В записной книжке Ирины появилась первая запись: «Крыло наклонено к югу». Маринов сразу возмутился:
– Почему «крыло»? У всякой складки два крыла. Где же вы видите второе?
– Может быть, писать «поднятие»? – робко спрашивала Ирина.
– А почему не «опускание»?
Ирина опускала руки. Как же писать?
– А ты пиши, как видишь, – посоветовал Григорьич, внимательно слушавший все споры.
И в походном журнале экспедиции появились странные записи: «Я не знаю, как называется эта форма. Она имеет уклон по направлению к югу…»
– Может быть, назвать «моноклиналь»? – предлагала Ирина.
Она искала название, ярлычок. Ей все хотелось сначала разложить материал по полочкам, а потом уже изучать. А раскладывая по старым полочкам, она теряла своеобразие. У нее получалось, что нового ничего нет, находок никаких.
Маринову приходилось вмешиваться в каждую строчку, написанную девушкой, на каждом шагу твердить: «Ирина, это вы взяли из учебника! На местности этого нет».
У него росло раздражение против непонятливой помощницы, и раздражение кончилось взрывом.
Однажды Ирина записала: «Уклон к северу один градус».
– Нет, к западу, – поправил Маринов.
Ирина послушно перечеркнула прежнюю запись и написала «к западу», потому что уклон в один градус – вещь неощутимая и здесь легко ошибиться. И тогда Маринов вспыхнул.
– Где же ваши глаза?! – закричал он. – Смотрите сами: ручей течет на север! Какой может быть уклон на запад? Я вам диктую ошибку, а вы равнодушно вписываете. Где ваше собственное мнение? Разве вы геолог, разве вы исследователь, вы просто писарь!..
Ирина расплакалась и ушла. Маринов, всегда терявшийся перед женскими слезами, сразу остыл. Он уже начал корить себя, что понапрасну обидел девушку, думал – не надо ли идти извиняться.
Но оказалось, что Ирина не обиделась. Она считала виноватой себя, приняла слова Маринова всерьез и плакала о том, что не оправдала надежд. Пять лет ее учили, и вот она оказалась тупой, непонятливой и никуда не годной.
Это было самое последнее столкновение между Мариновым и его помощницей.
Уклон в один градус, из-за которого вышел спор, сыграл решающую роль в истории экспедиции. Маринов обнаружил, что пласт, находящийся на ступени, полого спускается от обрыва к северу. Таким образом, рядом с обрывом получалось что-то вроде вздутия. Именно здесь могли быть водонепроницаемые своды, под которыми накапливаются нефть и газы.
Но вы уже отлично знаете это, потому что как раз краевые поднятия мы и искали все время на Лосьве.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Ирине казалось, что она вернулась из экспедиции совсем другим человеком. Она снисходительно вспоминала о самой себе до отъезда. Прежняя Ирина казалась ей нестоящей, даже глуповатой девчонкой. Она блуждала в тумане, вместо вещей различала неясные очертания, вместо слов слышала невнятный шепот, о чем-то догадывалась, но ничего не понимала ясно. Но теперь завеса рассеялась, и мир предстал перед ней во всем великолепии: отчетливый, многообразный и захватывающе интересный!
По пути в Москву Ирина все время думала об этом переломе и мысленно про себя готовила два отчета: один предназначался для матери, другой – для Толи Тихонова. Она хотела рассказать ему во всех подробностях о рождении новой Ирины.
Но Толя не дал ей говорить. Он мгновенно уловил суть дела, задал два-три вопроса и сказал, усмехаясь:
– Отчаянная голова этот Маринов. Прет напролом, ни на что не глядя. Чегодаеву придется переписывать весь первый том. У Геннадия Аристарховича тоже пострадает глав шесть.
– Но им нечего возражать. Все так ясно, – твердила Ирина.
– Ах, Ирочка, не надо быть наивной. Всегда найдется, что возразить. Фундамент платформы – сплошные потемки. Какой он там, в недрах, никто не видел. Выдумывай что угодно.
– Но я не выдумываю, я видела своими глазами, я фотографировала! – возмущалась Ирина.
А Толя посмеивался:
– У тебя женская логика. Ты влюбилась в Маринова и поверила ему. А как только разлюбишь – сразу поймешь, что он ошибается.
Ирина сердилась, а Толя смеялся. И на этом их споры кончались.
