Светлана Климова, Андрей Климов: «Ловушка горше смерти»

Светлана Климова, Андрей Климов
Ловушка горше смерти



OCR Leo`s library
«Ловушка горше смерти: роман»: АСТ; М.; 2001

ISBN 5-17-004907-2 Аннотация Это — история полунищей молоденькой танцовщицы, решившейся вступить в жестокий «брак-договор», условия которого были по меньшей мере странными. Это — история ошибок, становящихся преступлениями, и преступлений, совершенных по ошибке…Это — история женщины, которая хотела немногого — быть любимой, быть счастливой. Вот только… что такое любовь и что такое счастье? И главное, насколько тяжким будет путь к ним?.. Светлана КЛИМОВА и Андрей КЛИМОВЛОВУШКА ГОРШЕ СМЕРТИ Алисе Часть перваяМальчик Самым страшным воспоминанием детства был для мальчика день, когда мама, приведя его из школы, толкнула незапертую входную дверь квартиры, безмолвной, словно глубокая пещера, и удивленно-нетерпеливой скороговоркой произнесла:— Иди сними пальто, я забыла купить хлеба…Дверь захлопнулась, и он остался один в доме. Тишина мальчика не пугала, он привык к ней за семь лет своей одинокой жизни; позже, когда у него родилась сестра, он догадался, что на детей вообще никто не обращает внимания — взрослая жизнь бурно плещется сама по себе, а ты, будто в шапке-невидимке, сидишь и наблюдаешь за ней.Ему ничего больше не оставалось, как привычно забиться в угол короткого диванчика (он спал на нем в комнате бабушки Марии Владимировны), так и не сняв школьной курточки, ботинок, пальто и синего берета. Ранец он опустил на пол.Еще не наступило время обеда, но в их полуподвальной квартире словно застыли вечные сумерки — свет тут должен был гореть с утра до вечера. Когда входная дверь, тяжело скрипнув, открылась, он замер от неожиданности и почувствовал, как сердце его застучало быстрее. Но это была не мама.В комнату, натыкаясь на стулья, вошла бабушка Маша и как была, в плаще и зеленой потертой шляпке, издав горлом хриплый короткий волчий вой, повалилась — обутая — на постель.До ее железной высокой кровати лежал, наверное, километр страха, но мальчик все-таки преодолел этот путь, потому что то, к чему он осторожно приближался, напугало его до бесстрашия.Он подошел к кровати и пересохшим маленьким ртом громко сказал:— Сними туфли, Манечка!А она, встрепенувшись, снова взвыла и прижала его, притянув к своему полному бедру в плаще, пахнущем пыльной улицей, нафталином и хозяйственной сумкой.— У-у, — всхлипнула она, — принеси мне воды, Ванюша! Мальчик пошел на кухню, которую любил больше всего в доме, налил из кувшина в стакан кипяченой воды и отнес.— Теперь уйди, — сказала бабушка. — Пожалуйста.Мальчик с готовностью покинул ее, снял свое пальто, залитое водой, потому что, пока он нес до краев полный стакан, руки его дрожали и часть содержимого выплеснулась на живот. Поверх пальто он повесил берет, под ними поставил ботинки и в одних носках вернулся в комнату. Бабушка неподвижно лежала на спине, по-прежнему в плаще. Крепкие ноги ее в простых темных чулках, обутые в старые туфли, напоминали две выброшенные пустые бутылки — на бледно-розовом, вчера только отглаженном марселевом покрывале.Он замер в своем углу на диванчике.Тихо было до невозможности. Мальчик боялся даже глубоко дышать. Но не из страха, который исчез без следа, а скорее по привычке, образовавшейся в те долгие времена, когда они жили вдвоем, никогда вечерами не мешать Манечке засыпать. Ибо засыпала она трудно, и одним из условий их совместного существования было — не мешать уснуть. Еще она задыхалась при быстрой ходьбе, поэтому он усвоил, что не нужно прыгать, бегать и спешить куда-либо. А громко говорить или смеяться мальчик как-то не привык, потому что при любом резком звуке бабушка обмирала и бледнела.Он хотел шепотом крикнуть матери, вошедшей бесшумной своей легкой походкой в комнату: «Не буди, Маня заснула…», но не успел, так как она уже стояла у кровати.— Что происходит, мама? Почему ты лежишь в постели одетая?— Я умираю, — сказала Манечка совершенно отчетливо. — И мне страшно…— Что за глупости? — Низкий голос молодой женщины прозвучал слегка раздраженно. — Опять эта твоя мнительность! Сними плащ, вставай, пора обедать.Манечка издала каркающий смешок.