Сокровища узкого ящичка надо перечислить. Здесь лежали: начищенная до блеска красноармейская манерка с крышкой и алюминиевая фляга с завертывающейся пробкой, зеленая эмалированная кружка, перочинный нож с четырьмя лезвиями, удивительно острый. Были здесь еще шесть коробков спичек в непромокаемой бумаге, связанные проволочкой гвозди, кучка медных и серебряных монет, две отличные жильные лески с крючками и пробковыми поплавками, десять медных винтовочных гильз.
Во втором отделении лежали мешочки с солью, чаем и сахаром, коробочка противоцинготного витамина «С», сухари, полдесятка шоколадных конфет и несколько кубиков мясного бульона и кофе.
В особом отделении, тщательно обернутая в бумагу, собрана походная аптечка: флакончики с йодом, валерианкой и нашатырным спиртом, бинт и две белые круглые таблетки. При каких болезнях помогают эти таблетки, хозяин не знал, но в тайге они, конечно, могут пригодиться.
Хранились здесь и пуговицы, иголка, полкатушки ниток, круглые, квадратные и продолговатые лоскутки для заплат. Их специально так выкроили потому, что дырки на одежде ведь бывают разными. Эти лоскутки были причиной многих неприятностей. На них ушли три лучших кукольных платья. Вот уже месяц, как шестилетняя Катюшка ежедневно с утра ищет их, ревет и хнычет.
Последнее отделение ящичка было занято, видимо, особо ценной вещью — оно даже прикрыто стеклом. Сама вещь была укутана в чистую тряпицу, затем шел слой ваты, опять лоскутки и снова вата. Действительно, так заботливо укутанный предмет заслуживал такого внимания. Это был компас. Совсем новый армейский компас со светящейся в темноте стрелкой.
Все эти сокровища с трудом добывались и в течение целого года копились для предстоящего похода.
Женя прибавил к этим богатствам еще одну коробку спичек, три кубика сухого кофе и залюбовался своим богатством. Да, всего хватило бы хоть на трехдневный поход. Правда, Володя не говорил точно. Он только сказал: «В тайгу пойдем, ребята, далеко». Значит, ясно, что не меньше чем на три дня.
Надо же было случиться несчастью с Володей! Сейчас придется пойти самим. А самих больше чем на день родители не отпустят.
Э-эх!..
Женя уже собрался было закрывать потайной ящик, как с улицы послышался окрик:
— Эй, в штабе! Есть живая душа аль нету?
Женя узнал голос почтальона.
— Есть, есть, дядя Вася! — откликнулся он и вытащил задвижку, прикрывающую узкую щель, у которой, бывало, невидимый никем, помещался наблюдатель.
В сумрак каморки ворвалась яркая полоска солнечного света.
— Кто? Женя, что ли?
— Я, я!
— Тебя и надо. Получай-ка письмо.
— Письмо? — удивился Женя. — От кого?
— Про это не знаю. Тайной перепиской граждан не интересуюсь, не положено по долгу службы… А ты не ждал, что ли, письма?
— Мне никто не пишет.
Женя приник к щели, но, кроме реденькой, клинышком бородки, морщинистой, худой шеи с острым кадыком и наглухо застегнутого воротника ситцевой косоворотки, ничего не было видно.
— Куда оно запропастилось? — рассуждал почтальон, роясь в сумке. — Гм… Редко на ваш штаб писать стали. Раньше чуть не каждый день. Ага! Вот оно. «Станция Монгол, бывшему командиру тимуровцев Евгению Котышеву». Та-ак… Обратного адреса нет. Стало быть, отправитель пожелал остаться в неизвестности. Это ничего, в полном соответствии с законом: обратный адрес хочешь пиши, хочешь нет. Письмо не заказное. Штаб-то, ребята, совсем плох стал, скоро и крыша травой зарастет. А?
— Развалилась у нас команда, дядя Вася.
— Знаю. Знаю и сожалею. От души сожалею… А не пробовал ты, Женя, новое дело для ребят поискать? Как не быть делу? Вот, к примеру, со мной: потерял я руку и думаю — ну, все, конец! Сидел, сидел, горевал, горевал, потом как вскочу да себя по лбу: «Ноги-то у меня здоровехоньки!» Повесил сумку на шею, стал почту разносить. Вот и бегаю, на людях живу, работаю, радуюсь. А сначала думал, что конец жизни пришел. Ведь я раньше запальщиком был, в шахте работал… Ты подумай, парень, помозгуй.
— Я, дядя Вася, думаю. А придумать не могу.