2
Толе тогда было двадцать шесть лет – для научного работника немного. Но уже с юношеских лет он пользовался репутацией будущего светила. И к двадцати шести годам имел на своем счету десятка полтора печатных трудов. Его работы были скромны, написаны хорошим языком, науку не переворачивали, но и не вызывали сомнений. А охотнее всего Толя выступал с итоговыми докладами, писал хвалебные рецензии и популярные статьи «О происхождении гор и материков».
В споре он был неподражаем. Как никто, Толя умел находить слабые стороны противника, высмеять, сокрушить, смешать с грязью.
И сколько раз, бывало, в студенческие времена, схватившись с ним, я уходил опозоренный и оплеванный, восклицая с отчаянием в голосе: «Но ведь я же прав!»
«Конечно, прав! – соглашался Толя на другой день. – Но не надо быть лопухом – учись доказывать свою правоту».
Толя читал много и быстро, был скор в суждениях и не уважал никого. Об авторах учебников он говорил, как о своих приятелях. И знал наизусть служебные успехи и семейные неурядицы видных людей.
«Человек – забавная зверюшка, – говорил он Ирине. – Не надо принимать его всерьез».
Ирина не одобряла Толю, но немножко любовалась его дерзостью. Сама она никогда не критиковала профессоров, она была слишком скромна и уважала каждое слово учебника. Толя представлялся ей мальчишкой, который танцует на краю пропасти и, забавляясь, сталкивает камни на дно. Она возмущалась его легкомыслием и восхищалась отвагой.
Вообще они были не похожи: Толя красноречив, Ирина немногословна; он схватывал на лету, она брала усидчивостью; он любил рассуждать вслух, она предпочитала обдумывать; он с удовольствием читал лекции, она внимательно слушала. Одним словом, у них были все основания, чтобы подружиться.
Общительный Толя был в приятельских отношениях со всеми подряд, но ни с кем не дружен, может быть, потому, что общительность его была поверхностная. Ирина составляла исключение. Они встречались очень часто, говорили обо всем на свете, вернее – он говорил, а она слушала. Иногда Толя развивал свои жизненные планы, всякий раз новые, а Ирина осторожно придерживала его. Она считала, что Толя необычайно талантлив и рассудительная спутница должна направлять его.
Толя не торопился разобраться в их отношениях. Ему просто приятно было встречаться с сочувствующей слушательницей и болтать с ней, ни о чем не задумываясь. Ирина думала за двоих. По многу раз она взвешивала каждое слово, каждый жест и каждый взгляд Толи, терпеливо ожидая, чтобы сказаны были самые значительные слова.
Ирина любила представлять себе, как это произойдет. Это будет вечером в садике на Большой Полянке, обязательно в том садике, где они прощаются на полутемной дорожке, возле клумбы с душистым табаком. У Толи будет напряженное лицо и морщины между бровями. В этот вечер он будет хмурый и неразговорчивый. Она простится с ним, а он все еще будет мяться, удерживая ее за руку, потом неожиданно скажет, что он вообще не хочет прощаться, что они должны быть вместе всегда…
Это «всегда» словно ключ отомкнет им души. «Нам надо серьезно поговорить», – скажет Ирина и возьмет Толю под руку. Они будут ходить до утра по ярко освещенным пустым набережным, и Толя будет слушать, а Ирина рассказывать. Напомнит об их первой встрече, и о второй, и о всех последующих, расскажет о том, что она думала и что чувствовала, что ей нравилось и чем она бывала недовольна и что должен Толя исправить в себе, чтобы стать не только самым любимым, но самым лучшим. Почему-то в мечтах Ирины говорила она, а Толя молчал и соглашался. Наяву получалось наоборот. Но она продолжала копить речи для самого значительного дня.
3
– Почему ты злишься на людей? – спросила Ирина однажды. – Что они сделали тебе плохого?
– Злюсь? – воскликнул Толя. – Я выше этого. Люди есть люди, они подобны заводным игрушкам. У каждого снаружи лакированная крышка, а внутри тайные пружинки. Все дело в том, чтобы подобрать ключик к заводу. Я не злюсь, я подбираю ключики.
– А ко мне ты уже подобрал?
– К тебе, Ирочка, нет. Ты цельнолитая – у тебя все снаружи, внутри ничего не таится.
Цельнолитая! Пожалуй, Толя дал правильное определение. Может, потому и тянулся он к Ирине, что она была цельнолитая, не похожая на него.