— Дай руку, — сказала она, — сейчас расстегну… Не дергайся, Полина, я не чумная. Все так просто — врач мне показал еще в прошлый раз. Вот здесь — пробуй, не бойся — опухоль величиной с орех. А-а, в том-то и дело… И уже все поздно…— Нет, — сказала мама, и мальчик содрогнулся глубине отчаяния, прозвучавшего в этом коротком слове. — Нет. Нет. Нет. Мы поедем в Москву, нам поможет Валентин Александрович.— Никто мне уже не поможет, — возразила Манечка так тихо, что мальчик едва расслышал ее в своем углу. А то, что громко и отчетливо она произнесла затем, он так и не понял тогда:— Живешь, мучаешься, надеешься, и в один миг — ничего нет…Бабушка умерла весной, но к тому времени в доме уже жил отец мальчика.Появление этого человека несколько озадачило Ивана, потому что со словом «отец» он вначале связал другого мужчину, который посетил их подвал в январе, когда у мальчика были первые каникулы и к Новому году Маня испекла последние в своей жизни пироги.Он, по обыкновению, сидел, поджав ноги в цветных шерстяных носках, на своем диванчике, а на улице мело и слегка завывало. Бабушка жила теперь в маминой комнате в конце узкого и высокого коридора, а здесь, в их комнате побольше, прямо напротив кухни, ничего не изменилось, кроме места для сна. Маня переехала вместе со своей периной, выкрашенной масляной краской кроватью с черными шарами, потертым ковром и тремя подушками, ею же набитыми пером, а мама перетащила сюда свой жесткий и холодный диван.Он хорошо помнил, как увидел на кухне зарезанных кур, которых привезла из деревни в мешке Мария Владимировна. Ему было года три, и он с бесстрашным любопытством глядел на их уродливо свернутые щей и подернутые фиолетовой пленкой глаза на маленьких головках. Маня сидела на полу, на расстеленном брезентовом полотнище, и ловкими быстрыми пальцами ощипывала неживых птиц. В большой чугунной ванне, стоявшей у дальней стены, росла горка бледно-серого, пахнущего теплым пометом куриного пера. Пух слегка разлетался от дыхания Манечки, и позже его можно было обнаружить прилипшим к шершавым кирпичам, на которых стояла ванна… Мальчик, брезгливо относившийся к чужеродным запахам, так и не пересек порога кухни, где, напевая под нос и задыхаясь от пуха, ворожила бабушка. Рядом с ним, с ужасом глядя на уже ощипанных, до неприличия голых птиц, застыл кот Маркиз, живший с ними уже более года, но вскоре исчезнувший неизвестно куда…Все подушки в доме были набиты этим пером, так похожим на летящий с неба снег, который именно сейчас шел за их наглухо зашторенным окном, уходящим до половины в промерзлую землю. На одну из этих подушек он и попробовал улечься с книжкой, когда в дверь позвонили.Мама, взметнув в удивлении бровь, пошла открывать, потому что во второй половине дня Манечка уже не вставала со своего «крейсера» — так она звала кровать — до утра. Мальчик прислушался к скрипу невысокого заборчика под их окном, отделявшего палисадник перед домом от пешеходной части улицы. Горел только ночник над его софой, освещая плотные страницы большой синей книги о дяде Степе, которую ему положила Манечка под елку; в третий раз он собирался перечесть эти глупые стихи, чтобы понять, о чем там все-таки речь. Спросить разъяснения у матери не рискнул — у нее был еще тот характер. Вот и сейчас она сразу же, войдя в комнату и включив верхний неяркий свет, произнесла ужасные слова. Лампочка замигала и голо замерла под далеким потолком. Мать сказала, чтобы он шел в комнату к бабушке.— Можно я не пойду? — осторожно спросил мальчик, во все глаза разглядывая большого мужчину за ее спиной.На высоко подбритых висках мужчины истаивали последние снежинки.— Ты сейчас же отправляешься в комнату к бабушке! — повысила голос мама, беря сигарету со стола подрагивающей рукой.— Значит, вот какой у нас мальчик! — произнес мужчина, с любопытством разглядывая Ивана. — И ему уже семь лет, по-моему?— Это мой сын, — раздраженно сказала мама. — Иван, ты что, не слышишь меня?— Линочка, — сказал мальчик, — позволь мне остаться, Маня спит и так стонет. Там даже негде сесть, кроме ее кровати. — И примирительно добавил:— Я не буду вам мешать.