— Ну, если думаешь, стало быть, хорошо. Стало быть, найдешь. На-ко, держи письмецо. Читай…
Последние слова дядя Вася говорил, уже удаляясь от штаба.
Женя разорвал конверт. В первый миг он был разочарован и раздосадован: грязный лист бумаги, такой и в руки взять неприятно. Но, рассмотрев его, он увидел, что бумага не грязна, а тщательно затушевана чернилами. Белыми остались только узкие полоски, на которых вразброс виднелись бессвязные отдельные слова: «печка», «штаб», «падь Золотая».
Ничего не понять! Подпись тоже ничего не говорила. Какой-то Куклин. Наверное, мальчишка какой-нибудь разыгрывает…
Женя посмотрел бумагу на свет, покрутил ее перед глазами, затем внимательно перечитал каждое слово еще раз и судорожно глотнул воздух. Во рту сразу пересохло. Он опасливо оглянулся: вдруг чем-то таинственным и страшным, как со страниц «Острова сокровищ», пахнуло на него от письма.
Однако через мгновение он устыдился своего страха и, хоть сердце билось часто, заставил себя внимательно прочесть письмо еще и еще раз. Оказалось, что, если все слова, разбросанные по белым полоскам, читать подряд, они приобретают некоторый смысл. Вот эти слова:

…Он спрятан… штабе тимуровской команды. .. в печке. .. в восточной стенке. .. сверху третий ряд, угловой кирпич к трубе... Обязательно найдите… Надеемся… сокровище… тайну Золотой пади надо открыть… помогите… Василий Куклин 15/V1946 г.
Сомнений быть не могло! Существовала какая-то важная тайна. Незнакомый человек Василий Куклин просит помочь ему. Вот здесь, в печке, спрятано то, что поможет раскрыть тайну. Ну, а вдруг все это чепуха и какие-то ребята решили подшутить? Все равно надо поискать, чтобы потом разузнать, кто это такие глупые шутки шутит.
Женя с трудом отыскал указанный кирпич. Когда, покраснев от напряжения, он вытащил его, то увидел маленькую нишу, а в ней — записную книжку в потертом, засаленном переплете.
С трепетом, осторожно взял ее Женя в руки и развернул.
Если бы он не был так поглощен находкой, то обратил бы внимание на шорох, который снова явственно раздался рядом. Но мальчик ничего не слышал. Такая находка! Просто невероятно. Он протер глаза, даже ущипнул себя. Нет, он не спал.
Отбросив кирпич в угол и забыв закрыть потайной ход, Женя опрометью выскочил на улицу. Не услышал он и сейчас, как в куче хламья кто-то приглушенно ойкнул, заворчал.
На улице при ярком солнечном свете Женя опять перелистал книжку. Нет, не сон! Вон у моста купаются ребята. Вот Ванька «клюет — не ловится», перегнувшись, вцепился в удочку. У него клюет, наверное, чебак. Вон степь, цветы, солнце. А вот записная книжка. Не сон!
Как в тумане, Женя вспомнил, что забыл закрыть потайник. Но возвращаться было некогда. Он с силой захлопнул дверь и, прижимая к груди бесценную находку, стрелой полетел от штаба.
— Борька! Борька! — закричал он, издали завидев товарища. — Что я нашел! Борис, скорее к Наташе! Нет, к Пашке — Наташи нет дома. К Пашке, скорее!
Боря, неуклюже переваливаясь с боку на бок, нес на коромысле полные вёдра и косился на них: при каждом шаге вода выплескивалась то из одного, то из другого ведра. Почему-то, когда мать несет, у нее даже не шелохнется. Боря замедлил шаги, но от этого ведра закачались еще сильнее и вода побежала ручьем. Боря ускорил шаг, ведра перестали раскачиваться, но зато остановились так резко, что выплеснулось сразу много. Затем они опять стали раскачиваться.
— Борька! — нетерпеливо звал Женя.
Раздумывая над странным поведением ведер, Боря не ответил ни словом, однако свернул с дороги и бережно снял коромысло с плеч. Он вытер рукавом вспотевшее лицо, почесал затылок, подумал, вопросительно поглядел еще раз на ведра и, так и не догадавшись, в чем дело, обернулся наконец к Жене.
— Чего? — нехотя спросил он.
Женя начал с жаром рассказывать, размахивая руками.
— Покажи, — подумав, невозмутимо сказал Боря.
