кое-что.
Малявкин? Малявкин был помощником Гитаева, самостоятельной роли не играл. Гитаев ему не все говорил. И «деловых» разговоров при нем с ней не вел. Ничего нового, однако, что не было бы известно Скворецкому, Ева Евгеньевна пока не сообщила.
– Одну минуточку, – прервал Варламову майор. – Вернемся несколько назад. Попрошу уточнить: с какой целью, с каким заданием посылал вас Гитаев на явку, к зубному врачу? Зачем?
– Задание было не из сложных: я должна была встретить в приемной врача человека (как его узнать, Гитаев мне сказал, назвал и пароль) и передать ему о прибытии «Музыканта» и «Быстрого».
– Кому предназначалось это сообщение?
– Кому? Я над этим не задумывалась. Очевидно, тому человеку, с которым я встретилась.
– Кто этот человек? Имя? Фамилия?
– Не знаю. Прошу мне верить. Кроме примет, по которым я должна была его узнать, и пароля, Гитаев мне ничего не сказал. О, он-то знал правила конспирации.
– Ну, а кличку, кличку этого человека вам Гитаев назвал?
Ева Евгеньевна растерянно моргала:
– Кличку? Какую кличку? Никакой клички Гитаев мне не назвал, ничего не сказал.
– Ну, а приметы этого человека?
– Приметы?
Ева Евгеньевна нахмурила брови, на минуту задумалась и довольно точно описала приметы Бугрова. Все становилось на свое место.
Скворецкий продолжал допрос:
– Кроме человека, с которым вы имели встречу на Покровке, были у Гитаева в Москве сообщники?
– Да, были.
– Кто?
– Был еще один человек, старый агент германской разведки. Очень крупный агент.
– Крупный агент? – насторожился Скворецкий. – Крупный?.. Откуда вам это известно?
– От Гитаева. Крупный. Так он сказал. Гитаев с ним встречался неоднократно.
– Кто такой? Что вы о нем знаете?
– Фамилия его – Колосков. Мирон Иванович Колосков. Он инженер или конструктор. Работает в каком-то особом бюро. Живет на улице Кирова, невдалеке от Красных ворот. (Варламова назвала точный адрес.)
Кирилл Петрович весь внутренне подобрался, мысль его работала с лихорадочной быстротой: «Зеро»? Неужели? Вот это удача! Он испытал даже нечто похожее на разочарование: сколько потрачено сил, сколько трудов, а ответ – вот он. До чего просто! Колосков! Ну, держись, Мирон Иванович!..
Однако Скворецкий тут же взял себя в руки: стой! Не торопись. Ведь пока еще никак не доказано, что Колосков и есть таинственный «Зеро». И все же…
– Скажите, – осторожно спросил он, – а кличку этого человека, Колоскова, его кличку Гитаев вам назвал?
Кирилл Петрович внезапно ощутил, как кровь прихлынула к его лицу, волнение перехватило горло. «Сейчас, – думал он, – вот сейчас, сию минуту Варламова назовет кличку, и тогда… И – все…»
Ева Евгеньевна не спешила с ответом: она мучительно силилась вспомнить. Чуть сгорбившись, потирая пальцем переносицу, она думала.
– Н-нет, – наконец произнесла Варламова. Голос ее звучал неуверенно. – Не припоминаю. Кажется, клички Гитаев не говорил. – С минуту она помолчала, подумала и уже тверже сказала: – Нет, клички он мне не называл.
«Итак: „Зеро“? Не „Зеро“? Спокойно, Кирилл! Спокойно. Все выяснится. Такие ребусы в одночасье не разгадываются. А начало есть, и какое начало!..» Скворецкий возобновил допрос:
– Знаете, мне что-то не верится: Гитаев, такой опытный конспиратор, как вы говорите, и вдруг называет вам имя тайного агента абвера? Крупного, ценного агента? С какой стати? Почему вдруг такая откровенность?
Варламова заметно смутилась, щеки ее слегка порозовели.
– Право, не знаю, как вам и объяснить. Тут, понимаете ли, целая история. – Она собралась с духом. – Ладно, дело было так…
Как рассказала Ева Евгеньевна, в конце июня она почувствовала, что Гитаев к ней охладел. И поведение его изменилось: он стал чаще исчезать из дома, несколько раз не являлся даже ночью. Почуяв недоброе – изменил, завел другую? – она решилась на отчаянный шаг: отважилась проследить за Гитаевым. Однажды под вечер, когда он, как обычно, без предупреждения ушел из дома, Ева Евгеньевна кинулась за ним. Народу на улицах было мало, и она без труда не выпускала Гитаева из виду. Однако как раз возле Красных ворот Гитаев ее обнаружил и устроил страшный скандал. Но не на такую напал: Ева Евгеньевна сама немедленно перешла в наступление, обвинив его в неверности. Разговор принял такой характер, что прохожие стали обращать на них внимание. Тогда Гитаев ухватил ее за локоть и чуть не силой уволок на бульвар, что напротив Наркомата путей сообщения. Там, сдавленным от бешенства, шипящим голосом он сказал, что ходит сюда, к Красным воротам, по делу, только по делу. Она, однако, не поверила: какое еще у него тут дело? Вот тут-то Гитаев и выложил, что возле Красных ворот проживает немецкий агент, с которым он, Гитаев, и встречается. Все еще продолжая сомневаться, Ева Евгеньевна настояла, чтобы Гитаев назвал ей фамилию и адрес этого агента. Иначе она ни одному его слову не поверит. После длительных препирательств тот уступил и назвал имя Колоскова. Больше того, он подвел ее к подъезду одного из домов, в глубокой нише которого была вывешена черная с белыми буквами доска – номера квартир и фамилии квартиросъемщиков. Там значился и Колосков М. И.
