Меня окутывает полная темнота — М. несколько раз обмотал бинты поверх моих глаз, и свет к ним больше не проникает. Я со страхом жду, что он замотает мне и нос и задушит меня, но М. вновь кладет мою голову на кушетку.— Теперь я вас ненадолго оставлю. — Его рука ласкает мои забинтованные груди, затем пробегает по торсу. — Вы выглядите прекрасно, просто прекрасно.Я слышу, как он выходит из комнаты.Мое тело дрожит, все вокруг окутывает непроницаемая тьма. Я вспоминаю вторую часть сценария: деревянный гроб и стук комьев земли по его крышке — это М. закапывает меня заживо. Я задыхаюсь, мне хочется кричать, звать на помощь. Бинты, кажется, сдавливают меня еще сильнее. Неужели конец? Я содрогаюсь от сдавленных рыданий. Как несправедливо, говорю я себе. Как несправедливо! Я-то считала, что контролирую ситуацию, манипулируя М. Какая жестокая ошибка! Стараюсь дышать ровнее: вдох-выдох, вдох-выдох — вот так, глубже, на счет десять… вдох… выдох…Мое тело тяжелеет, я словно проваливаюсь сквозь кушетку все глубже и глубже. Сколько прошло? Час? Два? Три? Вряд ли я лежу здесь так долго. Издалека слышится собачий лай. Это не Рамо — у него голос низкий, угрожающий. Мимо проезжает машина. Вдох… выдох… Я старательно считаю, стараясь блокировать те мысли и образы, которые вертятся в моем сознании. Над головой пролетает самолет. Еще одна машина. Жужжание какого-то насекомого. Отдаленный шум проходящего поезда…Почему М. не издает никаких звуков? Здесь ли он? С каждым вдохом мне как будто становится легче. Вдох… выдох…Я больше не чувствую своего тела и ничего не могу сделать, потому что принадлежу М. и должна согласиться со всем, что делает он. Он вне моей досягаемости. Я не могу никак себя защитить; жить мне или умереть, целиком зависит от М.И тут до меня внезапно доходит, что я твержу себе что-то не то. Что я делаю? Именно этого он от меня и добивается — страха, беспомощности, полного подчинения! Я реагирую точно так, как он ожидает. Козел паршивый, хоть и профессор! Эти слова звучат в моем сознании так же ясно, как будто мне удалось произнести их вслух. Я стараюсь сосредоточиться, мыслить рационально. М. пытается меня запугать, вот и все — хочет, чтобы я перестала искать убийцу Фрэнни, оставила его в покое. Что ж, пусть попробует меня убить — на этот раз полиция не даст ему уйти…Кажется, я задремала, хотя точно в этом не уверена. Где-то в комнате жужжит комар. Снаружи ухает сова. Я продолжаю размеренно дышать. Если я смогу и дальше контролировать дыхание, все будет в порядке.— Привет, Нора!Внезапно мое тело напрягается, в глубине души вновь просыпается страх. Когда он вернулся? М. просовывает одну руку мне под плечи, другую под ноги, поднимает меня и куда-то несет, а потом опускает на ровную твердую поверхность. Я пытаюсь вновь восстановить контроль над дыханием, но теперь это не помогает. Надо мной закрывается крышка, и я издаю сдавленный, чуть слышный стон. Затем я слышу удары молотка: это мой гроб заколачивают гвоздями. Все мои мышцы напряжены до предела. Внезапно стук молотка прекращается, и наступает тишина. Я жду, когда М. потащит гроб во двор, но пока все тихо. Может, я неправильно оценила расстояние, на которое он меня перенес? Может, мы уже во дворе? Затаив дыхание, я жду, когда по крышке гроба застучат комья земли, но этого не происходит, и я делаю короткий вдох. Мои легкие горят, челюсти сжаты. Проходят минуты, а может, десятки минут — я этого не знаю и все жду стука сыплющейся земли.Вместо этого — тишина. Грозная, дьявольская тишина. Сколько часов прошло? Сейчас все кажется мне нереальным. Может, я уже умерла и нахожусь в подземном мире, на берегу Стикса… Что, если он уже закопал меня, а я этого не заметила?Внезапно раздается металлический лязг. Я слышу, как М. вытаскивает из крышки гвозди, затем с шумом отодвигает ее в сторону. Он вынимает меня из гроба, словно я восстала из мертвых, и вновь опускает на кушетку, а потом, просунув мне под голову руку, начинает разматывать бинты.— Вам пока не стоит открывать глаза, — говорит М. — Свет может показаться чересчур ярким.Несмотря на предупреждение, я поднимаю веки сразу же после того, как он убирает бинты, щурюсь, мигаю, закрываю глаза и открываю их снова, только теперь гораздо медленнее. М. продолжает разматывать бинты, освобождая нос, щеки, рот, шею.