Но Женя, мелькая пятками, уже бежал дальше по улице. Боря долго смотрел ему вслед и наконец обернулся к дому, где мать давно ждала его. Потом, задрав голову, стал смотреть на тополя, пытаясь разглядеть в их листве чирикающих воробьев. Осмотрел палисадник, поднял ведра, занес их за ограду, проверил, крепко ли стоят, и снова подумал. Пропадут или не пропадут огурцы, если их сегодня не полить? А нагоняй будет или не будет? Будет…
Но ведь такое, о чем Женька рассказал, даже в книгах редко встречается. Боря вздохнул, решительно бросил на траву коромысло и, неуклюже подпрыгнув на месте, словно отрываясь от земли, понесся за товарищем, широко, как веслами, загребая руками и все больше набирая скорость.
В ту минуту, когда Женя объяснялся с Борей, у Ваньки «клюет — не ловится» сорвался с крючка чебак. Злой на весь мир, он с презрением отвернулся от речки. Случилось так, что его мрачный взгляд остановился на домишке штаба, дверь которого медленно-медленно приоткрывалась. Ванька не придал этому значения: что значит какой-то мальчишка в штабе в сравнении с чебаком в реке! Но дверь открывалась все шире, и тут рыбак увидел, что за ней никого нет, что дверь открылась сама. Это было уже интересно. Рыбак решил исследовать непонятное явление. Он поднялся и шагнул было к домику, но дверь стала медленно закрываться. Рыбак ясно видел, как она движется, как, упершись в косяк, остановилась, а затем будто кто-то толкнул ее, и она прочно стала на место. Ванька «клюет — не ловится» почувствовал, что шапочка зашевелилась на его голове. Он взвизгнул, схватил удочки и, не оглядываясь, побежал прочь.
А секрет был прост. У самого порога, скрытый травой, лежал маленький, весь в пыли человечек, в большом картузе, повернутом козырьком назад. Вот картуз осторожно приподнялся над травой и завертелся во все стороны. Убедившись, что никого нет, человечек привстал на колени. Он воровато повел вокруг быстрыми и черными, как жучки, глазами. Потом, не снимая картуза, ожесточенно почесал макушку.
— Разбросался! — недовольно проворчал он. — Тебя бы самого таким кирпичом по голове, так небось заплясал бы! Он еще раз сердито потер макушку, чихнул, исчез в высокой траве и прошмыгнул ящерицей в заборную щель. Скачками преодолев пустырь, человечек перемахнул через ограду и исчез во дворе помощника машиниста Храпова.
Через минуту его картуз мелькнул во дворе стрелочника Гусева. Потом дальше…
Задремавшая на солнышке бабка Кутрикина вдруг дрогнула и проснулась. Курица-клушка, цыплят которой бабка стерегла от ястреба, дико закудахтала и взлетела, изо всех сил хлопая крыльями.
— Кыш! Кыш! Вот я тебя, разбойника! — закричала бабка.
Однако она тотчас увидела свою оплошность: никакого ястреба не было, а через забор мелькнули босые ноги.
— Куси, куси его, окаянного! — прошамкала бабка большому псу, усердно искавшему в густой шерсти блох.
Но пес с таким удивлением посмотрел на бабку, что та решила, будто босые ноги ей померещились, и напустилась на курицу:
— Чтоб ты сказилась, проклятая! Чтоб тебя ястреб унес, негодница!..
Еще через минуту человечек оказался на тополе в садике у Малковых. Маскируясь в листве, он оглядел улицу, скользнул с дерева и снова исчез.
Таинственный человечек нигде не задерживался. Он очень спешил. По местам, где показывался его картуз, можно было проследить направление пути: оно было тем же, по которому бежали Женя и Боря.
Невольно возникает вопрос: почему человечек не бежит, как все люди, посреди улицы, а пробирается дворами, прыгает через бесчисленные заборы, ежеминутно рискуя сломать себе шею? И не только этим он рисковал. Ему приходилось лавировать среди грядок с огурцами, горохом, морковью, то есть появляться как раз там, куда, по железному закону монгонских хозяек, вход чужим строго воспрещен. За это… Впрочем, что говорить! Каждый наш читатель и сам знает, что бывает за вторжение в чужой огород. Видимо, очень серьезные причины заставляли нашего человечка нарушать страшный запрет.
Удивительной, непонятной была еще одна странность.
Стремительный и легкий бег Жени и тяжелый топот Бори всполошили всех монгонских собак, хотя, строго говоря, собаки не имели никакого права лаять на них: бегут себе мальчишки посреди улицы и пускай бегут — улица общая. Не за то хозяева собак кормят, чтобы они за мальчишками по улицам поселка гонялись. Однако все собаки отчаянно заливались вслед Жене и Боре на разные голоса.