Мать, как бы сразу потеряв ко всему интерес, села за стол, чиркнула спичкой и, вздернув подбородок, взглядом пригласила мужчину расположиться напротив. Мужчина мог поместиться за столом только спиной к мальчику, что он и сделал, оглянувшись еще раз на угол, где за книгой виднелась огненно-рыжая кудрявая макушка.Мальчик читал, беззвучно шевеля губами, но голоса в комнате звучали помимо его желания ничего не слышать.— Ты ведь раньше не курила, Лина?— Теперь курю.— Я долго вас искал, вернее, Марию Владимировну. Мама без интонации произнесла:— Она вскоре уехала сюда, в Харьков.— Почему?— Ну, вы же знаете мою мать. С ее принципами и чувством стыда перед всем человечеством… Какие-то давние Друзья помогли ей устроиться дворником и получить жилье. В доме, где было несколько пустующих подвалов. Она выбрала один, посуше, и, пока я не вернулась, соорудила вот эту квартиру из двух комнат и кухни. Здесь есть еще одно помещение — при желании можно сделать и третью.— А когда ты вернулась?— Два года назад.— Ты работаешь?— Кому я нужна" — сказала мама, — так, помогаю чем могу…Мальчик с опаской выглянул из-за книги. Он видел край стола, покрытого полотняной, в крупную клетку, уже несколько несвежей скатертью, тяжелую спину мужчины в отлично скроенном твидовом пиджаке и ломкую фигуру матери, очерченную тенью на противоположной стене. Сколько он себя помнил, в доме вечно что-то двигалось, строилось, гремело, замирая лишь на короткое время, пока окончательно не остановилось с приездом мамы. Но и потом Манечка была вечно занята — она брала белье в стирку, и тогда часами на газовой плите что-то кипело в огромной выварке, а ванна была до краев заполнена мокнущими простынями…Во дворе дома, куда можно было попасть через окно на кухне, он сторожил выстиранное и развешанное белье, сидя у оштукатуренной «под шубу» стены на низкой складной табуретке — когда было тепло; в непогоду же белье развешивалось в доме, и тогда повсюду пахло серым мылом, едким отбеливателем, подвальной сыростью и еще чем-то, что мальчик позже определил для себя как «чужую жизнь».У него не было сил и умения перетряхивать и растягивать крест-накрест шуршащее белье, как делали Манечка и мама, но, преисполненный тайной значительности, он относил стопки сложенного перед глажкой в комнату, громоздя их на стуле…Мужчина обернулся и встретился с ним взглядом. Взгляд был внимательный и печальный, и в мальчике шевельнулось слово «папа». От немыслимой надежды, что мать признает отцовство гостя, и опасения, что его самого она снова попытается выгнать из комнаты, он спрятал лицо за книгой. Однако Лина ничего не почувствовала и не заметила, как бы напрочь забыв о присутствии сына.— Как вы нашли нас, Дмитрий Константинович?— Это не важно. Лина, на кого похож Ванечка? По-моему…— На бабушку Машу, — перебила мужчину мама. Мальчик в страхе сжался, боясь, что теперь-то она обязательно обратит на него внимание и выставит вон.Но мамин голос насмешливо продолжал:— Мой сын вылитая моя мать: круглый, пухлый, светловолосый и страшно упрямый. Она в нем души не чает…— Да, — сказал Дмитрий Константинович, — на тебя-то он мало похож… Ну что же, я, собственно, прибыл по делу и сегодня возвращаюсь в Москву. Ты всегда была, как бы это поточнее выразиться, несколько угловата в общении, а теперь особенно, так что разговора задушевного у нас не получается…— А вы предполагали, что я вам на грудь с рыданиями брошусь?— Упаси Господь, где уж нам на такое надеяться… Я просто полагал, что по прошествии стольких лет, для тебя таких тяжелых, ты будешь помягче к своим старым друзьям и пооткровеннее.— К друзьям? Вы, Дмитрий Константинович, были моим адвокатом, а дружили мы очень-очень давно, в прошлой жизни.— Жизнь одна, Лина. Хорошо, пусть будет адвокат. Ты сама облегчаешь мне задачу, ведь я был не только твоим адвокатом. Поэтому перейдем непосредственно к делу. Я привез тебе деньги — пять тысяч долларов, которые ты получишь на основании одного из документов, имеющихся в моем портфеле, дав взамен расписку о получении. Ясно излагаю?— Да.— Второе. Мне нет дела, как ты распорядишься этими деньгами: они твои.