— Готово! — говорит он и вынимает из моего рта поролоновый шарик.Слова гнева готовы сорваться у меня с языка, но, к своему удивлению, вместо того чтобы разразиться проклятиями, я начинаю дрожать.— Ш-ш-ш! — М. прижимает мою голову к груди. — Все уже позади. Я не собираюсь причинять вам вред.Встав, он начинает разбинтовывать мое тело. Я все еще молчу, отчасти из-за эмоционального истощения, отчасти из соображений здравого смысла: мне надо быть полностью свободной к тому моменту, когда я начну свое наступление. В поисках опоры мне приходится прислониться к М. Оглядевшись по сторонам, я прихожу к выводу, что все это время находилась в его кабинете; в углу стоит деревянный упаковочный ящик, возле него на полу валяются молоток и гвозди.— Я сделал это по ряду соображений, — небрежно сообщает М. Покончив с одним бинтом, он тут же принимается за следующий, постепенно освобождая мои плечи, грудь, талию. — Прежде всего, чтобы доказать свою невиновность. Вы были убеждены, что я убил вашу сестру, и это неизбежно должно было повлиять на ваше сознание. Если бы я хотел, то мог совершенно беспрепятственно причинить вам вред, даже убить вас — но я этого не сделал. Возможно, теперь вы рассмотрите предположение, что это сделал кто-то другой.На полу уже лежат две кучи бинтов. Покончив с торсом, М. принимается за бедра. Я все еще испытываю слабость. М. кладет меня на кушетку и подсовывает под голову подушку.— Такова первая причина. Затем вы хотели лучше узнать Фрэнни — я предоставил вам для этого прекрасную возможность. Вы, так сказать, влезли в ее шкуру, испытав то, что испытала она. Я вам вот что скажу, Нора. Чтобы полностью понять, через что прошла Фрэнни, нужно самой через все это пройти. Если бы я просто сказал, что спеленал ее, как мумию, вы никогда не смогли бы представить себе всю глубину ощущений, которые при этом возникают. Считайте сегодняшний эпизод осязаемым воплощением записей из ее дневника.Мои руки теперь свободны, хотя бинты на них еще остаются. Когда М. снимает с моих ног верхний слой, я вижу, что правая нога забинтована отдельно и что ноги связаны веревкой в области лодыжек и выше колен. Развязав веревки, М. принимается за правую ногу. Когда он заканчивает с этим, я блаженно вытягиваюсь на кушетке. Накрыв одеялом мое обнаженное тело, М. начинает разбинтовывать руки.— Самая главная причина, однако, заключается в том, что мне это доставляет удовольствие.Я со злостью смотрю на него и открываю рот, чтобы высказать все, что о нем думаю, но М. прерывает меня:— Пока не время. — Он принимается за другую руку. — Лучше немного помолчите. Я знаю, что вы сердитесь на меня и готовы разорвать меня на куски, но всему свое время. За ваши страдания я приготовил вам награду. — Сняв последний бинт, он бросает его в сторону. Теперь на полу валяются десятка два бинтов. Мое одеревеневшее тело сейчас уже совсем отошло. Как ни странно, у меня совсем нет желания встать, посмотреть, который час, или хотя бы дать волю своему гневу. Я чувствую себя совершенно измученной, словно только что вернулась из какого-то далекого путешествия или получила отсрочку смертного приговора. Сейчас все, что мне нужно, — это и дальше оставаться под теплым одеялом, где я чувствую себя в безопасности.Подойдя к письменному столу, М. возвращается с какими-то бумагами.— Незадолго до смерти Фрэнни передала их мне. Это что-то вроде короткого рассказа. Тогда ей было четырнадцать лет, а через несколько месяцев погибли ваши родители и она переехала жить к вам. Первоначально этот отрывок был в ее дневнике; потом она его уничтожила и также хотела уничтожить копию, но я ей помешал, забрав бумаги в свой кабинет в колледже.М. подает мне листы.— То, что здесь написано, многое объяснит вам насчет вашей сестры. Думаю, вы сочтете это справедливой наградой за испытанные страдания.