Толя держался так уверенно, разговаривал с таким апломбом, и никто не подозревал, что душу его гложет червь беспокойства. Толя не верил в самого себя. Точнее, он верил в свою способность организовать, уговорить, устроить и не верил, что он может что-нибудь сделать. Неприятно считать себя хуже других. И в утешение себе Толя полагал, что и другие ничего не делают, только сами себя хвалят, и самое нужное в жизни – вовремя сказать подходящие слова. Потому и жило в нем беспокойство: вдруг он ошибется, скажет случайно что-нибудь не так, а другой случайно именно так, как надо. Его отстранят, перестанут заказывать обзорные доклады, рецензии и статьи о происхождении гор и материков. Жизнь, построенная на удачных словах, представлялась Толе лотереей.
Уравновешенная Ирина была как якорь спасения в зыбком мире слов.
«Цельнолитая. Никогда не взлетит, но зато и не лопнет, как пузырь», – думал он.
Толя посмеивался над работягами, но в душе завидовал им. И Маринова он уважал по-своему. Именно он послал Ирину к Маринову, сказав ей при этом:
– Неотесанный человек и наивный, кандидат донкихотских наук. Берется за самое непонятное, обязательно шею сломит. Но учиться у него стоит… А служить я тебя устрою к другим – поумнее.
4
Всю зиму тянулись споры вокруг экспедиции Маринова, и большей частью сотрудники выступали против него. Правда, ни Толя, ни Маринов не заметили важной подробности: выступали самоуверенные и несамостоятельные, вдумчивые молчали.
Главное возражение было: фундамента Маринов не видел. В Приволжской области он не выходит на поверхность. «Даже если породы, лежащие на поверхности, образуют плоские глыбы, – говорили противники Маринова, – фундамент внизу все равно складчатый…»
– Ну как они не понимают? – удивлялась Ирина. – Ведь не могут на складках появиться плоские глыбы. Такие ученые люди, такие умные!
Толя язвительно замечал:
– Ирочка, человеческий мозг ограничен – он втиснут в черепную коробку. Ученые подобны треугольникам. Чаще с широким основанием, но с малой высотой – низкие и плоские. Другие же, высокие и узкие, словно гвоздь, стоящий на шляпке. Маринов из их числа. Конечно, на шляпке долго не устоишь. Свалят твоего Маринова, как пить дать…
– Но поддержи его. Ты же можешь всех разбить, – говорила Ирина. Она безгранично верила в ораторские способности Толи.
Толя усмехался:
– Ирочка, умный человек никогда не идет против законов природы. Треугольник ограничен тремя сторонами. Ученые мужи не могут понять то, что им неприятно. Кто же захочет признать, что он сорок лет ошибался, сорок лет защищал ошибочную точку зрения в печати, вдалбливал ее студентам и получил за это звание доктора?
– Не все же такие, – настаивала Ирина. – А этим треугольникам не место в науке. И ты должен разоблачить их!
– «Разоблачить»! Ребенок ты еще, Ирочка! Разоблачу я их в свое время. Надо только дождаться момента…
И Толя дожидался момента, а Маринов сражался. Его упрекали, что он знает только Приволжскую область. Поздней осенью, когда геологи уже не ездят в экспедиции, он вместо отпуска поехал на Волынь, где снег еще не выпал. Вернулся еще более убежденный в своей правоте, хотя на Волыни слои лежали не совсем так, как он предполагал. Но зато теперь он знал, где можно найти ясные доказательства: в тайге, на Югорском кряже. И тут стали возникать непредвиденные препятствия. План работ на 1946 год был уже утвержден, тема Маринова в нем не значилась. Включить ее ученый совет не хотел. Это значило признать, что Маринов стоит на правильном пути.
Дело тянулось до весны. Маринов мог упустить сроки. Исподволь, еще не получив разрешения, он готовил экспедицию. Решающее заседание было назначено на первое апреля.
Примерно за неделю до этого исторического дня взволнованный Толя прибежал к Ирине. В комнате лежала больная мать, им пришлось выйти на лестницу.
– Ирочка, важные вести! Я говорил с директором. Он сказал: «Леонид Павлович упрям, его надо воспитывать». Понимаешь: «Воспитывать»? Ему устроят такое обсуждение – он живой не встанет. Директор сам откроет прения… Ира, тебе надо выступить. Это произведет хорошее впечатление. Молодой специалист откровенно высказывает свое недоумение…
– То есть как? Чтобы я одна против всех?..