Тем непонятнее было поведение монгонских псов при появлении маленького человечка. Он, как мы уже знаем, бежал по кровным собачьим владениям. Ему приходилось пробираться вплотную около конур, мимо псов-цепников, которым хитроумные бабки нарочно дают конскую кость: цепник разгрызть ее не может, но скорее подавится, чем кого-нибудь подпустит к ней. Больше того, пробираясь в один двор, человечек, не разглядев, прыгнул с забора прямо на спину развалившегося в тени огромного пса…
Вы, читатели, конечно, думаете, что смельчак был немедленно разорван в клочья? Как бы не так — он жив и здоров!
Ну, по крайней мере, полагаете, что собаки искусали его икры, разодрали штаны? Ничего подобного! Ни одной царапины от собак не получил бегун во время своего отчаянного бега. «Даже тот пес, которого бегун чуть не раздавил, и тот ничего?» — спросите вы. Нет. Он вскочил и… виновато завилял хвостом.
Тогда, несомненно, вы уверены, что псы подняли такой брех и лай, что слышно было за несколько километров? Снова не угадали — ни одна собака даже не тявкнула. Ни одна!
Не знаю, ребята, как у вас, но у нас в Монгоне только один человек может безнаказанно пробежать через любой двор, охраняемый хоть голосистой лайкой, хоть свирепым волкодавом, хоть неподкупной овчаркой.
Да, за Женей и Борей бежал этот единственный у нас человек, бывший тимуровец, Федя-разведчик, изменивший своим старым друзьям, своему лучшему товарищу. Да, это бежал он — знаменитый разведчик, который сейчас так легко провел Женю и неожиданно для себя узнал и о таинственном письме, и об удивительной находке в полуразвалившейся печке.
Глава III
ДНЕВНИК ПАРТИЗАНА
Паша рассеянно смотрел на географическую карту области. Его остроносое, как у куличка, лицо то озабоченно хмурилось, то мечтательно улыбалось, то становилось таким серьезным, что на лбу прорезалась тоненькая, как волосок, морщинка. Кругом — на столе, табуретках — лежали разноцветные тряпки, кусочки мела, листы из тетрадок с нарисованными и перечеркнутыми рисунками и чертежами.
«Идти в поход или не идти? — думал Паша. — Пойти бы хорошо, да разве это поход — на один день? Что интересного? А не пойти — скучно… Если бы на все лето или хотя бы на месяц, можно бы добраться туда, где не ступала нога человека. Можно бы открыть скелет мамонта или даже атомную руду!»
Паша на секунду вообразил себя начальником большой и опасной экспедиции, сделавшей мировое открытие. Экспедиция эта нашла такую руду, что положишь крошечный камешек в паровозный котел, и паровоз будет десять лет ездить, нисколечко не требуя топлива. И все до одного монгонские машинисты и кочегары преподнесут ему, Паше, настоящий микроскоп. И в «Пионерской правде» напечатают, как монгонские тимуровцы, проявив геройство и доблесть, не испугавшись смертельных опасностей в дикой тайге, сделали великое открытие.
Тут Паша придал своему лицу строгое, серьезное выражение, какое подобает руководителю экспедиции, и подошел к зеркалу.
Фу, как непохоже! Вихор топорщится на макушке, в глазах ничего строгого, нос смешно морщится. Брови насуплены так, что морщины на лбу собрались, а глаза смеются. Чепуха какая-то…
Паша вздохнул, отошел от зеркала. Выходит, недаром его еще с первого класса дразнили куличком. А причиной всему — нос и вихор.
Вообще, день начался неудачно, но главная неприятность, по всем расчетам, должна произойти вечером. Ох, уж эти ябеды!
Тут Паша посмотрел на разбросанные повсюду тряпки.
Дело в том, что он уже давно, дней пять, как конструирует замечательный походный мешок, на двадцать три отделения. Разве у Женьки с Борькой походные рюкзаки? Простые мешки, да и все. Нет, его походный мешок будет совсем другим: для каждого предмета свое отделение, чтобы ничто не перемешалось, если придется прыгать со скалы на скалу или лететь вверх тормашками со снежным обвалом. Но главный секрет мешка в другом. Застигнет, например, в тайге ночь — и мешок моментально превратится в подстилку, одеяло и подушку. Пойдет, дождь, и — раз-два! — из мешка натянута палатка. Надо переправиться через речку — пожалуйста! Мешок набивается хворостом и превращается в быстроходный плот.
Если переждать дождь некогда, мешок станет плащом. Вот каким должен быть походный мешок! Все обдумано, рисунки и чертежи сделаны.
Сегодня утром Пашка приступил наконец к делу и, вооружившись огромными ножницами, занялся кройкой будущего мешка.
— Ага!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30