Насмешливо поклонившись, М. покидает комнату, и я, бросив взгляд на первую страницу, начинаю читать. Глава 15 ФРЭНСИС ТИББС ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД ФРЭННИ Первое, что во мне замечают, — это что у меня короткие, очень короткие, не более сантиметра, и жесткие, торчащие во все стороны волосы. В этом не было бы ничего необычного, если бы я не была девочкой или же хотя бы жила в Дэвисе, штат Калифорния, где никого не волнует, как ты выглядишь. Но теперь мы с родителями живем в Монтане, где девочка, похожая на мальчика, — это нечто не совсем обычное. Когда я начала подрезать волосы — сначала на четыре дюйма снизу, через две недели еще на четыре по бокам, потом еще на дюйм или два, когда выдалось неудачное воскресенье, и еще на два, когда пошел дождь, — мама ничего не сказала. Было похоже на то, что она вообще ничего не заметила, как будто я все четырнадцать лет проходила обкромсанной. Папа, правда, заметил. Еще он сказал, что так я выгляжу неряшливо, тем более что я всегда ношу джинсы и вышитую бисером куртку. Еще он сказал, чтобы я снова отрастила волосы, и тут же забыл об этом, вспомнив только через полтора месяца, когда за обедом оторвал взгляд от тарелки с картошкой и заметил: «Разве я не говорил, чтобы ты перестала стричь волосы?» Потом он снова забыл о моих волосах, в то время как мама сидела, гоняя морковь по тарелке, не слушая, не обращая на нас внимания, и это меня взбесило — то, что она больше не является членом семьи, — я чуть не сказала: «Перестань играть с едой!», но так как она моя мама, я все-таки решила промолчать. Когда папа объявил всем, что мы переезжаем в Монтану, первое, что я подумала — вот ведь как жизнь обернулась! И сразу представила себе то, чего не увидишь в Калифорнии: пыльные дороги, деревянные тротуары, дети в широкополых шляпах и выцветших комбинезонах, не имеющие даже представления об Эм-Ти-Ви, Мадонне или Джоан Джетт. Монтана казалась мне совершенно оторванной от жизни, от залитых неоном универмагов, видеоигр и Джоя Уокера в черной кожаной куртке и высоких кроссовках «рибок» — мальчика, о котором я постоянно мечтала и которого едва не поцеловала в Дэвисе на Восьмой улице. Но даже до переезда в Монтану все у меня изменилось, и Джой Уокер теперь даже не узнал бы меня с этими короткими волосами. Вот что сообщила мама, когда мы собирались поехать сюда: Монтана — это равнина; ты смотришь вдаль и не видишь ничего, кроме ясного голубого неба и бесконечных коричневых холмов. В ответ папа только проворчал, что туман его достал и надо сменить обстановку. Но я знаю, почему мы на самом деле снялись с насиженного места, хотя об этом и не говорили вслух: мы уезжаем, чтобы все забыть. Может быть, мои родители думали, что воспоминания затеряются в бесчисленных холмах, растворятся в бесконечных пространствах Монтаны, чего никогда не произошло бы в Дэвисе с его пронизывающим январским туманом, укрывающим все своим таинственным серым покрывалом. Увы, ясное небо не помогло. Не важно, что ты делаешь, не важно, где находишься, — прошлое по-прежнему с тобой и появляется в самое неожиданное время. Это как машины в Монтане. Люди здесь не знают, как обращаться с машинами. Вы можете ехать очень долго, и кругом нет ничего, кроме земли, — разве что одна-две коровы; но вдруг, словно из ниоткуда, возникает брошенный «шевроле», ржавый, без двери, или старый «форд»-пикап с разбитыми фарами, и все это на обочине, в кювете, лежит вверх ногами. Каждый раз, когда мы проезжаем мимо этих машин, я думаю о вымерших животных, из-за чего следующие несколько миль не могу сосредоточиться… Это должно что-то значить, но я не знаю что. Иногда мне хочется, чтобы здесь была Нора, моя старшая сестра, — она могла бы объяснить мне ситуацию с машинами, но без нее все приходится додумывать самой. В Калифорнии не бросают машины на дороге. Так бывает только в Монтане — как туман в Дэвисе; и то и другое напоминает о вещах, о которых хочется забыть. * * * Сразу после того, как мы сюда переехали, я решила хорошо учиться в школе, чтобы облегчить жизнь родителям. Я занимаюсь намного больше, и в то время, как мои волосы становятся короче, оценки все улучшаются. Когда я показываю маме свой дневник, она мечтательно улыбается и говорит: «Это замечательно, милая», а потом отворачивается, и я уверена, что она уже забыла об этом, забыла обо мне. Зато она всегда помнит, что Билли, моего младшего брата, больше нет. Больше всего я занимаюсь историей. В классе мистера Кендалла мы изучаем равнинных индейцев. Именно тогда я узнала про Сидящего