– Не против, а со всеми вместе. Постарайся припомнить, какие у тебя были сомнения и неясности. Ира, это необходимо! Собери все свое мужество. Тебе надо выразить сомнения, иначе ты не удержишься в институте. Не надо перебарщивать – ругать и разоблачать Маринова. Только осторожно вспомнить про неясное. Ведь не все же было ладно?
– Толя, опомнись! Чему ты учишь меня?
– Ирочка, я учу тебя жить! Я сам толкнул тебя в это болото и должен вытащить. Ведь ты не безразличный для меня человек! Перед нами вся жизнь, долгая жизнь вместе! И я надеюсь, что скоро, совсем скоро (резкий голос Толи смягчился, стал задушевно-бархатным) мы решим никогда не расставаться…
Вот и сказаны те заветные слова, которые Ирина ожидала так долго. Правда, было это не в палисаднике, а на лестничной площадке, и душистый табак не цвел на клумбах – там лежали подтаявшие, грязные от копоти сугробы.
Толя притянул к себе Ирину. Она отвернулась.
– Я не хочу быть с тобой! – сказала она со слезами в голосе. – Ты нехороший человек, нехороший!..
Закрыв лицо руками, она бросилась вверх по лестнице. Толя слышал, как стучали каблучки по ступенькам часто-часто, как хлопнула на четвертом этаже дверь. Толя недоумевал. Он был уверен в успехе, ожидал, что Ирина обрадуется, бросится на шею. И вдруг на тебе: «Не хочу быть с тобой!»
И он вышел на улицу, скорее озадаченный, чем опечаленный.
5
Ирина принимала жизнь очень серьезно. Первое разочарование в первой любви показалось ей полным крушением. Сначала она разуверилась в людях вообще, потом сделала исключение для Маринова и Геннадия Аристарховича, когда он поддержал экспедицию. Со всей решительностью Ирина вырвала из сердца неудачную любовь. Толе было сказано: «Не звони, не приходи, не показывайся». Он ничего не понимал, был взбешен, подавлен. Теперь Ирина показалась ему во сто крат привлекательнее, он был вне себя от неудачи. По телефону умолял о свидании, с шести вечера до полуночи дежурил у подъезда. Потушив свет в комнате, как будто ее дома нет, Ирина, кусая губы, смотрела на него через стекло. Сердце ныло нестерпимо – не от любви, от горечи. Не было любимого – умницы, талантливого, немного легкомысленного, которого она надеялась исправить. Был ловкач, тянувший ее за собой.
Со временем рана перестала кровоточить, затянулась, но в груди осталась ничем не заполненная пустота. Ирина считала, что личная жизнь у нее кончена. И не кривила душой, говоря, что она не способна любить. Она совершенно искренне верила в это.
Обо мне она думала: «Он терпеливый, выдержанный, и с ним спокойно. Он не хватает звезд с неба (хорошо, что я этого не знал), он не блещет талантами, как Толя, не выступает с трибуны… Он человек простой и без претензии. И это к лучшему. По крайней мере, сердце останется спокойным».
Но Ирина ошиблась: у меня не так много терпения, и нельзя сказать, что я без претензий. Я вообще не люблю людей без претензий, на все согласных, ко всему безразличных. Я требовал полного счастья, и немедленно. И Ирина испугалась. «И он такой же, как Толя», – думала она.
К сожалению, все это я понял уже в начале августа, когда, рассказывая о мытарствах Маринова, Ирина поведала и о своих отношениях с Толей. Я ругал себя чурбаном, тумбой, неуклюжим Топтыгиным. Увы, оплошность сделана, время упущено! «И он такой же, как Толя», – вот что Ирина думает обо мне.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Есть два пути к похвалам и наградам: путь первый – заслужить, путь второй – создать впечатление, что ты заслуживаешь.
Толя всю жизнь предпочитал вторую дорогу. Он создавал только радужные мыльные пузыри, плавал в зыбком мире намеков, к месту сказанных слов, настроений и слабостей. Мало того: он полагал, что и все другие заслуженные люди идут вторым путем – создают впечатление, – и с этой позиции хотел угодить шефу.
Как он рассуждал? Шеф – автор учебника. Всякое новшество ему неприятно: приходится переделывать главы, признавать ошибки, а это производит плохое впечатление. Поэтому шефу понравится, если Маринова разгромят. Все равно как – хотя бы создадут впечатление, что он морально нестойкий.
Но Толя не угадал: академик Вязьмин не создавал впечатление, он заслужил свое звание. Он был трудолюбив, усидчив и терпелив до предела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28