Поверила ли Ева Евгеньевна Гитаеву? И да, и нет. Скорее не совсем поверила и решила проверить. Несколько дней спустя она вновь проследила за Гитаевым, только действовала на этот раз осторожнее, осмотрительнее. Удалось!
Гитаев действительно вошел в этот дом, в этот подъезд, в квартиру Колоскова…
– Именно в его квартиру? – В голосе Скворецкого слышалось недоверие. – Но как вы могли знать, в какую квартиру он вошел, откуда такая уверенность?
– Очень просто: лестницы в этом доме, где живет Колосков, застеклены, и мне с улицы было видно, куда именно, в какую квартиру зашел Гитаев. Это была квартира Колоскова, я потом проверила… Вот и все, – закончила Варламова.
Больше к вопросу о Колоскове они с Гитаевым не возвращались.
Кирилл Петрович задумался: «Зеро»? Так ли? Что-то не очень похоже. Неужели Гитаев мог так легко «продать» резидента? Хотя, с другой стороны, и не такое бывает. Бывает всякое… Ясно одно: Варламова тут говорит правду. Задала она новую задачу. Теперь – Колосков…
– Простите… – робко прервала ход его мыслей Ева Евгеньевна. – Я сказала все, всю правду. Что теперь со мной будет? Что меня ждет?
– А этого я при всем желании не могу вам сказать, – развел руками майор. – Сам не знаю. Следствие-то ведь только начинается. Говорите – всю правду? Посмотрим. Одно скажу: грехов на вашей совести немало.
Глава 21
Между тем не теряли даром времени и специалисты Наркомата государственной безопасности по шифрам: они потрудились на славу. В результате упорных, настойчивых поисков, после целого ряда неудач запись цифр, найденная у Бугрова, была расшифрована. Смысл шифрограммы был таков: «Вам в помощь направлены два проверенных агента с рацией. Имеют подход к „Трефу“. Сообщите условия связи».
Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, «Музыканта» и «Быстрого». Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, – май месяц.
Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из «Фауста». И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: «Связь „Быстрым“ установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель „Музыканта“. Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов „Быстрым“ пока воздержаться. Ускорьте операцию „Треф“.
Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.
– Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?
– Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.
– Что еще?
– Костюкова, – вздохнул Виктор. – Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: «Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка – третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: „Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку – и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?“
Скворецкий от души смеялся.
– Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?
– Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: «Какие такие дела? Я на фабрику – они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики – обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка – цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…» И что вы думаете, – опять вздохнул Горюнов, – ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть «крышу» меняй.
– Да-а, – протянул Скворецкий. – Это уже серьезно. «Крышу»-то менять нельзя. Особенно сейчас, накануне событий. Надо что-нибудь придумать. Слушай, а что, если ее опередить? Договориться с военкоматом и вызвать ее туда? Как, надежный она человек?
– Человек-то надежный. Потомственная ткачиха. И все же…
– Хорошо, посоветуюсь с комиссаром…
На следующий день Горюнов пришел в наркомат только к ночи. Кирилл Петрович ждал его с нетерпением: это был день, назначенный абвером «Быстрому» для выхода в эфир. И все же как результат сеанса ни волновал майора (ведь прошлый раз немцы молчали), начал он с другого:
– Как Костючиха? Не заела вас с Малявкиным окончательно?
– Представьте себе, нет, – рассмеялся Виктор. – Совсем наоборот. Переменилась наша хозяйка. За какие-нибудь сутки. Вернулась сегодня домой среди дня, раньше обычного, сама не своя и все на Борьку поглядывает, да как-то чудно, с уважением. И ласковая такая: Боренька да Боренька, не хочешь ли того, не хочешь ли сего… Даже со мной стала лучше не надо. Я уж, грешным делом, подумал: не ваша ли работа? Что, вызывали ее в военкомат? Воспитывали?
– Вызывали, – кивнул Кирилл Петрович. – Воспитывали. Видишь – помогло.
– Еще как помогло! Будь здесь военком, что с ней беседовал, расцеловал бы его.
Майор медленно встал из-за стола и, повернувшись к Горюнову вполоборота, ткнул себя указательным пальцем в правую щеку:
– Целуй.
– То есть? – не сообразил Виктор. – Я же сказал – военкома.
– Я и говорю – военкома.
– Вы? – покатился со смеху Горюнов. – Вы?