Буйвола. Он был великим вождем, который объединил всех равнинных индейцев, пусть даже в конце концов все получилось не так здорово, как он хотел. Теперь, когда папа приказывает мне снять расшитую бисером куртку или перестать стричь волосы, я просто говорю ему, что работаю над школьным проектом, касающимся индейцев сиу, и он, хмыкнув, уходит в гостиную смотреть телевизор. По какой-то причине это его пронимает; может быть, он думает, что у нас в классе все дети лысые. Это вовсе не так. Они смеются над моей стриженой головой, расшитой бисером курткой и рубашкой, отороченной конским волосом. Вождь Сидящее Буйволиное Дерьмо — вот как они меня называют. Я не парень и не индеец, тем более не индейский воин — просто мне нравится делать то, что делал бы Сидящий Буйвол, который, разумеется, носил бы перья и кожаные штаны. Он был решительным человеком, этот Сидящий Буйвол, и, судя по картинкам, очень сильным. Если он хотел достать своих врагов, они от него не уходили. Он мог одними пальцами сжать руку врага, а пальцы у него были, словно когти у орла, и сжимать так, чтобы не только раздавить кожу и плоть, но и кости, если нужно. Сидящий Буйвол никому не давал спуску. Я думаю, что могу многому научиться у сиу. Тому, как быть сильной, как быть смелой — всему такому. Смелость для них была самым важным делом. Они видели мир черно-белым: если ты не смелый, то, значит, трус. Все просто. Они никогда не торговались насчет деталей и не спорили насчет оттенков серого цвета — лучше умереть героем, чем жить трусом, — таков был их девиз. Из-за этого воин сиу предпочитал сражаться с врагом лицом к лицу, а не убивать его издалека — это доказывало его храбрость, раз он подвергает свою жизнь опасности. Всякий может спрятаться за скалой и подстрелить из лука Зоркого Сокола или Быстрого Оленя, а вот подойти к нему, коснуться его — это уже проявление храбрости. Тот, кто первым коснется врага, зарабатывает очки, зачетные удары — вот чему учат сиу. Они никогда не отступают перед опасностью. Этому учит меня Сидящий Буйвол. Раз или два в неделю после уроков я иду к старшеклассникам и там зарабатываю свои собственные зачетные удары. Я надеваю джинсы и мешковатую куртку, чтобы меня принимали за мальчика, а еще натягиваю черную лыжную маску, которая полностью закрывает лицо, оставляя только узкие щелочки для глаз. Подойдя к полю, где играют в футбол, я толкаю этих здоровенных ребят, и они говорят: «Куда прешь, коротышка!», а иногда пихают меня так, словно я из команды соперников. Я занимаюсь этим почти семь месяцев, играют ли в бейсбол, баскетбол или футбол — смотря по сезону. Словно призрак сиу, планирующий свои атаки, я жду, пока все эти тела перед игрой сгрудятся на краю поля, и тут вижу его бегущим поперек поля. Это гигант, от шагов которого сотрясается земля. Номер 63. Я уже сталкивалась с ним раньше. Он снимает свой шлем, и на свет появляется светловолосая, нордического типа голова, будто соединенная непосредственно с плечами. Он выбегает на край поля, останавливается, чтобы поправить шлем, а потом опускается на колени и завязывает шнурок, не подозревая, что атака уже началась. Я выбегаю из-за трибуны. Бах! «Выметайся с поля!» — говорит 63-й, поднимает руку и бьет меня так, что я лечу на траву, прямо в грязь, разбивая губу. Я отступаю за трибуну как раз в тот момент, когда преподаватель замечает, как 63-й кричит в пусто ту, размахивая руками, словно сигнальщик, заметивший аэроплан. Преподаватель никогда меня не видит. Оставив кучу-малу, он орет на 63-го, что только сильнее его бесит, потому что 63-й знает: его враг прячется где-то за трибунами. Я чувствую на губах вкус крови, но это ничего, потому что всякий раз, когда я прикасаюсь к врагу, я становлюсь сильнее и храбрее, учусь переносить раны без жалоб, радоваться им; мои синяки — это награды, моя кровь — символ победы. Я отряхиваю джинсы, стираю с губы кровь и засчитываю себе еще одно очко. До того как мы переехали в Монтану, я уже была знакома со страной сиу, хотя и не знала этого. Мои родители любят ходить в походы, и мы, каждый отпуск отправляясь в какой-нибудь национальный парк, исходили всю страну, по две недели ночуя в палатке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37