Но у меня имеется нечто, непосредственно касающееся твоего сына. Я обязан до истечения восемнадцати лет с момента его рождения выплачивать тебе ежегодно по тысяче долларов на его воспитание и образование…— Мне не нужно этих денег, — сказала мать. Мужчина быстро оглянулся на диванчик и, понизив голос, проговорил:— А меня не интересует, как ты к этому относишься. Я связан, ты слышишь — связан не только обязательствами, но и Другими, более сильными чувствами по отношению к этому Ребенку. Поэтому ты откроешь счет в банке, я скажу в каком, и сообщишь мне реквизиты. Туда тебе переведут еще семь тысяч, а затем ты будешь получать в начале каждого года те деньги, которые по завещанию должны пойти на содержание ребенка. Ты любишь своего сына, Лина?— Вы что, с ума сошли? — громко сказала женщина, и мальчик втиснулся в мягкую подушку и закрыл глаза, умоляя неведомо кого отвести ее гнев от этого мужчины и от него самого.— Не горячись, — усталым голосом произнес мужчина, — что-то у меня сегодня с тобой ничего не получается. Дело в том, что на какое-то время я уеду.За границу. По делу. Через год вернусь. Перед отъездом я прослежу, чтобы тебе перевели деньги. Купи мальчику одежду, игрушки, книги, наконец… Купи пианино.Займись им, возьми преподавателя иностранного языка…— Зачем? — У мамы был каменный голос.— Затем, что так надо и так хотел тот, кто…— Я сама знаю, что надо.— Бог с вами, Полина Андреевна, — несколько раздраженно произнес мужчина. — Извини меня, я понимаю, что появился внезапно и ты была не готова к такому разговору… А где твоя мама?— Она нездорова.— Что случилось? Мария Владимировна…— У нее рак груди.— Прости, — сказал мужчина. — Она помнит меня?— Она прекрасно к вам относится, Дмитрий Константинович.— И то легче, — смягчая иронией напряжение, повисшее в комнате, проговорил мужчина, — передай ей мой поклон…— Да, — сказала женщина, как бы останавливая его голос. — Непременно передам.Мальчик не запомнил, как мужчина покинул их дом, — он был слишком обеспокоен состоянием матери, которая, возвратилась в комнату, швырнула что-то на стол, закурила новую сигарету и метнулась на кухню — и все это не глядя в его сторону, словно он внезапно стал неодушевленным предметом.Но все это длилось только несколько минут. В кухне что-то загремело, мать вошла в комнату, нет, вбежала, оставив дверь распахнутой, и бросилась к мальчику. Он близко увидел ее мокрое от слез, несчастное, безумно красивое лицо и задохнулся от боли, когда женщина мучительно сильно обняла его.Однако он запомнил, как она шептала, прижимая его к себе: «Ты мой, самый любимый, навсегда мой, не отдам, не отдам…», и хотя ему было нестерпимо жаль ее, плакать он себе запретил.Он не плакал даже тогда, когда впервые в жизни увидел свою мать. К тому времени он довольно тщательно исследовал отведенное ему жизненное пространство и уже начал обустраиваться в нем. Там шел непрекращающийся ремонт, были руки, слова и запахи Манечки, а также котенок, которого он подобрал на предпоследней ступеньке лестницы, ведущей вниз к их двери. В три года он освоил счет — каждый раз, спускаясь по лестнице с ним за руку. Маня повторяла: «Будем, Ванюша, считать ступеньки. Их четырнадцать. Начали: одна, две, три, четыре…» Так что к пяти годам мальчик без особого напряжения помогал ей пересчитывать замусоленные, пахнущие ржавым железом бумажки, раскладываемые Маней на кучки:«Один рубль, два… три… десять…» — в общем, простая арифметика; куда сложнее было успеть зафиксировать число крикливых ворон, летящих на городскую свалку, или густых молочных капель, сливающихся в тугую пенную струю, которую молочница Фрося направляла в Манечкин бидон из крана своей грязно-желтой железной «коровы».Бочка молочницы стояла каждое утро наискось от их подъезда, около часовой мастерской, и всякий раз, когда они с Маней отправлялись за молоком, на узкой, мощенной булыжником проезжей части улицы строем стояли сонные курсанты военно-инженерного училища. Строй тянулся по направлению к учебному корпусу, что находился на проспекте. Мальчик слушал, как вразнобой гремят их тяжелые сапоги, и, благополучно дойдя до «четырнадцати», дальше всякий раз сбивался со счета: «шестнадцать… двадцать… один, два…»Тот же путь проделывали каждое утро и тогда, когда появилась мама, — вплоть до дня переезда на новую квартиру…Мама вернулась осенью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41