– Я, – важно сказал Скворецкий. – Я и есть тот самый военком. Целуй, говорю, разбойник!
Кирилл Петрович рассказал Виктору, как прошла беседа. Костюкова все поняла с полуслова. Он ей объяснил, что живущие у нее офицеры выполняют важное, ответственное задание. «Милые, – сказала она, – что бы вам сразу сказать! Неужто мне, старой ткачихе, доверить нельзя? Да я – с дорогой душой. Коли надо, и сама помогу». Вот и вся беседа.
– Теперь, – закончил Скворецкий, – тылы у вас обеспечены. Ну, а ты что сияешь, как медный грош! Неужели абвер? Чего молчишь? Выкладывай!
Да, на этот раз сеанс состоялся, абвер вышел в эфир. Горюнов протянул Скворецкому листок бумаги. Это была расшифровка радиограммы, принятой Малявкиным. Германская разведка ставила «Быстрого» в известность, что в скором времени к нему прибудет связник, доставит питание к рации, передаст инструкции. От «Быстрого» запрашивали явку. Ответ он должен был дать через два дня.
– Явку? – задумался Кирилл Петрович. – Явка – не проблема. Можно где-нибудь на бульваре, в сквере. Скажем, возле Петровских ворот или на Трубной площади. Сообщить дни и часы. И бакенбарды у «Быстрого» свое сыграют. Меня, говоря по совести, волнует другое: как быть, если связник захочет проверить «крышу» «Быстрого», его убежище? Вести к Костюковой?
– Тут двух мнений быть не может, – сказал Горюнов. – Придется вести, никуда не денешься.
– Это-то так, но как быть в таком случае с тобой, вот в чем суть. Оставаться тебе там, выдать себя за сообщника «Быстрого»? Рискованно. Могут заподозрить неладное. Вывести тебя на время, оставить Малявкина одного, с глазу на глаз с представителем абвера? Не слишком ли велик риск? Вдруг «Быстрый» возьмет да опять передумает, продаст?
– А если третий вариант? – возразил Виктор. – Я остаюсь, но не как сообщник, а лишь как приятель «Быстрого», не посвященный в его дела?
Кирилл Петрович отмахнулся:
– Не серьезно. Во-первых, это подозрительно: что за человек возле «Быстрого»? Откуда? Зачем? Германская разведка может заподозрить неладное. Не дураки же там сидят. Во-вторых, такой вариант ровно ничего не дает: при «деловых» разговорах связника с «Быстрым» ты, как человек непосвященный, присутствовать не сможешь. Следовательно, риск и вовсе не оправдывается.
Скворецкий несколько раз прошелся по кабинету, сосредоточенно думая. Виктор сидел молча, хмурясь.
– Слушай, – остановился Кирилл Петрович против Горюнова, – ты уже которые сутки днюешь и ночуешь с Малявкиным, чего доброго, пуд соли с ним съел или около этого. Мог, кажется, за это время узнать его как следует. Как он? Можно на него положиться? Или у тебя осталось прежнее мнение – «гад»?
Горюнов смущенно ухмыльнулся:
– Знаете, Кирилл Петрович, я давно жду такого вопроса. Что вам сказать? Тогда, у комиссара, я, конечно, порол горячку. Человеческая природа – штука сложная,
при разных обстоятельствах она по-разному проявляется, а война – это война. Человек то и дело оказывается в таком переплете… Не всякий выдерживает. Одним словом, так: оправдывать Малявкина в его предательстве я не оправдываю – нет ему оправдания, но… в общем, парень-то Борька не плохой, не пропащий. Присмотрелся я к нему. Мути в нем много, это так, и бесхарактерный он, легко поддается чужому влиянию. Вот и обработал его Гитаев, германская разведка. И при всем при том – да, да, сколь это ни парадоксально! – парень он честный. И нутро у него советское. Свое падение, предательство он мучительно переживает. Готов на все, лишь бы загладить вину. Думаю, не перевернется. Не похоже на то.
Кирилл Петрович скептически смотрел на Виктора:
– А ты, братец, часом, не увлекаешься? Уж больно ловко у тебя получается: то предатель, гад, а теперь– нутро советское. Ишь ты! У фашистского прихвостня, агента абвера, советское нутро! «Готов на все»! «Честен»! Ничего себе честность.
– И этого я ждал, – покраснев, сказал Виктор.–Но мне кажется, Кирилл Петрович, вы слишком прямолинейны…
Продолжать свою мысль он не мог: майор внезапно расхохотался. Горюнов смотрел на него с недоумением. Кирилл Петрович объяснил:
– Вы сговорились, что ли? Второй раз за эти дни слышу обвинение в прямолинейности: сначала она, теперь ты…
– Кто она? – не понял Горюнов. – О ком речь?
– Она? Да боже ты мой, Ева Евгеньевна, конечно! Варламова. «Вы, говорит, слишком прямолинейны!» И ты туда же. Да нет, брат, вовсе я не прямолинеен, но, согласись, уж больно ты из одной крайности в другую шарахаешься. «Советское нутро»! Нам это нутро Малявкина еще проверять и проверять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36